Операция «Пальма-два», или Большое плавание рыбаков

Андрей Бинев

Операция «Пальма-два», или Большое Плавание Рыбаков

«Смилуйся, государыня рыбка! Пуще прежнего старуха вздурилась!»

А.С. Пушкин «Сказка о рыбаке и рыбке».

Пролог

Очень-очень давно, когда промерзшую насквозь советскую землю, жаждавшую бурной весны и преисполненную надежд на тепло и солнце, вдруг стало заносить холодной снежной крупой безнадежности, когда вспухшие от напрасных ожиданий беспокойные людские воды огромной страны, вопреки «метеорологическим» прогнозам неисправимых оптимистов, застыли ледяными торосами, разыгралась удивительная история, в которой оказались замешанными многие персоны с известными и неизвестными широкой общественности именами. Произошло это во второй половине шестидесятых годов двадцатого столетия в конце второго тысячелетия от рождения Христа.

Виной всему была огромных размеров рыба – необыкновенный экземпляр сибирского осетра. Но никто бы и не вспомнил о нем, разрезающем своими острыми плавниками гигантскую акваторию Оби, если бы на близкий к этим местам космодром Байконур не приехал один выдающийся человек: высокий, худой французский дворянин, человек крайне суровый и смелый. Был тот дворянин в генеральском чине и в президентском ранге. Звали его – Шарль де Голль.

Генерал и президент великой Франции привез в Советскую Россию «французские глаза» – тонкие, чувствительные оптические приборы известной фирмы, которые со всеми предосторожностями установили на русской космической ракете «Восток».

Вероятный противник Советской страны, соединенный в пятьдесят относительно свободных штатов в Западном полушарии планеты («относительно» – потому что в мире всё относительно!), был серьезно уязвлен. Это добавило порцию тихой радости в космическое событие на Байконуре и трескучих разрядов в и без того напряженную тонкую нервную сеть мирового общечеловеческого организма. Отметить такое событие решила, прежде всего, принимающая сторона. Как водится еще с времен, упомянутых великим Карамзиным в его многотомной «Истории Государства Российского», дорогие гости были обречены на богатые и завидные дары.

Долго ли думали, или, по обыкновению, нет, подчинили ли сердце разуму, или удовольствовались привычным эмоциональным импульсом (сейчас этого уже никто не скажет с достоверностью), но факт остается фактом: высших руководителей обширной и мощной державы посетила необыкновенно оригинальная идея. Дело в том, что традиционная форма ракеты «Восток» напомнила кому-то очень наблюдательному и, несомненно, остроумному совершенные черты сибирского осетра. Решено было изловить этого гиганта в реке Оби в качестве недвусмысленного символа и преподнести в дар президенту де Голлю, но не в виде кулинарного изыска, а в самом что ни на есть одушевленном состоянии. Если, конечно, будет позволено применить к представителю фауны слово, однокоренное со словом «душа»!

И закипела работа! Штаб в «пожарном порядке» был создан в огромном промышленном и культурном центре Сибири – в Томске. Операция сопровождения генерала де Голля, получившая еще в Москве кодовое название «Пальма-Один», начинала набирать обороты и с каждым днем все больше и больше усложняться. Несмотря на строжайшую засекреченность целей, средств и методов оперативной работы, слухи о поиске удивительного живого подарка поползли по городу, добрались до Москвы и даже пересекли океан. Шторм зрел глубоко под поверхностью воды, хотя сторонний наблюдатель, не обладавший ни знанием, ни опытом, ни разведывательной информацией, не заметил бы и незначительной ряби. Оттого еще более неожиданным явлением стала вырвавшаяся кверху неуемная энергия первенства, гостеприимства и государственной целесообразности. И несмотря на острую конкурентную борьбу за то, чья рыба обрадует президента Франции, да и без оглядки на здоровую состязательность двух разных, не очень дружественных команд, победила общая настойчивость и целеустремленность. Из одной из пойманных рыб все же сварили не то больше тонны ухи, не то ее разделали на стратегический консервный запас для небольшого сухопутного соединения. А может быть, отпустили обратно в глубоководную сибирскую реку. Но главное состояло в другом – восторжествовала лихая или даже, точнее сказать – удалая советская мысль, рожденная в веселой, рисковой суете под строгим наблюдением компетентных и руководящих органов.

