Времени холст. Избранное

Дом радио на Манежной площади – это лабиринт Минотавра. Как войти, так и выйти отсюда без путеводной нити невозможно. Прямо сидит задумчивым хомячком директор, направо шуршат магнитными записями архивные девушки, налево корреспонденты вьются проворными змейками. Через полчаса все меняется – прямо корреспонденты сидят задумчивыми хомячками, направо магнитные записи вьются проворными змейками, налево директор шуршит архивными девушками.

Но есть в Доме радио одна священная территория – студия дяди Степы. Посреди территории возносится алтарь – монтажный магнитофон эпохи блокадных стихотворений, перед которым молилась еще непокоренная Ольга Берггольц: «Никто не забыт, и ничто не забыто». Вот здесь и вращается тонкий круг победных речей, производственных интервью и душевных откровений.

Восходит к алтарю дяди Степы вездесущий летописец Тройкин, подносит подаяние – последнюю запись с последнего мероприятия, проходившего среди лесов и полей, на быстро развивающейся окраине Петербурга – в крематории печального образа.

Речь Яблочкова на открытии четвертой печи, записанная Тройкиным

Товарищи хм! В старой части города проживает миллион петербуржцев, прозябающих в ветхих и аварийных коммуналках. Эти люди сами не могут решить проблемы своего хм выселения из исторических памятников. Губернатор хм города ничего не делает для того, чтобы наши дорогие хм ветераны и блокадники получили к юбилею по заслугам. Между тем оптимальное решение существует. Расчеты показывают, что половина городского бюджета тратится впустую. Если эти деньги получит каждая хм ветхая и аварийная семья, то, уверяю вас, она сумеет освободить исторические памятники и снять отдельную хм жилплощадь в лесопарковой зоне. Это будет настоящей хм заботой о здоровье ветеранов и блокадников.

«Нет! – отвергает подаяние дядя Степа. – Это не соответствует праздничному настроению юбилейного народа. Народ – не быдло. Народу хочется настоящих торжеств, с песнями о сверкающем пропеллере, с огнеметами ростральных колонн, с прыжками громового валуна. Послушай, какие дивные стихи сочиняют наши юные дарования в преддверии юбилея».

И снова запускает дядя Степа жизнерадостный круг чистого, звонкого голоса:

Кораблик, игла,Церквей купола.Царь Петр, скакун,Громовой валун,Сады, острова,Оград кружева.Праздник, салют,«Ура!» – там и тут.

И так чист, так звонок этот голос, что немного стыдится Тройкин своего дотошного летописного дела, которое и понадобится-то неизвестно когда, неизвестно кому. А может случиться так, что в будущем потребуется не подлинное, а только светлое прошлое, и тогда все летописные старания пойдут насмарку.

Фашистская выходка

Статья Ульриха Шмидта в газете «Voll Freiheit» (Германия)

Санкт-Петербург – «город культуры» – празднует триста лет с того дня, как русский царь Петр захватил эти шведские земли в устье Невы и основал новую столицу Российской империи.

Здания на Невском проспекте – главной магистрали города – кое-где кажутся покрашенными. Тротуары частично покрывает дорогостоящая плитка. Некоторые рестораны имеют юбилейные значки, на которых изображен план крепости Петра и Павла. Между тем готический шпиль, возвышающийся над крепостью, вновь обладает фигурой ангела. За последнее время этот символ города реставрировался дважды, что указывает не в пользу его реставраторов.

«Они могут только покрасить фасады», – говорит 45-летний художник Сергей Иконников. Он считает, что служащие городской администрации коррумпированы. Не принимаются актуальные меры по улучшению существования простых людей. Их доход в лучшем случае составляет 50 евро в месяц. Дома, в которых они живут, находятся в ужасном состоянии. Поэтому многие испытывают ностальгические настроения по временам Советского Союза, когда были дешевыми продукты и водка – любимый напиток русских.

Сергей приглашает меня в кафе, которое находится на Невском проспекте. В заведении, в выдержанном в красно-черных тонах, все происходит сдержанно и стильно. Гости сидят за стеклянными столами, пьют водку из бокалов с надписью «Генсек». На закуску предлагается «KGB-завтрак» (колбаски, 2 яйца, горох), «Сталинградский котелок» (говядина, морковь, картофель), а также мясное блюдо, носящее имя тоталитарного китайского вождя Мао Цзэдуна, который пользуется здесь все большей популярностью.

