Графиня Дюбарри. Интимная история фаворитки Людовика XV

Вполне возможно, что некоторые последствия сожительства с Ламецем все-таки были. Хотя историки единодушно утверждают, что мадам Дюбарри не имела детей, существует подозрение, что появившаяся на свет в 1759 году девочка, зарегистрированная как дочь дяди Жанны Николя Бекю, Мари-Жозефин, на самом деле была рождена Жанной. Во всяком случае, именно к этой, лишь одной из всех своих многочисленных кузин, будущая графиня Дюбарри всю свою жизнь питала особенно глубокую привязанность. Лет десять-двенадцать спустя, когда Жанна стала фавориткой короля, мадам Рансон, невзирая на своей положение замужней дамы, переехала жить в монастырь, который посещали знатные дамы. Там она была известна под аристократической фамилией мадам де Монтрабе. Вместе с ней там проживала и получала образование ее племянница, та самая Мари-Жозефин. Когда после всех жизненных перипетий мадам Дюбарри воцарилась в замке Лувесьен, Мари-Жозефин постоянно гостила там. В 1781 году девушка сочеталась браком с маркизом Полем де Буазессоном, майором драгунского полка принца Конде, намного старше ее, и в связи с замужеством получила от графини большое приданое. Даже после переезда к мужу на случай ее посещения в Лувесьене всегда были подготовлены комнаты. К тому же, внешностью она чрезвычайно походила на Жанну. Однако, ввиду полного отсутствия каких-либо подтверждающих документов, это предположение не получило широкого распространения.

После скандала не могло быть и речи о возвращении Жанны к ремеслу парикмахерши, но приобретенные навыки вполне могли пригодиться для хорошей камеристки. В качестве таковой мадмуазель де Вобернье в конце 1759 года поступает в услужение к пожилой богатой вдове откупщика мадам де Лагард, проживавшей в замке Курнёв близ Парижа. Это было настоящее средневековое строение с четырьмя башнями, расположенное в лесу, окруженное двойным рвом, наполненным водой, с подъемным мостом. Почти годичное пребывание в замке стало важным этапом в усвоении девушкой светских манер, умения держаться среди представителей знати, а также постижения всех тонкостей кокетства и искусства нравиться и обольщать мужчин. Поскольку монастырское образование Жанны явно поднимало ее над уровнем камеристки, она очень быстро была переведена на должность компаньонки старой дамы и завоевала право пользоваться полным доверием своей хозяйки.

Мадам де Лагард, невзирая на свой возраст, продолжала вести активную светскую жизнь. В замке не переводились гости, мамашу регулярно навещали два сына, занимавшие видное положение при дворе и женатые на знатных, но непривлекательных дамах. Образовалось веселое общество с весьма легкими нравами; красота новой компаньонки привлекала в замок молодых людей, которых ранее хозяйке удавалось заманить лишь с трудом. Вдова дарила Жанне свои старые наряды, так что девушка чувствовала себя в этой благородной среде одной из равных. Устраивались балы, организовывались любительские спектакли, чрезвычайно популярные в то время во французском обществе. Эти представления с участием профессиональных актеров, в которые включали и Жанну, опять-таки стали для нее уроками мастерства речи и сокрытия чувств. Она получила там и другие уроки – как правило, все кавалеры немедленно изъявляли готовность посвятить очаровательную девицу во все тайны искусства любви. Жанна сохранила воспоминания о пребывании в замке Курнёв как об одном из самых счастливых периодов своей жизни. По-видимому, именно здесь и возникла у нее непреодолимая тяга к беззаботной, полной развлечений жизни в роскошной обстановке.

Вскоре красота Жанны в очередной раз стала для нее источником неприятностей. В первую очередь быстрого возвышения до положения компаньонки ей не простила прочая прислуга, которая принялась шпионить за ней, причем не гнушалась сдабривать свои доносы изрядной долей самой беззастенчивой клеветы. Утверждали, что девица спит с обоими сыновьями хозяйки и ворует деньги у мужчин. Ситуация еще более осложнилась, когда в замок прибыла графиня де Сент-Ампир, жена одного из сыновей, дама с ярко выраженными лесбийскими наклонностями[6]. Она немедленно воспылала страстью к Жанне, даже не прилагая особых трудов скрыть это чувство, и стала принуждать ее к сожительству. Вполне нормальная девушка, имевшая в ту пору еще весьма смутное представление о подобных отклонениях, была вынуждена пожаловаться мадам де Лагард. Ошеломленная дама в начале 1761 года предпочла расстаться с красавицей, столь осложнявшей безмятежную жизнь в замке.

