Право первого хода

Что она и сделала через полтора часа. Пять тысяч рублей теперь лежали в ее старой сумочке. Туда же она положила ключи, что передал ей при расставании Вадим, туда же перекочевал и запасной комплект ключей от их квартиры после того, как она тихонько закрыла ими входную дверь. Оставалось только одеться соответствующим образом: джинсы, фланелевая рубашка, кроссовки. Все, обратной дороги не было, а пути вперед она не видела и не знала.

Впереди был туман, и где-то там была пропасть в этом тумане.

7

Света была девушка темпераментная. Среди ее предков, правда по материнской линии, были и горячие кавказские горцы, каковым обстоятельством Света даже немного и гордилась. Именно у таких людей от любви до ненависти один шаг. И похоже было, что Светой этот шаг пройден.

Честно говоря, она не знала, да и не задумывалась, что именно страшнее всего поразило ее – убийство Вики Шубиной, с которой она вот только вчера вечером сидела за одним столом, или то, что любимый человек просто-напросто использовал ее как безмозглого червяка в качестве наживки. То, что он и раньше мог так же всего лишь использовать ее для удовлетворения своих естественных физиологических потребностей, в качестве, грубо говоря, не более, чем сосуда для избытка спермы – это ей никогда не приходило в голову. Да и потом, еще неизвестно, кто и кого использовал. Света, как уже было сказано, была девушкой темпераментной.

Некоторое время Света стояла, яростно сжав кулаки и молча смотрела в сторону двери, ведущей в прихожую, откуда только что донесся звук запираемого замка. Это ушел куда-то Виктор. Что ж, ей здесь тоже больше нечего делать. Тут она обнаружила вдруг, что стоит почти голая и кинулась собирать разбросанные по всей комнате вещи. Надо было быстро одеться и уходить. О том, что она будет делать дальше, Света пока не задумывалась. Как и Скарлетт О"Хара она резонно считала, что об этом она может подумать и завтра.

Света подошла к зеркалу. Боже! Ну и видок после весело проведенной ночи. Надо привести себя в порядок. Все, что нужно лежало тут же, под зеркалом. Все это было ее, все эти кремы, тушь, помада, лосьоны и еще множество всего – маленькая походная лаборатория алхимика. Все необходимое для превращения такого вот кусочка дерьма, – подумалось ей, – в сверкающий золотой самородок. И все это придется оставить тут. Этому козлу на память. Можно было бы забрать, нечего всяких посторонних шлюх баловать, да жаль, положить не во что. Она-то сюда явилась с пустыми руками. Впрочем, подождите-ка, почему – с пустыми? Что-то у нее в руках было…

– Ах, ну да!.. – Света выглянула в прихожую. Вот же она висит, Викина сумочка. Это же она сама утащила ее, чтобы… Господи!.. Надо же, вот дрянь хитрожопая! Ну, так что ж теперь?.. Может, взять ее? Вике она вроде, уже…

Света протянула руку, и тут же отдернула ее, словно обжегшись. Нет! Пусть висит. И вообще, хватит. И это добро пусть остается. Что она, мелочевка такая, чтобы все эти тюбики, баночки, помады как сорока к себе тащить? Ничего, дома у нее достаточно…

А этим пусть этот козел пользуется. Пусть, сволочь, губы себе красит!

Она снова подошла к зеркалу. Так, плевать! Сойдет до дома добраться. Сейчас губы накрашу…

Закончив с этой процедурой, Света повертела в руках помаду и решительно, поперек всего зеркала, крупными, корявыми ярко-красными буквами написала: КОЗЕЛ!!!

Совершив этот акт, она размахнулась и со всей силы бросила цилиндрик с помадой в стену. На светлых тисненых обоях осталось небольшое красное пятно. Хотелось сделать что-нибудь еще, в ней начал просыпаться инстинкт разрушения. Хотелось подобно Маргарите бить люстры и громить рояли, хотелось с упоением рвать в клочки эти простыни, хранящие запах ее пота, крушить мебель, слышать восхитительный звон сыплющихся стекол… Света тяжело вздохнула. Разрушительный инстинкт боролся в ней с инстинктом самосохранения, и последний победил.

Да, что поделаешь! Ей-то не светит улететь отсюда ко всем чертям подобно той же Маргарите, и никакой Воланд не поможет ей, когда придет за ней Виктор, страшный в гневе.

