Полная версия
Каторжная воля (сборник)
Михаил Николаевич Щукин
Каторжная воля
© Щукин М.Н., 2017
© ООО «Издательство «Вече», 2017
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017
Сайт издательства www.veche.ru
* * *Каторжная воля
Глава первая
1Короткий веселый дождик, внезапно упавший посреди июньского дня, приглушил звук далекого одинокого выстрела.
Никто этого звука в просторном доме Шабуровых не услышал, хотя окна были распахнуты настежь. Да и как могли его расслышать хозяева и гости, если все они самозабвенно пели, сидя за одним большим столом, поставленным в светлой, празднично прибранной горнице. Пели, хлебнув прохладной медовухи, от чистого сердца, в полное свое удовольствие, глядя друг на друга теплыми и ласковыми глазами. В такой редкий день по-иному они смотреть не могли, потому что встретились после долгой годовой разлуки. Ради дорогих гостей выставлено было богатое угощение и ради них, сердечных, хозяин, Макар Варламович Шабуров, согнал с лица привычную свою хмурость, расстегнул воротник новой рубахи и улыбался, подтягивая общей песне хрипловатым голосом.
На коленях у него сидел младший внук, названный в честь деда Макаром, мусолил беззубым еще ртом сладкий пряник и лупал черными шабуровскими глазенками, старательно разглядывая необычное для него многолюдье. Внука Макар Варламович увидел сегодня впервые и, как подхватил его, снимая с телеги, так и не спускал с рук. Даже за стол сел вместе с ним. Маленький Макарка, видно, почуяв родную кровь, будто прилип к нему, не куксился, не просился к мамке, только покряхтывал время от времени, удобней устраиваясь на дедовских коленях.
Длинная песня закончилась, и все за столом зашумели, заговорили разом – много новостей и событий накопилось за целый год, и хотелось рассказать родным обо всем, что случилось и произошло после того, как они виделись прошлым летом.
Две шабуровские дочери, Галина и Зинаида, выданы были замуж на сторону, или, как говорили – за горы: в дальние деревни, укрытые за трудными переходами в верховьях реки Бурлинки. Добраться до них – надо потратить дня три-четыре, не меньше, а зимой, когда снег завалит перевалы, и вовсе невозможно. Поэтому к родительскому гнезду Галина и Зинаида вместе со своими мужьями, Егором и Трофимом, с детишками спускались обычно в начале июня, когда весенние хлопоты заканчивались, а сенокос еще не начинался.
К приезду гостей Макар Варламович и супруга его, Полина Никитична, всегда готовились загодя, обстоятельно, и широкий стол прогибался от угощений.
Сегодня к этому столу выбралась даже бабушка Агриппина, мать Макара Варламовича. От многих прожитых годов старушка была совсем ветхой, слепой, поэтому из светелки, где она пребывала, ее приходилось выводить под руки. Когда Агриппину усадили на почетное место, она потребовала, чтобы ей показали младшего правнука. Заодно и спросила, шелестя тихим голосом:
– Парень-то на кого похожий?
– На Шабуровых, матушка, на Шабуровых, – с гордостью отвечал ей Макар Варламович.
Агриппина подняла иссохшие, широкой кости руки, опутанные толстыми синими венами, огладила ладонями головку Макарки, и ее блеклые, морщинистые губы шевельнулись в довольной улыбке:
– Красивый парень-то, шибко красивый…
– Ты же не видишь, матушка! – хохотнул Макар Варламович. – Слепая, а говоришь – красивый!
– Шабуровы-то они все красивы! – последовал мгновенный ответ, и старческие губы снова шевельнулись в улыбке, а из глаз, затянутых белесой пленкой, скупо выкатились две слезинки.
За столом Агриппина посидела недолго – для приличия и для уважения гостей, но медовухи из рюмочки тонкого стекла пригубила и успела послушать общую песню, склонив набок голову в темном платочке. Но вскоре попросила, чтобы ее отвели обратно в светелку. Напоследок, всем поклонившись, сказала:
– Отгуляете седни, так не забудьте завтра на могилки сходить. Пускай Варлам Прохорович тоже порадуется.
– Сходим, бабонька, сходим, – дружно заверили Галина и Зинаида, – попроведаем дедушку.
– Ну, сидите, с Богом, – еще раз поклонилась Агриппина и вышла из-за стола, негромко шаркая ногами по полу, опираясь на внучек, которые поддерживали ее с двух сторон.
