Дневник Маньчжурской экспедиции (1934–1935)

О днепровских лугах, о подробностях травосеяния, могли ли мы думать, что сейчас я буду занят вопросом: представляет ли местный “вострец” обычный вид русского пырея или особенный»[30]. Иногда, по воспоминаниям Н.В. Грамматчикова, Николай Константинович задавал направление ботанических поисков:

«Предстоят дальние поездки за семенами, все, что было поблизости от лагеря, выбрано в “пешем и конном строю”, теперь очередь наших машин. Кругом горы и степи; куда поехать, где найти интересующие нас виды? За день можно исколесить сотни миль и не найти ничего.

– Поезжайте за Олон Суме, на север, поищите там.

Еду на своем додже в указанном направлении. <…> Вдруг ботаник оживился, замахал руками, высунулся в окно: “Стоп, стоп”.

Н.К.[Рерих] сказал ехать на север от Олон Суме, распоряжение выполнено, найден новый, очень ценный, вид агропирума. Сам он туда никогда не ездил»[31].

Записи Юрия Николаевича, помощника руководителя, показывают высокий уровень профессионализма, причем не только с точки зрения ботаники, но и геоботаники. Например: «В скалах разнообразный кустарник Ribes[32], шиповник, Rumex[33], Prunus[34]. Преобладают пустынно-степные травы, служащие как бы звеном между черноземными и каштановыми почвами северной части Внутренней Монголии и песками Алашани и Средней Гоби»[35].

С июня поступление сумм от Департамента на содержание экспедиции прекратилось, выплачивалось только жалование Рерихам[36], соответственно, все расходы (бензин, продовольствие, зарплата обслуживающему персоналу и т. п.) легли на их плечи.

В двадцатых числах августа Департамент сельского хозяйства США стал настаивать на перемещении экспедиции в Синин близ озера Кукунор. Для этого требовалось пересечь Ордос и Алашань, горный хребет Нань-шаня. Даже по лучшим расчетам путь в Синин занял бы две недели; кроме того, необходимо было оформить специальные разрешения, так как паспорта членов экспедиции были действительны только для провинций Чахар и Суй-юань. А в середине сентября в высокогорном районе Кукунора, где жизненный цикл растений намного короче, сбор семян был уже невозможен. Ко всему прочему обстановка в провинции Кукунор и на дорогах, ведущих вглубь страны, была тревожная. Газеты писали о разбойничьих бандах к западу от Баотоу, наступающие части кавалерии бандитов были перехвачены в 30 милях от Батухалки[37]. Н.К. Рерих счел предлагаемый маршрут нецелесообразным, о чем и сообщил в Департамент.

В сентябре второй полевой сезон был закончен. Автономное монгольское правительство выкупило у экспедиции два грузовика и помогло доставить оборудование до ближайшей станции железной дороги – Гуй-Хуа-чен (Кокохото). 7 сентября 1935 года Рерихи прибыли в Пекин, где собранные коллекции были рассортированы, упакованы, подготовлены к отправке. 20 сентября экспедиция переместилась в Шанхай. Из Шанхая гербарии и семена были отправлены в Штаты. Отец и сын Рерихи вернулись в Наггар.

Первоначально планировалось провести научные изыскания в засушливых районах гималайских высокогорий, и сборы были продолжены в Лахуле, в долине реки Спити на высоте 13 000 футов над уровнем моря. Но Департамент телеграфировал об окончании работ и прекращении финансирования – в Америке вокруг Музея Рериха начали разворачиваться непредвиденные события, в которых участвовал и Генри Уоллес.

Маньчжурская экспедиция, несмотря на все препятствия и внутренние подводные камни из-за организационной несостоятельности Генри Уоллеса, проделала огромную научно-исследовательскую работу. Было изучено свыше трехсот сортов растений, пригодных для борьбы с эрозией почвы, открыто несколько новых видов растений. По свидетельству Ю.Н. Рериха, за период полевой работы на Дальнем Востоке в Департамент были высланы следующие материалы:

«1. Систематический гербарий, собранный в Барге и горах Хингана.

2. Гербарий засухоустойчивых и кормовых растений из Барги и Хингана.