И Света спокойно пошла в прихожую.

Минут через десять, устав бессмысленно бегать по комнатам в поисках неизвестно чего, Света села на стул и попыталась успокоиться и взять себя в руки.

Да! Она оказалась в западне. Входная дверь была заперта. И заперта на ОБА замка. Верхний можно было открыть изнутри, да и закрывался он без ключа, достаточно просто захлопнуть дверь, а вот нижний… И не выломаешь, дверь железная.

И что же делать? Позвонить куда-нибудь… Так не с чего! Въехав в эту квартиру, Виктор не стал ставить городской телефон. К чему, когда есть мобильник? И ведь это она сама – сама! – посоветовала ему… Боже! Какая дура!.. Еще и словцо нашла в качестве аргумента, "анахронизм", хорошее слово, умное, сразу видно университетское образование… Идиотка!

Ну ладно, ладно… Делать-то что-то надо! Кричать? Откуда? С балкона? Она вышла на лоджию. С высоты десятого этажа хорошо просматривалось пустое в этот ранний час шоссе, пустырь за ним, краны новостроек на краю пустыря. Прохожих было не видно. Выйти в прихожую и орать там, пока соседи не сбегутся? И что она им скажет? Они еще милицию вызовут. Нет, пожалуй, милицию сейчас не надо. Значит, не надо и соседей.

А что тогда?

Значит, придется сидеть тут, на что и рассчитывал Виктор, запирая ее – куда, мол, денется?.. А когда придет? Притворятся, что она все поняла, просить прощения, целовать его?.. А как же тогда вот это? Света взглянула на испорченное зеркало. Ну, что ж… Она сбегала в ванну, схватила там какое-то полотенце и принялась лихорадочно оттирать написанное. Жирная помада размазывалась по стеклу и ни черта не желала оттираться.

На глазах у нее выступили слезы. Она отшвырнула полотенце. Нет, как угодно, но здесь оставаться она не намерена. Звериный инстинкт гнал ее из ловушки.

Остается одно, решила Света, попробовать спуститься на нижний этаж. В принципе не так уж и трудно. Вот только высоты она боится. Но, пожалуй, дожидаться тут Виктора еще страшнее.

Ну что же, раз другого выхода нет…

Она снова вышла на лоджию. Глянула вниз. Ой, мамочки!.. Голова начала кружиться при одной мысли, что придется сейчас перелезать через ограждение и висеть над этой бездонной пустотой.

– Ой, нет, не смогу! – пробормотала Света и закрыла лицо руками. Она же не скалолаз. Это они умеют, это у них есть всякие специальные приспособления – пояса там, карабины, канаты специальные… А у этого козла, Виктора, она уверена и простой веревки не найдется. Зачем она ему? Повеситься, разве что.

Веревки и в самом деле не нашлось. Был какой-то капроновый шнур, но для ее целей он решительно не подходил, и Света не колеблясь забраковала его.

И тут ей пришла в голову одна мысль, безусловно навеянная читанными когда-то в детстве приключенческими книжками. Простыни! Да-да!.. Те самые простыни, которые только что ей так хотелось разодрать в клочки. Если связать две-три простыни, то их длины вполне хватит, чтобы слезть по ним на один этаж. Простыни хорошие, крепкие, новые, если их скрутить жгутом – выйдет отличный канат. И не грубый к тому же. А посредине навязать несколько узлов, чтобы было за что цепляться. Кажется, ей пришла в голову отличная идея!

Так!.. Сперва посмотрим, сколько их вообще есть. Всего обнаружилось четыре простыни. Одна была постелена на кровати, одна, скомканная, лежала в корзине для грязного белья в ванной, и еще две, чистые и отглаженные, нашлись в ящике комода. Отлично! Ту, грязную, можно пока оставить. Этих вот, трех, наверное, хватит.

Свою лоджию Виктор еще не остеклил, а вот нижняя, похоже, была уже благоустроена. Но сейчас, в такую жару, вряд ли ее держали закрытой.

В бетонном ограждении Света обнаружила крюк из толстой арматурной проволоки. Наверное, за него цепляли, когда поднимали эту панель во время строительства. Крюк этот словно специально был оставлен для нее, и Света, скрутив потуже жгутом простыню стала просовывать ее словно нитку в игольное ушко.

