Скрываясь от гуронов

Нина Запольская, Серж Запольский

Скрываясь от гуронов

Глава 1. Дэниз с Тортуги

В июне 1747 года капитан Дэниэл Линч ввалился в лондонскую мастерскую своего друга Томаса Чиппендейла с большим свёртком в руках.

– Куда это можно поставить? – громко спросил он.

Не дожидаясь ответа, капитан аккуратно пристроил свёрток на пол у себя в ногах и схватил Томаса в объятия.

– Э-э, да ты ещё больше располнел, дружище, – сказал капитан другу, после того, как они обнялись.

– Да у меня работа такая, ты же знаешь… Сидячая, – ответил Томас. – Чем больше сидишь, тем больше зарабатываешь. Гулять некогда.

Какое-то время друзья смотрели в глаза друг друга, потом Томас погладил капитана по плечам и сказал любовно:

– Зато ты всё такой же… Загорелый и жилистый чертяка.

Словно сконфузившись от этого выражения чувств, Томас покосился на свёрток и спросил с деланным интересом:

– А что ты привёз на этот раз?

– Это, брат… – сказал капитан и многозначительно замолчал.

Потом он таинственно прищурился, снял с головы треуголку, нацепил её на гвоздь в стене, пригладил свои и без того гладкие, выгоревшие на солнце светлые волосы и добавил шёпотом:

– Это, брат, сюрприз!.. Для тебя!

Отстегнув саблю, он отдал её Томасу и стал осматриваться по сторонам. Скоро капитан уже стремительно двигался по мастерской, с интересом оглядывая стоящие и лежащие в ней предметы, трогал их и тут же переходил к другим. Томас счастливо улыбался, ему казалось, что капитан заполнил собой всю мастерскую, находясь одновременно во всех её местах, во всех потаённых уголках, где они только в ней были, и даже там, где никаких уголков никогда не было.

– Ну, как твоя работа?.. Что нового сделал? – рокотал капитан.

– Да, есть новые вещи, – ответил Томас безжизненным голосом.

Капитан настороженно хмыкнул.

– Ты обедал? – спросил он неожиданно, остановился и пристально вгляделся в друга.

– Нет, конечно, я ждал тебя, – неясно улыбнувшись, ответил тот.

Капитан опустил глаза, потом опять цепко взглянул на Томаса и спросил:

– Да что с тобой, дружище?.. Ты словно не рад мне?

– Ну, что ты, – словно через силу сказал Томас. – Конечно, я рад тебе ужасно.

– Та-ак, – сказал капитан и, побарабанив пальцами по большому рубанку, лежащему перед ним на верстаке в горе стружек, приказал: – Рассказывай!.. Немедленно!

С этими словами он взял стул и сел на него верхом напротив Томаса, широко раздвинув колени и увесисто положив руки на спинку стула. Томас сделал шаг в сторону, как будто хотел убежать из комнаты, и тут же начал говорить, без всякого вступления, словно выплёскивая из себя наболевшее:

– Ах, Дэн, у меня такое чувство, что я бьюсь в закрытые двери. Я бьюсь в них и бьюсь, и этому нет конца и края… Конца и края – нет, и денег – тоже нет. Причём, как мастер, я становлюсь всё лучше, и мастерство моё растёт. Я создаю красивые вещи, но их никто не видит… Я кручусь, словно собака за своим хвостом – и не могу его поймать… Еле-еле продав какой-нибудь предмет, причём предмет достойный, за совсем небольшие деньги, я, окрылённый, начинаю работать над новой вещью, которая получается ещё лучше старой – и опять не могу её продать… Моя работа стоит, пылиться в мастерской, а меня самого охватывает отчаяние!