3. Гербарий лекарственных растений из Северной Маньчжурии.

4. Коллекция (83 образца) медицинских препаратов из Северной Маньчжурии. Эта коллекция сопровождалась подробным описанием применения различных входящих в нее средств.

5. Коллекция тибетских медицинских препаратов согласно “rGyud-bzi”, классическому труду по тибетской медицине.

6. Коллекция тибетских текстов по медицине и медицинских атласов.

7. Полная карта региона Внутренней Монголии в 4 листах. Оригинал этой карты показывал Вам д-р Брессман, так что Вы можете это удостоверить, если необходимо. Я сохраняю фотостатные копии этой карты.

8. 49 упаковок с семенами из Барги и Хинганского региона.

9. 436 упаковок с семенами из Внутренней Монголии и Спити (юго-западные Гималаи), которые были собраны в полевой сезон 1935 г.

10. Систематический гербарий из 1169 образцов, собранный во Внутренней Монголии.

12.[38] Карта растительности региона Внутренней Монголии на двух листах. Это первая такого рода карта, когда-либо составленная. Прежде чем отправить оригиналы карт в Министерство, мы сделали их фотографии.

13. Систематический гербарий, собранный в Спити (юго-западные Гималаи), 192 образца.

14. Полный фотоотчет с аннотациями.

15. Отчет об исследованиях в Барге и Внутренней Монголии…»[39].

Гербарные сборы и исследования материалов древних манускриптов, проведенные во время экспедиции и при дальнейшей работе Гималайского института научных исследований «Урусвати», послужили основой для важных сводок по флоре Тибетского нагорья и тибетских лекарственных растений[40].

В степях Внутренней Монголии был обнаружен новый злак, названный Agropirum (Agropyron) mongolicum. По результатам экспедиции нанкинский ботаник доктор Кенг опубликовал статью, где в числе новых видов растений упомянул неизвестный ранее вид ковыля, назвав его в честь руководителя экспедиции Stipa roerichii[41] (синоним Stipa nakaii).

Дневник Мастера

Из моих дневников и Записных листов Вы видите мои настроения и предложения.

Н.К. Рерих

Много раз приходилось советовать людям вести дневники или записи, чтобы вносить узнанные достоверные факты. Так же точно, как метеорологические наблюдения должны производиться повсеместно и неотступно, и так же многие другие факты должны быть отмечаемы во всей их необычности.

Н.К. Рерих

На всем маршруте Маньчжурской экспедиции Н.К. Рерих держал постоянную связь с сотрудниками в Америке, сообщая им обо всех нюансах своей деятельности, и передавал некоторые сведения для Уоллеса, которые нельзя было включить в официальную переписку. С ноября 1934 года эти письма приобретают характер дневника – каждодневных записей, которые диктовались иногда на одном листе подряд несколько дней, и потом посылались в США. Свой дневник именно в этот период вел и Юрий Николаевич Рерих, эти тексты недавно были опубликованы[42].

Дневник был во многом предназначен для практического руководства сотрудников в той или иной ситуации, его страницы по мере написания пересылались в США. Вполне оправданно стараясь защитить свою корреспонденцию от пристального интереса тех, кто постоянно вскрывал конверты, автор дневника часто использует условные имена для отдельных лиц. Некоторые, такие как духовные имена сотрудников в Америке и условные обозначения американских политиков, уже широко известны, некоторые характерны только для этого периода. Для их расшифровки использовались специальные списки условных обозначений. В архивах Университета Ратгерса и Центра русской культуры Амхерст колледжа хранятся такие листки, которые Рерихи составляли на разные периоды своей переписки, что вполне понятно при постоянном внимании к их корреспонденции со стороны английской и других разведок. Но на период Маньчжурской экспедиции мы имеем лишь списки, которые были составлены не собственноручно Рерихами, а сотрудниками, ведшими переписку. Один из них составлен Ф. Грант[43], другой[44] – предположительно Ю.Н. Рерихом, так как именно в его корреспонденции 1934–1935 годов максимально используются закодированные имена и понятия.

