Господин начальник

3

В избе было жарко натоплено, Тараканов изнемогал от жары, а шинели снять не мог, чем вызывал удивленные взгляды сослуживцев. Посланный к исправнику городовой вернулся и передал приказ начальника – ждать. Другой городовой принес от матушки Тараканова ужин, который был давно съеден. Дети Игнатьева уже спали на полатях русской печки, его баба возилась в кухне, бурча что-то себе под нос: беспутного мужа все еще не было. Чтобы не лишиться чувств от жары, Тараканов беспрерывно выходил на двор и поэтому первым заметил вернувшегося хозяина. Сначала за воротами раздалось лошадиное ржание, а когда полицейский надзиратель выскочил на улицу, то увидел запряженные низкорослой лошадкой сани, в которых лежало завернутое в тулуп тело, не подававшее никаких признаков жизни. «Убили. Следы заметают», – мелькнуло в голове у Тараканова. Он осторожно отвернул полу тулупа. Запах густого перегара чуть не сшиб его с ног. Игнатьев был жив, но толку от этого никакого не было. Чего они только с ним не делали, пытаясь разбудить. Городовые терли ему уши, сыпали за шиворот снег, награждали увесистыми тумаками, все было напрасно.

Жена возчика стояла у ворот.

– Оставьте его, ваше благородие, все одно не разбудите. Его, ирода, теперь сам черт не разбудит. Часа через три сам проснется, начнет похмеляться искать и меня с детями по избе гонять, чтоб его нелегкая взяла. Лошадка у нас умная, всегда к дому придет, если бы не она, давно бы замерз муженек мой непутевый. Помогите лучше его в дом втащить.

– Нет. Мы его с собой заберем. Мне необходимо с ним побеседовать сразу после пробуждения, да и вам спокойней будет.

Баба заголосила:

– За что ж вы меня сиротой делаете! Как же я с детями малыми жить-то буду! Пошто кормильца лишаете! Что он сделал такого? Я на вас жаловаться буду! Я завтра к прокурору пойду!

– Идите к кому хотите, ваше право. А мужа я все равно заберу. И не пугайтесь вы так, он у нас свидетелем числится. Мы его на вашей лошади до управления довезем, вы садитесь в сани и правьте, лошадь потом домой пригоните.

– Никуда я не поеду.

– Как хотите. Я тогда ее у крыльца привяжу, утром хозяин проспится и заберет.

– Тьфу на вас. Обождите, я оденусь.

В управлении были только дежурный городовой и дремавший на стуле Кудревич. Прибывшие с Таракановым полицейские волоком протащили Игнатьева в арестантскую и, не церемонясь, бросили на пол. Кудревич подошел к доставленному, нагнулся над ним, но тут же отстранился, брезгливо морща нос.

– Совсем никакой?

– Даже «мама» сказать не может. Но баба его говорит, через пару часиков оклемается.

– Тогда я подожду. Вы со мной?

– Да. А где остальные?

– Исправник распустил всех по домам до утра, завтра в семь велено прочесать Пушкинский парк, вдруг найдем чего. Сергей Павлович тоже спать ушел. Антипов, поставь-ка, братец, самовар, надзирателю будет полезно чайку с морозца, – обратился к дежурному городовому Кудревич.

– Благодарю, Витольд Константинович, действительно, чайку не мешает. Я своих городовых отпущу? – сказал Тараканов.

– Отпускайте, втроем справимся. Еще Харламов должен подойти, я ему приказал к трем явиться, меня сменить, я же не знал, когда вы прибудете.

Пробуждения возчика ждали более часа. Наконец Кудревич не вытерпел и приказал городовому и уже прибывшему уряднику повторить процедуру реанимации. Нижние чины восприняли приказ с надлежащим рвением, прошли в арестантскую, откуда вскоре послышалась возня, а потом рев задержанного: «Ухи, ухи отпустите!» Помощник исправника и надзиратель вскочили со своих мест. Харламов и Антипов выволокли Игнатьева из камеры и бросили на пол дежурки.

