Про Хвоста

В 1973 году учинился настоящий фейерверк. «О всеобщей инфляции», «Пасмурный день», «Матримониальная», «Вернись, вернись», «Романс», написанный на день рождения Аси Муратовой, «Фараон». «Прощание со степью» было написано специально для Льва Николаевича Гумилева. Сережа Есаян, друживший со Львом Николаевичем и исподволь печатавший в журнале «Декоративное искусство», где он был редактором, куски из будущей книги «В поисках вымышленного царства», пригласил нас на ужин. Сфера интересов Гумилева была известна. Анри с Алешей раздобыли энциклопедию, отыскали в ней всех этих турок, торок, кераитов и меркитов, добавили немного Жуань-Жуани и конской упряжи и, помирая от смеха, сочинили песню. После ужина Алеша взял гитару и сказал: «Лев Николаевич, а мы для вас песню сочинили». Но петь он толком не мог – трясся от хохота. Сын двух великих поэтов сидел с невозмутимым лицом. Уже потом он сказал Сереже: «Ваши друзья ужасные хулиганы. Но очень талантливые».

Наконец, в конце 1973 года, перед самым нашим отъездом из России, была написана «Тайна». Алеша приехал в Ленинград прощаться с нами и пел со слезами на глазах «храните золото любви». Так мы и уехали со смертью в душе и с этой удивительной песней в памяти, не зная, увидимся ли когда-нибудь.

Увиделись. Начиная с 1977 года история переплетается с географией: происходят встречи и пишутся песни в Париже, Тивериаде, Лондоне. В 1977 году мы с Анри съехались в Париже, он из Тивериады, я – из Штатов. Алеша спел нам «Живые улитки», «Нантского узника» и «Дело плохо», написанные им в Москве, и они вместе сочинили «Прославление Олега Соханевича», «Мы лучше всех» и «Агон Мусагета и Гастронома». Все родившиеся в последующий период дети нашего круга с увлечением распевали:

Будет каша хороША,Ка-ША каша-каША.

Еще через два года, опять в Париже, сочинилась песня об эмиграции «Вальс-жалоба Солженицыну».

В 1980 году Алеша навестил Анри в Тивериаде. В результате возникли «Полчаса тишины», «Симпозион», «Песня о независимости», «Буколика», «Олимпийское проклятие», «Невинная песня» (С соседом я пропил последнюю рубашку). Немного спустя в Лондоне они написали «И ночь и день». Алеша вспомнил об этой песне в 1990-м году и написал Анри такое письмо:

От хвоста

Анри, мой милый, потерялЯ песни текст однойИ если ты его найдешьПришли ко мне скорей.Поется в песне той про снегПро свет и тень и смертьНо есть еще такое в ней,Что вспомнить не могу.Ее не пел я никогдаА нынче вышло такЧто петь про снег пришла пораНо без тебя никак.Поройся в папках, поищиВложи ее в конвертСлов пару теплых припишиИ отправляй чуть свет…………………………………Я все… Да что там, в общем так:Письмо ко мне заклейКупи печатей на пятакИ отправляй скорей.26 сентября 90 года.

(Опубликовано целиком в «Верпе», 2005, стр. 366–367)

Песня была написана на мотив песни Алешиной крестной дочери Лены Лозинской «Ах, милый мой// Как ты хорош», а Ночь, День, Сон и Смерть – это известные скульптуры Микеланджело. Все идет в ход: и песня подруги, и итальянский ренессанс, и все оживает и звучит. Настоящее артистическое братство.

Братство, содружество, соавторство – назовем, как захотим. Алеша был гением соавторства. У него был особенный дар: привлекать к себе людей. И не только привлекать, а и вовлекать, и вдохновлять, как бы заражать своей талантливостью. Он создавал вокруг себя особую художественную атмосферу. Вспомним хотя бы несколько пьес, поставленных им в сквотах с минимальными ресурсами. Он умел организовать людей. Из хаоса создавал космос.