Ура!.. Пролезла! Теперь завязать ее покрепче, да не одним узлом. Та-ак!.. Отлично. Света подергала за простыню, рванула всем своим весом – держит! Ну, вот и хорошо. Теперь – пару узлов посредине, и можно привязывать вторую.

Получилось даже лучше, чем она ожидала. Кто угодно мог теперь слезть по этой замечательной веревке так же запросто, как спуститься по лестнице. Кто угодно, только не она!..

Она подошла вплотную к ограждению и заставила себя посмотреть вниз. Нет, не туда, не на землю, до которой было так далеко, нет – сюда, на ту, наружную сторону этой плиты. Да, так она и думала. Та сторона была совершенно гладкой.

Когда-то, давным-давно, в детстве, когда она жила еще с папой и мамой, на втором этаже их маленького двухэтажного домика на Первомайской, они с приятелями иногда развлекались тем, что перелезали через балконное ограждение и расхаживали вдоль всего балкона – туда-сюда, цепляясь за удобные деревянные перила и ставя ноги на балконную плиту, просовывая их сквозь железные прутья. Это было так здорово! Чуть-чуть страшно, совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы можно было считать себя смелыми и отважными, под балконом росла сирень, и до нее было рукой подать… И вообще, она тогда совсем не боялась высоты.

Высоты она стала бояться после того случая с Толиком Пеньковым. Она тогда училась в восьмом классе, а этот дурак – уже в Политехе. Можно сказать, это была ее первая настоящая, серьезная любовь, и этот самый Толик несомненно добился бы от нее того, чего хотел, если бы однажды, под Новый год, он не вывалился из окна, с седьмого этажа своей общаги. Они были на вечеринке у одного из его друзей, и вышли на лестницу покурить, да и вообще… целоваться там можно было без помех. Но Толику этого было мало, Толик был обкуренный, да и выпили они достаточно. Толику захотелось выяснения отношений, в нем проснулись амбиции и взыграла ревность. Он распахнул окошко и, вскарабкавшись на подоконник, начал, с трудом удерживая равновесие, качать права и ставить ей какие-то ультиматумы, наверное, он угрожал ей тем, что покончит с собой – Света не помнила. Она вообще его не слушала. Ей было смешно. Ей самой дали тогда пару раз затянуться и ее разбирал хохотунчик. Этот Толик был ужасно мил, он так уморительно размахивал руками, а потом вдруг негромко вскрикнул и исчез в туманной от клубящегося морозного пара дыре окна.

А потом, когда до нее дошло… И еще чуть погодя, когда она вместе с другими, спустившись вниз, увидела его тело – такое мертвое, и такое непохожее на то, что еще пять минут назад ходило, говорило, смеялось, могло так сладко поцеловать…

С тех пор Света стала бояться высоты.

И все же, надо было решаться. Самое главное, не смотреть вниз. И не думать ни о чем, кроме того, что делаешь вот сейчас, в эту самую минуту.

Света сбросила белый длинный хвост своего импровизированного каната наружу. Так, что дальше?.. Она подошла вплотную к плите ограждения, встала к ней правым боком и, склонившись к ней, прижавшись грудью к неровной, бугристой поверхности ее верхнего торца, глядя влево, на пыльный пол лоджии, а правой рукой судорожно ухватившись за свой канат, стала медленно перебрасывать правую ногу через ограждение, царапая свою нежную кожу и не обращая на это не малейшего внимания.

Наконец, это получилось. Ухитрившись не потерять равновесия, она перебросила ногу, и теперь сидела верхом на этой бетонной плите, как всадник на лошади. Да нет, скорее уж, – подумала она, – как собака на заборе.

Еще не поздно было вернуться назад. Упасть кульком на грязный бетонный пол. И ей, правда, вдруг так захотелось туда, ощутить эту твердую основу под ногами, сесть прямо на пол и заплакать. Господи!.. да ей же ничего больше не надо. Просто жить! Просто…

Ладно, хватит соплей! Света стиснула зубы. Сейчас ей предстояло самое трудное, самое опасное. Потом, когда она уже будет висеть, вцепившись в эти вот простыни, будет легче: всего только потихоньку опускаться, перебирая руками и тормозя на узлах. А вот сейчас!..

Она стала потихоньку переносить тяжесть своего тела направо, туда, наружу – в сторону этой засасывающей бездонной пропасти. Согнутой в колене левой ногой она мертво держалась за обдирающую в кровь, холодную, жесткую поверхность ограждения. Правая нога лихорадочно искала, за что зацепиться. Кожаная подошва ее туфельки скользила по гладкому бетону. Нет, так не получится. А если попробовать опереться на узел?

