Куда ведут дороги (сборник)

– Я в таком виде никуда не двинусь, тем более в Москву. Поеду только в архиерейском облачении.

– Ах ты, мразь! Да ты еще фордыбачить, да я тебя в ледяном карцере сгною!

Начальник лагеря поспешно нагнулся к уху посланника и зашептал:

– Напрасно вы так, товарищ полковник. Это не простой архиерей, а профессор-хирург с мировым именем. Лично известен самому. Так что вы с ним поаккуратнее.

Посланник поперхнулся чаем и долго кашлял, посинев и налившись кровью.

– Пусть составит опись своих поповских мундиров, – прохрипел он.

Вызвав летчика, полковник отдал ему приказ лететь в областной город и добыть там архиерейское облачение со всеми причиндалами на шею и посох в костюмерной областного драмтеатра.

А меж тем усилиями всемогущего наркома внутренних дел Лаврентия Берия, к столице неслись поезда и летели самолеты, свозившие из ссылок, лагерей и тюрем архиереев и священников. Но, к сожалению, к тому времени в наличии таковых оказалось немного. Изъятые из музеев и костюмерных духовные облачения висели на этих истощенных людях, как на вешалке.

Из блокадного Ленинграда на скоростном военном самолете доставили в Москву митрополита Алексия (Симанского). Всех архиереев и митрополитов собрали вместе в московской гостинице средней руки. Перепуганные старцы сидели за столом, уставленным невиданными и давно забытыми кушаниями и напитками. Там на узких фарфоровых посудинах лоснились янтарным жиром звенья отварной семги, толпились вазочки с кетовой и паюсной икрой, они перемежались с разнообразными рыбными салатами и другими гастрономическими премудростями. Не обидели старцев и вином, которое тоже здесь стояло в изобилии. На бледных лицах служителей культа были недоумение и страх. Им ничего не объясняли, но обращались вежливо и предупредительно. Особенно был шокирован этим изобилием митрополит Алексий, доставленный из блокадного Ленинграда. Он боялся вкушать эти великолепные яства после долгого голодания, чтобы ему не умереть, а съел только маленький бутерброд с паюсной икрой и выпил стакан чая. Митрополитов Сергия, Николая и Алексия служитель препроводил в отдельный номер и предупредил, что сегодня вечером им предстоит встреча с диктатором. Они боялись комментировать это сообщение, так как знали, что здесь все прослушивается.

Митрополит Николай взял листок и написал: «Что нам уготовал этот лютый тигр, растерзавший нашу Церковь?»

Митрополит Сергий продолжил: «У немцев на фронтах большие успехи, страна и режим близки к гибели. Я думаю, он, как за соломинку, решил ухватиться за Церковь. Я слышал о письме к нему митрополита гор Ливанских Илии Салиба».

Митрополит Ленинградский Алексий дополнил: «Я думаю, что диктатор, как религиозно образованный человек, решил противопоставить демонической подоплеке германского вермахта Русскую Православную Церковь».

После чего митрополит Николай сжег листок и растер пепел в ладонях под струей воды в раковине.

К вечеру к гостинице был подан большой черный ЗИС и митрополитов повезли на ближнюю дачу диктатора. Когда они вышли из машины, охранники тщательно обыскали каждого, прежде чем провести в дом. Там предложили им подождать в приемной, а минут через десять пригласили в гостиную, где за обильно накрытым столом сидел сам хозяин. Он под благословение не подошел, но, слегка кивнув головой, сказал:

– Здравствуйте, святые отцы, прошу садиться в кресла. Знаю, знаю, что вы мученики и Ангелы наши земные, поэтому, чтобы не согрешить и не оскоромиться, все здесь на столе приготовлено рыбное, постное: грибки соленые, икра, пироги с вязигой. Садитесь, покушайте, чем Бог послал, выпьем во славу Божию и поговорим по душам. Глядишь, после этой беседы и грехов у меня поубавится.

Старцы поклонились вождю и уселись за стол. Митрополит Сергий благословил трапезу и прочитал молитву перед вкушением. Митрополит Алексий с удовольствием отметил, что посторонних за столом не было. Только иногда заходили служители в белых перчатках, что-то убирали со стола и что-то ставили. Диктатор улыбнулся, прищурился и обратился ко всем троим старцам, одновременно наливая им в бокалы его любимое вино «Хванчкара»:

– Так вот, дорогие мои, я пригласил вас, чтобы сообщить вам (звучит, как у Гоголя), да, чтобы сообщить вам некоторое приятное известие. Тут мы посоветовались с товарищами и решили возродить Русскую Православную Церковь во всей ее былой красоте.