Уже в начале 60-х на Греческом проспекте велась игра. Ставили часы, задавали тему и писали на время: Алеша, Енот, Славинский, Анри, не помню, еще кто. Вокруг него все начинали писать стихи. Юра Сорокин отрывался от своих пуговиц и сумок и писал, а впоследствии бросил рукоделие и стал совсем поэтом. Вспомним, что самые первые песни Алеши тоже были написаны в соавторстве с Дышленко и Ентиным. Вспомним опубликованный в «Верпе» «Дифирамб» по случаю визита Кати и Сармы. Он подписан: сочинение магистров и бакалавров изящных искусств и высоких художеств Хвостов: Алисы и Алеши и Вити и Лёни. Сережа Есаян сочинил несколько стихов. А сколько пьес! С Юрой Галецким, с Лёней Ентиным, с Анри… А музыкальное сотрудничество! Камиль Чалаев, Лёня Федоров, Толя Герасимов играли, пели, записывали, придумывали вместе с ним – и список, конечно же, можно продолжить. Я уже говорила о том, как он умел преображать и усваивать существующие музыкальные темы. «Великий перекройщик» называет его Камиль Чалаев. Да не поймут меня неправильно! И Пушкин, и Шекспир использовали существующее и делали его своим. Алеша брал щедро и отдавал еще щедрее.

Его дружба с Сережей Есаяном и Анри стоит особняком. Начавшись в 60-е годы, она продолжалась всю жизнь. Это было редкое бескорыстное содружество, братство трех необычайно одаренных единомышленников.

Когда они собирались, начинался фейерверк остроумия, веселья и плодотворной деятельности. Как будто один лишь вид друг друга вдохновлял их к тому, чтобы сочинить, нарисовать, придумать. Слово «поэт» от греческого «пойэо» в исходном смысле означает «делаю, творю». Они все время что-то делали, когда собирались вместе. Сережа рассказывал, как он рисовал иллюстрации к басням А.Х.В.:

«Я рисовал картинку, а Алеша сидел и смотрел. Если Алеша не смеялся, я комкал рисунок и бросал в мусорную корзинку.

Когда он смеялся, это значило, что рисунок удался. Римма тем временем выуживала отвергнутые рисунки из корзинки, разглаживала их и складывала в папочку». Наверное, эта папочка так и лежит где-то в Алешином архиве.

И тут же, кстати, об архиве. После смерти Алеши он оказался отлично рассортирован, все разложено по папкам: стихи, фотографии, рисунки. Несмотря на внешне беспорядочную жизнь, он любил порядок.

Историю создания Алешиной пьесы «Бюро путешествий, или синдром Робинзона», написанной в 1982 году и поставленной по-английски шведским театром «Шахразад» в Стокгольме в 1983 году, лучше меня расскажут Вера Есаян и сам Алеша (см. настоящее издание).

Внешние факты его содружества с Анри просты. Более чем сорокалетняя дружба, постоянная переписка в стихах и в прозе почти до самого конца Алешиной жизни, разрозненные листы которой еще ждут публикации, господин редактор. Три длинных пьесы, из них одна детская, в стихах, несколько коротких, множество стихов и басен, больше сорока совместно написанных песен. И Бог знает что еще, о чем я не знаю или забыла. Когда они встречались – в Ленинграде ли, в Москве, Пскове, Париже, Тивериаде, Тюбингене или Лондоне, – происходило нечто загадочное. Анри говорит:

«Мы никогда с ним особенно ни о чем не разговаривали. Просто садились и начинали сочинять. Иногда я писал кусок, и Алеша кусок, как в «Касыде министру культуры» (в сборнике «Городские поля», изданном Сережей Есаяном с его же иллюстрациями). А иногда одну строчку я, одну он: “В полночь я вышел на прогулку// Шел в темноте по переулку// Вдруг вижу, дева гложет булку… Нет, нет, Анрик, при чем тут булка… вдруг вижу дева в закоулке… переулку – закоулке, прекрасная рифма! ” И так далее».

А вот еще:

«Когда мы сочиняли песни, я держал карандаш и бумагу, а Алеша ходил вокруг. Иногда бывало наоборот», – так Анри вешал лапшу на уши журналистке, которая пыталась допросить его об их «творческой лаборатории».