Игнатьев сел на пол, скрестил ноги и, держась за уши, стал раскачиваться из стороны в сторону. Потом заорал: «Глашка! Глашка, шкура барабанная! Квасу дай скорее!» Возчик обвел помещение ничего не соображающими глазами, зацепился взглядом за золото погон Кудревича, и взгляд его тут же стал осмысленным.

– В часть попал! Ой, грехи, грехи. Ваше превосходительство, нет ли у вас квасу?

– А за сороковкой послать не прикажешь ли? – спросил Тараканов.

– А можно? У меня деньги есть, не сумлевайтесь. – Игнатьев попытался засунуть руки в карманы тулупа, но сидя это сделать было крайне затруднительно. Тогда он лег на пол и достал из кармана несколько мятых зеленых бумажек и горстку медяков. – Вот-с, – сказал он и попробовал подняться. – Пошлите вон ту морду, да пусть штоф возьмет, я всех угощу.

– Я тебе дам «морду»! – Антипов, к которому относились слова задержанного, замахнулся на Игнатьева кулаком.

– Тихо, Антипов, тихо, остынь. – Кудревич взял Игнатьева под руку и помог ему встать, затем, поддерживая, провел к стоявшей у стены деревянной скамейке для посетителей и посадил на нее. – Налью я тебе водочки, и посылать никого не надо, у меня есть. Ты только скажи, откуда у тебя эти деньги?

– Не воровал, ваше превосходительство, вот вам крест! Я не вор. Я честно эти деньги заработал.

– Как заработал?

– Отвез двух бар в Мокрый Корь и заработал.

– Сколько же они тебе дали?

– Уговорились на красненькую, да баре больно хорошие, не сквалыжники! Дали на чаек. Три рубли задатку да двенадцать под расчет. Пятнадцать рублей заработал! – Игнатьев внимательно посмотрел на деньги в руках. – Три Глашке отдал, девять с мелочью при мне… Так я меньше трех рублей пропил! – Эта арифметика явно обрадовала задержанного. – Эх, ваше благородие, вели четверть купить, кутнем! Только прям сейчас поднеси хоть чарочку, а то в голове наковальня.

Кудревич молча прошел в свой кабинет, вернулся оттуда с полбутылкой коньяка, взял со стола стакан с недопитым чаем, вылил чай в стоявший на подоконнике горшок с фикусом, налил полстакана и передал задержанному.

Тот, держа стакан двумя руками, поднес его ко рту и залпом выпил.

– Век за вас Бога буду молить, ваше превосходительство! Какой вы прекрасной души человек. А некоторые еще про полицию плохо говорят. А я скажу, наша полиция лучше всех!

Задержанный говорил без умолку, в конце концов язык его начал заплетаться.

Кудревич приступил к допросу. Допрос продвигался медленно, мысль задержанного то и дело уходила в сторону, он сообщал массу ненужных подробностей, при этом забывая говорить про то, о чем его спрашивали. Через пятнадцать минут картина прояснилась.

День для Фрола Игнатьева начался на редкость удачно. В шесть утра они со старшим сыном вытянули сеть, которую накануне поставили между двух лунок, и набрали более пуда рыбы. Да какой! Среди лещей и налимов в сети бились три стерлядки, каждая более аршина. Завернув успевшую замерзнуть рыбу в рогожу, Игнатьев отвез ее в гостиницу, где находился единственный в городе ресторан, и продал повару всех лещей и налимов за полтора рубля, а стерлядку по два двугривенных за штуку. Затем он отправился на находившийся недалеко постоялый двор, где в кабаке заказал себе чайную пару и чарку водки, а деткам – связку баранок.

Он уже выпил и чай, и водку и раздумывал, не взять ли еще одну чарочку, когда за его столик подсел одетый барином мужчина. По описанию Игнатьева, это был молодой человек невысокого роста, белобрысый, лет двадцати пяти, в пальто на вате и шляпе котелком.