Старцы удивленно откинулись на спинки кресел, а Николай даже выронил вилку, звякнувшую о блюдо.

– А как же ваши коммунистические принципы и идеи? – спросил он.

– Знаете, дорогой мой Владыко, – ответил хозяин, – во всяких принципах, идеях, а также в политике всегда имели место и будут иметь во веки веков некоторые зигзаги. Политика должна быть гибкой и целесообразной. Вы меня поняли, святой отец?!

– Понял.

– А что вы можете сказать по этому поводу?

Владыка Николай деликатно откашлялся и сказал:

– Если хотите знать мое мнение, то это решение правильное и своевременное. Идет страшная война с германским фашизмом, и народ нуждается в поддержке духовной и утешении, так как в каждой семье есть погибшие и раненые.

– А что скажет митрополит Алексий, разделяющий с народом тяготы и страдания ленинградской блокады?

– На ваш вопрос я отвечу, что больше немецких пушек и танков нам надо сопротивляться и противостоять той оккультной эзотерической идеологии, с которой идет на нас немецкая армия. Я с детства знаю немецкий язык и иногда по радиоприемнику слушаю передачи из Германии на Восточный фронт. И я просто поражаюсь, какой бесовщиной и демоническими идеями они насыщают своих солдат.

– Вы верно заметили, Владыко, я так и думал, – раскуривая трубку, сказал диктатор. – Так что́, по-вашему, в первую очередь должно сделать советское правительство?

Митрополит Сергий начал перечислять: открыть храмы, выпустить из заключения священников и епископов.

– Об этом мы уже распорядились, предвидя ваше предложение. А что, святые отцы, не против ли вы, чтобы избрать Патриарха?

Владыка Сергий встрепенулся.

– Об этом наша Церковь мечтает еще с Петровских времен, но для избрания Патриарха надо собрать Поместный Собор.

– А сколько вам для этого надо времени?

– Месяца три.

– Нет, это долго. А если по-нашему, по-большевистски? А?.. Я думаю, что хватит и одной недели.

Митрополит Сергий удивленно поднял брови.

– Мы не против, если Вы нам поможете.

Диктатор снял трубку телефона:

– Товарищ Берия, тут у меня в гостях святые отцы сидят. Вот мы с ними посоветовались и решили созвать Собор для избрания Патриарха Всея Руси. Да… да… вот именно – Всея Руси. Ты не ослышался. Так что окажи содействие и предоставь все, что потребуется для этого.

В трубке слышно ворчание:

– С ума можно сойти! То Берия лагеря устраивай, то поповский Собор организовывай.

– Не ворчи, Лаврентий, на то ты и поставлен наркомом внутренних дел.

– Итак, кажется, все сделано. Вы свободны, ваши высокопреосвященства. Если что, обращайтесь к товарищу Берия, и он все устроит.

И с этого дня началось великое возрождение Русской Православной Церкви. Была закрыта редакция журнала «Безбожник», в прессе тоже стали придерживать языки в смысле нападок на Церковь, распустили Коминтерн. Вскоре состоялся Поместный Собор, на котором Патриархом был избран митрополит Сергий (Страгородский). В храмы потянулся православный народ, и там стала совершаться Божественная литургия, стали служить молебны о победе русского оружия над врагом-супостатом. И Господь внял гласу Церкви и народа и не допустил погибнуть России. Положение на фронтах резко изменилось в пользу Красной Армии, и враг медленно, с боями, стал отступать на запад, в свое логово. И всем стало видно и ясно, что Церковь оживотворила народ, как будто тяжелобольному перелили свежую кровь. И народ стал говорить:

– Христос посреди нас!