К тому времени слава о красоте Жанны потихоньку расползлась по Парижу, и девушка без особых трудностей была принята ученицей продавщицы в один из наиболее известных парижских магазинов модных товаров под вывеской «А ля туалет». Мадмуазель де Вобернье вновь оказалась в том зажиточном квартале финансистов, в котором и проживала со времени прибытия в Париж. Ее благодетель Бийяр-Дюмусо был типичным представителем денежных дельцов, которые задавали тон жизни в Париже, так что мадам Дюбарри попала в юности в тот же самый мир, из которого вышла маркиза де Помпадур. Правда, будущая маркиза родилась в этом окружении и вышла в нем замуж, а Жанна проникла туда с черного хода для прислуги. Тем не менее этого оказалось достаточно для того, чтобы усвоить образ жизни этого мирка. Историки считают, что неслучайно две последние, вошедшие в легенду любовницы Людовика ХV были взращены в мире финансов. В то время в нем было сосредоточено все лучшее, что можно было найти во Франции. ХVIII век ошибочно считают веком аристократии – на самом деле королевство уже жило в веке финансовой буржуазии. Погрязшее в долгах, тормозящее промышленное и политическое развитие королевства дворянство, само того не осознавая, фактически представляло собой самый настоящий пережиток прошлого.

После Регентства настоящими хозяевами Парижа становятся денежные мешки. По их заказам строятся самые красивые частные особняки, в которых их жены держат наиболее известные салоны столицы. Там встречаются лучшие умы века Просвещения и деятели искусства. Именно наиболее талантливым архитекторам, художникам и скульпторам финансисты заказывают постройку и отделку своих особняков, именно к ним переходит аристократическая традиция меценатства, поддержки искусства и литературы. Эти выскочки быстро перенимают манеры угасающего дворянства, их вкус и тяга к изящному зачастую превосходят те, которыми обладают живущие рядом вельможи.

«Мать отдала ее в учение к модной портнихе, но темперамент и легкомыслие не способствовали учению. Она пришла после ряда романтических приключений в кабак, где и осталась, всегда довольная, смешливая и готовая любить».

Жанна с удовольствием принялась за работу в магазине. Задача была не из легких – угождение переменчивым вкусам взыскательных и зачастую неимоверно капризных покупательниц требовало недюжинного терпения и тонкого знания женской психологии. Однако девушке нравилось погружать руки в лионский шелк, бархат и атлас, драгоценные алансонские, валансьенские и брюссельские кружева, копаться в пестрых лентах, замысловатых отделках, подбирать пуговицы[7], изготовители которых из кожи вон лезли, чтобы превзойти друг друга в изобретательности. Как ласкали ее взор все эти столь милые женскому сердцу вещи! Магазин посещали знатные дамы со своими кавалерами, придворные, франты, искатели любовных приключений, офицеры, известные актрисы, певицы и танцовщицы. Разговоры шли исключительно о балах, спектаклях, последних светских событиях и сплетнях – то был мир полной беспечности и вечного праздника, столь отличный от гнета повседневных тягостных забот, которыми жило семейное окружение Жанны.

Владелец магазина г-н Лабий держал свой персонал в ежовых рукавицах. Девушки трудились от зари до зари так, что потом буквально валились с ног. После закрытия магазина они ужинали, немного отдыхали и в девять вечера были обязаны занять свои постели в дортуаре, расположенном на четвертом этаже. Учинив своим работницам перекличку, хозяин, известный в столице под прозвищем «добродетельный Лабий», запирал дверь на ключ – он дорожил репутацией своего заведения и не желал, чтобы его уподобляли борделю. К сожалению, совершенно посадить своих подопечных под замок этот цербер никак не мог, ибо девушки беспрепятственно сновали по Парижу с поручениями по доставке в магазин различного портняжного приклада для шитья туалетов, а также разносили готовые товары заказчицам. Это обеспечивало прекрасные возможности для общения с поклонниками, к тому же Лабий был вынужден предоставлять работницам выходной день в воскресенье, который те проводили как им заблагорассудится.