– А не твоя ли лошадь, любезный, во дворе стоит?

– Моя, мил человек, только тебе это зачем?

– Да надобно нам с приятелем в Серпухов попасть. Не мог бы ты нас отвезти?

– С большим нашим удовольствием, если в цене сойдемся.

– Двадцати рублей хватит?

У Игнатьева так дух и захватило. Но виду он не подал.

– На чаек бы добавить, ваша милость.

– Разве этого недостаточно? Я справлялся, мне сказали, что такая сумма более чем хороша.

Боясь потерять выгодного клиента, Игнатьев сразу же пошел на попятную:

– Да бог с ним, с чаем, поедем и за двадцать. Где друг ваш?

– Пойдем на улицу, он недалеко отсюда нас ждет.

По Больничной они проехали до Малой Посадской, где на углу стоял мужчина лет сорока, в бобровой шубе и котиковой шапке.

Услышав про бобра и котика, Тараканов перебил возчика:

– Постой, постой. Опиши-ка мне этого господина.

– Чего сделать?

– Ну расскажи, как он выглядел.

– Как? Известно как – как барин. Шуба хорошая.

– На лицо он какой?

– Как какой? Как все – ни косой, ни кривой, голова, два уха, третий нос. – Игнатьев громко рассмеялся своей шутке.

– Блондин он, брюнет?

– Ась?

– Ну светлый, черный у него волос?

– Волос темный, шантен!

– Кто?

– Ну как бы рыжий, но не рыжий. Шантен вроде называется? Или нет?

– Шатен?

– Точно, шатен! На Московской в цирюльне на окне парики стоят, я слышал, как одна барыня такой цвет «шантеном» называла. Слово хорошее уж больно, запомнил.

– Дальше, дальше.

– А дальше барин в шубе стал ругать моего барина, мол, лошадь плоха, не доехать на ней до Серпухова. Я уж испужался, что без денег останусь, и рассказал про шурина.

Оказалось, что у Игнатьева в селе Мокрый Корь, которое стоит на пути в Серпухов, в пятнадцати верстах от города жил шурин, который держал постоялый двор и имел тройку.

– У него не кони – звери! У него коней один генерал хотел купить, да шуряк не продал! Долетите до Серпухова и не заметите.

Наниматели задумались.

Чтобы они побыстрее приняли решение, Игнатьев предложил:

– А коль я вас только до Коря довезу, так давайте мне половину от обговоренного, а остальное шуряку.

Господин в бобрах сказал другому нанимателю:

– Смена лошадей, пожалуй, будет полезна. Да и тройка… Здесь мы тройку вряд ли найдем. Ну что ж, – повернулся он к Игнатьеву, – ваши условия нас устраивают. Вот вам три рубля задатка. Приезжайте к пяти часам в Пушкинский парк – да встаньте не со стороны Дворянской, а с противоположной, мы с другом подойдем. Да только не опоздайте! Запомните: опоздаете хоть на минуту или встанете не в том месте, мы с вами никуда не поедем и никаких денег вы не получите. Да, и сено в санях новое постелите, а то запах от него какой-то странный.

Игнатьев в этот день больше коня не утруждал, засыпал ему полную мерку овса. Бабе о том, что поедет к шурину, не сказал, она могла в попутчицы напроситься, братца повидать, а какая с ней поездка? Ни закусить, ни выпить. Недаром говорят: баба с воза, кобыле легче. В парк он приехал в половине пятого, пассажиры пришли в пять с четвертью, когда он уже начал волноваться. Обладатель шубы на этот раз был одет, как и его друг, в ватное пальто и котелок, в руках нес холщовый солдатский мешок. Они быстро вскочили в санки и велели спешить. Весь путь пассажиры ехали молча. По хорошей, подмерзшей дороге отдохнувшая и сытая лошадь бежала резво, и до Мокрого Коря доехали быстро – за полтора часа. С братом Глафиры договорились за пять минут. Сначала он ехать не хотел, но, когда приезжие посулили четвертной билет, велел работнику запрягать, сказав, что отвезет дорогих гостей самолично.