Диктатор стоял у окна своей кремлевской квартиры и, смотря на золотые кресты кремлевских соборов, был в глубоком раздумье. Опять было хмурое утро. Из Генерального штаба позвонили и сообщили, что окружена и уничтожается очередная крупная группировка немецких войск. Он опустился в кресло и, раскурив трубку, продолжал размышлять: «Вот, как оно все повернулось». Хотя опять сегодня была ненастная погода и мелкий дождь дробно сыпал на холодные камни кремлевских площадей, у него появилось желание выйти на воздух. Надев шинель и фуражку, он прошел мимо часовых, отдавших ему честь, и по мокрой брусчатке медленно направился к Успенскому собору. По его знаку пожилой сержант отворил старые заскрипевшие ворота. Он шел по каменным плитам, и звуки его шагов гулко отдавались в пустом холодном помещении собора. Остановившись у большой древней иконы Христа Вседержителя, он долго стоял, не снимая фуражки, пристально вглядываясь в кроткие глаза Христа. Наконец он вынул изо рта погасшую трубку и заговорил, как бы рассуждая сам с собой:

– И все же я был неправ пред Тобою, небо не оказалось пустым, и я вынужден Тебе сказать то же самое, что когда-то сказал Тебе умирающий император Юлиан-отступник: «Ты победил, Галилеянин!»

Май 2003 г.

Облако

О, что за облако над Русью пролетело, Какой тяжелый сон в пустующих полях!

А. Апухтин

Лето в этом году было богато грозами с тяжелыми, обложными дождями, с порывистыми ветрами, вздымавшими на реке белые пенные волны, а если выдавались сухие жаркие дни, то по вечерам на западе полыхали синие зарницы, и закаты отличались багровым мерцающим светом.

Украинский городок, куда я направлялся, был совсем небольшим, похожим более на раскидистое село, примостившееся на высоком берегу реки, с садами, огородами, кирпичными домиками и белыми, совсем сельскими, мазанками. Почти у всех его обитателей было свое небольшое хозяйство, и поэтому на центральной, грязной и обильной лужами улице можно было видеть вольготно бродивших гусей и поросят. Вообще-то городок был пустяшный, и к нему не подходила ни железная дорога, ни порядочное шоссе, и сообщение, главным образом, совершалось по реке, где регулярно курсировали небольшие пароходики. На одном из таких пароходиков, носящем гордое имя «Перемога», я и направлялся в этот городок, где у меня испокон веков жили родственники. Эта «Перемога» недолго перемогалась, плывя по течению, и, не доходя до городка, вдруг остановилась, уткнувшись носом в берег. Из машинных недр на палубу вылез, вытирая паклей грязные руки, судовой механик и объявил, что пароходик дальше не пойдет по случаю великой шкоды в механизмах.

Надо упомянуть о том, что это было время, когда на Украине громыхнула атомная электростанция и смертоносная радиоактивная мгла заволокла громадные территории Украины, Белоруссии и России. Только и было тогда на слуху это жуткое слово: Чернобыль, Чернобыль, Чернобыль. И вот, по прошествии нескольких лет, я ехал в этот городок, где тоже пролился радиоактивный дождь, и люди, живущие там, получали «гробовые» деньги на лечение и на утешение.

Я высадился с пароходика вместе со знакомой попутчицей Тоней на дорогу, идущую вдоль зоны отчуждения, на многие километры огражденную колючей проволокой. Проволока уже успела потемнеть, и над этой, ранее благословенной, а теперь проклятой землей синело такое же небо, пышным разнотравьем красовались луга, летали и пели птицы, на крышах обезлюдевших хат виднелись раскидистые гнезда, и в одном, поджав ногу, задумчиво стоял аист. На полях, где раньше волнами колыхалась пшеница и густыми рядами стояли золотистые подсолнухи, теперь все поросло бурьяном и кустарником. Над полями вились бабочки, жуки и шмели, иногда пробегала одичалая лохматая собака, в бурьяне копался целый выводок ничейных свиней, но людей не было. Все было брошено на этих полях, и знаком беды стояли заржавленный трактор, и развалившаяся полуторка, и облупившийся комбайн.

И хаты – ранее теплое, веками обжитое человеческое жилье – теперь смотрели тусклыми глазницами окон и распахнутыми дверями. Что-то незримое, но смертоносное висело над этой зоной отчуждения, и это была смерть в новой, невиданной и неслыханной доселе форме, дьявольское порождение высоких, но безбожных умов ХХ века.

Моя попутчица Тоня – молодая женщина с мучнисто-бледным лицом и пышными локонами каштановых волос, которые она постоянно поправляла тонкими пальцами. Разговаривая, она как-то по-детски виновато смотрела на меня своими большими голубыми глазами. Мы с ней познакомились еще в поезде. Она возвращалась домой, отлежав два месяца в институте радиационной медицины.