«Подарок был вручен президенту и отправлен в живом виде в Париж». Эта скупая строчка в ежедневной томской газете не могла вобрать в себя всю драматичность ни прошедших, ни дальнейших коллизий. Но история все же почти забылась, как забывается всё в этом суетном мире – и люди, и их дела.

Мельчайшие подробности той рыбалки запали в память лишь посвященным. Спроси сейчас какого-нибудь верхогляда, как все проистекало, вряд ли он сумеет припомнить что-нибудь существенное, кроме забавных, почти гротесковых обстоятельств. Однако же задача была поставлена с такого политического Олимпа, что гротеск, содержавшийся в самой ее сути, переставал быть таковым, а, напротив, даже становился, не много не мало, важным государственным заданием.

Незаметный человечек Артур Егорович Петров, прозябавший в те годы в одном из крупнейших городов Сибири и обреченный всего лишь на скромную околономенклатурную карьеришку, вдруг был вынесен судьбой в эпицентр буквально планетарных событий. Одно лишь то, что он, веселый рыбачок с жуликоватыми замашками провинциального комсомольского функционера, неожиданно свершил невозможное по тем временам – обошел на крутом, рисковом вираже куда более перспективных номенклатурных чиновников, уже заслуживает внимания. Именно ему было поручено поймать гигантскую рыбу и передать ее руководству для вручения великому французу в качестве живого подарка от имени всей огромной, лежащей в ленивой неге, державы. Судьба свела его с не менее скромным человеком, которому тогда и в голову не могло прийти, что его секретная служба когда-нибудь станет проводить тайную операцию по отлову в Оби необыкновенного живого подарка – на зло врагам и на радость родине и ее друзьям. Чекист Александр Васильевич Власин, а этой скромной персоной был именно он, давно уже к тому времени поставил крест на своей офицерской судьбе и не мог даже мечтать не только о дипломатической карьере в Западной Европе, но даже о том, чтобы вернуться домой в Москву, к старенькой бабушке и к одинокой маме. А тут нежданно-негаданно такое свалилось с самого верха, что аж дух захватывало!

Кому могло прийти в голову, что немая остроносая тварь, годная лишь на то, чтобы метать икру и в конце концов попасть на стол номенклатурным бонзам, сыграет роль буксира, вытянувшего на яркий свет из безвестности десятки маленьких людей! Многие из них вследствие этого сделали блестящие карьеры, а некоторые известны даже и теперь своими широчайшими возможностями и безнаказанными амбициями.

Рыба сыграла свою роль и в самой секретной части мировой политики – в противостоянии советской и американской разведок. Предприимчивые ребята в Лэнгли сумели сделать нужные выводы из того, с чем столкнулись. Сначала они, правда, приняли операцию «Пальма Один» за один из самых решительных актов стратегического наступления русского и французского оружия. Но это лишь потому что никто и представить не мог, что столько сил и средств будет потрачено мощной ядерной державой всего лишь на отлов подарка правительственному гостю. Непримиримые противники СССР в Лэнгли изучали в процессе «операции противодействия» не только сам подарок, принятый ими сначала за новейшее оружие, не только психологию дарителей, но и своё собственное душевное состояние. И пришли к утешающему выводу: мы все похожи друг на друга и можем преодолеть всё – начиная от фальшивой ядерной тревоги и кончая тяжелейшим политическим кризисом. Мы, решили парни в Лэнгли и в Белом доме, совершенно здоровы с точки зрения современной психиатрии. В СССР же, и в руководстве его нынешнего исторического наследника, таким вопросом, слава Богу, даже не задавались. Просто не возникало внутренней потребности.

Рыбалка в акватории Оби стала одним из этапов в новых советско-американских отношениях, первым из которых был, в свое время, Карибский кризис. Как вышли из него с честью и достоинством (с минимальными потерями), так же блестяще вышли и из этой «осетровой драмы». Главным интеллектуальным багажом стала военная и политическая доктрина о том, что даже случайный набор всякого «несущественного» и, порой, «несуществующего» может с большим успехом составить очень и очень «существенное». Современные нам события, сначала на Балканах, потом в Ираке, убедительно доказывают это всему изумленному человечеству.