В это время короткий дождик закончился, взамен ему брызнуло на зеленую землю блескучее солнце, и над округой, упираясь одним концом в Бурлинку, выгнулась крутая радуга, достав другим концом до самой макушки горы, которая называлась очень просто – Камень. Наверное, потому, что макушка ее была голой, без единой сосенки или елки, и казалась издали круглой речной галькой, которую неведомый озорник закинул под самое небо. В солнечном свете и в отблесках радуги Камень утратил свою обычную серость, чудилось даже, что он заблестел, словно помазанный маслом.
По правую руку от Камня высилась еще одна гора – Низенькая. Была она и впрямь ниже, и склоны имела пологие, но зато тянулась своей подошвой верст на пять, образуя вдоль берега Бурлинки широкую, пологую впадину.
Здесь, в этой впадине, поселился когда-то на голом месте Макар Варламович Шабуров вместе с молодой женой Полиной и со своими родителями. Срубили на скорую руку неказистую избушку, потому как разводить большое строительство было некогда – Камень уже закрывали осенние тучи, пузатые дождями, и надо было иметь крышу над головой до снегов и морозов. Теперь эта избушка, приспособленная под теплый сарай, покосилась от старости на один бок, утопив нижний венец в земле, но еще дюжила и служила исправно в большом шабуровском хозяйстве.
А хозяйство за долгие годы разрослось: рядом с избушкой поднялась изба-пятистенка, а следом за ней – большущий, как корабль, двухэтажный дом с высоким резным крыльцом и островерхой крышей, покрытой железом. Все три строения вместе с амбарами, сараями и конюшней обнесены были глухим заплотом, а дальше, за заплотом, тянулись скотные дворы, пригоны и загородки из длинных жердей, в которых высились стога сена, не израсходованного за зиму.
Пашню Шабуровы не пахали, хлеба не сеяли, а жили за счет скотины – три-четыре стада каждый год паслось и откармливалось на сочных лугах. По осени заматеревших бычков и телочек сгоняли вниз, в долину, в волостное село Чарынское, и там продавали скопом местным прасолам[1].
Содержать такое хозяйство одному было, конечно, не под силу, и Макар Варламович нанимал работников, иные из них жили с семьями, и ниже по течению Бурлинки выросла со временем маленькая деревушка, названная по речке – Бурлинская.
Будни, прерываемые редкими праздниками, текли неторопливо, спокойно, и никто на судьбу не жаловался. Правда, имелась в шабуровской семье одна тайна, но вслух про нее никогда не говорили, потому что любое упоминание о ней Макар Варламович властно пресекал грозным окриком, и ослушаться его никто не мог – нравом он был суров. Но сегодня, за праздничным столом, хозяин благодушествовал, и время от времени припрашивал у супруги:
– Мать, обнеси-ка нас еще разок медовушкой!
Полина Никитична послушно наклоняла деревянный лагушок, щедро наливала в кружки пенную хмельную влагу и только спрашивала своих зятьев:
– Из-за стола-то встанете?
Намекала, что от медовухи голова светлая и трезвая, а вот ноги не слушаются.
– Встанем, мать, встанем! – похохатывал Макар Варламович. – А коль не поднимемся, на лавки ляжем!
Плавно тянулся душевный разговор и не иссяк бы он, как и в прошлые приезды дочерей, до самого вечера, но в этот раз не случилось…
Сначала послышались в раскрытые окна ребячьи крики – тревожные, громкие, будто стаю грачей спугнули. Затем простучали по ступенькам высокого крыльца проворные пятки – и двое старших внуков, Илюшка с Максимкой, залетели в горницу с вытаращенными глазами. От скорого бега парнишки не могли перевести дыхания, говорили отрывисто, наперебой, и никто поначалу не мог понять – по какой причине они так всполошились?
– Выстрелил… Рыбачили… Удочки бросили…
Да что за оказия приключилась?!
В конце концов парнишки отдышались, и от них удалось добиться ясности: сидели они с удочками на берегу Бурлинки, когда пошел дождь, и собирались уже домой, чтобы не мокнуть, но увидели на другом берегу оборванного дядьку, который едва выцарапался из густого ельника. Шарахался дядька из стороны в сторону, будто пьяный, но до воды все-таки добрался. Остановился у самой кромки, стащил с плеча ружье, выстрелил вверх и упал на спину. Лежит и не шевелится…
– Ну-ка, ребята, пойдем глянем – какого такого стрелка к нам принесло? – Макар Варламович первым поднялся из-за стола. Следом за ним – Егор с Трофимом.