Томас на мгновенье замолчал, опустил низко голову и продолжил уже глухим голосом:

– Я всё время говорю себе… Надо ещё чуть-чуть потерпеть. Вот закончу этот стул, вот разработаю этот буфет – и у меня всё наладится, появится много работы, много заказчиков, а главное – появятся деньги на новые проекты. Но время идёт, а лучше не становится. В моей голове рождаются великолепные вещи! Но у меня нет денег, чтобы их сделать. И всё, что я зарабатываю, съедает аренда… Ты же знаешь, как она в Лондоне высока?

Томас отвернулся, подошёл к буфету и, опершись в него двумя руками, заговорил опять:

– Я иногда думаю, что бог помогает не тем, кто много работает, а тем, у кого есть здание в собственности. Потому, что его можно сдать в аренду. А я даже не могу дать объявление в газете – это тоже стоит денег! А мебель покупают у тех, кто на виду. И никто даже не подозревает, что за чудо стоит у меня в мастерской!.. А мне уже двадцать девять лет!

Начал говорить Томас почти спокойно и отстранённо, а закончил в каком-то холодном исступлении и даже слегка задыхаясь. Впрочем, он тут же замолчал, потом опять повернулся – лицо его было бледно и мокро от слёз. Капитан, не отрываясь, смотрел на него: Томас стоял молча, потом лицо его стало подёргиваться, и он опять отвернулся.

– Я иногда думаю, что я просто бездарность, – едва слышно прошептал он. – Я так устал от всего этого… Жить дальше не хочется… Хочется лечь и умереть.

Всё время, пока он говорил, озноб волнами проходил у капитана по спине от этого горячечного, бессвязного шёпота.

Он встал и подошёл к Томасу. Сказал резко:

– Ты не бездарность. Просто ты не из тех людей, которым в жизни даётся всё само.

Капитан развернул Томаса к себе, пронзительно, испытующе посмотрел ему в глаза, полные слёз, и продолжил:

– Ты замечал?.. Есть люди, которые лежат себе на диване, а к ним приходят и предлагают деньги? Причём им даже вставать не надо – а надо просто взять эти деньги. А мы с тобой не из таковских… Мы бьёмся за каждую монету, причём бьёмся отчаянно, со всем пылом! Конечно, сил и пыла остаётся всё меньше… Тут главное, чтобы не пропала вера в себя. Понимаешь?

Он крепко сжал плечи Томаса, только что не тряхнув его в подтверждение своих слов. Сказал:

– И не смей говорить себе, что ты бездарность! Просто ты живёшь в такое время, когда простым людям твоя мебель не по карману… А богачи про тебя не знают. Но подожди! Мы с тобой что-нибудь придумаем!

В горле капитана что-то болезненно сжалось. Он запнулся, кашлянул и, уже отпуская Томаса, азартно воскликнул:

– Но ты посмотри, что я привёз тебе из Китая!

Он бросился к дверям за своим свёртком и, присев перед ним на корточки, стал распаковывать его из парусины. Томас подошёл ближе. В свёртке был совсем простой стул, который капитан поставил посреди мастерской. Напротив стула он усадил Томаса и сказал:

– Это хорошо, что ты ещё не обедал. Смотри вот сюда, на спинку стула, на это украшение из перламутра.

Капитан вынул из кармана жюстокора небольшой футляр красного дерева и добавил таинственно, замирающим голосом:

– Но только смотри пристально.

Достав из футляра коричневую палочку, капитан зажёг её от свечи и положил на сдёрнутое со стола пустое блюдце. Блюдце он поставил на китайский стул и отошёл. По комнате пополз душный приторный дым. Томас пристально, как ему было сказано, стал смотреть на пейзажную вставку на спинке стула: на луну из перламутра, на полуголые осенние ивы вокруг замёрзшего водоёма… Потом глаза у него вдруг закрылись, и он произнёс в тишине:

– Она поёт о луне. И колокольчики… Так нежно звенят.