Американские разведчики и политики сделали не только сугубо профессиональные выводы по окончании советской секретной операции «Пальма Один», что составило, как уже было сказано, их неоценимый интеллектуальный багаж, но достигли и кое-чего более прагматичного: некоторые из них свершили эффективный карьерный прыжок в будущее. И всё рыба! Большая мудрая рыба, которую даже не спросили, хочет ли она быть отправленной в живом виде в Париж, или ей все же лучше остаться в Оби и продолжать метать икру и лениво разрезать свинцовую воду своим острым носом. Не спросили не только потому, что рыбы, как известно, немы, и их вообще ни о чем никогда не спрашивают, но и потому, что в Большой Политике вообще не принято интересоваться у кого-либо, нравится ли ему быть съеденным сразу или сначала все же оказаться плененным и лишь потом – расчаленным на мелкие куски.

То, что в дальнейшем произошло со многими героями Большой Рыбалки (составной части Большой Политики), многим, наверное, показалось бы новой, самостоятельной историей, и лишь единицы, склонные к тонкому размышлению и анализу, поймут, что, как инверсионный след за гигантской рыбой никогда бы не появился без ее сигарообразного, мощного туловища, так и последующие события никогда бы не случились без тех, что остались в далеком прошлом, почти на излете слякотных, подмерзавших шестидесятых.

Глава 1

С тех пор минуло двадцать четыре года. Кто знает, сколько воды утекло по руслам Оби и Енисея, или даже Сены! Младенец, родившийся в минуту, когда на сцену городского Дворца Культуры выкатили гигантскую рыбину, успел за это время нахватать двоек в средней школе, отслужить срочную службу в армии и закончить один из многочисленных факультетов местного университета. А кто-то, быть может, постарше, уже обзавелся семьей, развелся, заново женился. Девушки середины 1960-х стали зрелыми женщинами, зрелые женщины – бабушками, а бабушки переместились из своих временных квартир в вечные, тесные и душные. Словом, жизнь катилась в привычном фарватере, то заходя на глубину, то срываясь еще дальше вниз, то загорая под солнышком на мели.

Все участники тех далеких событий давно покинули родной Томск. Он оставался для них лишь «малой» родиной и посещался ими изредка во время отпусков или случайных командировок.

Саша Власин, теперь уже полковник, с незапамятных времен жил с женой в Париже, неся секретную службу на благо отечеству в одном из советских загранучреждений. К счастью, служба его была не слишком обременительной и даже позволяла порой отвлекаться на неспешные раздумья о смысле жизни, о судьбах человечества и о том, что ожидает его соотечественников, в том числе, тех, кого занесла нелегкая в стан «вероятного противника».

Дороги участников нашумевшей «рыбной» истории теперь вели в Западную Европу, где они учились двум вещам: во-первых, экономить на второстепенном, а во-вторых, поглядывать на свою великую отчизну как на старую добрую малограмотную мать, от которой всего можно ожидать – и неожиданных проклятий, и дорогих подарков. Что ж делать, коли не повезло ей с мужьями, любовниками, соседями и погодой! Куда денешься, матушка, от собственных детишек и их сумасбродных идей?!

Именно такие мысли иной раз за рюмкой водки, пастиса или кальвадоса посещали начавшего стареть Александра Васильевича Власина, тем более, что модная и совершенно недосягаемая для большинства его соотечественников Франция будила в нем тихую печаль, поскольку был он искренним патриотом своей собственной страны.

С этим и жил в Париже стареющий Саша Власин, полковник советской разведывательной резидентуры, сотрудник внешнеторговой организации по экспорту-импорту чего-то очень сложного и не очень нужного. Рядом с ним тихо прозябала его жена Анна Гавриловна. В Москве оставалось двое их взрослеющих детей, которые научились к излету коммунистического режима вполне осознанно шалить и хитрить. В самое ближайшее время этому предстояло научиться целой стране.

Саша же Власин давно заматерел, обзавелся небольшим брюшком, с которым отчаянно боролся, и даже поседел немного. Тем не менее, прибавилось европейского лоска, округлости, вальяжности.

Ему удалось пережить всех генеральных секретарей, их доверенных послов и резидентов. Брежнев, Черненко, Андропов… Дождался и Горбачева. Во время короткого периода правления Андропова полковник Власин был вынужден вернуться в Москву, но верный товарищ, генерал Смолянский, вновь поспособствовал его уже четвертой по счету командировке в Париж. Тем более что самого Смолянского на некоторое время, до выхода на пенсию, назначили туда в качестве временного резидента КГБ СССР и лишь позже он был переведен в США, откуда и утек в стан «вероятного противника».