Скоро они уже стояли у реки и вглядывались в противоположный берег. Там на мелкой гальке лежал человек, крестом раскинув руки, и впрямь не шевелился – как умер.
– Давайте лодку, ребята, – скомандовал Макар Варламович, – вблизи надо посмотреть – дышит он или нет?
Егор с Трофимом столкнули лодку, сели за весла, пересекли наискосок Бурлинку, одолевая стремительное течение, и вот уже протяжно донеслось:
– Живой он, тятя! Чего делать? К нам перевозим?
– Везите! – крикнул в ответ Макар Варламович, махнул рукой и добавил негромко: – Не бросать же его, не зверушка.
Человека погрузили в нос лодки, рядом положили ружье, и весла снова упруго ударили по воде.
– Ну, и кто ты такой, откуда явился? – Макар Варламович наклонился над незнакомцем, когда зятья вынесли того из лодки и уложили на траву. – Эк, тебя потрепало-то! Будто из преисподней вылез.
Вид у человека и впрямь был аховый: вся одежонка изодрана в ремки, даже кожаные сапоги разбиты вдрызг, подошвы отстали и торчали наружу грязные, замусоленные портянки. Лицо, наполовину скрытое длинной свалявшейся бородой, покрывали синяки и царапины, иные из них еще не засохли и сочились сукровицей. Дышал он, разевая рот, рывками и всякий раз в груди у него хрипело и булькало. На голоса не отзывался, а глаза были крепко прижмурены.
– Берите его, ребята, понесли в дом, лечить будем. Чего на него любоваться? – Макар Варламович крякнул, будто перед тяжелой работой, и ухватил неожиданно появившегося пришельца за ноги. Егор с Трофимом подхватили бедолагу за руки. Понесли.
Полина Никитична вместе с дочерьми стояла на крыльце. Когда мужики со своей ношей поднялись по ступеням, она ахнула, замерла на мгновение – и тонкий, протяжный крик заставил всех вздрогнуть:
– Фе-е-де-е-нь-ка-а!
От неожиданности Макар Варламович разжал руки, и каблуки сапог пришельца глухо стукнули о доски крыльца. Какой Феденька?! Нет, и не может здесь быть никакого Феденьки! Даже шумнул на супругу, чтобы зря не блажила, но Полина Никитична продолжала кричать, и лицо у нее становилось белым, словно его присыпали известкой.
Мать не ошиблась, и не могла ошибиться, потому что не глазами, а сердцем своим сразу признала сына. Отец не признал, а мать… На то она и мать…
Будто кипятком обожгло Макара Варламовича. Он крутнулся на месте – и тяжелый кулак со всего размаха ударил в перила крыльца с такой силой, что перила вздрогнули. Черные глаза сверкнули злым отсветом, и голос загремел, как лист железа, сброшенный с высоты:
– Нет у нас такого! Уноси! Кому сказал – уноси обратно! Бросьте, где взяли!
– Не да-а-м! – И Полина Никитична, раскинув руки, как делает это птица, распахивая крылья, когда защищает гнездо с детенышами, кинулась на край крыльца, заступая дорогу зятьям, чтобы не вздумали они уносить Федора на берег Бурлинки. Столько в ней было отчаянной решимости, таким страшно белым было ее лицо, что Егор с Трофимом даже не посмели шевельнуться и стояли в растерянности, не зная, кого послушаться.
– Лучше зарежь меня. – Голос Полины Никитичны опустился с крика до свистящего шепота. – Или прибей сразу… А пока жива – не дозволю! Сколько я слез выплакала! В дом несите!
Не случалось такого в семейной жизни, чтобы Макар Варламович от своих слов отступился. Отступиться для него – все равно что через себя перешагнуть. А в этот раз – сломался. Понял, что не имеет он сейчас власти над своей супругой, вышла она из его воли и пересилить Полину Никитичну невозможно. Разве, что прибить… Еще раз сверкнули черные глаза злым огнем, еще раз вздрогнули перила от удара могучего кулака, и широкие ступени крыльца охнули под тяжелыми, сердитыми шагами. Уходил со своего двора Макар Варламович и не оглядывался, давил ногами молодую, не притоптанную еще траву, и в глазах у него стоял горячий туман, будто ослеп на короткое время. Остановился, когда дошел до берега Бурлинки. Забрел по колено в речку, плеснул в лицо холодной водой, выпрямился и тоскливо повел вокруг взглядом, словно желал уяснить для себя: по какой причине он здесь оказался?