Первоначально от нечего делать Жанна сдружилась с хозяйской дочкой, которая была на пять лет младше ее. С первого взгляда такая привязанность выглядела странной, но дело в том, что их объединило пристрастие к рисованию. Юная Аделаида с младых ногтей проявляла признаки недюжинных способностей и брала уроки рисования, к которым присоединилась новая продавщица. Именно в этот период девушка впервые непосредственно соприкоснулась с миром искусства и привлекла внимание художников, которые нередко просили ее позировать для них. В скобках скажем, что впоследствии Аделаида под фамилией Лабий-Гюйяр (1749–1809) завоевала такую же европейскую славу живописца, как и знаменитая «портретистка королей» Элизабет Виже-Лебрен. Некоторые историки весьма сокрушаются, что эта искусная художница не написала портретов графини Дюбарри. Впрочем, сей факт без труда поддается объяснению: Аделаида работала над изображениями членов королевской семьи, настроенных, естественно, против фаворитки со скандальной репутацией, оказывавшей столь дурное влияние на Людовика ХV.

Слава о продавщице с потрясающей внешностью у Лабия быстро разлетелась по всему Парижу. Хотя Жанна не блистала именно классической красотой, в ее влекущей внешности не было и тени вульгарности, напротив, ее облику были присущи какая-то ангельская чистота и добропорядочность. Эту особенность отмечал в своих донесениях даже инспектор полиции нравов Луи Марэ. Прелестница пробуждала не только плотское вожделение, но и стремление к какому-то возвышенному чувству. Не удивительно, что в среде полусвета она приобрела известность под прозвищем мадмуазель Ланж. После службы у мадам Лагард девушка вполне усвоила светские манеры и сохранила непреоборимую тягу к миру знати, живущему в атмосфере постоянного праздника.

В ту пору Париж, как никогда, стал городом галантных приключений. Любовь – центр жизни французского общества ХVIII века. В ХVII веке стараниями драматургов и поэтов классицизма она была окрашена героической страстью, являла собой возвышенный идеал, проповедуемый рыцарскими романами. Но вошедшее в пословицу распутство времен Регентства лишило любовь всех покровов стыдливости и добродетели, оставив лишь погоню за сладострастием, удовлетворением похоти. Галантные приключения стоят в центре жизни зажиточных классов. Вокруг них сосредотачиваются интересы как мужчин, так и женщин. Дамы, прибегая ко всяческим ухищрениям кокетства, стремятся показать себя неотразимо соблазнительными, а мужчины – как можно более разнообразить свою интимную жизнь в поисках новых ощущений, способных возбудить их пресыщенный излишествами вкус. Недаром выдающийся политик и дипломат князь Ш.М. Талейран, – а также не менее выдающийся распутник, – который до Великой французской революции сделал карьеру духовного лица, дослужившись до епископа, имел обыкновение повторять: «Кто не жил при старом режиме, тот не изведал сладости жизни».

Париж в ту эпоху был, как никогда доселе, благоприятен для удовлетворения этих запросов. Галантные похождения оставались единственным средством для бедных молодых девушек найти выход из мертвящей, беспросветной нужды. Легенды о богатых поклонниках, готовых обеспечить хорошее содержание, заставляли их вступить на скользкий путь любовных похождений. Везло весьма немногим, пропасть же разврата безжалостно и бесследно поглощала легионы этих бедняжек. В царствование Людовика ХV в Париже насчитывалось от двадцати до тридцати тысяч проституток. Город являл собой полное раздолье для распутников. Места развлечений – ярмарки, ресторанчики, балы, оперный театр – и прогулок кишели женщинами легкого поведения, буквально осаждавшими предающихся праздности мужчин. Даже король проявлял чрезвычайный интерес к похождениям своим подданных и часто требовал у начальника полиции позабавить его пикантными историями из жизни искателей любовных приключений. К услугам проституток прибегали буквально все, от знатных вельмож до простых рабочих, причем значительную долю мужчин, изголодавшихся по сексу, составляли священнослужители. Клиентура попроще искала удовлетворения своих потребностей у совсем уж опустившихся жриц порока, промышлявших за городской чертой. Свирепствовали венерические болезни, поэтому был большой запрос на мастурбацию и оральный секс – быстро, незаметно и безопасно. Для удовлетворения запросов наиболее взыскательных клиентов вокруг Пале-Рояля начали создаваться бордели высшего класса[8]. Магазин Лабия располагался как раз в этом районе.