Уже в начале 60-х годов они начали пользоваться инициалами А.Х.В. для обозначения совместных сочинений. В сознании друзей их существования были как бы связаны. Если спрашивали: «Где Хвост?», следующий вопрос был: «А где Анри?» В начале 70-х, когда Алеша ездил в Салехард на какие-то гипотетические заработки, Анри даже сочинил двустишие для ответа на все такого рода расспросы:

Хвост уехал в Салехард,А Анри хватил инфаркт.

В моей памяти живет Алеша, улыбающийся, Алеша, на гитаре играющий и поющий, а разговаривал он, я думаю, мало с кем. И только по делу. Постоянно окруженный людьми, он всегда держал дистанцию. Внутренне он, наверное, был очень одинок.

В 1989 году Алеша положил на музыку и начал исполнять стихотворение Анри «Чайник вина», и заглавие это стало чем-то вроде Алешиной эмблемы. Начиная с 80-х годов он кладет на музыку много своих старых и недавних стихотворений. В 1996 году он пишет потрясающую песню о смерти «Часы и канва». В 1998 году он пишет стихотворение «Три песни старца», положенные на музыку Камилем Чапаевым в очень интересной концепции. Их диск с записью этих песен на три гласа – настоящее музыкально-поэтическое событие. Записывались диски с «Аукцыоном», с Леонидом Федоровым, с Толей Герасимовым. Этот период я знаю плохо, пусть рассказывают другие. В 2000 году Алеша положил на музыку стихотворение Анри «Вечное» («Мои стихи не убивает время»).

Я слышала его пение в последний раз на его дне рождения в 2004 году. После концерта по моей просьбе они с Алешей Батусовым спели «Сучку с сумочкой», которую я тоже люблю, как и Варя, и Лиза Есаян.

Гитару он не выпускал из рук почти до самого конца. А когда выпустил гитару из рук и не стало песен, не стало и Алеши.

В стихах и песнях Алеша иногда помещал автограф: «Хвост, отдавай комету», «А пуще всего похваляясь листом// И корнем, что в землю свисает хвостом». В последней песне Анри «В замке Тю» есть слово «бесхвостый». Это тоже автограф: Анри имеет в виду себя. И всех нас.

Париж,

2010 год

Анри Волохонский

Родился в 1936 г. в Ленинграде. 1973 – эмиграция в Израиль. С 1986 живет в Германии. Поэт и ученый звездочет.

Свою «Эпиталаму Геннадию Снегиреву» Aлеша Хвостенко сочинил, будучи посажен в зиндан города Джамбай.

Они приехали туда с Иваном Тимашевым по прозвищу Ванька Бог и вступили в противоречия с местной властью. А Снегирев действительно собирался жениться на какой-то невинной девице. Всем обитателям зиндана песня очень понравилась.

Я послал Алеше несколько строк о Ефиме Славинском, о его судьбе:

А ты беги пустыни прочьИ не ходи в Харран Хивинский:На Вавилонской башне ночьВ Семипалатинске Славинский.Из книги “ВОСПОМИНАНИЯ О ДАВНО ПОЗАБЫТОМ”, “Новое литературное обозрение”, М.2007, стр. 74–77.

Как раз тогда его приговорили к лишению свободы. Алеша отвечал мне:

По твоему совету прочьБежал Хивинского ХарранаНо проведя в Джамбае ночьДостиг ментовского зиндана.Труды поэта

Не могу забыть рассказа Алексея Хвостенко о трудовой деятельности:

«К нам подошел человек, назвавшийся начальником ватного цеха. Посидели. Потом он пригласил к себе в цех осмотреть помещение. Пришли к оврагу, на склоне которого этот цех был. Кругом летали, висели на суках и камнях и просто валялись клочья ваты. Внизу, на самом дне оврага текли в противоположных направлениях два полных ватой арыка».

Другой его рассказ описывает случай на работе. Алеша устроился делать мыльный раствор. Прачечная помещалась во дворе, в кирпичном строении. Часа в четыре ночи нужно было нарезать мыла, бросить в воду и включить острый пар. Через час выключить и идти домой. Однажды Алеша пришел домой и лег спать. Утром будят – иди, говорят, Хвостенко, на работу. – Явился. Все здание прачечной полно пены. Люди делали в ней ходы, словно земляные черви, чтобы попасть внутрь. Оказалось, что он, покидая рабочее место, не выключил острого пара.