Узел был вот тут, рядом. Света видела его, краем глаза заглядывая в ту сторону, заглядывая буквально на долю секунды, боясь поймать в поле зрения все то чудовищное пространство, от которого ее уже ничто не отделяло. Тут он был, сволочь, тут, родной, ну, вот же… Она чувствовала его ногой, но он, такой легкий, невесомый совсем – он ускользал от нее, не давался. Его можно было зажать, ухватить только обеими ногами, но вторая была занята, она держала ее на весу, и если она освободит ее, она тогда повиснет на руках, и тогда…

А вот что будет тогда – Света не знала. Выдержит ли она? Сумеет ли, держась только на одних руках, поймать не глядя эту проклятую простыню и уцепиться за нее ногами достаточно прочно, чтобы потом можно было освободить на секунду левую руку, отцепиться от бетона и ухватиться ею за ее импровизированный канат.

А рука эта, между тем, начинала уставать. И нога уже вроде как затекала. И главное, чем дольше она висела, тем тяжелее становилась. Еще немного, и она просто не удержит саму себя.

– М-м-м… Не могу!.. – простонала Света в полном отчаянии и еще немного съехала набок. Потом – еще чуть-чуть. Висеть стало совсем неудобно и стало казаться, что обратно, в случае чего, она уже не поднимется. Просто не хватит сил. От этого стало совсем уж страшно. Паника начинала разъедать остатки воли и сознания.

Известно, что именно страх и его родная дочь – паника – являются основной причиной гибели людей, попавших в трудную ситуацию. Но об этом легко рассуждать, сидя на диване, Свете же, каплей свисавшей с балконного ограждения, и так же, как эта капля, готовой вот-вот сорваться с тридцатиметровой высоты, было не до того. Дыхание ее, незаметно для нее самой, участилось, и каждый выдох ее теперь напоминал стон. Да это и был стон, готовый каждую минуту сорваться в вопль. Она сделала попытку подтянуться назад и это ей не удалось. Руки ее дрожали, и только побелевшие пальцы еще мертвой хваткой держали то, во что они вцепились.

– Ой! Ой, боже мой!.. Что это?!. – женский вопль разорвал тишину и Света чуть не сорвалась от неожиданности. Но все-таки удержалась. Тело уже само, помимо ее воли боролось за жизнь. И пока еще ему это удавалось.

Это кричали внизу, на той самой лоджии, куда она хотела залезть. Видимо там уже проснулись хозяева и неожиданное зрелище в виде женской ноги, свисающей сверху, привело их в ужас. И тут вдруг раздался голос, громкий, но более спокойный. Мужской голос:

– Эй, там!.. Держишься? Еще чуть-чуть подержись. Сейчас я тебе помогу!

Послышалось какое-то движение, стук, возня и тот же голос произнес:

– Слушай, я тут стою под тобой. Не бойся. Поставь ногу мне на плечо. Только спокойно.

Света покосилась вниз и увидела под собой фигуру человека, высунувшегося наполовину наружу. Кажется он стоял на ограждении. И, главное, она, кажется, действительно, могла достать до него этой своей правой, болтающейся ногой.

Она осторожно двинула ее в ту сторону и нащупала, наконец, ощутила то, чего ей так не хватало все эти последние, такие длинные минуты – опору.

Снова из груди у нее вырвался стон, но это был уже стон облегчения. Сказать что-нибудь она сейчас не могла. Челюсти были сведены и не разжимались

– Так, встала? Давай, вторую ногу спускай. Смелее…

И она потянула ее, эту вторую ногу, ставшую словно бы чужой, непослушной и бессильной. Туфелька зацепилась за борт ограждения, но Свете было уже не до того. Она потянула еще и туфелька сползла с ноги и полетела вниз, туда, куда полетела бы, без всякого сомнения и сама Света, если бы не эта, неожиданно пришедшая помощь.

Теперь она вся была снаружи. И теперь ей ясно было, что ни за что не удержалась бы она, если бы по-прежнему висела сама.

– Ну, хватайся другой рукой за свою веревку, – подсказал ей голос снизу.

И она, с трудом разжав пальцы левой руки, тут же вцепилась в простыню.