В практически ежедневных записях Н.К. Рериха, хранящихся в архиве Музея Николая Рериха в Нью-Йорке, отражается весь спектр задач культурного строительства, международных интересов и организационных проблем руководителя экспедиции. Как ни странно, о ходе самой экспедиции сведений не так много. Зато в полной мере виден масштаб деятельной мысли Николая Константиновича, его непосредственное участие в жизни рериховских организаций и комитетов Пакта Рериха по всему миру, его включенность в круг проблем культурного поля русской эмиграции равно как в Азии, так и в Европе. Он был всегда в курсе событий, происходивших в мире, и держал руку на пульсе широкого международного движения, объединенного идеей защиты культурных сокровищ человечества под Знаменем Мира.

Очень много внимания в дневнике уделено вопросам кооперативного строительства в пустынях Внутренней Монголии.

Несколько страниц, с 4 по 15 апреля 1935 года, касающихся именно кооперативного строительства и опубликованных с купюрами В.А. Росовым, не были найдены в архиве Музея Николая Рериха в Нью-Йорке. Вопрос о судьбе утраченных листов остается открытым, возможно они еще обнаружатся.

Дневник Н.К. Рериха – свидетельство размышлений и упований Мастера, его планов и скорби по поводу распространившегося по всему миру воинствующего невежества. Николай Константинович скрупулезно делает обзор прессы, затрагивающей его имя, дает советы американским сотрудникам, как противостоять клевете. И приходит к неутешительному выводу, что никакие попытки воздействия, в том числе обращения в японские консульства в США и Франции, не дают результатов.

По дневнику можно судить о том, насколько широко подходил Николай Константинович к сотрудничеству с культурными и политическими деятелями Японии, Маньчжурии, Китая. Каждое созидательное и культурное начинание отмечалось русским художником и философом как ступень к новому миру. Каждый человек оценивался им с позиций культуры. Современная история вносит коррективы в портреты, создаваемые на страницах этого дневника. Япония в тот период только наращивала свой военный потенциал и захватнические амбиции, и в этом процессе так или иначе участвовали все японские политики. Ответы Савады на обращения сотрудников Музея Рериха становились все сдержаннее, это видно по страницам дневника, похоже, он уже получил некие директивы из Министерства иностранных дел Японии. Интересно, что современная история, более внимательная к гуманитарным начинаниям, почти стерла со своих страниц имя японского консула, оставшееся преимущественно в биографических статьях о его жене – миссис Мики Савада, основательницы первого в Японии приюта для детей-сирот и благотворительницы.

Страницы дневника запечатлели свидетельства о визитах и беседах с нашими соотечественниками за рубежом. У многих из них за плечами были Гражданская война, Великий ледовый поход, бегство из Владивостока. Ведя между собой политические дебаты, они сохраняли традиции и надежду вернуться на Родину.

В этой среде Николай Константинович пытался найти единомышленников, многие из них оказались полезными сотрудниками, многие, наоборот, прекратили свою культурно-просветительную деятельность практически сразу, как только имя Рериха стало упоминаться в газетах в негативном ключе. По страницам дневника можно проследить и отсутствие позитивного полюса в этой информационной войне – в русскоязычной прессе Харбина, Тяньцзина, Пекина не появилось достаточно ярких статей, противостоящих клевете.

Один из фрагментов дневника, утраченный из-за того, что сдвинулась копировальная бумага в печатной машинке, можно восстановить по другим источникам. Например, запись от 21 июля: «[Посетили крепос]ть, лежащую в двадцати пяти милях, так называемую] <…>[45][рядом с не]й, как говорят, много растительности. По пу[ти] <…>[46][встретили] монголов, бежавших из Халхи. Среди них есть <…>[47][несущие в] себе основы и религии, и смелости, и строительства]. <…>[48] приехать»[49]. От того же числа запись в дневнике Ю.Н. Рериха говорит о визите в кочевой монгольский монастырь, о том, что «много беседовали о Калачакре»[50]. Скупые фразы Н.К. и Ю.Н. Рерихов об этом дне дополняет красочный рассказ Н.В. Грамматчикова:

«В узком ущелье расположен беженский халхасский монастырь; от лап вандалов бежала группа лам, с трехдневным боем пронесли монахи свои святыни через грозную границу и основали монастырь во Внутренней Монголии.