Привлеченные красотой новой продавщицы, в магазин потоком хлынули франты, распутники, ценители женских прелестей. Под прикрытием оборок, шляп, складок тканей девушке передавались записки, делались беззастенчивые предложения. Постепенно Жанна обзаводится состоятельными поклонниками, историки причисляют к ним полковника Марсье, аббата Боннака, будущего епископа, крупного финансиста Вовенардьера и торговца шелком г-на Бюффо, который впоследствии стал поставщиком тканей для графини в Версале. Исследователи жизни мадам Дюбарри много спорят о том, работала ли мадмуазель Ланж в публичных домах до того, как она познакомилась с Жаном Дюбарри. Враги Жанны во времена ее воцарения в Версале насочиняли обильный материал о том, что она служила в одном из самых известных борделей Парижа, который содержала Маргерит Гурдан.

Парижские тайны

Маргерит Гурдан (1727-83), урожденная Сток, сумела завоевать себе посмертную славу как одна из самых известных сводниц Парижа. Сбежав в детстве из отчего дома в провинции с офицером в Париж, девушка вскоре была вынуждена зарабатывать себе на жизнь проституцией. Тем не менее она ухитрилась выйти замуж за Дидье-Гурдана, бывшего служащего ведомства королевских откупщиков, и вскоре с его ведома завела роман с богатым офицером. Когда Маргерит родила от него дочь, тот назначил ей неплохую ренту, которая, однако, вскоре прекратилась с его смертью в 1759 году. На образовавшийся начальный капитал Маргерит приобрела роскошную квартиру, которую и использовала в качестве помещения для своего неблаговидного занятия. Поскольку квартира располагалась в доме на улице Графини д’Артуа, Гурдан была известна среди клиентов под кличкой «Графинюшка».

Гурдан прославилась тем, что поставляла для избранной клиентуры материал для всех видов разврата, а также сдавала комнаты для свиданий людям, которые по каким-либо причинам не могли тайно встречаться в другом месте (включая обуреваемых кровосмесительной страстью, что в то время не было редкостью. Известно, что регент сожительствовал со своими четырьмя дочерьми, а военный министр Шуазёль питал более чем родственные чувства к сестре, герцогине де Грамон). Но дело в том, что, в отличие от закрытых публичных домов ХIХ века, в ее доме проживали на постоянной основе всего две-три блудницы. В то время женщины зачастую вынужденно прибегали к проституции, ибо их заработки были настолько ничтожны, что прожить на них не представлялось возможным. Подрабатывали все: от жриц искусства до замужних респектабельных дам, не желавших зависеть в своих тратах от мужей. Наглядной иллюстрацией служит анекдот тех давних времен о четырех чудесах Оперы: голосе певицы Лемор, икрах танцовщика Дюпре, ногах балерины Мариетты и добродетели. Вполне характерно для нравов эпохи, что танцовщицу Пети в костюме Венеры, выходящей из пены морской, уже через полчаса после выступления застали в подвале театра в обществе маркиза де Поннака, расточавшего ей любезности. Гурдан опутала Париж густой сетью агентов, которые доносили ей о появившихся молоденьких девушках, достойных ее внимания. Как только она прослышала о новой продавщице у Лабия, Графинюшка немедленно навестила магазин под предлогом приобретения кое-каких предметов туалета.