С Горбачевым дело обстояло одновременно сложно и легко. Требовалось понять, является ли его политика «открытости и гласности» лишь кратким эпизодом нового партийного строительства, или же прошлое отсечено раз и навсегда. Это относилось к разряду особых сложностей. Но было во всем этом и нечто приятное, почти праздничное. Словно Первомай, плавно перетекающий в следующий майский праздник. А между двумя этими праздниками – солнце, улыбки, ненаказуемое пьяное веселье, ожидание еще более теплого, роскошного лета.

С симпатией и дружескими улыбками стали поглядывать на советских разведчиков – дипломатов и торговцев, силы местной безопасности, представленные ежедневно несколькими бригадами сыщиков-наблюдателей в одних и тех же автомобилях около советских загранучреждений. Разведчики и контрразведчики дружески раскланивались, улыбались, а один молодой французский сыщик даже как-то крикнул полковнику Власину: «Привет, комарад! Горбачев, гласность, перестройка!» Власин в ответ улыбнулся и приветливо помахал рукой.

В тот день он привычно кружил на своей машине по городу, «проверяясь», нет ли за ним «хвоста», и, обнаружив его, с облегчением вздохнул. Ценят еще, не забывают…

Однако в нужный момент он сумел оторваться от французских контр-коллег, запарковать авто в муниципальном подземном гараже и нырнуть прямо оттуда в метро. Еще час кружения по городу: то поверху, то понизу, и, окончательно убедившись, что «хвост» оторвался, он пошел на встречу с местным агентом. Агент «Бальзак» служил в одной из газет в должности полицейского репортера, сносно говорил по-русски, так как происходил из старой белоэмигрантской семьи, и уж совсем по-русски хлестал водку, закусывая ее мочеными помидорами и исландской селедкой с вонючим маринадом.

– Я больше не буду на вас работать, месье! – нагло заявил чуть пьяный агент, развалившись на стуле в дешевом алжирском ресторанчике в районе Дефанса.

– Что-то не так? – поинтересовался полковник Власин.

– Все не так! Горбачев нас предал!

– Не понимаю.

– Все вы понимаете! Горбачев – шпион. Английский шпион и масон. Я не буду работать на страну, которой руководит предатель. А вы, месье?

– Глупости! Кто вам такое сказал?

«Бальзак» упер указательный палец себе в лоб.

– Месье, у меня есть мозги. Ваш президент предатель, а его жена – коварная баба!

– Вы несете чушь! Горбачев – политик, а Раиса Максимовна – достойная дама, мать семейства и любящая жена. Вы пьяны, черт вас побери!

– Трезвее некуда, мсье. Заплатите мне за месяц и забудьте меня…

– Ничего не получите!

– Тогда я иду в полицию. Вас выкинут отсюда, как паршивого пса.

– А вас посадят на четверть века.

– Дудки, мсье. Я буду давать интервью направо и налево. Я расскажу, чего стоят ваши дурацкие перестройка и гласность. Меня будут слушать. А потом опубликуют сумму гонораров, которые мне выплатят за мои откровения. Знаете, что последует за этим?

Власин знал, но молчал, кусая губы.

– Вижу, что знаете. Все ваши местные агенты побегут в полицию и встанут в очередь за гонорарами. Они, конечно, просчитаются, потому что платят только первому и второму. Первому за то, что он первый, а второму за то, что операция по раскрытию русской агентурной сети в Западной Европе набирает ход. Как вам такой поворот, коллега?

– Чушь! Вас никто не станет слушать.

– Может, пари? Не хотите? Это не предусмотрено вашими секретными приказами? Думаю, нет. Так что платите или я пойду с этим коммерческим предложением в нашу политическую полицию.

– Сколько вы хотите?

Агент ухмыльнулся и что-то нацарапал ручкой на салфетке. Власин побледнел – это был провал. Таких денег не получал даже он, резидент, за три года работы в Париже.

– Это невозможно. Я должен посоветоваться.