«Они хотят только покрасить фасады, – утверждает Сергей, занимающийся большой просветительской работой. – Но они совсем не хотят изменить сознание людей». По его достоверному мнению, в стране возрождается тоталитаризм, который напоминает правление Адольфа Гитлера. В доказательство своих высказываний он приводит жуткий эпизод, случившийся на днях с известной диссиденткой Софией Дыркой – этим ярким символом борьбы за свободу в России. Неизвестный штурмовик заживо замуровал ее в собственной квартире. Сергей уверен, что это сделано по приказу властей. «Они восстанавливают старые тоталитарные символы – советский гимн, красное знамя, – говорит он. – В то же время они разрушают новые памятники, свидетельствующие о давнем стремлении народа к свободному образу жизни».

Мертвопись

«Это было давно, когда я еще лапти собирал», – очкообразный нонконформист Эш гоголем прохаживается по своей мастерской, расположенной в подвале потустороннего мрака и ужаса. По углам мастерской валяются мотки колючей проволоки, обломки железных труб, груды пустых консервных банок. На стенах мерцают мертво-зеленые раки, ящерицы и прочие гады, пригвожденные к дощечкам. В тяжелом воздухе роится запах искореженного металла и жженых костей. Догадливая журналистка Апостольская, восседая на табуретке посреди потустороннего мрака и ужаса, зажимает нос платочком, надушенным французским ядом – «Пуазоном».

«Это было давно, когда я еще лапти собирал. Пошел однажды я в церковь – поглазеть на утварь la russe. Подхожу к иконе Пантелеймона и вижу: внизу, у самых ног целителя, чернеет его подлинная косточка, оправленная стеклом и золотом. Целуют люди эту косточку и радуются, как будто к великой святости прикоснулись. Вот тогда и осенила меня идея мертвописи. Правда, мой знакомый Ермаков называет это профанацией святых мощей, да я на него, прохвоста, не обижаюсь. У него весь мир – профанация».

Нонконформист Эш зажигает автоген, демонстрируя догадливой журналистке Апостольской процесс изготовления необычного шедевра – синим лучом вырезает невообразимую конструкцию, формирует некую железную оправу и вставляет туда слегка опаленную куриную косточку, приговаривая: «И ныне, и присно, и на веки веков».

«Готово! – преподносит нонконформист громоздкий шедевр, произведенный на глазах восхищенной гостьи. – Это память о нашем романтическом обеде».

«Я слышала, что в Америке техника увековечивания костей ушла далеко вперед, – хвастается своими познаниями догадливая журналистка Апостольская. – Там вставляют в подобную оправу не только куриные останки, но и прах родственников».

«Темный у нас народ, дремучий! – вздыхает нонконформист. – Еще недостаточно образован, страдает пережитками тоталитарной дикости. Я хотел было предложить юбилейный проект творческой обработки трупов, так ведь народ не поймет – наотрез откажется от выгодного приобретения. Согласитесь, что наш крематорий работает впустую – ведь пепел можно использовать не только на примитивные удобрения, но и добавлять в различные краски, необходимые для создания великих полотен. Мало того, если очищенный прах нагреть на газе и сжать под высоким давлением, то можно получить отменные алмазы. В свободных странах так и поступают – делают из ненаглядных мертвецов бриллиантовые подвески и носят себе на здоровье!»

«Мне кажется, что подобные бриллиантовые подвески должны попахивать Освенцимом», – догадливая журналистка Апостольская по-кошачьи обнюхивает оправленную косточку с разных сторон.

«Какой запах? Какой Освенцим? – возмущается нонконформист. – Чистая, изысканная мертвопись! Мертвопись – это алмазный идеал свободы!»

Полномочный спецчеловек

«Теперь ты несешь в долину огонь своего автогена. Когда понесешь на гору дым своего творчества?» – возникает в мастерской Эша полномочный спецчеловек, откомандированный на берега Невы с центрального меридиана. Его мужественный лик блистает целеустремленностью холодных глаз медузы и свежевыбритой синевой магазинного цыпленка. На всякий случай он имеет черную визитку с радужными орлиными крыльями и надписью золотом: «Специальная служба». А сегодня случай как раз представляется всяким.