О возможном воздаянии за труд Алеша сочинил как-то ироническое четверостишие:

Какой кошмар – жена сказала Бекет —Когда поэта премируют лепет,А я скажу: поэт не вечный мобильИ пусть ему воздаст живущий Нобель.

Вот мы наконец-то и добрались до истинной меры вещей:

Алеша, сходим за полбанкойНапиться б надо перед пьянкой.

<………>

Ближайшее место

Алеша Хвостенко приехал в Тивериаду, и мы отправились погулять туда, где из озера вытекает река Иордан. Прохаживаясь под огромными тенистыми эвкалиптами, мы заметили отца Юстина, который крестил средних лет даму. Он сделал нам знак подождать, а потом догнал на автомобиле и повез к себе в монастырь. Этот грек-священник был в монастыре (где, по преданию, написаны «Деяния апостолов») настоятелем и единственным монахом. Вошли, поднялись на галерею и стали пить кофе, взирая на озеро. И вот Юстин спрашивает:

– Вы в Париже живете?

– Да, в Париже.

– И в какую церковь ходите?

– В ближайшую, – отвечал Алеша после недолгого раздумья.

Для того, чтобы показать всю глубину этого выражения, необходимо немного отвлечься. Еще в России мы сочинили куплет для песни про анашу:

К нам пригнали плану плотДаже поп словил приходХохотал, хохоталДесять суток схлопотал.

Позднее отец Михаил Меерсон-Аксенов словил приход в Нью-Йорке и позвал Алешу спеть в его церковном зале. Тот пел про Олега Соханевича, о том, как он прыгнул с корабля в воду, надул лодку и через девять дней приплыл к туркам, – всю правду. Соханевич тоже присутствовал в этой, ближайшей, церкви. Вспоминая, отец Михаил говорил, что ощущение было как при постановке «Гамлета» перед датским принцем. Народ хлопал в ладоши то герою, то, обернувшись к сцене, исполнителю.

Всех поэтов должно звать одним и тем же именем – Авель. По-древнееврейски оно означает дым, пар, туман, вздор и всяческую чепуху.

Цыганы

Алеше хвостенко

Один цыган осев, однажды —Чуть только осень началасьИных учить затеял важныйНад кочевыми величась:– Смотри, снега задолго веютЛошадка брысь – копыта вбокКто не грядущего радеютТому и нынче поперек!– Здесь… Там… Да конь к чему хомут-тоБлуждалец вымолвил ему —Хоть чуть кто сядет вольный тут-тоТо уж сидеть там и тому!Смотрю, смотрю на двух цыганов:Который правее из них —Монах свободы ли болвановИль обеспеченности мних?