Томас открыл глаза: зрачки его зияли двумя чёрными точками. Капитан заговорил тихо, словно о чём-то своём, очень личном, такая безмерная тоска вдруг разлилась в его голосе:

– Она поёт о том, что её любовь сильна и прекрасна, как свет осенней луны, которая освещает замёрзший пруд… И ей хочется бежать к любимому на тот берег… Но она боится испугать его, ведь любовь в его сердце хрупка, как этот первый лёд… Это очень старинные стихи.

– Я так и слышал, – прошептал Томас. – Что это сейчас было?

Капитан в задумчивости стал тереть лицо.

– Это, брат? – переспросил он со вздохом. – Да я и сам не знаю! Похоже, что лама, который дал мне это, тоже не знает… По крайней мере, он ничего мне так и не объяснил толком, только напустил туману.

Капитан подошёл к китайскому стулу. Сказал:

– Подожди, Том, я погашу палочку. Потом ещё послушаешь без меня. Вот сюда положишь, зажжёшь и послушаешь.

Он быстро загасил дымящуюся палочку пальцами.

– А теперь давай проветрим комнату, – произнёс он уже совсем другим, обычным своим голосом. – Дым всё равно уже не действует… И пообедаем. Что-то я проголодался.

Томас сидел, потрясённо уставившись на китайский стул. Он ничего не спрашивал у Дэниэла, по опыту зная, что проси – не проси, тот всё равно ничего не скажет, пока сам не захочет.

Капитан произнёс:

– Я тебе расскажу потом, обязательно… Ладно? Только не сейчас. Мне ещё очень худо. Ты только напомни мне. Скажи: «Уцайлотяньское сокровище».

– Как, Дэн? – воскликнул Томас. – Опять сокровище?

Что-то бессильное и недоконченное быстро промелькнуло в лице капитана, и тут же пропало, словно он хотел улыбнуться, но у него не получилось.

– Да, дружище… Это злой рок какой-то, – произнёс капитан и глубоко вздохнул. – Ведь живёт же кто-то на свете без всяких сокровищ. Просто живёт… А тут – то «русское сокровище», то теперь вот – это. «У цай лотянь» – по-китайски название пятицветного перламутра. Да вот он, на стуле. Луна, видишь?

Томас опять посмотрел на стул, потом поднял с пола ткань и быстро накинул на спинку стула.

К обеду всё было готово, надо было только подогреть. Во время еды друзья мало разговаривали, а потом, уже встав из-за стола, капитан спросил небрежно:

– У тебя на антресоли за пологом постель… Ты опять ночуешь в мастерской?

Томас улыбнулся одними губами, произнёс жалко:

– Ты ведь ещё не знаешь… От меня ушла Мэри. И забрала с собой дочку.

– Так, – протянул капитан севшим голосом. – Почему?.. Что она сказала?

Круглое лицо Томаса исказилось. В глазах его капитан прочитал ужас одиночества, и этот ужас словно стал заполнять тишину мастерской. Где-то на улице пронзительно и визгливо закричала женщина, наверное, обиженная торговка.

– Так что она сказала? – уже настойчивее спросил капитан, стараясь побороть в себе острую неловкость.

– Она сказала, что ей надоела моя бедность, – ответил Томас, потом вскричал: – Она сказала, что ей надоели мои вечные проекты!.. Она сказала, что наш брак всё равно недействителен, потому что нас, протестанта и католичку, венчал католический священник!

Он остановился: возмущение выплеснулось из него, и ярость утихла.

– Она вернётся. Вот посмотришь, она вернётся, – с убеждением произнёс капитан и вставал.

Томас с надеждой посмотрел на него, но тут же сник.

– Нет, не вернётся, – прошептал он. – Она со своим новым мужем уехала в Ирландию.

Капитан опять сел. Какое-то время они молчали. За окнами звонко прозвучали подковы и раздалось дребезжание колёс, потом ещё и ещё раз. Капитан сидел за столом, уперев подбородок в кисти рук, вложенные одна в другую. Потом он поднял голову и, не расцепляя рук, сказал:

– Я знаю, чем тебе надо заняться… Тебе надо писать книгу.