– Вот, живу-доживаю, – говорила Тоня, – наглоталась, надышалась этой заразы, и отняла она у меня жизнь и здоровье. А раньше я была красивая, цветущая, веселая. Когда громыхнуло на атомной станции, нас отселили с Припяти, но если тебя ужалила змея, то хоть отселяй, не отселяй – яд змеиный уже в тебе, с тобой и все отравляет и разрушает.

– Но ты, Тоня, и сейчас неплохо выглядишь, только бледновата, но зато кудри такие, что хоть в кино.

– Ах, так вам кудри мои понравились! Ну так – смотрите! – Тоня схватила себя за волосы и потянула вверх. Под париком обнаружился голый, обтянутый бледной кожей череп. – Я у Алексея Апухтина читала вещее, написанное в XIX веке стихотворение:

О, что за облако над Русью пролетело,Какой тяжелый сон в пустующих полях!

– Это над нашим городком оно пролетело и унесло не только мои волосы и здоровье, но и многие, многие жизни.

А мои родственники жили в небольшом городке вблизи тридцатикилометровой зоны отчуждения. Глава семьи был ученым лесничим, в ведении которого находились лесные угодья в районах Припяти и Десны. С седой клиновидной бородкой и чеховским пенсне на толстом носу, он выглядел старым земским деятелем, радеющим о начальных школах и сельских больницах. Жена его тоже была ему под стать: этакая полная дама с благородными манерами. Еще с ними жила сестра жены – крепкая хозяйственная старушка. После случившейся катастрофы комиссия, приехавшая в их городок, предлагала им покинуть дом и отселиться подальше от опасной зоны, но на семейном совете старики решили доживать свой век в родном гнезде. Насильственно их не выселяли, но строго-настрого наказали: огородом не пользоваться, в лесу грибы-ягоды не собирать, корову не пасти, а постоянно держать в сарае на привязи на привозном сене, колодец держать закрытым и следить, чтобы туда не затекала дождевая вода.

Рассказав мне все это, дядя мой, Сергей Иванович, повел меня в сарай, где буренка уныло в полутьме потребляла сено, а почти ослепшие куры ходили по сараю и разгребали лапами навоз. Лишь пятнистый поросенок всем был доволен и, наращивая аппетит, жадно пожирал из лохани теплое месиво.

«И нам плохо, и скотинке невесело, – вздохнув, сказал дядя. Недавно по делам службы я был в запретной зоне и сделал вывод, что атомная радиация такой силы – в нашем мире явление новое и на нее не реагируют ни животные, ни птицы, ни насекомые, хотя все они загодя прячутся, предчувствуя ураганы, землетрясения, наводнения. Генетически в них не заложено чувство опасности радиации. Следовательно, это новое явление, порожденное умом безбожных ученых. Между прочим, в Священном Писании предсказана эта катастрофа: у Иоанна Богослова в Апокалипсисе без обиняков сказано: Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде “полынь” и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки. И к этому еще надо сказать, что полынь по-украински – чернобыльник. Вообще, не спросивши согласия населения страны, власти настроили эти чудовищные атомные электростанции – эти потенциальные источники смерти, эти молохи, пожирающие жизни людей. А нужны ли они в условиях нашей страны, столь богатой могучими реками, углем, нефтью и газом? Я думаю, что многие ответили бы: “НЕТ!”

Итак, далее о зоне отчуждения: люди из опасной зоны ушли, но птицы, животные и насекомые продолжают там жить. Под влиянием радиации все они стали крупнее, а брошенные домашние животные одичали. Немало среди них и мутантов: я сам видел аистов с тремя ногами, двухголовых поросят, совершенно голых бесшерстных собак. Даже фрукты в два-три раза больше обычных и уродливой формы. Цыгане, которые там поселились, говорят, что ночью эти плоды слабо светятся. Да, немного людей там есть. Это обделенные судьбой бездомные бродяги. Они вселились в брошенные дома и живут там, не обращая ни на что внимания, и не верят, что здесь все отравлено. Они берут воду из колодцев, потребляют с огородов овощи, пасут коров, ловят и едят свиней. Они говорят, что надеются на Божию защиту. “Перед тем, как есть и пить, трижды перекрестим еду, призовем Божие благословение и едим. И ничего, пока живы-здоровы. А умирать все равно от чего-нибудь придется”.

