Мельник из Анжибо

– Все это вполне резонно, – сказала Марсель холодно, – но я хочу поступить совершенно иначе. Я продам все, чтобы долги по наследству не превысили капитала, а что касается моей доли, то я должна рассчитаться с долгами, чтобы иметь возможность дать сыну хорошее воспитание.

– Стало быть, вы хотите продать Бланшемон?

– Да, господин Бриколен, и притом немедленно.

– Немедленно? Ну еще бы: когда находишься в вашем положении и хочешь выйти из него чистым, без долгов, нельзя терять ни одного дня, потому что с каждым днем дыра в мошне становится все больше. Но вы думаете, что так легко будет продать такие обширные земельные угодья немедленно, будь то целиком или по частям? Это все равно, как если бы я сказал, что можно за сутки построить замок вроде этого, да еще крепкий, чтобы он простоял пятьсот – шестьсот лет. Знайте же, что в нынешние дни капитал делает большие обороты только в промышленности, на железных дорогах и в других крупных предприятиях, где можно получить или потерять сто на сто. Что же касается земельного имущества, то тут уж черта с два! У нас тут все хотят продать, и никто не хочет покупать, – всем надоело зарывать в землю большие деньги, чтобы получать грошовые доходы. Хорошо иметь землю тем, кто на ней живет, как я к примеру, кто на ней работает и копит денежки, рассчитывая каждую копейку. Но для вас, горожан, это доход ничтожный. Вот почему на имение стоимостью тысяч в пятьдесят, самое большое сто, сразу найдутся охотники, тогда как поместье, за которое надо заплатить восемьсот тысяч, превышает наши возможности, и вам придется поискать через контору вашего нотариуса в Париже какого-нибудь капиталиста, который не знает, куда девать деньги. Вы думаете, много таких найдется в нынешние дни, когда можно играть на бирже, в рулетку, вложить свой капитал в копи, железные дороги, городские участки и в тысячу всяких других крупных предприятий? Значит, вам надо найти какого-нибудь напуганного старого дворянина, который в страхе перед революцией предпочитает получать на свой капитал два процента, чем пускаться в рискованные спекуляции, которые нынче так прельщают всех. Кроме того, надо, чтобы при усадьбе был хороший жилой дом, где бы старый рантье мог поселиться и доживать свой век. А вы видите, каков ваш замок? Я бы не взял его и на снос, потому что труд, потраченный на это дело, не окупился бы ни трухой, в которую превратились балки, ни рассыпающимся в порошок щебнем. Итак, если вы дадите объявление о продаже земли, возможно, что вам посчастливится сбыть ее целиком в ближайшие дни, но может статься, что вы прождете лет десять, ибо, пусть ваш нотариус сколько угодно говорит и печатает в своих объявлениях, как это принято, что земля приносит три – три с половиной процента, стоит только заглянуть в мой арендный договор, и станет ясно, что, за вычетом налогов, она не даст и двух.

– Ваш договор был, по-видимому, заключен в соответствии с теми суммами, которые вы давали господину де Бланшемон вперед? – спросила Марсель с улыбкой.

– Само собой разумеется, – ответил Бриколен, не смущаясь. – И договор подписан на двадцать лет; один год уже прошел, остается девятнадцать. Вам это хорошо известно, вы его подписали, хотя возможно, что вы его и не прочли… Что ж, я тут ни при чем.

– Да я никого и не виню. Следовательно, я не могу продать имение целиком, а только по частям?

– По частям вы продадите легко, по хорошей цене; но дело в том, что вам не заплатят.

– Это почему же?

– Потому что вам придется продавать сразу большому количеству людей, из которых многие будут неплатежеспособны; скажем, крестьянам, которые в лучшем случае станут расплачиваться небольшими суммами в течение долгого времени, а от самых бедных, которые соблазнятся иметь собственный клочок земли, как это у них водится в нынешние дни, вам придется лет через десять взять ее обратно, не получив никакой пользы. Ведь вам надоест их теребить!

– Да я никогда и не стану этого делать. Итак, по-вашему выходит, что я не могу ни продать, ни сохранить имение?

– Если хотите поступить благоразумно – продать недорого, но получить наличными, у меня есть покупатель.

– Кто же это?

– Я сам.

– Вы, господин Бриколен?