Увидел лодку, приткнутую к берегу, а в ней, в носу, ружье, которое позабыли взять в суете и спешке. Оскальзываясь на гладких речных камнях, дошел до лодки, вытащил за исшорканный ремень старенькую берданку, передернул затвор – пусто. Последний патрон выстрелил блудный сын Федор, добравшись до родного гнезда.
2А как он радовал и веселил отцовское сердце, пока не случилась история, которая и была тайной шабуровской семьи.
Началась она, эта история, в селе Чарынском, куда спустился Макар Варламович вместе с Федором и с работниками-пастухами поздней осенью, перед самыми заморозками. С гуртом тогда крепко намучились, потому что два раза попадали под дождь, дорога на спусках взялась грязью, и больше всего боялись, чтобы какая-нибудь животина не оскользнулась и не переломала ноги. Тогда пришлось бы ее резать посреди дороги, в слякоти и под дождем, а после попробуй такое мясо всучить по хорошей цене хитрому и дошлому прасолу… Но все обошлось – ни одна животина не покалечилась, и в Чарынское пригнали ровным счетом сто голов. Не больше и не меньше. С прасолом сторговались быстро, рассчитались с работниками, а на постой остановились у местного лавочника Курицына, с которым Шабуров-старший знался уже не первый год. Закупал у него припасы, конскую сбрую и всякую хозяйственную мелочь. Много закупал, чтобы хватило до следующей осени. Все это добро грузили на пять-шесть подвод и отправлялись домой.
В этот раз, в памятный приезд, в Чарынском задержались, потому что имелось важное дело – требовалось найти знающего человека, который поставил бы в шабуровском хозяйстве кузницу. Ну, и, само собой, стучал бы в ней. Надоело возить в несусветную даль всякую нужную железку, даже гвозди, вот и решил Макар Варламович, что пора обзавестись собственной кузницей со своим нанятым кузнецом. Курицын, когда он обратился к тому с просьбой подсказать нужного человека, сразу замахал руками – нету здесь такого, все мастера наперечет и на вес золота, и никто из них в неведомую далищу, к черту на кулички, не поедет. Хитрил, конечно, лавочник, понимал, что никакой ему выгоды не светит, если Шабуров найдет нужного человека. Не будет он тогда покупать его скобяной товар, своей кузницей обойдется. А это, как ни крути, убыток… И так горячо убеждал Макара Варламовича, что тот сразу же догадался – есть такой человек, надо только найти его, без помощи лавочника. Отправился на базар, потолкался среди народа, поговорил, в трактир заглянул, чайку попил с пирогами, – и после обеда знал уже точный адрес, а нужный домик нашел по звонкому стуку молотка о наковальню.
Неважный, надо сказать, домик стоял на окраине села. Черный от старости, просевший сгнившими венцами так низко, что подслеповатые окошки едва не доставали до земли. Такая же невзрачная, словно пришлепнутая, рядом виднелась кузница, из которой слышался веселый перестук. Низенькая, покосившаяся дверца была распахнута, и виделось, как в полутьме ярко вспыхивают быстрыми огоньками угли в горне. Макар Варламович перешагнул через порожек и, громко кашлянув, известил о своем приходе:
– Бог в помощь, люди добрые! Разговор к вам имеется. Можно потолковать?
– За разговоры денег не берем, можно и потолковать, – донеслось ему в ответ, и стук молотка прекратился, – проходи на лавочку, я скоро…
Макар Варламович вышел из кузницы, увидел возле дома лавочку и присел на нее, с любопытством оглядываясь вокруг. Не только домик, но и вся усадьба вокруг имели странный вид, будто прибежали люди, наспех наладили жилье, чтобы на голову не капало да тепло было, и не завтра, так послезавтра снова снимутся с места, чтобы бежать дальше. В палисаднике с повалившейся оградкой даже кустика не имелось, только густо поднималась дурная трава.
Скоро подошел и кузнец. Встал перед гостем, широко расставив ноги, и неторопливо стащил с себя кожаный фартук. Был он высокого роста, сухой, поджарый, как охотничья собака, а голову имел абсолютно лысую, потную и испятнанную сажей.
Вокруг да около Макар Варламович топтаться не стал, выложил сразу – какая нужда его сюда привела, и сразу же цену назвал, какую положит за работу, а еще добавил, что желает он изделия посмотреть, какие кузнец кует, а то, может статься, и разговора заводить не стоит, если изделия эти кривые и косые…
Выслушал его кузнец, запрокинул лысую голову, словно хотел что-то разглядеть в низком осеннем небе, и неожиданно в голос расхохотался.