«Вот ты только что вспоминал своего знакомого фигуранта, – достает он из черной кожаной папочки чистый лист и приступает к составлению протокола ненависти. – Кто это?»

«О, это страшный человек! – нашептывает нонконформист Эш. – Понимаете, этот Ермаков был коренным отщепенцем и однажды начертал кровью на кирпичном брандмауэре: “Для духа нет преград”, а потом установил на лодчонке иконку Богородицы и поплыл в гордом одиночестве прямиком на восток от солнца, на запад от луны. Никого с собой не взял, только Богородицу да своего любимого кота. Разумеется, по дороге его выловили и посадили в тюрьму за незаконное пересечение пространства».

«Это правильно. У нас пересекать пространство, да еще с котами, без разрешения нельзя. Ну а другой фигурант, с которым ты общался вчера?»

«О, это страшный человек! – нашептывает нонконформист Эш. – Понимаете, Фуражкин был боевым офицером и однажды без разрешения командования издал книженцию про секретный Александровский форт, где некогда учинялись ужасные злодеяния, был отправлен сражаться на Северный Кавказ, а потом, по возвращении, начертал в Офицерском собрании возмутительные имперские стихи: “Един есть Господь, потому и держава едина!”. Какая к черту держава? Какой Господь? Прах один».

«Опасные люди твои знакомые фигуранты. Кто пишет кровью и стихами, тот не хочет, чтобы его читали, а хочет, чтобы его выучивали наизусть».

«Опасные, очень опасные люди, все напрямик делают, без разрешения, – поддакивает нонконформист Эш. – Особенно тот, другой фигурант. Он ведь умеет стрелять из пушки! Когда я ему рассказал о необходимости перевести крематорий на рыночные рельсы, он предложил сделать из меня двенадцатый час – сначала сжечь в печи, потом зарядить пеплом Петропавловскую пушку и выстрелить в облака. Ну не выродок ли?»

«Где начинается рынок, там начинается жужжание мух, – режет ладонью воздух полномочный спецчеловек. – Ну а где начинается жужжание мух, там начинается процесс распада. Скажи, по поручению губернатора этот фигурант мог залить цементом Софью Казимировну Дырку?»

«По поручению он мог сделать что угодно! Хоть залить, хоть запить, хоть черту кочергой залепить. Одно слово – негодяй!»

«Подпишись в протоколе. Подпишись своей настоящей фамилией, а не шипящим псевдонимом».

«Как же, как же, я помню, что моя фамилия Живолуп, только никому не говорю, храню гордое молчанье, как декабрист. Так под чем подписаться?»

«Как под чем? Битый час толкуем, что твой знакомый фигурант совершил злодейский проступок – по поручению губернатора заживо замуровал Софью Казимировну Дырку, а ты как будто ничего не понимаешь».

«Так это он? Ну конечно, он! Надо же, как я сразу не догадался, что это он. Вот паскудник!»

В мастерской пахнет искореженным металлом, жженой костью и прожженной подлостью.

Телефонная интермедия

«Сегодня, mon prince, этот вития опять разглагольствовал по телевидению, что я похитила научные кости мамонта».

«А мамонт-то вам зачем?»

«Вы лучше спросите, зачем он палеонтологам? Протирать тряпочкой, омоченной слезами нищеты? А я хочу собрать в Нью-Йорке киргизскую юрту, поставить рядом ископаемое и протрубить, как мамонт. Знаете, сколько можно будет заработать денег? Я уже договорилась, топ prince, и действую, как американский гангстер. Его надо заткнуть».

«Кого – мамонта?»

«Мамонт, слава Богу, молчит уже десять тысяч лет. Надо, чтобы замолчал вития».

«Хорошо, я посоветуюсь с палеонтологами».

«Не с палеонтологами, а с патологоанатомами!»

Черная точка

В ту грозовую ночь, когда черная точка лишилась жизни, дежурил Самохин по городу. Еще недавно он был хранителем печати, особо приближенным к губернатору. Но сверху повеяли новые полночные веяния, и зазвучал воинственный голос Юдзана Дайдодзи: «Когда самурай становится отшельником, он берет в руки мухобойку, чтобы повелевать простой толпой». И тогда пришлось, сложив вчетверо первую подвернувшуюся под руку газету, превратить печать в обыкновенную мухобойку.