Денно и нощно перед древними святынями теплится священный огонек, монотонно читают монахи молитвы… Тихо, тихо, почти шепотом, говорят о Великой Шамбале…

Сегодня в маленьком монастыре оживление, приехали “новые люди”, которых монахи никогда не видали. Старик с большой седой бородой, его сын и двое вооруженных людей.

Старший лама приглашает войти в юрту; следуют обязательные любезные фразы, и затем разговор мало по малу переходит на более оживленные темы.

Н.К.[Рерих] не говорит по-монгольски, но все понимает, переводит Ю.Н.[Рерих].

Через некоторое время тихо раздается слово “Чамбали”. Святое для монгол слово, берегут они его больше всего, не выдадут и не скажут зря, а тут прозвучало оно в устах ламы скоро, всего через час какой-нибудь после нашего разговора.

Вскоре радостно сияют глаза лам. Идут показывать свои святыни. А показав, просят Н.К. возжечь, кроме обычных полагающихся к возжжению светильников, еще большой огонь у святилища. Мало кто, кроме старшего ламы, может возжечь его.

Понял лама своего гостя, потому и попросил зажечь этот светильник.

Светлой рукой зажженный огонь – добрый огонь»[51].

Беседа с монгольскими ламами была одной из череды многих встреч и бесед вдали от центров цивилизации. По дневникам Николая Константиновича видно, насколько напряженной была общественная и культурная жизнь того времени в центре монгольских пустынь. В стан монгольского князя Де-вана приезжают разные люди – путешественники, официальные лица, над ставкой кружат японские аэропланы, в этот район направлена японская экспедиция.

В числе гостей – Ринчин-Дордже (или Эринчин-Дордже) Очиров, несколько дней проведший в столице с князем. Этот бурят, в свое время закончивший Санкт-Петербургский университет, был незаурядной личностью. В 1929 году во время военного конфликта на КВЖД он вывел из Барги группу соплеменников, откочевал с ними на юг и на новом месте виртуозно освободил их от высоких государственных налогов, сделав их данниками только Таши-ламы IX. В Маньчжурии и Внутренней Монголии его называли Амбан-нойон (маньчж. амба – великий) или Ринчин-нойон[52]. Еще зимой Рерихи договорились с руководителем бурятского хошуна и бизнесменом о покупке лошадей для нужд экспедиции. Согласно его распискам, ему было выдано 350 мексиканских долларов в счет причитающегося жалования шести всадникам, 1200 – за шесть лошадей, и еще 800 – взаймы с выплатой серебряными долларами в Монголии[53]. Высокий общественный статус, однако, не помешал Очирову задержать поставку товара на два месяца. Прибывших с опозданием лошадей пришлось отправить обратно, так как они оказались негодными, а один из всадников болен. И о серьезных недоумениях Рериха – как мог так поступить очень известный человек – тоже свидетельствуют его дневниковые записи.

Перед собранием монгольских чиновников приехал выступить видный китайский политический деятель, пророк анархического социализма, «социалистический Конфуций», доктор Кианг Канг-ху. Видимо, эта поездка состоялась после его визита в Шаньси, где началась земельная реформа, о которой д-р Кианг восторженно отозвался как о практическом социализме. Китайский политик и русский художник ведут беседу о кооперативах, и вместе с князем Де-ваном – о будущем переустройстве Внутренней Монголии. Судя по записям Ю.Н. Рериха, отозвавшемся о д-ре Кианге как о «старом знакомом»[54], Рерихи общались с ним еще в Пекине.

Приезжает и известный монгольский политический и религиозный деятель Тэло-тулку XI (V) Жамсранжав Башлуугийн. По словам Н.К. Рериха, «как бывший министр старого Богдо-гегена, он не только знает о России, но и знает мое положение. Во время беседы выяснилось много любопытного»[55]. Один из вдохновителей национально-освободительного движения, стоявший у истоков монгольской революции, он в 1930 году вынужден был бежать из Монголии, где был осужден за связь с Панчен-ламой на 5 лет с отсрочкой приговора (другие фигуранты по этому делу, оставшиеся в социалистической стране, вскоре были расстреляны).