– Да, я, Никола-Этьен Бриколен.

– В самом деле, – сказала Марсель, вспомнив в эту минуту слова, случайно вырвавшиеся у мельника из Анжибо, – я слыхала об этом. А что вы предлагаете?

– Я договорюсь с вашими заимодавцами, раздроблю землю на участки, одним продам, у других куплю, возьму себе то, что мне подходит, и выплачу вам – что останется.

– А кредиторам вы тоже уплатите наличными? Вы ужасно богаты, господин Бриколен!

– Да нет, они у меня подождут, но вас я так или иначе от них избавлю.

– Мне показалось, что они все хотят немедленно получить деньги; ведь вы мне так говорили?

– С вас бы они требовали, а мне окажут кредит.

– Они правы, я, очевидно, числюсь у них неплатежеспособной.

– Возможно. В нынешние дни люди очень недоверчивы. Так вот, госпожа де Бланшемон, вы мне должны сто тысяч франков, я вам даю двести пятьдесят – и мы в расчете.

– Иначе говоря, вы хотите заплатить двести пятьдесят тысяч за то, что стоит триста?

– Этот маленький лишек вы, по справедливости, должны бы мне предоставить: ведь я плачу наличными. Вы можете возразить, что, раз у меня есть деньги, мне не придется платить процентов. Но это и к вашей выгоде – получить готовые денежки, тогда как, еще немного помешкав, вы можете остаться на бобах.

– Значит, вы хотите воспользоваться моим затруднительным положением, чтобы оттягать шестую часть той ничтожной суммы, которая у меня осталась?

– Это мое право, и всякий другой на моем месте взял бы больше. Будьте уверены, что я по возможности соблюдаю ваши интересы. Так вот вам мое первое и последнее слово! Подумайте об этом.

– Да, господин Бриколен, мне кажется, что об этом надо подумать.

– Еще бы, черт возьми! Прежде всего вы должны убедиться в том, что я вас не обманываю и что я сам не ошибаюсь ни насчет вашего положения, ни насчет стоимости вашего имущества. Вы сейчас здесь, на месте, можете обо всем разузнать, все сами увидеть, вам даже не мешает посмотреть земли вашего мужа под Ле-Бланом, – и, когда вы будете обо всем осведомлены, то есть примерно через месяц, вы дадите мне ответ. Но только вы можете спокойно принять сделанное мною предложение, произведя подсчет на основании представленных мною данных; проверки я не боюсь. Во-первых, вы можете продать то, что у вас останется, вдвое дороже, чем я вам предлагаю, – но вам не получить наличными и половины или надо будет ждать десять лет, в течение которых вам придется уплатить такие проценты, что у вас ничего не останется; во-вторых, вы можете продать мне, потеряв одну шестую, – и получить ровно через три месяца двести пятьдесят тысяч франков золотом, серебром или же банковыми билетами, по вашему выбору. Ну, я все сказал! А теперь, через часок, приходите отобедать с нами. Не стесняйтесь, будьте как дома. Слышите, госпожа баронесса? Мы с вами люди деловые, и если вы не потребуете другой надбавки, то это недорого обойдется.

Отношения, которые установились между госпожой де Бланшемон и Бриколенами, заставили ее отбросить щепетильность и принять приглашение. Она выразила согласие, но, в ожидании обеда, пожелала остаться в замке, чтобы написать письмо. Бриколен ушел, обещая прислать ее слуг и вещи.

IX

Неожиданный друг

Оставшись одна, Марсель задумалась над создавшимся положением и вдруг поняла, что любовь вдохнула в нее такую энергию, на которую она без этого всесильного чувства не была бы, вероятно, способна. С первого взгляда этот мрачный замок – единственное жилище, каким она еще владела, – немного испугал ее. Но, узнав, что и эта развалина вскоре перестанет ей принадлежать, она, разглядывая его с равнодушным любопытством, невольно улыбнулась. Щиты с ее фамильными гербами по-прежнему украшали выступы огромных каминов.

«Итак, – подумала она, – я скоро окончательно порву с моим прошлым. В нынешние дни, как говорит этот Бриколен, дворянство разоряется и сходит на нет. Но ты, Господи, по великой милости Твоей сотворил любовь – вечную и бессмертную, как Ты сам!»