– Ну, вот! Молодец. Теперь держись, а я потихоньку буду опускаться.

Глава 4

1

По каким только признакам не делили человечество: на черных и белых, белых и красных, умных и глупых, экстравертов и интровертов, мужчин и женщин, наконец. Среди всего этого многообразия есть и такой признак, также не обойденный вниманием дотошных исследователей человеческой природы: все мы делимся на тех, кто любит просыпаться рано, и тех, кому утро не приносит никакого удовольствия. В одной известной старой советской песне это разделение нашло свое выражение в просто-таки гениальной строчке: "…Любимая, что ж ты не рада веселому пенью гудка?". Тут вам и главный герой, полной грудью вдыхающий утреннюю свежесть, с оптимизмом предвкушающий предстоящий завтрак, полный сил, здоровья и энергии, и, как подсолнух, раскрывающийся навстречу восходящему солнцу. Но тут же незримо присутствует и его антипод – его любимая, стремящаяся укрыться под одеялом от реалий наступающего дня, уходящая как во внутреннюю эмиграцию в мир иллюзий, порождаемых сном разума.

Каждый из нас находится по ту или иную сторону этой невидимой границы. И выражения наших лиц по утрам непреложно свидетельствуют – по какую именно.

Выражение лица капитана Хватова с головой выдавало в нем человека, не испытывающего никакой радости по поводу начинающегося дня. Лег он уже заполночь, а телефонный звонок, поднявший его с постели, раздался в пять утра. Ни свет, ни заря обнаружился криминальный труп в их районе, а дежурный следователь, капитан Юсупов, внезапно попал в больницу, пострадав вместе с машиной в дорожно-транспортном происшествии когда возвращался с другого вызова. У него был открытый перелом ноги и сотрясение мозга. Он всерьез и надолго выбыл из строя, а кому-то надо же было… Вот его, Хватова, и выдернули из дома в такую рань. И не надо ждать извинений. Служба такая.

Честно говоря, Хватову хватало и своих забот. Вчерашние, безуспешно закончившиеся, поиски трупа убитого им хмыря не вселяли оптимизма, грозя неопределенными пока еще осложнениями. И именно их неопределенность угнетала больше всего.

Ехать, тем не менее, пришлось.

Ни место происшествия, ни вид жертвы ничем не поразили Хватова. Такое он видел много раз. Очевидная бытовуха. Ссора по пьянке, драка, подвернувшийся некстати нож…

Жертва пока оставалась неопознанной. Никаких документов у трупа не нашли. Был у него в кармане летнего пиджака бумажник и в нем около тысячи рублей. Остались нетронутыми на руке хорошие дорогие часы. В общем – не ограбление.

Да нет, что там говорить, явная ссора.

Была, правда, одна непонятность. Судя по словам медэксперта, совпадавшим с показаниями соседей, слышавших шум, убийство случилось часов в одиннадцать-полдвенадцатого. Обнаружен же труп был нарядом милиции, посланным в адрес по звонку. Звонивший представился соседом, фамилии не назвал, номер определить не удалось. И сказал этот сосед, что сейчас в соседней квартире шум, крики и, кажется, кого-то убивают. И было это где-то около полпятого утра, то есть через пять-шесть часов после того, как тут это все произошло на самом деле. К тому же никто из опрошенных соседей в совершении этого звонка не признавался. Все они в это время еще дрыхли, как дрых и сам Хватов, с той только разницей, что его подняли через полчаса, а им, соседям, дали поспать где-то на полчаса больше.

Самое занятное было то, что звонивший, тем ни менее, не соврал: и убийство было, и даже убийца, склонившийся над трупом и с руками, запачканными кровью убитого. Картина совершенно ясная и недвусмысленная. Теперь, когда необходимые формальности были выполнены, место происшествия осмотрено, соседи опрошены и все необходимые протоколы составлены, пора было приступать к главному – допросу самого подозреваемого, который уже давно дожидался в обезьяннике их отделения.

Подозреваемый, по крайней мере по своему внешнему виду, вполне походил к этой роли. Перед Хватовым сидел немолодой уже, кряжистый и, по всему видать, физически сильный мужик, тертый, битый, с угрюмым, если не сказать – злобным, выражением на небритой физиономии. Его коротко стриженая голова была опущена, но серые глаза внимательно, пожалуй, даже слишком внимательно, наблюдали за ним, Хватовым из под набрякших, тяжелых век.