Я заглядывал в брошенные дома и увидел, что там уже кто-то похозяйничал. Во-первых, конечно, здесь ходили охотники за иконами. В домах икон уже не найдешь, да и много чего пограблено, хотя жителям при отъезде брать с собой ничего не разрешали из-за радиоактивной пыли. Божиим попущением беда, случившаяся на Украине, распростерла свои черные крылья и над Белоруссией, и над Россией.

“О, что за облако над Русью пролетело?!”

Много, много юных жизней погибло, и еще многие годы в городах и селах страны будут болеть и умирать чернобыльцы. Эта особая категория людей, ликвидаторов катастрофы, положивших жизни свои за други своя. Низкий, низкий земной поклон им за их подвиг.

К сожалению, в одном из самых благословенных мест Украины в ее живое тело до скончания веков врезалась смертоносная звезда “Полынь”, которую не забыть, не избыть. И сидит она на водной артерии реки Припять, которая впадает в Днепр, питающий водой Украину».

Так сокрушенно говорил старый лесничий Сергей Иванович. Этой семьи уже нет на свете. Каждый год в течение трех лет я приезжал на похороны. Первой умерла хозяйка, потом ее сестра и последним Сергей Иванович. И во всех трех свидетельствах о смерти был проставлен один диагноз: хроническая лучевая болезнь.

У прозорливца

Жизнь моя складывалась как-то нелепо, неудачи постоянно преследовали меня, но я надеялся на время, что оно все поправит, не зная еще того, что время лукаво, быстротечно и исподволь пожирает наши годы. По простоте своей я думал: «Вот придет новый, XXI век, и все как-то переменится в лучшую, благую сторону». Но вот пришел он, этот долгожданный новый век, и заставил меня содрогнуться от ужаса, потому что сразу глянул бездонным сатанинским взглядом смерти. Нежданной, негаданной, беспощадной смерти от слепого террора. В ХХ веке, когда враг был явственно виден на своих рубежах, мы боролись и победили. И даже потом, когда мы жили в тени ядерной бомбы, тоже как-то жили, правда, с тяжестью на душе, стараясь не думать о том, что мир в одно мгновение может быть сметен с лица земли, но все же жили.

Но сейчас как жить, когда идет необъявленная война, когда нет рубежей и границ и все накатывает так неожиданно внезапной смертью. Порождение смерти – террор, ведущий ее тактику и все ее приемы, от которых нигде нет спасения: ни дома, ни на работе, ни в театре – вообще ни в одной точке земного шара. И встал роковой вопрос: как жить перед лицом смерти? И бытие наше становится пиром во время чумы. Ад открыл свои запоны, и зло огненной лавой хлынуло на грешную землю.

К сожалению, ответа на свои сетования я не находил, кроме Божиего определения, что мир лежит во зле. А раз так, то и удивляться нечего. Стало быть, современное зло приобрело такие формы, что жизнь превратилась в своеобразную лотерею. Кто вытянет счастливый билет благополучия, тот и живет, но знает, что пуля и динамит, невзирая на лица, уносят из жизни и богача-олигарха, и губернатора, и полунищую старуху, пришедшую на базар за пучком морковки, и жирующих туристов, падающих с десятикилометровой высоты на землю вместе с обломками воздушного лайнера, и даже президента страны, пораженного в череп пулей снайпера.

С такими думами я шел по мокрому кочковатому болоту, поросшему твердой острой осокой, какими-то дикими кустами, зияющими ржавыми болотными промоинами и давно настеленной подгнившей гатью. Серое, осеннее, сыплющее мелкий дождь небо низко висело над этой унылой русской равниной. Около меня рыскала, постоянно встряхиваясь, моя собака, плечо мне давила старая тульская двустволка, и за целый день хождения по этим окаянным местам мне удалось подстрелить двух увесистых уток. Уже устал я от целодневного хождения, но больше от горьких своих дум. Наконец по компасу вышел я к деревеньке Горелово, состоящей из невзрачных, мокрых от косого дождя избушек. Несколько заспанных лохматых собак вылезли из-под сараев и лениво облаяли меня. Жилых домов в деревеньке было не более пяти, в них доканчивали свой век древние старухи – вдовы прошедшей страшной войны. Остальные дома пустовали с заколоченными досками окнами. Как ни странно, в одной избушке была устроена неплохая библиотека, которой заведовала хромая девка-вековуха. Был здесь и скособоченный магазинчик, где на полках лежали окаменевшие куски хозяйственного мыла, пудра, косы-литовки, покрытые пылью стеклянные банки с маринованной свеклой, пожелтевшие пачки соли грубого помола. Сюда раз в неделю приезжал фургон, привозивший из центра буханки серого хлеба. Когда не было дождя, деревенские старухи любили сидеть на порожках магазина и ждать: вдруг что привезут. Бывает, что привезут мешок желтых ванильных сухарей или печенье к чаю.