– Чего ржешь, как жеребец стоялый?! – рассердился Макар Варламович. – Чего я тебе потешного сказал?
– Да ты не серчай, хозяин. – Кузнец бросил фартук на лавочку и сам присел рядом. – Я не над тем смеюсь, что ты сказал, а сон вспомнил. Сон мне ночью приснился, что пришли меня на работу нанимать. Я так обрадовался, вот, думаю, заживу! А как обрадовался, сразу и проснулся! Весь день переживаю, что сон не в руку! А оно, смотри, как выплясалось… Ладно, вижу, что человек ты серьезный, и я скажу серьезно – подходят мне твои условия, и плата глянется, а что касаемо изделий – ступай погляди. Я за свою работу не стыжусь. Только одна закавыка имеется, хозяин. Мне еще и молотобоец нужен, мой молотобоец, без него никуда не поеду.
– Ну и его бери, ему тоже плату положим, – легко согласился Макар Варламович.
– Погоди, ты сначала глянь на него.
– Мне с ним не целоваться, чего глядеть? Не девку замуж зову, а работника.
Кузнец снова расхохотался, запрокинув голову, но в этот раз смех оборвал быстро, и разъяснил:
– Девка у меня в молотобойцах, понимаешь, хозяин. Эй, Настя! Пойди сюда!
Вот тебе и диковина!
Макар Варламович даже опешил от неожиданности, когда летучей походкой подошла к ним красавица. И хотя одета она была в старую домотканую юбку и в застиранную, в заплатках, кофту, хотя на голове у нее был повязан толстый темный платок, все равно сразу виделось – красавица. И статью, и лицом. Прежде чем выйти из низенькой кузницы, она успела наскоро умыться, и на длинных, коромыслами изогнутых бровях еще сверкали непросохшие капельки, и так же сверкали большущие карие глаза, в которых плескалось веселое любопытство.
– Вот, значит, Настя, а я, значит, Степан Койнов, по батюшке Иваныч. А тебя, хозяин, как звать-величать будем?
Буркнул Макар Варламович, как его зовут-величают, а сам смотрел на девицу – и начинало его одолевать сомнение: невиданное все-таки дело, чтобы в кузнице баба хозяйничала, может, на попятную пойти, пока не поздно…
– Да ты не бери в голову, хозяин, – заверил его Степан, – у Насти рука твердая, не всякий мужик такую руку имеет. А теперь пойдем глянем, чего мы с ней делать умеем.
Не поленился Макар Варламович, прошел еще раз в тесную, пропахшую дымом и окалиной кузницу, поглядел, потрогал лежавшие в деревянных ящиках изделия и не нашел к чему придраться: что подковы, что топоры, что ободья для колес и бочек, что дверные петли – все было сработано без изъянов, чистенько. Глаз радовался.
Здесь же, в кузнице, ударили по рукам и договорились, что через два дня Степан Койнов управится со сборами, а на третий день, пораньше утречком, выедут они из Чарынского.
По дороге Макар Варламович принялся расспрашивать своего нового работника: почему жилище у него, мастерового человека, в таком запущенном виде находилось, а еще спрашивал, какого он рода-племени, какими ветрами в Чарынское занесло и кем ему девка Настя доводится – может, полюбовница?
Степан посмурнел, на скулах желваки заходили, но ответил:
– Настя, хозяин, племянницей мне доводится. В Каинске раньше жили, пимокатным делом я занимался, а в Чарынском по горю оказался. Дом у меня сгорел, со всеми моими домочадцами, с женой и с ребятишками, а рядом дом брата стоял, тоже заполыхал ночью, никто выскочить не успел. А я как раз в отъезде был, и Настя со мной увязалась, поэтому и целыми остались. Вернулись утром, а там бревна дошаивают… Я после много мест поменял, да только покоя нигде не нашел, вот и в Чарынском его нету, а если живешь, как перелетная птица, зачем гнездо вить, все равно улетать придется… Может, в твоей глухомани душа успокоится… Вот так, хозяин, доложил я тебе, а больше меня не пытай, мне про это рассказывать – как гвоздем в болячке ковырять.
Макар Варламович лишь головой кивнул, давая знак, что человек он понятливый и расспрашивать Степана о прошлой жизни больше не будет.