Мужик сидел спокойно, слегка скособочившись, прижав свои скованные наручниками руки к левому боку. С ним уже поработали опера, но, к сожалению, безуспешно. Задержанный молчал как Зоя Космодемьянская. Молчал он и сейчас, все так же пристально разглядывая сидевшего перед ним следователя.

Молчание затягивалось. Хватов уже сказал все, что можно сказать в такой ситуации и теперь так же молча смотрел на допрашиваемого, рассуждая про себя, не послать ли его снова на обработку. Что-то его смущало. То ли этот чересчур пристальный взгляд исподлобья, то ли… Что-то знакомое было в облике сидящего перед ним человека. Где-то они явно встречались. Но в памяти пока ничего не всплывало.

– Простите, гражданин начальник, – вдруг, впервые за все время допроса, подал голос подозреваемый. Голос был низкий, с хрипотцой, но слова он произносил внятно. Хватов встрепенулся – ну-ну!.. Пошло, кажется, дерьмо по трубам. Но тут подозреваемый вдруг выдал нечто совершенно ни с чем не сообразующееся: – Вас не затруднит встать. На минутку… – добавил он, чуть подумав.

– Что?.. – только и смог выдавить из себя удивленный Хватов.

– Встаньте, пожалуйста, – повторил мужик свою странную просьбу, – и пройдитесь пару раз вот тут, вдоль стеночки.

– Зачем?

– Я объясню. Только вы сперва сделайте это, что я вас прошу.

Хватов нехотя встал из-за стола.

– Ну?..

– Так, хорошо… Повернитесь-ка боком.

Подозреваемый смотрел на него пристальным, УЗНАВАЮЩИМ взглядом, чуть подавшись всем телом в его сторону.

– А скажите, – вдруг спросил он, – вы-то меня не узнаете?

– А мы с вами встречались? – вопросом на вопрос отреагировал Хватов.

– У вас есть машина? – вечер вопросов без ответов продолжался.

– Какая тебе-то разница?

– Значит, есть. – сделал вывод подозреваемый. – "Жигули"? И, по моему, девятка?

– Ну, допустим…

– Все-таки, это были вы.

– Слушай, ты мне… – начал было Хватов. Этот тип, похоже, собирался валять Ваньку и пудрить ему, Хватову, мозги.

– Подождите, капитан! – неожиданно резко и властно прервал его подозреваемый. Он вел себя так, будто роли их вдруг поменялись. – Не надо лишнего базара. Сейчас мы во всем разберемся. Вчера вы на своей машине ездили за город, так?..

И тут до Хватова дошло. Так вот, где он его видел. Мельком, правда, и в потемках. Потому и плохо запомнил. А этот-то его видел, надо полагать не в пример лучше, в свете фонарика…

– Ездили, да? – продолжал СВОЙ допрос подозреваемый.

Второй. Теперь Хватову это было ясно. Тот самый, второй.

– Молчите, гражданин начальник? – теперь в его голосе явно читалась издевка. – Ну, что ж… Я вам сам все расскажу.

Подозреваемый уселся поудобнее на своем стуле, выпрямился, даже откинулся на спинку. Наручники явно мешали ему чувствовать себя совсем уж непринужденно, но глаза его заметно ожили и повеселели.

– Итак, как говаривал Эркюль Пуаро, вчера вечером вы с неизвестной мне, но наверняка очаровательной, спутницей совершили вылазку на природу. В некоем месте, которое знаем мы оба, вы решили заняться с ней любовью. Говоря современным языком – оттрахать ее.

Хватов сел на свое место. Теперь уже он слушал. Слушал внимательно, настороженно, как опытный преступник слушает следователя в надежде, что тот проговорится, ляпнет лишнего и тем самым даст ему хотя бы хвостик той информации, что так ему необходима.

А тот продолжал.

– К сожалению, романтическое свидание получилось не совсем таким, как задумывалось. К вам подошли какие-то люди и стали требовать у вас документы. Ха!.. Это у вас-то! Вы же сами привыкли их требовать у других, а тут – у вас! Форменное безобразие! И вы в возмущении убили одного из них. Правильно? – подмигнул он Хватову и зло осклабился. – Убили бы и второго, да промазали. На свою беду. И, как вы догадались, гражданин начальник, вторым-то был я. Ну, что, верно излагаю? – спросил он, чуть помедлив.