Поселившись во Внутренней Монголии, он не раз встречался с Панчен-ламой и князем Де-ваном, построившим специально для визитов Панчена дворец в своей новой столице.

Н.К. Рерих упоминает также известного англо-индийского политического деятеля и путешественника, востоковеда сэра Чарльза Белла, близко знакомого с Далай-ламой XIII и написавшего его биографию, автора англо-тибетского разговорника и грамматики разговорного тибетского языка. По свидетельствам Ю.Н. Рериха, Белл не раз навещал с супругой ставку князя[56], у мэтра востоковедения и молодого ученого наверняка было много точек пересечения научных интересов, но дневники обоих Рерихов умалчивают о подробностях бесед.

Биографический словарь, составленный для того, чтобы показать исторический контекст дневника Н.К. Рериха, насчитывает более 200 имен. В него входят российские и зарубежные политики, общественные и культурные деятели, художники, музыканты, журналисты, бизнесмены – в большинстве своем все они были значимы для своего времени, со многими из них, в том числе и с некоторыми венценосными монархами, министрами, послами и т. п., Рерих был знаком лично или состоял в переписке. И каждое из имен, упомянутых в дневнике, – одна из многочисленных нитей, ведущих к пониманию его широкой международной общественно-культурной деятельности, следуя которым можно составить отдельное историческое повествование. Это широчайший спектр связей во времени и пространстве, по которому можно восстановить грандиозную картину культурной деятельности Н.К. Рериха.

Отдельная тема в дневнике Маньчжурской экспедиции – Записные листы, которые Н.К. Рерих надиктовывал ежедневно и планировал скомпоновать их в отдельную книгу. По дневникам можно восстановить контекст написания и адресность многих листов. Они проходят красной нитью по фону каждодневных забот и размышлений о культурном строительстве по всему миру и неразрывно с ним связаны. На этой грани творчества Мастера следует остановиться более подробно.

«Записные листы»

…Обычно не обращают внимания на цементирование пространства. Скажут – к чему посылать почти одинаковые мысли? Но в них мы наполняем пространство. Мало иметь решение, нужно около него создать атмосферу, и такая пряжа требует долгого труда. Так люди должны понять, что их намерения должны быть окутаны предохранительной тканью. Многое может облегчиться, если направить к этому постоянную спокойную и утвердительную мысль.

Надземное, 374

Оппоненты не раз ставили Н.К. Рериху в вину то, что он, не будучи ботаником, возглавил ботаническую экспедицию. Далеко не все отчеты, направляемые в Департамент, удовлетворяли чиновников, для которых были принципиальны прежде всего финансовые вопросы, например то, что походные сапоги и прочее обмундирование не могут быть оплачены из выделяемых на экспедицию сумм. Все эти бумаги нашли свое место в архивах и там упокоились. А размышления Рериха о геоботанических проблемах, о природе и человеке в их метафизическом единстве остаются до сих пор актуальными и востребованными, поскольку в них заложен эволюционный мировоззренческий потенциал. Для Николая Константиновича это путешествие было новым этапом в его постоянных размышлениях о судьбах человечества и планеты.

Одним из итогов грандиозной Центрально-Азиатской экспедиции стала книга «Алтай-Гималаи» – экспедиционные наблюдения в контексте философской концепции культуры, разработанной Николаем Константиновичем, а также мощные сюжетные полотна и тысячи эскизов, сделанных на маршруте. Во время Маньчжурской экспедиции живописных работ было написано гораздо меньше. Это был период зрелых метаисторических размышлений Мастера, которые отражены в литературных очерках Рериха – тех самых Записных листах или Листах дневника, как называл их он сам. По свидетельствам очевидцев, Николай Константинович каждый день диктовал новое эссе, удивительное по своей глубине и простоте, часть из них, опубликованная в маньчжурских газетах, составила новую книгу Мастера «Священный Дозор» (1934).