И тогда пришлось кабинет Самохина обустроить в духе сурового самурайства. Куда-то исчезли милые, прелестные вещи (невские картинки Бенжамена Патерсена, голландские курительные трубки, мушкетерские кувшины с изображениями ангелов из Вестервальда), которые волшебным образом ужасное бытие превращают в прекрасный быт. Бытие ведь всегда бездушно, пустынно, ужасно. Быт же всегда одушевлен, всегда исполнен тысячью мелочей, а потому всегда прекрасен. Но для самураев, становящихся отшельниками, быт уже не имеет никакого значения, превращаясь в мужественное бытие, лишенное очаровательной никчемности.

С грустью-печалью вспоминал Самохин о своей былой должности, разворачивая иногда типографские листы или поглядывая на голубой экран. Вот и в ту грозовую ночь, охраняя мухобойку, он смотрел телевизор по привычке, не испытывая особого служебного рвения. Показывали разные веселые программы: в одной лунная сенаторша Киргиз-Кайсацкая потрясала мамонтовыми костями, в другой ее дочь – гламурная Гульнара – трясла своими.

«О, телевидение! – думал Самохин отвлеченно. – О, искрометные брызги информации, лебединая зыбь классического этюда, взбаламученный ил криминальной хроники! Как и море, телевидение есть имя среднее. Поэтому женщины здесь становятся яростными воительницами, а мужчины гримируются и пудрятся, приобретая внешний артистический лоск и округленный изгиб театральной позы. Телевидение уравнивает полы, расы, наречия. На телевидении невозможен герой, возможно лишь его отражение, его сочинение, выдумка его необыкновенная. И каждый, кто окунается в это безбрежное море, уже не в силах вернуться на грешную землю, запросто пройти по грибным дорожкам, по мосткам дождевым, а продолжает до конца мучиться под зыбким стеклом мушиного жужжания. Такова плата за желание перейти невидимую черту и возвыситься над другими, перестать быть и начинать казаться, выглядеть, мерещиться».

Тут на голубой экран, на благородное изображение сенаторши черной точкой садится реальная муха-цокотуха, нарушая течение отвлеченной мысли. Она тщательно перебирает лапками редкие пшеничные волосы, скатывается по крутому морщинистому лбу, перескакивает через высокую ограду крашеных ресниц, пробирается вдоль предгорья напудренного носа и, юркнув, ловко упрятывается в узкую ноздрю, как в пещерку

«Одна маленькая цокотуха уничтожила всю магию телевидения, – констатирует Самохин. – Просто устроилась на милой сенаторской физиономии, и все волшебные усилия телевидения пошли насмарку. Быть может, там, по ту сторону синей фата-морганы, не спали всю предыдущую ночь, сочиняя возвышенный образ героини. А теперь героиня сидит с черной точкой на носу и знать об этом не знает. Наличие точки – это случайность или закономерность? Скорее закономерность, чем случайность, потому что муха прилетела на запах мертвечины. Она почуяла этот запах распада через тысячелетия вечной мерзлоты, через бурные волнения частоты и прилетела. Ее прилет доказал, что жизнь бесстрашно несется на смерть, преодолевая незримые преграды».

Завершив течение отвлеченной мысли, Самохин вспоминает о своих непосредственных обязанностях, вооружается мухобойкой и, привстав, с размаху хлопает по голубому экрану. Благородное изображение, чихнув, благодарит за внимание. А черная точка, лишенная жизни, тихо падает с голубой высоты.

Грозовой была та ночь, роковой.

ОМУ

«Все правильно: человек должен стать лучше и злее. И потому вы, бесстрашный, белый, гордый, находитесь здесь, чтобы убивать этих лакомок?»

Самохин настороженно разглядывает ночного гостя, блистающего целеустремленностью и синевой: «Я просто-напросто дежурю по городу, а вот вы, господин полномочный, с какого переляку здесь будете?».