– Дали они мне двенадцать рублей, я у брата на постоялом дворе сороковочку выкушал, да, на беду, земляка встретил – Андрюху Сторублевцева из Тарасково. Он с Тулы шел, с заработков домой, на Рождество. Выпили мы с ним за встречу. Андрюха и упросил меня его до дома подвезти. Приехали в Тарасково, а у него к празднику четверть припасена. Как за стол садились, помню, а более – ничего. Нельзя ли еще напитку вашего, ваше высокоблагородие?

– Хватит с тебя. Иди в холодную, посиди. Антипов, отведи его.

После того как понурившийся Игнатьев, все-таки получивший в печень от Антипова, был удален, классные чины разбудили исправника и начали экстренное совещание. Тараканов рассказал начальству о своем случайном попутчике, очень похожем на одного из грабителей.

Исправник, покусывая кончик уса, сказал:

– На тройке они до Серпухова за час-полтора домчались. А оттуда можно в любую сторону, по железке. Если уехали они из Каширы в четверть шестого, то в Коре были не позже чем без четверти восемь. Пока тройку запрягали, пока собирались – половина девятого. В половине десятого, в десять – они в Серпухове. Есть оттуда об эту пору поезда?

– Надо телефонировать на нашу станцию, у дежурного чиновника должно быть расписание, – предложил Кудревич.

Позвонив, исправник заметно повеселел.

– После десяти вечера ни одного поезда в расписании не имеется. Первый, проходящий, из Курска – в шесть утра. Я дам телеграмму в московское сыскное, в охрану, сообщу приметы, их встретят. Да и в Серпухов телеграфирую, может быть, прямо там их перехватить удастся.

– Я бы не спешил, Сергей Павлович.

Исправник недоуменно посмотрел на сказавшего эти слова помощника.

– Почему?

– Ну как же. В Кашире почту обнесли, местная полиция бессильна, а серпуховская – герои, задержали грабителей! Им награды, а нам – взыскания. У вас и так предупреждение о неполном соответствии… Мне под вашим началом неплохо служится, и я другого начальства не желаю.

– А что же делать? Не сообщим никуда, так вообще злодеев упустим.

– Почему же не сообщим? И в Москву телеграфируем, и в Серпухов. Только не сейчас, а после шести, когда поезд уйдет. И сами в погоню отправимся. Я знаю, от нас есть поезд в пять часов, проходящий, из Козлова, я на нем от тещи неоднократно возвращался. Через три часа, то есть в восемь, будем в Москве, на извозчике с Павелецкого вокзала до Курского – пятнадцать – двадцать минут. А серпуховский поезд прибудет часов в девять. Так что успеем принять голубчиков в лучшем виде! Исправник задумался. Идея помощника ему казалась здравой. Вот только кого послать? Самому лезть под пули не хотелось. Отправить Кудревича? Хоть и клялся тот в горячей к нему любви, но не доверял Сергей Павлович Витольду Константиновичу, не доверял. Чудилось исправнику, что поляк так и метит на его место. И фокус этот придумал, чтобы самому выслужиться, лично задержать грабителей.

– Осип Григорьевич, вы поедете.

Кудревич вскочил.

– Разрешите мне, ваше высокоблагородие!

– Нет, Витольд Константинович, вы мне здесь понадобитесь. Из Тулы к нам уже выехал помощник начальника ГЖУ, мне одному его встречать прикажете? Кроме того, весьма вероятно, что одного из разбойников Осип Григорьевич знает в лицо. Второго громилу, кроме этого кучера-пропойцы, никто не видел, так что Игнатьева тоже придется в Москву везти. Кто из нижних чинов налицо?

– Антипов и Харламов.

– Харламов? Как нельзя лучше, храбрый полицейский, его берите. У вас револьвер исправен? – обратился исправник к Тараканову.