Когда я вошел в крайнюю избу, там сидели за столом и пили чай три старухи.

– Здравствуйте, бабоньки, – сказал я.

– Здравствуй, охотничек, откуда тебя Бог принес? Нешто наше болото все прошел?

– Да, все ваше болото прошел. Вот две утки. Возьмите себе.

– Спаси тебя Бог. Раздевайся, присаживайся к столу, поешь кашки да попей с нами, старыми, чайку.

Мне наложили миску пшенной каши с подсолнечным маслом и налили большую кружку чая.

– А что, бабушки, мужиков у вас в деревне нет, что ли?

– Мужиков у нас всех война взяла, а молодые, которые подросли, все в город подались. Есть у нас, правда, один старичок пришлый, но старый очень. Сам священник-монах. Еще при Хрущеве пришел и поселился у нас в пустой избе. Его согнали с места, когда Хрущев церкви закрывал.

– А чем живет ваш старец?

– А огородик у него небольшой есть, да и мы, старухи, его подкармливаем. Кто кашки, кто супец какой, кто хлебушка принесет. Вот и живет Божий человек, за нас за всех молится. Травами тоже знает, как лечить. Помогает нам от напастей. Все мы старые, и ревматизмы совсем было одолели.

– Так вы здесь живете и не знаете, что на свете творится?

– Ну как не знаем! В библиотеку к Маньке газету привозят, но мы по слепоте читать-то уже не сильны, но больше новостей от батюшки узнаем. У него есть радио на батарейках, так он нам всегда рассказывает. Вот, как в Америке две громадные башни вместе с народом повалили, как в Москве в театре зрителей вместе с бандитами газом удушили. На базарах тоже совсем зря народ подрывают, запугивают, чтобы народ на базары не ходил. Время пошло такое – сатанинское.

– А мне, бабоньки, можно к нему пойти?

– А отчего же не можно. К нему народ ходит и из других деревень. Он всех принимает. Побеседует, совет какой-никакой даст, скорбящего утешит. Если пойдешь, то отнеси ему сумочку. Я сейчас наберу ему, что покушать. Ну там супчику, кашки, картошки. Вот бутылочку молочка, рад будет.

Двери на мой стук отворил ветхий, постного вида старец, небольшого росточка, со сквозной седой бородкой. На нем был весь посеревший от старости, закапанный воском черный подрясник, на груди на цепочке – потемневший от времени иерейский крест. Старец со словами: «Милости просим!» поклонился мне в пояс.

– Охотничек? Заходи, милый, гостем будешь. Я всех принимаю. Небось, промок на болоте, погреешься, у меня печка истоплена. Сумочку несешь от старушек? Храни их Господь, не забывают меня. А ты православный али невер?

– Я – православный.

– А отчего на иконы не молишься?

– Да я, батюшка, растерялся, не огляделся сразу. Да они у вас занавешены.

– Сейчас, родной, открою. Клади три земных поклона и говори за мной: «Боже, милостив буди мне, грешному. Создавый мя, Господи, помилуй мя. Без числа согреших, Господи, помилуй и прости мя, грешного». Сегодня у нас день не постный. Вот мы сейчас и кашки с молочком покушаем, и чайку попьем. Слава Богу, люди меня не оставляют.

Старик выставил на стол потемневшие алюминиевые миски, гнутые ложки, солонку с крупной магазинной солью, сточенный нож с деревянной ручкой. На блюдце положил пару плоских соленых огурцов.

– Ружьецо-то не держи в руках. Вот повесь его сюда на гвоздь. Собачка пусть в сенях погостит, я ей уже дал покушать. А в келье ей не положено. Старцы не велят пускать собачек, где святые иконы есть. Потому как собака – зверь нечистый. Вот настоечка ягодная. Я налью тебе стаканчик. Выпьем во славу Божию.