Спецчеловек по-хозяйски располагается в кабинете: «Насколько помнится, в недалеком прошлом вы являлись хранителем печати? Стало быть, кое-что читали и были осведомлены. Неужели вам не попадались новости нашего сайта?».

Новости сайта «Рубиновые звезды, ру»

Федеральное давление на Петербург продолжается. Москве мало публичного покаяния питерского губернатора. Необходимо во что бы то ни стало обеспечить его уход в самое ближайшее время. Пока же о полном разгроме Петербурга говорить рано. Отдельных лиц смогли перекупить, но губернаторский костяк держится. Поэтому Москва намерена кое-кого припугнуть или даже посадить из ближайшего окружения, хотя альтернативного лидера в Петербурге все равно нет. Ввиду высокого самомнения петербуржцев противостояние двух столиц далеко не закончено. Во что оно выльется, можно будет сказать после празднования 300-летия Петербурга, которое станет главным событием года.

«Новости попадались, – сглатывает слюну Самохин. – Свежие были. И прочее, так сказать».

«Ну, значит, вы все знаете. Тогда перейдем к делу, – улыбается спецчеловек и, вынув пинцет, метким движением подцепляет безжизненную точку. – Надеюсь, вы не будете отрицать, что только что на моих глазах совершили преступление – убили представителя животного мира. Убили жестоко, можно сказать, садистски».

Он говорит неторопливо, с густой мелодичной хрипотцой, делая мрачные акценты на криминальные термины – преступление, убийство, садизм. При этом держит пинцет с безжизненной точкой прямо перед глазами Самохина, как будто стремится окончательно убедить хранителя в совершении страшного, невообразимого злодеяния.

«Между прочим, это статья, – спецчеловек галантно подставляет под пинцет прозрачный целлофан и опускает туда улику. – Жестокое обращение с животными, повлекшее их гибель, с применением садистских методов. Наказывается арестом на срок до шести месяцев».

«Муха – не животное, – пытается оправдаться Самохин. – Муха – вредное насекомое, так сказать».

«Для вашего сведения – насекомое есть беспозвоночное животное. Спецчеловек берет лупу в золоченой оправе. – Убедитесь сами, как безжалостно переломали вы усики, крылышки и ножки безобидного существа, так доверчиво прилетевшего на ваш вечерний огонек».

Под увеличительным стеклом безжизненная точка преображается в огромное мистическое чудовище, достойное страшного сказочного сериала, которым потчует весь мир фантастический американский кинематограф.

«К сожалению, в этой истории есть отягчающие обстоятельства, – продолжает дознание спецчеловек. – Убийство произошло в Смольном при исполнении. Следовательно, это была незаконная охота на территории специального заказника, совершенная лицом с использованием своего служебного положения. Наказывается лишением свободы на срок до двух лет. Представьте, два чудесных года в приюте спокойствия, трудов и вдохновенья, – сам Пушкин позавидует! Но для особо приближенного все равно маловато будет».

Тут на голубом экране, на благородном изображении сенаторши, обозначается новая юркающая цель. «Ну, муха-цокотуха, погоди!» – Спецчеловек привстает, вооружается мухобойкой и с размаху хлопает по экрану. Очередная безжизненная точка тихо падает с голубой высоты.

«Итак, гражданин Самохин, вы содеяли массовое уничтожение животного мира. Спецчеловек опять орудует пинцетом. – И теперь вам грозит двадцать лет спокойствия, трудов и вдохновенья. Мы ведь не америкосы. Это америкосы будут до умопомрачения искать в арабских пустынях оружие массового уничтожения, чтобы оправдать свою оккупацию. А мы даже искать не будем. Мы просто возьмем обыкновенную мухобойку и одним щелчком превратим ее в ОМУ. Ну что, Александр Станиславович, общаться будем?»

«Будем».

«Это ты передал Фуражкину поручение губернатора уничтожить всемирную достопримечательность – Софью Казимировну Дырку?»

«С какого переляку?»

«Еще раз повторяю – общаться будем?»

Абу Грейб

Рапорт генерала оккупационной армии США Антонио Тагубы

Я обнаружил, что намеренные злоупотребления в обращении с иракскими военнопленными, заключенными в багдадской тюрьме Абу Грейб, включали в себя следующие действия:

• насильственное помещение заключенных в различные позы, имитирующие половой акт, для фотографирования;

• принуждение заключенных мужского пола к ношению женского нижнего белья;

• принуждение групп заключенных мужского пола к мастурбации, в то время как их фотографируют;

• заключенного насиловали химическим фонарем и ручкой швабры.