Вошла Сюзетта с дорожным несессером, который понадобился ее госпоже, чтобы написать письма. Открывая его, Марсель случайно взглянула на горничную. Девушка смотрела на голые стены старого замка с таким испуганным видом, что Марсель не могла удержаться от смеха. Сюзетта еще больше нахмурилась.

– Значит, вы, сударыня, – сказала она, и в голосе ее зазвучало настоящее возмущение, – решили ночевать здесь?

– Как видите! – ответила Марсель. – А вот и ваша комната, оттуда прекрасный вид и там много воздуха.

– Я зам очень признательна, сударыня, но напрасно вы думаете, что я стану здесь спать. Мне тут и среди бела дня страшно, что же будет ночью? Говорят, здесь ходят привидения, и я вполне этому верю.

– Вы с ума сошли, Сюзетта! Я защищу вас от привидений.

– Будьте так добры, сударыня, и позовите сюда на ночь какую-нибудь служанку с фермы, а я готова хоть пешком уйти из этого ужасного места…

– Вы слишком пугливы. Я не хочу принуждать вас, можете ночевать, где хотите. Однако имейте в виду, что, если вы будете постоянно отказываться от своих обязанностей, мне придется расстаться с вами.

– Если вы, сударыня, рассчитываете долго пробыть в этих местах и жить в такой развалине…

– Я вынуждена провести здесь месяц, а может быть и больше; что вы на это скажете?

– Я попрошу вас, сударыня, отправить меня обратно в Париж или в какое-либо другое ваше поместье, не то, ей-богу, не пройдет и трех дней, как я умру здесь.

– Милая Сюзетта, – сказала Марсель очень ласково, – у меня нет других поместий, и я, вероятно, больше не буду жить в Париже. Я потеряла все свое состояние, и мне, возможно, придется вскоре расстаться с вами. Если вам так не нравится здесь, то нет смысла удерживать вас. Я уплачу вам жалованье и проезд. Повозка, в которой мы приехали сюда, еще тут. Я дам вам хорошую рекомендацию, и мои родственники помогут вам найти место.

– Но неужели, сударыня, вы думаете, что я соглашусь пуститься в такой путь одна? Надо же было, в самом деле, везти меня в эту глушь!

– Я не знала, что я разорена, мне только сейчас сказали об этом, – спокойно ответила Марсель, – и вы напрасно упрекаете меня, я не хотела причинять вам эту неприятность… А поедете вы не одна: вместе с вами вернется в Париж и Лапьер.

– Вы увольняете и Лапьера, сударыня? – вскричала в ужасе Сюзетта.

– Я его не увольняю, а возвращаю своей свекрови, которая уступила мне его, и теперь она с удовольствием возьмет обратно этого доброго старого слугу. Ступайте обедать, Сюзетта, и готовьтесь к отъезду.

Смущенная хладнокровием и кротким спокойствием своей госпожи, Сюзетта разразилась слезами. В невольном порыве теплых чувств она стала умолять Марсель простить ее и оставить у себя.

– Нет, моя милая, – ответила Марсель, – мне теперь не по средствам платить вам жалованье. Я жалею о вас, несмотря на ваш нрав, может быть, и вы пожалеете обо мне, несмотря на мои недостатки. Но это неизбежная жертва, и сейчас не время предаваться слабости.

– Но как же вы-то будете, сударыня? Без средств, без прислуги, с маленьким ребенком на руках, в таком захолустье! А бедняжка Эдуард?

– Не огорчайтесь, Сюзетта; вы, наверно, найдете место у кого-нибудь из моих знакомых. Мы еще встретимся, и вы еще увидите Эдуарда. Только не плачьте при нем, умоляю вас!

Сюзетта вышла. Но не успела Марсель обмакнуть перо, как перед ней появился Большой Луи, неся на одной руке Эдуарда, а на другой – спальный мешок.

– Ах, – сказала Марсель, когда он посадил ребенка к ней на колени, – вы все думаете, как бы мне услужить, господин Луи? Я очень рада, что вы еще не уехали. Я не успела как следует поблагодарить вас, и мне было бы жаль не попрощаться с вами.