Далее обычно приводят выдержки из книги Пиданса де Маробера «Истории о графине Дюбарри», изданной в Лондоне в 1775 году. Автор якобы беседовал с Гурдан, заявившей, что в магазине она увидела «самое прекрасное создание, которое только можно узреть двумя глазами». Естественно, она не могла «упустить такое приобретение», украдкой подсунула девушке записку и тихо попросила навестить ее, когда та сможет улучить минутку. «На следующий день – а это было воскресенье – мадмуазель Ланж явилась ко мне. Она сказала, что ускользнула под предлогом посещения мессы; я обласкала ее, угостила обедом и спросила, нравится ли ей ее место». Жанна ответила, что ее новое ремесло нравится ей больше прежнего, но вообще она не любит работу, ей скорее хотелось бы «постоянно смеяться и резвиться». Она также призналась Гурдан, что завидует дамам, посещавшим магазин, всегда щегольски одетым, неизменно в сопровождении красивых кавалеров, с разговорами об опере и балах. Гурдан продолжала: «Я ей ответила, что девица, подобная ей, не создана для того, чтобы гнуться над шитьем и зарабатывать жалкие гроши. Сие есть участь убогих и уродливых работниц, и показала ей свои апартаменты…, где все дышит наслаждением и любовью, обращая ее внимание на гравюры, украшавшие стены, …молоденькая гризетка бросала на них жадные взгляды, она вся горела». Гурдан прибегла к испытанному приему вербовщиц: повела свою гостью в гардеробную, открыла шкафы, полные голландских тканей, кружев, тафты, шелковых чулок, драгоценностей и всего прочего. «Итак, дитя мое, не хотели бы вы присоединиться ко мне? Все сие будет у вас; вы станете вести ту жизнь, каковую пожелаете, все вечера у вас будут заняты празднествами, спектаклями, вы будете ужинать со всеми теми, кто есть лучшие и приятнейшие люди при дворе и в городе. Вы встретитесь здесь с принцами, генералами, министрами, судейскими чиновниками, церковниками…, вы будете работать лишь столько, чтобы приходить ко мне развлекаться с такими же девицами, как и вы…» Под предлогом примерки платья она вынудила девушку раздеться и пришла в восхищение от ее «великолепного» тела, от изгиба бедер, «приводящего в экстаз», ее ляжек, ягодиц и, прежде всего, грудей! «Через мои руки их прошло много, но никогда не попадались такие упругие, такой формы, так восхитительно расположенные». А волосы, которые не умещались у сводни в обеих руках!

Гурдан уверила девушку, что ей нет нужды покидать работу у Лабия; она может втихомолку приходить к ней, чтобы немного подработать. Этот эпизод является замечательным примером того, как подобные дамы рекрутировали девушек. Но даже после выхода в свет вышеуказанной книги его достоверность поставила под сомнение сама Гурдан, уверявшая, что она никогда ничего не рассказывала Пидансу де Мароберу, но цитируемые выражения вполне соответствуют ее тону и духу. Она предположила, что автору все это рассказала одна из ее агенток-вербовщиц.

Как уже упоминалось выше, в отличие от закрытых публичных домов ХIХ века, в апартаментах Гурдан постоянно проживали всего две-три девицы. Поэтому как клиенты, так и сотрудницы дома Графинюшки приходили и уходили, но девушки не были в нем постоянными обитательницами. Так что историки все-таки склонны считать, что до публичного дома Жанна не опускалась, хотя, вполне возможно, нанесла туда несколько визитов.

Неизвестно при каких обстоятельствах и когда точно, но в 1763 году Жанна встретилась с человеком, который взял ее судьбу в свои руки и окончательно определил ее.

Неукротимый гасконец

«Глава семьи Жан Дюбарри был одним из типичнейших придворных Людовика ХV. Жан Дюбарри избрал прибыльное дело, на котором разбогател не один аристократ времени Бурбонов: работа заключалась в поставке королю женщин».

Из литературы нам известны два ярких образа гасконцев: д’Артаньян, вышедший из-под пера Александра Дюма-отца, и Сирано де Бержерак – детище драматурга Эдмона Ростана. Оба были реально существовавшими историческими личностями, но мы привыкли представлять их себе именно такими, какими изобразили породившие их авторы. Ни один писатель пока еще не решился взяться за создание образа Жана-Батиста Дюбарри, к которому как никогда подходит определение Ростана: истинный «cadet de Gascogne, menteur et bretteur, sans vergogne»[9]. Но даже простое описание его жизни создает достаточное представление о кипучей деятельности и буйном нраве этого человека – про таких обычно говорят: «эту бы энергию да на благое дело».