К таким выводам я пришел, в частности, на основании следующих свидетельских показаний:

• Сабрина Харман из 372-й роты под присягой сообщила, итио ев «задачей было не давать заключенным спать», когда их помещали на ящик и прикрепляли к пенисам провода;

• Джавал Дейвис из 372-й роты под присягой рассказал, что представитель военной разведки инструктировал охранников: «Сделайте этого парня поподатливее. Пусть это будет худшая ночь в его жизни. Возьмите его в оборот»;

• Адел Нахла, гражданский переводчик, рассказал: «Они заставляли их проделывать странные упражнения – прыгать, кататься на животе, обзывали их “геями”, говорили, что они любят заниматься любовью с парнями; потом их сковали наручниками по рукам и ногам и сложили друг на друга так, что пенис того, кто лежал внизу, упирался в зад того, кто находился наверху»;

• Нил Уоллин из 109-го медицинского батальона свидетельствовал: «Во время своего обхода я заметил, что как только новые заключенные попадали в тюрьму, некоторых из них заставляли носить женскую одежду для того, чтобы их сломить».

Баобабы

У перехода на Невском проспекте, где приторговывали бедные петербурженки, предлагая прохожим лопоухого щенка шотландской овчарки или невзрачный полевой букетик, благоухающий синим ароматом утренних электропоездов, приобрел некогда Фуражкин оранжевый томик Антуана де Сент-Экзюпери.

И вот вечерами в садах Адониса, где золотилась диадемой китайская роза, стал бродить Маленький принц, прилетевший с астероида В-612, стал поливать возлюбленный цветок, обозначенный шипами, и выпалывать вредные травы, выраставшие в других горшочках. А потом исчезал в звездном небе, ужаленный желтой змейкой времени. И грустил Фуражкин: «Вернется ли Маленький принц?».

Однако с недавних пор разлюбил Фуражкин оранжевый томик Антуана де Сент-Экзюпери, разлюбил прилет Маленького принца, который проповедовал философию неба, разлюбил свои идиллические вечерние ожидания у распахнутого окна.

«Не такая уж она и безобидная, эта философия неба, – затворяет Фуражкин наглухо двустворчатое окно с видом на ветер. – Не такой уж он и безобидный, не такой уж и невинный, этот Маленький принц. Вот он встает поутру, умывается и начинает приводить в порядок свой астероид В-612 – поливать молодые ростки роз, которых назвал полезными растениями, и выпалывать молодые ростки баобабов, которых назвал растениями вредными. Он вообще поделил мир на вредное и полезное. Но ведь творение Божье не делится на полезное и вредное. Тем более, когда вредное только мерещится – как потенциальная угроза захватить астероид. Маленький принц видит опасность в том, что баобабы будут больше его, величественнее. А ему не нужны великаны, ему не нужны богатыри, ему не нужны герои. Ему нужна лишь крохотная роза, обладающая бесполезными шипами. Маленький принц нуждается лишь в диковинных игрушках разума – нарисованном барашке либо прирученном лисе. Все остальное, что никак не подчиняется ему и существует само по себе, он готов безжалостно выполоть. А поскольку молодые ростки баобабов ничем не отличаются от молодых ростков роз, то рано или поздно Маленький принц нечаянно, впросонках, выдернет из сердца и свою розовую любовь – выдернет напрочь, вместе с бесполезными шипами. И останется один в пустыне песчаной, в пустоте глухой – этом самом красивом и печальном месте на свете, как признался однажды сам Антуан де Сент-Экзюпери».

«Какая духота!» – Жена Марина подходит к окну, пытается его распахнуть.

«Не отворяй, – просит Фуражкин. – Я не хочу, чтобы Маленький принц хозяйничал в нашем саду».

«Какой Маленький принц? – Жена Марина ощупывает лоб Фуражкина. – О чем ты говоришь?»

«Я не хочу, чтобы Маленький принц прилетал и прохаживался по нашим горшочкам»

«Ты заболел? Ты говоришь какой-то бред».