– Нет, я все еще здесь, – отвечал мельник, – и, сказать по правде, не очень-то тороплюсь уехать. Но вот что, сударыня, если вам все равно, не величайте меня господином. Никакой я не господин, и такие церемонии с вашей стороны меня смущают! Называйте меня просто Луи, или Большой Луи, как все меня зовут.

– Но позвольте вам заметить, что это противоречит идеям равенства и, судя по тому, как вы рассуждали сегодня утром…

– Сегодня утром я вел себя, как скотина, как лошадь, как лошадь мельника, что еще хуже. У меня было какое-то предубеждение… виною тому ваша знатность… или ваш муж… что ли? И если бы вы называли меня Луи, я бы, пожалуй, стал звать вас… Как ваше имя?

– Марсель.

– Хорошее имя, госпожа Марсель! Ну, что ж! Я так и буду вас называть; по крайней мере мне не придется вспоминать господина барона.

– Но если я не буду называть вас господином, то вам надо называть меня просто Марсель, – сказала госпожа де Бланшемон смеясь.

– Нет, нет, вы женщина… и женщина, каких немного, черт побери!.. Послушайте, я не стану скрывать, вы запали мне в душу, особенно с тех пор…

– С каких же это пор, Большой Луи? – Она уже начала письмо и невнимательно слушала мельника.

– С тех пор, как вы разговаривали с вашей горничной, вот только что. Я был здесь, на лестнице, с вашим сынишкой, – он разыгрался и не пускал меня, шалун этакий, – тут я волей-неволей и слышал все, что вы говорили. Вы уж меня простите!

– Что ж в этом дурного? – сказала Марсель. – Мое положение не секрет, раз я посвятила в него Сюзетту, а кроме того, я убеждена, что вам можно доверить любую тайну.

– Ваша тайна хранилась бы у меня в сердце, – ответил мельник, тронутый словами Марсели. – Так, значит, вы узнали о своем разорении, только приехав сюда?

– Да, я раньше ничего не знала. Мне только сейчас сообщил об этом господин Бриколен. Я надеялась, что мне придется только покрыть убытки, вот и все.

– И это вас так мало огорчает?

Марсель продолжала писать и не ответила мельнику, но немного погодя, взглянув на него, увидела, что он стоит, скрестив руки, и смотрит на нее с каким-то наивным восторгом и глубоким изумлением.

– Вас удивляет, что, потеряв состояние, можно не потерять голову? Но ведь мне на жизнь хватит.

– Сколько у вас осталось, мне приблизительно известно. Я знаю ваши дела не хуже, чем вы: папаша Бриколен, заправившись, любит поболтать и мне об них все уши прожужжал, еще когда меня это нисколько не трогало. Но я, видите ли, не об этом, я о том, что женщина смотрит, как у нее ухнул с одной стороны миллион, с другой – полмиллиона… вот так… в мгновенье ока… и даже бровью не поведет! Этого мне еще не случалось видеть, и это мне непонятно!

– Вас еще больше удивит, если я вам скажу, что лично я даже рада…

– Да, но вы забываете о сыне! – сказал мельник, понизив голос, чтобы ребенок, игравший рядом, его не услышал.

– В первую минуту это меня немного испугало, – призналась Марсель, – но я тут же утешилась. Я уже давно думаю о том, какое несчастье родиться богатой и быть обреченной на праздность; замкнувшись в своем эгоизме, возбуждать ненависть в бедняках, – и все это безнаказанно, потому что вы богаты. Я часто жалела, что я не дочь и не мать рабочего. Теперь, Луи, я буду с народом, и такие люди, как вы, перестанут чуждаться меня.

– Ну, положим, вы еще не будете с народом, – сказал мельник, – у вас остается такое состояние, какое человеку из народа и не снилось, тогда как для вас это безделица. Притом у вашего ребенка богатые родственники, и они не позволят воспитывать его в бедности. Так что все это, госпожа Марсель, пустые фантазии. Но, бог мой, откуда у вас такие идеи? Не иначе как вы святая, черт меня побери! Я диву даюсь, слыша от вас такие речи, тогда как все другие богачи спят и видят, чтобы еще больше разбогатеть. Я впервые вижу человека, подобного вам. И много еще у вас в Париже знати и богачей, которые думают так же, как вы?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Couarde (фр.) – робкая, трусливая, – река названа так потому, что ее течение скрыто в кустах, словно она боится, как бы ее не увидели. Этот беззвучно струящийся темный, узкий и глубокий ручей, как говорят крестьяне, весьма коварен, несмотря на то, что невелик. – Tarde – медлительная – другая, тихая и ленивая, река, орошающая чудесную долину.