– Мне?.. Писать? – переспросил Томас удивлённо.

– Да, не пугайся, – Капитан сощурился. – Тебе надо писать не роман и не памфлет, а руководство.

– Руководство? – опять переспросил Томас.

– Да, руководство, – подтвердил капитан, для верности качнув головой. – Или, как там это у вас, у мебельщиков, называется?

Он защёлкал пальцами, вспоминая, и, наконец, выговорил:

– Альбом эскизов мебели – вот как!

– Но таких альбомов выходит множество! – заспорил Томас. – Я сам пользуюсь двумя.

– Ну, так и что же? – спросил капитан. – А твой будет самый полный, самый хорошо иллюстрированный… И у тебя ведь самого есть собственные разработки?

– Да, есть, я спроектировал несколько новых мебельных предметов.

– Ну, вот видишь? Неужели тебе нечего будет сказать своим читателям?

– Да, конечно!.. Материалов масса! – вскричал Томас, уже воодушевляясь. – Ты даже себе не представляешь, как их много!..

Он забегал по мастерской, стискивая руки и бормоча под нос:

– Тут и рокайльные мотивы, и готические… Прелесть!.. Чудо!.. А ещё французское направление и испанское. А китайская тема?.. Боже мой!

Томас остановился, посмотрел на китайский стул и, подлетев к нему, сорвал с него покров.

– Я начну рисовать иллюстрации с этого стула! – очень уверенно провозгласил он.

– Начни, – поспешил согласиться капитан. – Сними с него лекала, сделай кальку с перламутровой вставки.

Тут он замолчал и уставился невидящими глазами в пространство, а переступив несколько раз задумчиво с пяток на носки, добавил:

– А потом отдай всё мне. Ты понимаешь?.. И никому про этот стул не рассказывай, а уж, тем более, не пиши. Про всё пиши, а про этот стул – нет.

– Понимаю, – сказал Томас. – Сегодня же и начну… Прямо вот сейчас и начну.

– Начинай, работы с книгой будет много… Не на один год, – подтвердил капитан и спросил: – Ты же днём будешь мебель резать, а писать только по ночам?

– Да, конечно, – ответил Томас и улыбнулся. – Надо же и на жизнь зарабатывать.

– Тогда не буду тебе мешать, – ответил капитан.

Он быстро собрался и ушёл к себе в гостиницу, пообещав Томасу в скорости опять наведаться, как только закончит свои дела.

У него были какие-то дела в Грейвзенде1

****

Вот там-то, недалеко от Грейвзенда, через пару дней капитан и увидел Дэниз, Дэниз с Тортуги.

Она стала совсем взрослой женщиной, взрослой и очень красивой, и капитан ни за что бы не узнал Дэниз, если бы не её взгляд – отчаянный взгляд, которым незнакомые женщины никогда не смотрят на незнакомых мужчин. Он обомлел, потом подошёл и, не говоря ни слова, снял треуголку и поцеловал ей руку. Она сказала, что сейчас идёт к себе в гостиницу, что только что проводила мужа-капитана, который ушёл в рейс. Капитан, любуясь ею и ещё сам не зная зачем, договорился с Дэниз, что зайдёт к ней завтра, и они поедут куда-нибудь, может быть, к морю. Ещё раз поцеловав руку Дэниз, он проводил её взглядом и пошёл дальше, временами останавливаясь: он был не в себе – воспоминания разгорались в нём всё сильнее.

Скоро капитан поймал себя на мысли, что думает только о том жалком комочке платка, который Дэниз, в наивности и простодушии, а может быть, от отчаяния, протягивала ему в таверне Бастера, и как он от неё тогда сбежал. Стыд горячей волной прошёл по его спине, горло стиснулось комком, он опять остановился, глядя невидящими глазами перед собой, и скоро невыносимое желание спасти, защитить Дэниз охватило его.