Планируя в будущем собрать все очерки воедино, Н.К. Рерих пишет: «От издательства при той книге можно включить также следующее: “Листы дневника появлялись в различных газетах и журналах Америки, Европы, Индии и Дальнего Востока. Некоторые из них являются как бы развитием предыдущей мысли, но издательство сохраняет их под датою дня их написания, что тем более обрисовывает течение мысли автора”. При издании книги такое замечание тем более пригодится, что кому-то, может быть, покажется, почему продолжение развития той же мысли, входит в разные дни, но сами события, или известия прессы, или размышления невольно заставляли углублять некоторые положения»[57]. То есть Записные листы Николая Константиновича, собранные в их целокупности, так же как и тексты Живой Этики, представляют собой энергетическую спираль, при каждом новом витке раскрывающую новые грани той или иной идеи. Эти очерки представляют собой «ту новую литературу, где ощущается дыхание будущей эволюционной эпохи, будущих новых средств выражения и будущей эстетики»[58]. Они выходят далеко за рамки обыденного мышления, раздвигают горизонты и открывают путь к постижению Высшего. Собранные в их целостности спустя полвека после ухода Н.К. Рериха[59], они сверкают разными гранями познания, передавая всю полноту Мироздания. «Такие понятия, как синтез, культура, красота и особенно искусство, Рерих считал основополагающими эволюционными вехами»[60], – пишет Л.В. Шапошникова. Николай Константинович «много писал о синтезе как одном из важнейших направлений современного эволюционного процесса. Он сумел воплотить этот синтез в своих литературных произведениях, где гармонично сочетаются Красота, Знание и Мысль»[61], воплотить в жизнь идеи Живой Этики о дисциплине и творчестве мышления. Его Записные листы пример того, как из грубого субстрата повседневности вырастает цветок огненной мысли, впитывающий лучи дальних миров.

В статье «Да процветут пустыни», может быть, впервые для общественного сознания был поднят вопрос антропогенного происхождения пустынь и их мелиорации. Переведенный на английский язык, этот очерк произвел чрезвычайно сильное впечатление на президента Рузвельта[62]. В очерке «Сад будущего», написанном в Пекине, Рерих снова и снова возвращается к мысли о недопустимости небрежного отношения человека к родной планете:

«Конечно, легче не допустить первоначальное заболевание местности, нежели потом бороться с мертвенной стихией. <…> Конечно, не скроем от себя, что нечего только винить козлов и баранов, ибо сами двуногие жестоким и часто бессмысленным истреблением лесов действуют с еще большей вредоносностью. <…> Тем благороднее задача тех правителей, которые стараются предупредить это бедствие человечества и, насколько возможно, залечивать раны, причиненные когда-то чьим-то неведением. Конечно, окраинные барханы монгольской Гоби являются наилучшей областью для наблюдения над засухостойкими растениями. Те породы трав и прочей растительности, которые удержались, несмотря на соседство страшных песков Такла-Макана, конечно, представляют из себя достойных пионеров для зарождения растительности в оголенных местах. В этом случае чисто ботаническая задача является и делом гуманитарным в полном его значении (выделено мной. – О.Л.)»[63].

«Несомненно, что условия Монголии на границе степи и барханной пустыни могут давать множество поучительных примеров. Когда из Гоби, из далекого Такла-Макана приносятся вихрями клубы песка и пыли, иногда можно опасаться, что местная, вообще поздно появляющаяся растительность не выдержит; но любопытно наблюдать, как, несмотря на всякие затруднения, трава все же начинает пробиваться»[64]. «Не так много разновидностей этих сухостойких трав и кустарников. Очевидно, в веках произошел отбор. В то время как в соседней Маньчжурии, где условия немногим сравнительно отличаются, имеется более восьмисот видов растений, тогда как в барханной Монголии, по-видимому, их не более трехсот»[65].

Водитель экспедиции Н.В. Грамматчиков вспоминал, как на его глазах рождалось очередное эссе. Источником вдохновения могла стать заглохшая машина, «потерявшая искру», – в очерке, надиктованном тем же вечером, Николай Константинович размышлял об искре духа, без которой не может совершаться ни одно важное дело.

Каждое событие становилось отправным моментом для нетривиального ассоциативного ряда и размышлений, имеющих космический размах, выводящих сознание за рамки обыденности. Спектр тем, затронутых в этих очерках, чрезвычайно широк и злободневен.