2

Камень мертвых – камень с углублением у подножия креста, куда каждая проходящая погребальная процессия кладет грубо вырезанный деревянный крестик. (Примеч. автора.)

Комментарии

1

Соланж ***. – Роман посвящен дочери Жорж Санд, Соланж Дюдеван. Жорж Санд верила, что только следующему поколению суждено обрести истину. «Пусть придет царство истины. Я верю в нее, хотя хорошо знаю, что ее царство будет не для того поколения, в котором живу я», – пишет она Сент-Беву в письме от 7 июля 1845 г.

2

Роман «Мельник из Анжибо» был написан Жорж Санд в 1844 году. Некоторые исследователи утверждают, что первоначальное название романа было «Пролетарий». В. Каренин в известной работе о Жорж Санд считает, что она хотела назвать роман «На сегодня» (или «По теперешним временам»; французское просторечие «Au jour d’aujourd’hui» не имеет точного эквивалента в русском языке), воспроизведя любимое выражение одного из героев романа, деревенского богача Бриколена.

Согласно договору от 30 апреля 1844 года, роман должен был появиться в газете «Конститюсьонель», как и предыдущее произведение Жорж Санд «Жанна». Но издатель газеты Луи Верон, испуганный слишком смелыми социальными тенденциями романа, отказался его печатать. Тогда писательница предлагает свое произведение редактору газеты «Реформ» Луи Блану, социалисту и республиканцу, взгляды которого были во многом близки Жорж Санд. «Я знаю только одного буржуа, который действительно предан народу всем сердцем, – пишет она в одном из писем. – Это Луи Блан, молодой человек, обладающий прекрасным талантом и очень одаренный». В этой газете «Мельник из Анжибо» и печатается отдельными фельетонами с 21 января по 19 марта.

Белинский называл Жорж Санд одним из создателей социального романа во Франции. «Мельник из Анжибо» – произведение, где судьбы героев, разработка характеров, движение сюжета, – все подчинено раскрытию четко обозначенной общественной проблемы. Недаром первоначальное название романа подчеркивало его злободневность.

В это время Жорж Санд увлекается философией П. Леру и сотрудничает в его «Ревю Эндепандант», активно участвует в создании газеты «Эклерер де л’Эндр», призванной сыграть оппозиционную роль по отношению к правительственному печатному органу в Берри, где, как известно, находилось имение Жорж Санд – Ноан. Она пишет целый ряд статей, посвященных политическим и социальным вопросам: положению народа, соотношению действия и теории в перестройке общественной жизни, организации общества на принципах справедливости, равенства и добра.

По существу те же идеи нашли отражение в романе «Мельник из Анжибо». Молодая аристократка Марсель де Бланшемон хочет отказаться от состояния, унаследованного ею и ее сыном; известие о том, что она разорена, даже радует ее; деньги, которые после многих испытаний все же ей достаются, она делит со своими друзьями-крестьянами, чтобы организовать что-то вроде общины, каждый член которой будет трудиться на благо всех остальных и где все будут счастливы.

И хотя для Жорж Санд это был только один, и даже не самый важный, способ борьбы за прекрасное будущее, она была убеждена, что честный человек должен воплощать в жизнь все, что может способствовать прогрессу.

Поступок Марсели – это протест против эгоистических устремлений общества, управляемого «новой аристократией – дворянством кошелька». «Не будем завидовать тем, кому удается быть счастливым среди несчастий!.. Чем радоваться с ними, я предпочла бы страдать еще больше, чем страдала», – восклицает Жорж Санд в одном из писем.

Разногласия между различными социальными доктринами казались Жорж Санд борьбой сект, которые тратят время на споры, но не в состоянии сделать что-либо в реальной действительности. Истина должна быть открыта не сухим рассуждением, но сердцем, если оно не развращено обществом, основанным на угнетении. Таков путь Марсели, и в этом она противопоставлена своему возлюбленному Лемору.