Ночь он почти не спал. Он рвался к Дэниз, как едва оперившийся мальчик, мечтающий о первом свидании, образ новой Дэниз не выходил у него из головы, преследуя до одури, до умопомрачения. Он едва-едва дождался утра.

Утром следующего дня они взяли карету и поехали в Маргит, совсем крохотный городок, только-только получивший популярность, как место для морских купаний, и всю дорогу они говорили и говорили, иногда смолкая надолго и вглядываясь в лица друг друга. В Маргите они нашли небольшую и пустую в этот час таверну у моря и сели за стол на берегу.

И море рокотало совсем рядом с ними, как и миллион лет назад.

– Возьмём королевских омаров? – спросил капитан, он снял треуголку и положил её рядом, на свободный стул.

Дэниз не ответила, она смотрела на него, улыбаясь, и, кажется, не могла отвести глаз. Капитан подозвал хозяина и попросил показать им омаров. Скоро слуга притащил корзину и, показывая омаров, сказал с улыбкой:

– Выбирайте! Смотрите, они все шевелятся… Совсем свежие. Ещё живые.

Капитан исподлобья глядел на Дэниз, вбирая её нежным взглядом. Та молча смотрела на омаров. Наконец, произнесла:

– Они жили в родной тине… Их схватили, увезли. Теперь убьют.

– Тогда закажем что-нибудь другое, – поспешно сказал капитан и отпустил слугу с корзиной.

Когда они сделали заказ, капитан встал и, поклонившись Дэниз, подошёл к хозяину.

– Я хочу купить у вас омаров, – сказал капитан.

Он обернулся к Дэниз от стойки и улыбнулся ей: она смотрела на него, не отрываясь.

– Сколько штучек прикажите вам отварить? – спросил хозяин.

– Я возьму у вас всех, – капитан взглянул на хозяина и добавил: – И отваривать их не надо… Так сколько у вас омаров?

Хозяин стал быстро вытирать руки о фартук.

– Сегодня привезли три корзины, – пролепетал он.

– Сколько вы за них хотите? – спросил капитан и опять обернулся к Дэниз – ветер играл подолом её юбки и шевелил скатерть на столе.

Потрясённый хозяин, глаза которого, впрочем, тут же жадно загорелись, назвал цену. Капитан достал монеты и положил на стойку.

– Велите отнести омаров к морю. Хоть… Вон к тем камням, – сказал он.

– Но, сэр… Зачем?

– Я хочу выпустить их.

– Но, сэр!.. Они могут не отживеть в воде!

– Не важно. Выполняйте! – приказал капитан и вернулся к Дэниз за стол.

Хозяин заворожённо следил за ним.

У стола этот моряк, по виду – настоящий капитан, что-то сказал своей даме, и та удивлённо глянула на него. Капитан взял руку дамы, поднёс к губам, а потом решительно повёл за собой к прибою. Возле камней они остановились и, не разжимая рук и касаясь одеждой друг друга, стали смотреть в море.

Хозяин крикнул слугу и послал его в сторону камней. Слуга с вытянутым лицом потащил корзину с омарами к морю, опустил на гальку и со всех ног побежал за второй.

Капитан и Дэниз стали бросать омаров в волны. Омары были большие, чуть меньше фута2. Они шевелились, ползая в корзине друг по другу, топорщились клешнями, норовили ущипнуть. В воде они, замерев и покачиваясь несколько мгновений на волне бледно-рыжим тельцем, всё же шли на дно и терялись там, в темноте и мути. Выкинув почти всех омаров из первой корзины, Дэниз отошла и отвернулась, глядя в воду у камней. Капитан поддёрнул манжеты и, подняв корзину, высыпал оставшихся омаров в воду. Отбросив пустую корзину в сторону, он высыпал в море вторую, потом, чуть подальше – третью.