– У меня его вовсе нет. Не обзавелся.

– Возьмите мой, заряжен, смазан, бьет точно, я каждую неделю упражняюсь. Все, поторапливайтесь, до поезда сорок минут. Антипов! Беги на Московскую, найди извозчика или любого мужика с лошадью. Бегом беги, пять минут у тебя есть! Так, ничего не забыли? Да. Если что-то изменится, я вам телеграфирую. Справляйтесь о телеграммах на станциях и на вокзале. Вопросы?

– Ваше высокоблагородие! Я не при деньгах, даже на один билет нет…

– Вот, возьмите. – Исправник вытащил из бумажника десять рублей и передал Тараканову. – Билеты только не выбрасывайте, потом попробуем возместить из сыскных расходов. Урядника с Игнатьевым – в третий класс.

– В этом поезде нет третьего класса, – пробурчал Кудревич.

– Тогда мне десяти рублей в оба конца не хватит… – сказал Тараканов.

Исправник вновь достал бумажник.

– Вот вам еще пять. Ну где там Антипов!

4

Еле успели. Извозчик, зная, что от полиции ему ничего не очистится, лошадь сильно не утруждал и, несмотря на грозные окрики урядника, больше делал вид, чем по-настоящему хлестал свою кормилицу. Хорошо, что исправник догадался по телефону попросить кассира встретить Тараканова и Ко с билетами на платформе. Они запрыгнули в уже тронувшийся вагон. Расселись, тяжело дыша, урядник и Игнатьев сразу же скинули верхнюю одежду. Сидевший в их секции интеллигентного вида пассажир пробурчал что-то про запах и про то, что «мол, дали волю», после чего пересел в другое отделение.

Игнатьев никак не мог отдышаться:

– Ваше благородие, а водочкой здесь никто не торгует? Невмоготу мне совсем, опохмелиться бы!

– Потерпи, дело сделаем – куплю тебе.

– Да я сам куплю, деньги есть.

Исправник изъял у Игнатьева трехрублевки и мелочь в качестве вещественного доказательства, но хитрый мужик, видимо, имел в каком-то потаенном месте своей одежды денежный запас.

– Ну, сам так сам. Ты мне лучше поподробнее опиши пассажиров своих. Рост какой у них, телосложение и так далее.

Игнатьев стал перечислять приметы.

– А еще, ваше благородие, у старшого взгляд такой, особенный.

– Какой такой особенный?

– А такой, нехороший. Мурашки по коже от этого взгляда.

– А раньше никого из них не видел?

– Того, который в бобрах был, не видал, а вот того, кто помоложе, – видел где-то, а вот где – не припомню.

– Постарайся, пожалуйста. В Кашире, в Туле, в Москве, где?

– Ну уж не в Туле и не в Москве, это точно. Я там годов десять не был. В городе у нас видел, а где – не помню. Эх, сейчас бы чарочку, память освежить.

Урядник достал из-за голенища маленькую медную фляжку и протянул Игнатьеву.

– Все не пей, мне оставь.

Игнатьев схватил фляжку и присосался к ней, да так крепко, что урядник еле вырвал ее у него из рук.

– Кому расскажешь, не поверят, какие чудесные у нас полицейские, второй раз угощают! С меня причитается! Я уж в долгу не останусь, так угощу, что долго помнить будете, да и рыбки свеженькой всегда доставлю.

– Рыбка – это хорошо, – сказал урядник. – Мозги то у тебя заработали? Вспомнил, где громилу видел?

Мужик задумался. По нему было видно, что он и вправду пытается вспомнить, где видел своего пассажира.

– Нет, не вспоминается. Вот если бы еще!

– Будет с тебя.

Тараканов прислонился к окну и стал дремать.

Когда они вышли на площадь перед Павелецким вокзалом и стали рядиться с извозчиками, Тараканов почувствовал, что его знобит. Сразу вдруг начало першить в горле, из носа потекло. В санках симптомы простуды усилились, и, входя в жандармское помещение вокзала, Тараканов понял, что заболел.