Семья Дюбарри (в ту пору, когда разворачивались описываемые события, устоявшейся орфографии не было, фамилия писалась то «дю Барри», то «Дюбарри»; в настоящее время у французов принято «дю Барри», а в русской историографии закрепилось слитное написание) в истории прославилась единственно своей фамилией, которой она на весьма шатких основаниях, так сказать, облагодетельствовала знаменитую фаворитку, вышедшую из самых низов общества. Тем не менее сей клан имел полное право похвастаться благородным происхождением. Это был провинциальный дворянский род, никогда не обладавший большими денежными средствами, а потому несколько отодвинутый на второй план, хотя его представители всегда верно служили отечеству. С конца шестнадцатого века Дюбарри проживали в окрестностях Тулузы, где имели несколько владений, главным из которых был Левиньяк-сюр-Сав на границе Лангедока и Арманьяка. Там будто бы до сих пор сохранился скромный особняк, построенный семьей уже в восемнадцатом веке. Надо сказать, что в то время семейные владения имели весьма жалкий вид: в поместье Левиньяк насчитывалось всего девять дворов.

Отец Жан-Батиста был капитаном, кавалером ордена Святого Людовика. Скромность происхождения не позволяла ему питать надежды на блестящую карьеру, а потому после окончания войн Людовика ХIV он вышел в отставку, удалился в родовое поместье и в возрасте 45 лет женился на девушке также из незначительного провинциального дворянского рода. От этого брака родилось шестеро детей, три сына и три дочери, из которых к настоящему повествованию непосредственное отношению имеют старший сын Жан-Батист (родившийся в 1723 году), Жанна-Мари, с ласковым прозвищем Пиши (1727), Гийом (1732), Франсуаза-Клэр, известная под уменьшительным именем Фаншон или, попросту, Шон (1733), и Эли-Николя (1742). Последнего современники единодушно называли «единственным честным человеком в семье», ибо он упорно отказывался иметь что-либо общее с неприглядными делишками своего старшего брата. Семья жила в относительном достатке, и скончавшийся в 1744 году Антуан Дюбарри завещал каждому из детей по две тысячи ливров.

Однако старший сын не пожелал по примеру своего отца вступить на стезю воинской славы. Он изучал право в университете Тулузы, в 1743 году получил степень бакалавра и стал членом городской коллегии адвокатов. Невзирая на явную склонность ко всяческого рода дрязгам, Жан-Батист брезговал заниматься тяжбами и редко выступал в суде. Он был неглуп, но это следует отнести скорее за счет природной сметки, нежели какой-то особой одаренности. В 1748 году он женился на дочери мелкопоместного дворянина, «красивой и добродетельной особе» Урсуле-Катрин Далма де Вернонгрес, в 1749 году у супругов родился сын Адольф. В том же году скончался престарелый родственник, приходившийся Жан-Батисту крестным отцом. Он завещал молодому человеку все свое имущество, довольно солидное: поместье Сере с господским домом о двух башенках и двадцатью четырьмя гектарами плодородной земли. Заразившейся манией величия, Жан-Батист с тех пор представлялся не иначе как «высокородный и могущественный сеньор граф де Сере, сеньор Левиньяка»[10]. Это, впрочем, было типично для французов эпохи ХVIII-ХIХ веков, чья страсть к выставлению напоказ своего благородного происхождения принимала порой самые гротескные формы. Не будем забывать, что это поветрие не обошло и скромную семью Бекю, самовольно присоединившую дворянскую фамилию Кантиньи.

Жан-Батист решительно вступил на путь неуемного мотовства, принялся жить на широкую ногу, всячески пуская пыль в глаза окружающим, задавая балы и устраивая спектакли. Естественно, его небольших доходов не хватало на затыкание всех дыр в семейном бюджете, так что пришлось продать несколько сдаваемых в аренду ферм и залезть в долги. Затем «сеньор Левиньяка» решил попытать счастья на водах курорта Баньер-де-Бигор, пользовавшего популярностью у аристократии. Жан-Батист изображал из себя владетельного графа де Сере, щеголявшего в розовом жюстокоре и туфлях с красными каблуками[11]. Надо отдать должное той уверенности, с которой он отчаянно врал, умел польстить сильным мира сего и втереться к ним в доверие. Ему удалось произвести впечатление на отдыхавших на курорте герцога и герцогиню д’Антен, графиню Тулузскую. Вдохновленный своими светскими успехами, Жан-Батист решил отправиться на покорение Парижа. То ли в конце 1752, то ли в начале 1753 года он отправился в столицу, оставив в Левиньяке жену и сына.