Алешенька, зачем же – в СалехардГде в ледяной баян охрипший бардСосулькою орфической в струюДолжно быть лиру тренькает свою?Алешенька, зачем же – в СалехардГде в ледяной баян охрипший бардСосулькою орфической в струюДолжно быть лиру тренькает свою?Чтоб на моржа науськивать песцаГагарам, чай, не надобно певцаЧтобы менять свой ежегодный мехК чему эфирный звук твоих помехБаранам этих суток волчьих стай?Алешенька, ну, будет, перестань —Бежит олень, полярный эскимосТебе затылок кажет Канин Нос…Зачем же Салехард – не ГибралтарГде Геркулес алтарь поставил встарь?Гляди – любая тварь бежит на югДают ей это или не дают:Бежит на юг тетерка и дрофаБежит на юг полярная соваБежит на юг обрезанный енотВдруг оценив на вес свой древний родИ даже тот, кто более чем финнТуда влачит судьбы своей графинВсе реки на которых я плывуТуда направят влаг своих халвуМагнитный шприц освободив компасТеперь свободно смотрит за КавказИ сам Кавказ, добыв подобья ногК ним смазанные лыжи приберег.Ах, эти лыжи… Неужели снегТебе милее наших луж и негБерезы тополиного ствола?Тебя любая из столиц моглаДержать как сердце бубенцом звеняА ты – внезапно, не спросясь меня,Не сверясь даже с направленьем карт…О ужас – в эту область юрт и нарт,Где прямо в соль губу макает ОбьИ свежий лед ее целует в лоб.Вернись, я вновь и вновь молю, вернисьИ отвернись от северных зарницМир одноглаз без одного из насВерни же нам хотя бы пару глазЧтоб я от вологодских островов“Алеша, жду тебя и будь здоров”Сказать мог искренне.Целую, твой Анри. 1971-74 гг.Алеше из АравыАлешенька, я странствую вне дома.Где? – спросишь ты. Изволь: южней Содома(Географически) стоит моя ногаОбута кожей в форму сапогаФевраль, жара – вообрази такоеИ общество увы как сплошь мужское.Передо мной в пустынной АравеДеревья чахлые стоят на головеЕще зима и прозябают травыКой-где сквозь камешки просовывая главыУже весна – и свадьбы у жуковПод колкой тенью мертвых трав пуковПарит орел и бродит антилопаВерблюду вслед дырою телескопа.Ночные зрелища иной наводят сон:Я созерцаю звездный АвиньонГде полная луна как пленный папаИ сфинксу-Льву Сатурн как третья лапа,Юпитер с Диоскуровой ладьиСклонился вбок не видя впередиИ вынырнул из стройных туч отчастиПугнув Стрельца персидским двоевластьемВенеру, что вот-вот должна взойтиА Марса, знаешь, не могу найтиНи в небе, ни в дороге, ни на картеНи в собственной душеa дома буду в марте.А.В.

Леонид Ентин

Родился в 1938 г. в Днепропетровске. С 1977 г. живет в Париже.

Предисловие к 6-му сборнику Верпы

Итак, и на нашей улице прогресс. Им отмечены даже изменения погоды.

Нельзя не порадоваться некоторому обогащению фауны. А так как первой вершиной ее эволюции следует считать психические процессы, то перед нами ее прелестный и одновременно устрашающий итог – Верпа.

Охотились на этого зверя многие. Но постепенно трудности отпугнули “незаинтересованных”, а шкуру и мясо Верпы действительно способен оценить не каждый.

Однако в атмосфере мороз, то бишь некоторое ужесточение.

Поэтому автор предисловия хотел подчеркнуть, что его мысли призваны вернуть былую популярность Верпы, напомнить о занятных повадках умного зверя, воскресить некоторые особенности культа Верпы, обнаруженных в самых неожиданных местностях.

Но вначале посмотрим, где же обитает Верпа. Внешние, топографические, приметы только исказят ваши представления о повадках и привычках Верпы.

Франсуа Вийон, поклонник и ценитель, оставил нам ценные трофеи, добытые, правда, довольно давно. Кое-какие данные его биографии и те замечания мужественного спортсмена, которые сохранили нам века, донесли до нас ценный опыт.

Но только теперь, когда урбанизация наделила зверя всеми чертами нашего века, – охотников сменили исследователи.

Тем более изумительны результаты ветеринара-верпатора и охотника Хвостенко. Практически, в данной области основные достижения принадлежат ему.

– Верпа на дороге не валяется. Утверждение, что Верпу можно выследить в психиатрических больницах, основано на недостоверных источниках.

Самое убедительное – это трофей. Так всегда считали настоящие поклонники и сторонники Верпианы.

Но Верпу трудно выследить, и поэтому мы можем по циклу “Силуэты Верпы” просмотреть процесс расшифровки случайных встреч, впечатлений, почувствовать все напряжение, которое испытывает идущий по следу.

“Силуэты” учат не доверять. Дубликат – это дубликат, но что делать с дубликатом? Сквозь него надо пройти.

Это трудно.

Иногда – утомительная погоня.

И тогда приходится бежать, переплывать рвы, тонуть в разной совершенно посуде и причалить в Кэмпе.

– Нет, уже полгода не видели и не слышали………..

а на этот раз сидеть в засаде, не надеясь на успех.