– Как меня ликвидировать? Не выйдет. Все предусмотрено. Я – репортер. А репортер, мсье, это сыщик наоборот. Вас впускают только на кухню, а нас – в гостиную. Между нами лишь тонкая фанерная дверь, но правила неизменны для тех и других. Главное – подготовить «отход». Ведь вы так меня учили? Я благодарный ученик. Так что гоните монету и скажите спасибо, что легко отделались.

Власин поднялся и растерянно кивнул. Он шел к выходу, а ему в спину агент-репортер развязно кричал на все заведение:

– Сообщите о месте встречи как обычно, мсье! У вас два дня!

Не соблюдая правил и порядка конспирации, полковник Власин быстро добрался до подземного гаража, разыскал свою машину и, задев в спешке бампером стойку на выезде, помчался в посольство.

Резидент, генерал Андрей Сергеевич Сергеев, отреагировал на его сообщение в «подводной лодке» в посольстве СССР на удивление спокойно. Это странное помещение с тяжелыми двойными дверьми, без окон, окруженное длинными коридорами, с низкими потолками, называли «подводной лодкой» или «субмариной», намекая на то, что здесь так же «глухо», как на дне океана – ни тебя никто не услышит, ни ты никого. Многие утверждали, что иностранные спецслужбы дорого бы заплатили за то, чтобы «поплавать» где-то рядом и приложить ухо к стенам «субмарины», но Власин относился к этому скептически, недоверчиво. Он не верил в герметичность тайн вообще.

Как же, размышлял он, организм может существовать без свежего воздуха? Неминуемы отравление и смерть. Власин, конечно, имел сюда допуск, более того, исправно пользовался одним из кабинетов – тоже без окон, с двойной дверью, железным ящиком-сейфом в углу и тяжелым столом в центре комнаты. Обстановку дополняли дубовый стул и старый массивный секретер. Рабочий кабинет резидента отличался немногим – чуть больше площадью и еще один стул для посетителя. Был еще, правда, и небольшой холодильник для напитков. Телефонов здесь не имелось – только устройство внутренней связи из комнаты в комнату, да еще одноканальный аппарат, связывающий с дежурным помещением охраны посольства.

Власин рывком открыл дверь к резиденту и выпалил сразу все, что только что пережил.

– Ты уже шестой, Власин. Они как сговорились.

– Что делать?

– Плевать на них! Пусть бежит в свою полицию. Получит там по заднице, и все дела…

– Почему по заднице?

– Так принято, брат! Непременно по заднице. Или у тебя есть другие предложения?

– Я не о том, товарищ генерал. Мне все равно, по какому месту ему дадут, но мне не все равно, по какому попадет мне.

– А ни по какому. Вот гляди.

Генерал Сергеев кинул через стол Власину листок. Тот спланировал перед ним, словно бумажный журавлик, запущенный легкой детской ручкой. Это была очередная шифрограмма из Москвы.

«Обеспечить оперативную безопасность визита. Информируйте обо всех изменениях и проблемах в связи с этим…»

Там было еще что-то, но полковник Власин только пожал плечами.

– Что это значит?

– Горбачев приезжает с супругой. Официальный визит. А знаешь, о чем он еще здесь будет беседовать?

Власин покачал головой.

– О тебе, обо мне, о нас….

– О ком это о нас?

– О советских разведчиках. Вот о ком.

– Не понимаю. Ничего не понимаю!

– Сокращать будут резидентуры, и наши, и их. Амнистия, брат. На обе стороны. Так что пусть твой репортеришка бежит куда хочет. А лучше сразу в дурдом! Думаешь, французские коллеги на такой желтый скандальчик большую политику разменяют? Не тут-то было! В дурдом твоего агента!

Генерал громко захохотал и достал из темных недр своего стола бутылку водки, две стограммовые граненые рюмки на тонких ножках и блюдце с нарезанным лимоном. Горлышко бутылки звякнуло о рюмочки, прозрачная жидкость сладко булькнула, вызвав у Власина прилив обильной слюны, и советские разведчики с облегчением выпили. Власин крякнул и кинул вдогонку дольку лимона. Генерал сделал то же самое. Сразу разлили по второй. Выпили, крякнули, закусили. Перед третьей генерал осоловело и добродушно взглянул на Власина.

– Не скули, полковник! Ты ж полковник, а не лейтенант. Сам все должен понимать. Оставим мы тебя на Парижщине. Ей богу, оставим! Давай еще по одной…

Власин кивнул. Сказано – сделано. Крякнули, закусили.