Лемор ищет теорию, которая сразу открыла бы истину. Пока же эта теория не найдена, его ум, запутавшийся в противоречиях, заставляет его отказываться от жизни и любви и парализует всякую деятельность.

Жорж Санд не могла полностью принять ни одно из существовавших тогда учений утопического социализма, хотя выдвинутая Шарлем Фурье идея создания фаланг в какой-то мере отразилась в «Мельнике из Анжибо». Но она была убеждена, что настоящее счастье заключается в том, чтобы трудиться на пользу другим.

Особое значение получают вопросы воспитания. Ребенок не должен быть развращен богатством и праздностью. Лемор говорит Марсели: «Оградим же твоего сына от зла, насколько это будет в наших силах, привьем ему любовь к добру и стремление к истине! Его поколение, быть может, откроет ее».

Надежда Жорж Санд на будущее опиралась на ее глубокую веру в народ, в его силу, разум и органически присущее ему чувство справедливости. Он сам поднимется, когда придет время, сломает все старое и отжившее и найдет истину. Даже самый сильный и благородный ум может увидеть ее только смутно, потому что он одинок. Истина станет очевидной лишь тогда, когда к ней будут стремиться все. «Сейчас не то время, когда великие люди облагораживают умы своих современников. Теперь массы просвещают великие умы», – утверждает Жорж Санд.

Развивая идеи, высказанные многими историками еще в эпоху Реставрации, Жорж Санд полагает, что только народ способен ощутить «потребности эпохи», и поэтому никому, кроме него самого, не дано знать, пришло ли время великой революции. Он ее «желает, торопит, возвещает и совершит», но не потому, что понимает законы общественного развития, а благодаря чувству, инстинкту.

Политическая ситуация в стране только укрепляла это убеждение. Либеральная партия, оппозиционная по отношению к режиму Июльской монархии, не хотела, да и не могла бы предпринять решительные меры для переустройства общества. Жорж Санд хорошо это понимала.

Воплощением истинного народного духа в романе выступает мельник Большой Луи. Он наделен душевным благородством, ясным умом, здравым смыслом, верностью в любви и дружбе. Его достоинства – не только его личные качества. Они присущи ему как представителю лучшей части французского народа. Таковы же его мать-мельничиха и бедная крестьянка Пьолетта.

Противопоставление Большого Луи и Лемора еще более очевидно, чем Лемора и Марсели. Именно под влиянием Луи Лемор возвращается к Марсели и проникается идеями тем более справедливыми, что они «естественны».

Жорж Санд признавала, что образ Большого Луи несколько идеализирован. Обращаясь к рабочему поэту Шарлю Понси, она пишет: «Изображайте всегда народ, его душу и его ум, не таким, каким он, по большей части, является сейчас, а таким, каким он должен быть, каким он будет, благодаря… тем, кто раздувает священный огонь, который дремлет в нем вот уже шесть тысяч лет».

В изображении мельника Луи Жорж Санд использовала свой эстетический принцип «воплощать идеальный мир в мире реальном». Для Жорж Санд идеал – понятие, не оторванное от реальности, не выдуманное, но порожденное самой жизнью. Когда художник рисует свой идеал, современникам кажется, что это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Но когда идеал осуществляется, оказывается, что жизнь далеко превзошла догадки художника. Поэтому художник не может слепо копировать действительность, она должна быть озарена «светом истины». Этот свет и позволил Жорж Санд увидеть в простых людях черты и качества человека будущего и нарисовать мельника Луи, «представителя живых сил и благородных инстинктов простого народа во Франции» (Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. Т. IX. М., 1955. С. 408.).

Этим же эстетическим принципом руководствовалась Жорж Санд и в изображении Марсели де Бланшемон и Анри Лемора. Белинский упрекал автора в том, что эти герои не соответствуют требованиям художественного романа, потому что они – «мечтатели, переслащенные до приторности». Жорж Санд хотела показать, как могут поступить те представители господствующего класса, которые осознали несправедливость всего общественного строя. Действительно, немногие из среды, к которой принадлежала Жорж Санд, с такой решительностью следовали своим убеждениям. И все-таки эти идеализированные герои, по словам Чернышевского, производили «сильное и благородное впечатление, противодействуя господствующей мелочности, холодности и пошлому бездушию» (Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений. Т. III. M., 1947. С. 342.).