Той же осенью из толстых лиственничных кряжей срубили кузницу, поставили горн и наковальню, которые Степан привез из Чарынского, и, когда упал первый снег, впадина огласилась звонким перестуком молотков. Макар Варламович отставил в сторону лопату, которой откидывал снег от крыльца, сдвинул набок шапку, прислушиваясь, и весело окликнул сына:
– Чушь, Федя?! Стучат! Не промахнулся я – добрый кузнец!
Федор в это время вытаскивал из сарая сани, а на освободившееся место закатывал телегу – раз снег выпал, значит, колеса на полозья надо менять. Остановился, тоже прислушался и отозвался:
– А весело у них получается, тятя! Слушаешь, и душа радуется! Я пойду, гляну?
– Сходи, сходи, а после и я зайду.
Не думал в тот день Макар Варламович, не гадал и представить даже себе не мог, что, отправляя сына в кузницу посмотреть на работу мастеров, он отрезал Федора от семьи, от хозяйства, как отрезают острым ножом ломоть от хлебной краюхи.
Но это после, по прошествии времени, выяснилось.
И первой неладное заметила Полина Никитична. Месяца через два она завела разговор с супругом:
– Ты бы, Макар Варламович, потолковал с Феденькой, внушил бы по-родительски – не следует ему в каждый час в кузню бегать. Как бы симпатии не случилось. Нам безродная девка в семью не нужна. У ей приданого – один молоток.
Слова супруги Макар Варламович пропустил тогда мимо ушей. Ну, любопытно парню поглядеть на новое для него ремесло, пусть поглядит, ремесло, как говорится, за спиной никогда не висит, всегда пригодится. Сам он мастеровых людей уважал, относился к ним с почтением и считал, что настоящий хозяин должен уметь работать и топором, и долотом, и косой, и головой. Главное – головой, которой всегда думать надо, заранее и обстоятельно. О будущем сына глава шабуровского семейства давно уже озаботился и линию жизни для Федора прочертил: на следующую осень, на Покров, он собирался его женить, а затем, после женитьбы, не торопясь, складывать на молодые плечи хозяйские заботы. С таким расчетом, чтобы к старости все нажитое находилось в верных руках. А сам он к тому времени внуков бы тетешкал и на печке кости грел.
На Федора грех было обижаться. Вырос парень работящим, послушным и ни разу родителям слова поперек не сказал. На него и глянуть было приятно: высокий, кудрявый, лицо улыбчивое и нос курносый, так и тянет при разговоре с ним беспричинно улыбнуться. Невесту для него Макар Варламович с Полиной Никитичной уже выглядели, в деревне, куда выдали старшую дочь Галину. Семья небедная, девица работящая и собой ладная. Чего еще, спрашивается, нужно? Сыну до поры до времени ничего не говорили, а вот с родителями невесты успели обмолвиться, и те согласно кивнули.
Зимой жизнь во впадине и во всем большом шабуровском хозяйстве замерла – снег завалил въезды и выезды. Бурлинка встала, покрывшись льдом, а к скотным дворам, отощав от бескормицы, по ночам беззвучно подбирались волки. Когда их отпугивали выстрелами и стуками колотушек, они далеко не уходили, располагались где-то на склонах Низенькой и выли до самого рассвета, пугая скотину во дворах и коней в конюшне.
После одной из таких ночей, несколько раз проснувшись от волчьего воя, Макар Варламович решил хорошенько проучить серых, так проучить, чтобы они забыли дорогу к поместью и откочевали в другое место. Возиться с падалью и прикармливать волков, а после на их тропе выставлять капканы ему не хотелось – слишком уж долго и хлопотно; сидеть в схроне и караулить – это по ночам не спать, поэтому решил – на поросенка. Охота простая, скорая да и кровь веселит. Федор, услышав об этом, сразу же загорелся, кинулся помогать, и к тому времени, когда спустились ранние осенние сумерки, у них все уже было готово: в оглобли саней запрягли крепкого, быстрого хода жеребца, к задку саней привязали веревку, а к веревке – небольшой мешок, туго набитый сеном. За вожжи взялся сам Макар Варламович, а Федор уселся за ним, крепко придерживая двумя руками еще один мешок, в который засунут был поросенок. В нем, в этом поросенке, и заключалась главная соль охоты: надо было ехать по накатанной тропе и время от времени крутить поросенку уши, чтобы он повизгивал. По тропе, подпрыгивая, тащится мешок с сеном, поросенок визжит пронзительно, и кажется, что он бежит за санями, стараясь не отстать. На такую легкую поживу оголодавшие волки, забыв о своей осторожности, обязательно должны клюнуть.