– Иди, брат, к себе. Сдавай на своего «Бальзака» дело в архив, как на утратившего разведвозможности. Припиши, что заболел… головой. Опасен, мол… и все такое. Ты ему больше не звони. Ну, будь здоров, полковник!

Власин поднялся и пошел к выходу. Сергеев крикнул ему вслед:

– За журналюг ты будешь отвечать! Во время визита. Понял?

– Есть! – неожиданно звонко отозвался полковник. – Отвечу, товарищ генерал.

Глава 2

Самолет летел весело. Борт «гудел» не столько мощными турбодвигателями, сколько разудалой журналистской братией из эскорта первого и последнего советского президента. Водку, коньяк и виски пили и «сопровождающие лица» – кремлевские пресс-секретари, офицеры службы безопасности и мелкие безликие чиновники. Это был так называемый «головной борт». Он приземлялся в Париже раньше президентского на несколько часов.

Егорыч сидел, зажатый с одной стороны телерепортером, а с другой – коллегой из информационного агентства. Все были в предвкушении Парижа, удобного отеля и дармовой выпивки на посольском приеме. Начали уже здесь, за свой счет, то есть припасенным в дорогу заранее.

– Где только ни бывал – в Берлине, в Бонне, в Вене, в Риме, в Лондоне… А в Париже, мать его, ни разу! – кричал Егорыч в никуда, потому что вокруг уже никто никого не слушал, а каждый нес веселую околесицу о себе, о своей тяжелой журналистской доле, о начальстве, женах и подругах. – В Берлине, в нашем, – пять лет, – загибал Егорыч пальцы, – в Бонне – два года, в Западном Берлине, в ихнем, – два года, потом обратно в Восточном – еще четыре…. Итого… – Он задумался, морща лоб. Потом просветлел. – Чертова дюжина! Во сколько! Поносило меня!

Егорыч многозначительно блеснул на коллег глазами. Кто-то из них, икнув, сунул ему в руку пластиковый стаканчик с коньяком:

– Пей, герой! Французский, качественный.

– Качественный можно! – согласился Егорыч и разом опрокинул содержимое в глотку.

Вздрогнул и покраснел. Качественный коньяк запросился назад. Но по всему было видно, что Егорыч имел опыт в его поглощении. Поэтому преодолел приступ тошноты и с облегчением развалился в кресле.

– Париж… – мечтательно произнес он. – Никогда не бывал! А ведь многое связывает. Можно сказать, жизнь началась с Парижа. Моя жизнь, братцы, с него, с Парижа, и началась!

Его никто не слушал, но Егорычу это было безразлично. Он зажмурился, силясь вспомнить что-то из своего «парижского» прошлого, но вдруг провалился в сладкие дремотные глубины, оповестив об этом ближайших соседей мощным раскатистым храпом.

Самолет мазнул колесами шасси по посадочной полосе, и все разом очнулись. В салоне стоял тяжелый перегарный дух. Голову ломило, глаза слезились от сигаретного дыма и усталости, лица побледнели.

Кто-то из президентской администрации собрал паспорта и унес их. Трап подали быстро, без проволочек. Человек с паспортами сбежал вниз и, сопровождаемый учтивым французским полицейским, пошел в сторону аэровокзала. Тем временем журналисты, охрана и чиновники уже стояли возле трапа, прижимая к себе сумки, камеры, штативы и прочую поклажу.

Подогнали автобус, на стекле которого было начертано: «Пресса». Быстро погрузились и поехали.

Замелькали забитые машинами и мотоциклами дороги, эстакады, тоннели, улицы, переулки и шумные площади с круговым движением. За широкими окнами автобуса вечной жизнью жили старые дворцы, большие и малые мосты, дома с ажурными балкончиками и беззаботные кафе-шантаны на бульварах. Растопырив железные ноги, с прежним упрямством стояла Эйфелева башня, несуразная верзила, пережившая и того, кто ее придумал и собрал, и тех, кого бесила ее скелетированная худоба. Кто-то крикнул: «Елисейские поля», кто-то: «Триумфальная арка». Все узнавали город так, будто росли здесь. Настроение улучшилось. Обнаружился недопитый коньячок, и стало опять легко и весело. Головная боль улеглась, усталая сонливость растворилась в парижском воздухе.