Но труд никогда не пропадает паром. По крайности, в нашем городе выпадает иней.

Его можно слизывать.

А снег можно шевелить палкой. Смотришь – нашел, “скелето приятелям”.

А если отправиться за Верпой в воздух, то возникает масса дополнительных ощущений.

Там тоже бывает много интересного.

Об этом “Памятник лётчику Мациневичу”. Состояние экстаза продолжает сквозить в замечательных строках последнего цикла “Правда о Рпанге”.

Хитрая Верпа пытается спрятаться в дебри языка. Но мы применяем предложенные А.Хвостенко химикаты, и хитрому зверю не уйти………..

– Внутренним взором гурман-читатель может увидеть, как поджариваются на углях самые лакомые куски в присутствии счастливого охотника. Поневоле позавидуешь.

Не печалься, читатель.

В интервью с нами А.Хвостенко сказал:

– Как только все станут художниками, каждый сможет постоянно общаться с Верпой.

– В будущем этот зверь станет домашним. К нему привыкнут и полюбят.

– Я уже сейчас заметил, что Верпа любит, когда ее гладят против шерсти. Коллега Рпанг не внял моим советам и растерял собственное Трево.

Да, я тоже ценил Рпанга, поэтому мне и хочется закончить свое скромное предисловие, наряду с приветствием герою-охотнику Хвостенко и его техническим сотрудникам, скорбными словами, обращенными к трагической фигуре Рпанга:

Спи спокойно, дорогой друг. Твои Трева соберут другие. Получится изрядный монумент. Действительно нерукотворный. Я верю, что всем звездам на небе есть место. И тот скромный свет, который долетал к нам от Тебя, не затеряется среди более ярких созвездий.

Леонид Чачко

Родился в 1939 г. в Москве. Кандидат экономических наук. Живет и работает в Москве.

Я познакомился с Алёшей Хвостенко – Хвостом – в конце 67 или в начале 68 года. Я тогда жил один в комнате большой коммуналки на Покровке, в Старосадском переулке.

Хвост приехал из Питера (он тогда как раз «мотался меж двумя столицами»), и кто-то из друзей (может быть, Миша Деза?) привел его ко мне на предмет переночевать. Мы как-то сразу сдружились, и он в дальнейшем, приезжая в Москву, частенько у меня останавливался. Я, в свою очередь, приезжая в Питер, останавливался у него, на Греческом. Комната Хвоста удивительно напоминала мою московскую, только стены были увешаны его собственными работами (он тогда писал картины вполне фигуративные, в импрессионистической манере, которые мне очень нравились). Позднее он перешел к сюрреализму, резкой и суровой графике. Однажды у меня в комнате «зависли» на несколько дней Хвост и Володя Пятницкий и предложили мне, в благодарность за гостеприимство, расписать одну из стен комнаты. Я, честно говоря, побоялся жить под сенью такой живописи (кто знает манеру Пятницкого, тот меня поймёт), но порой ругаю себя за трусость – думаю, это было бы великое произведение!

В Москве по вечерам у меня собирались друзья, пели песни под гитару, слушали пластинки, читали стихи. Хвост сразу стал своим в этом обществе. Здесь же он познакомился с моей приятельницей – молоденькой Алисой Тилле, с которой они вскоре и поженились. На регистрацию брака в ЗАГС на Сухаревской ввалилась буйная толпа хиппи и порушила чинный порядок заведения. Хвост был в довольно рваных джинсах, и шокированная чиновница наотрез отказалась регистрировать брак при таком нарушении приличий. Пришлось кому-то из гостей подходящего размера одолжить жениху свои брюки.

Вскоре после этого Хвост окончательно переехал в Москву, удачно обменяв свою питерскую комнату на комнату в Мерзляковском переулке, и уже у них с Алисой стали собираться толпы артистической молодёжи. У Хвоста всегда можно было послушать хорошую пластинку, почитать что-то ещё не читанное (в том числе самиздат), полистать альбом. При том, что денег у нас у всех было не густо, Алёша, благодаря своему вкусу, обаянию и успеху у продавщиц букинистических магазинов, всегда доставал какие-то новинки и редкости.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.