Они пошли назад к своему столу.

– Почему ты плакала? – спросил капитан у Дэниз.

– Ты сердишься на меня? – спросила она.

– Нет, скажи, почему ты плакала? – не отставал он.

– Не сердись, – сказала она. – Я плакала, потому что думала о тебе.

Он ничего не ответил, помог Дэниз сесть и посмотрел на слугу, который уже шёл к ним с подносом.

Обед прошёл тихо, ели они мало, они только со всё возрастающей нежностью глядели друг на друга так, что видавший виды слуга, подходивший к ним с новой переменой блюд, не смел сказать лишнего слова. Когда капитан подошёл к хозяину, чтобы расплатиться, тот, пряча глаза и ёжась от непонятно откуда возникшей вдруг деликатности, пробормотал:

– В таверне, наверху, есть комната для гостей… Она сейчас пуста.

И положил на стойку ключ.

Капитан замер и глянул на Дэниз. Та взяла ключ со стойки и сказала тихо:

– Пойдём.

Возвращались они поздно.

В карете Дэниз всё время плакала, твердила ему, что любит его и всегда любила, с самого первого дня, и что-то объясняла про своего мужа, а он, уже мечтая о новом свидании, всё целовал и целовал её мокрое лицо и умолял успокоиться. А по дороге к себе в гостиницу капитан с горечью думал, как беззащитно сейчас висел на шее Дэниз тот серебряный образок с девой Марией, который он много лет назад купил в Гаване вместе с мантильей, а потом отдал ей, как никчёмную безделицу.

Ночью ему приснился сон.

Он подсадил Дэниз в карету, помог сесть и укрыл ей ноги, и уже хотел садиться сам, как кучер вдруг щёлкнул кнутом, и карета медленно тронулась. Капитан молча пошёл рядом с каретой в надежде, что кучер заметит его и остановится, но кучер не оборачивался, карета всё катилась, и капитан, держась за ручку уже закрытой дверцы кареты, пошёл быстрее, но по-прежнему недоумённо и молча улыбаясь, а скорость всё нарастала, и скоро он уже бежал, вглядываясь тихо, со щемящей надеждой в глухое, тёмное оконце кареты… Потом он споткнулся, чуть не упал и выпустил ручку, и остановился, и всё смотрел вслед удаляющейся карете, а она всё катилась и катилась так же быстро и так же беззвучно, и скоро совсем пропала из глаз, – как капитан с горечью подумал, – навсегда…

Больше с Дэниз капитан не виделся. Когда он на следующий день пришёл к ней в гостиницу, ему сказали, что леди ещё поутру собралась, оплатила счёт и спешно уехала.

Капитан пошёл к себе: в груди его было пусто, словно вырезали из неё что-то привычное вроде сердца.

****

Иногда, дорогой читатель, чтобы продвинуться в жизни вперёд, нам надо получить от судьбы увесистый пинок под зад.

И тогда мы делаем резкий скачок в своём развитии, потому что только неудачи делают нас умнее и заставляют двигаться. Удачи – отупляют: когда всё хорошо – не хочется шевелиться.

С этой поездки к Томасу в Лондон капитан стал всё чаще задумываться о своей жизни… А в жизни у него всё было, вроде бы, неплохо. Имелись, конечно, отдельные неудачи, на которые он старался не обращать внимания, и вот эти-то неудачи в один прекрасный момент весьма синергично ударили по нему со всей силой.

И не торопитесь, читатель, вбивать это слово в поисковую строку. Потому, что греческое слово «синергия», – с ударением на последний слог, – означает суммирующий эффект взаимодействия двух или более факторов, характеризующийся тем, что действие этих факторов в виде простой их суммы существенно превосходит эффект от каждого компонента в отдельности. Всё, как говорится, элементарно.

И вот в один, совсем не примечательный бристольский день… А, впрочем, нет!.. День этот был примечателен тем, что семья Линч пришла в дом мистера Трелони с визитом, и мужчины как-то сразу уединились ото всех.

– Где Дэниэл? – спросила Сильвия у миссис Трелони спустя какое-то время, после того, как они в гостиной поговорили обо всех насущных делах.

– Он у Джорджа в кабинете, – ответила та и, аффектированно приподняв брови, добавила: – Они говорят о политике.

– Значит, будет крик, – сделала вывод Сильвия и вздохнула.

Но крика, что удивительно, в этот раз не было. Наоборот, джентльмены вышли из кабинета какие-то уж слишком притихшие, и воровато пряча глаза, сели за обеденный стол. За обедом они много говорили о каких-то пустяках, и даже капитан, обычно мало разговаривающий за столом, рассказал пару забавных историй из великосветской жизни Лондона, да так удивительно весело, что к концу обеда у миссис Трелони почему-то сдавило сердце тревогой. Только мужа она ни о чём не расспрашивала ни в тот день, ни позднее, боясь накликать беду на свою голову. Но беда, тем не менее, грянула, и грянула в доме капитана.

День был прекрасный, солнечный. В доме были открыты настежь все окна и двери, и капитан и Сильвия слышали, как их сын кричал в саду русскую потешку, которой капитан научил его когда-то:

– Божия коровка улети на небо,

Принеси нам хлеба, чёрного и белого,

Только не горелого.

Там твои детки кушают котлетки,

Сами жуют, ну, а нам не дают…

Ссора началась, как это обычно и случается во многих семьях, с пустяка – кажется, капитан отказался оплатить счета портнихи Сильвии. Сильвия ему что-то на это сказала, кажется, что другие мужья зарабатывают больше, не стесняясь способов. Капитан ей на это что-то ответил. И понеслось.

– Ты – чистоплюй! – кричала Сильвия мужу через какое-то, впрочем, не очень продолжительное время. – Ты – чистоплюй и не думаешь о своих детях!

– Я как раз думаю о своих детях! – гремел ей в ответ капитан. – Они всем обеспечены, и у них честный отец. Когда они вырастут – то не будут меня стыдиться, как сын банкира Саввинлоу… Поэтому я не буду заниматься работорговлей, продажными девками и возить опиум разным богатым бездельникам для их развлечения!

– Может, ты ещё и вино возить не будешь? – вскричала Сильвия.

– Вино?.. – захлебнулся капитан от возмущения. – При чём здесь вино? Вино – это честная торговля!

– Да? – закричала Сильвия, уже совсем не отдавая себе отчёта. – Только не надо прикрываться честной торговлей!.. Я прекрасно догадываюсь, чем ты занимался в Китае! И в других портах! И здесь, в Лондоне!

– В Лондоне? – капитан запнулся и побледнел, он стоял перед Сильвией со сжатыми кулаками опущенных, крепко стиснутых к бокам рук и смотрел на неё страшными глазами.

Сильвия опешила. Она поняла, что сказала лишнее – в лице мужа вдруг промелькнуло что-то ужасное, нечеловеческое, таким она его никогда ещё не видела. Она поспешила улыбнуться, но было уже поздно.

– Basto! – выдохнул капитан. – Я не буду платить по этим счетам… И лучше бы тебе сейчас мне не возражать!

Он резко развернулся на каблуках и ушёл к себе. Сильвия, рыдая, поспешила закрыться в своей комнате.

Завтрак на следующее утро прошёл тихо – супруги почти не разговаривали. И только уходя из дома, капитан остановился возле двери и сказал провожающей его Сильвии:

– У моего друга, старого штурмана, живёт попугай, которого штурман научил говорить «ты красивый» и «я тебя люблю». И попугай твердит ему это целыми днями напролёт, а штурман счастлив. Потому что человеку надо слышать хоть изредка, что его любят.