Их ждали двое. Один представился полицейским надзирателем охранного отделения Поликарповым, а напарника представил агентом Георгадзе.

– Вы вдвоем?

– А вы хотели, чтобы весь жандармский дивизион на вокзал прислали? Это у вас в деревне экс – событие, а в Москве их по два-три в неделю. Я уж и не помню, когда дома был. А вы почему по форме? Неужели не могли сообразить в партикулярное переодеться?

– Да времени совсем не было.

– Как же нам быть? Ну, вы, ладно, то, что в чиновничьей шинели, в принципе даже лучше, на ней же не написано, что вы по полиции служите. А вот как быть с урядником? Если они увидят урядника на московском вокзале, то сразу догадаются, зачем он здесь. Господин старший унтер-офицер, – обратился Поликарпов к жандарму, – не распорядитесь ли вызвать сюда какого-нибудь городового схожей с урядником комплекции? Пусть они с ним шинелями и шапками поменяются, и пока мы не закончим, городовой у вас чайку попьет.

– Сделаем!

– Спасибо. – Надзиратель охранки повернулся к Тараканову: – Рассказывайте!

Поликарпов внимательно выслушал надзирателя, поговорил с Игнатьевым, уточняя приметы налетчиков.

– Значит, так сделаем. Игнатьев и вы встанете у начала платформы, на которую прибудет поезд, урядник, переодетый городовым, пусть идет в ее конец и смотрит, не пойдет ли кто-нибудь в обратную от вокзала сторону. Мы с Георгадзе – посредине. Если кто-нибудь из вас заметит разыскиваемых, пусть даст нам сигнал. Ну, скажем, достанет платок, снимет шапку и оботрет лоб. Мы подходим, идем за заподозренными, доводим их до площади, где толпа пассажиров поредеет, и скопом на них бросаемся. Никаких «вы арестованы», «будьте любезны пройти», ни в коем случае! Люди серьезные и вооруженные. Палить начнут, никому мало не покажется. Всем все понятно?

– А мне тоже? – Игнатьев сжимал в руке шапку.

– Что тоже?

– Тоже бросаться скопом?

– Нет, ты господину полицейскому надзирателю на пассажиров своих укажешь и отходи от него подальше, чтобы они тебя не увидели. Ясно?

– Ясно, – с облегчением проговорил Игнатьев.

Все бы могло пройти как по маслу, если бы поезд не задержался на полчаса. Тараканов, голова которого гудела как котел, и не заметил, как Игнатьев исчез, а когда он его увидел, было поздно. Мужик успел сбегать в казенную винную лавку, купить там полбутылки водки и выпить ее прямо из горла. Он подошел к надзирателю, улыбнулся, полез целоваться, но свалился и уснул у его ног. Опознавать грабителей стало некому.

Подбежал красный как рак Поликарпов. Он кинул на Тараканова уничтожающий взгляд, достал папиросу, закурил. Подошли Георгадзе и урядник.

– Дислокацию не меняем. Этого урода – на извозчика и в ближайший участок, вытрезвляться. Приметы все помнят? Внимательно разглядываем прибывших с поездом, и если увидим схожих по приметам, то даем условный знак. Потом, эх, делать нечего, подходим скопом, представляемся и просим показать документы. Просите вы, милостивый государь, а мы вас страхуем. Все ясно?

– Ясно. – Тараканов то краснел, то бледнел и не знал, куда деться от стыда.

Наконец прибыл поезд. Тараканов глядел во все глаза, но никакой похожей по приметам парочки не находил. С поезда выходили или одиночные пассажиры, или целые компании, в основном мещан и крестьян, или кавалеры с дамами.

Один из пассажиров – молодой мужчина в нагольном тулупе, проходя мимо, нечаянно задел его плечом.

– Пардон.

– Ничего страшного.

Мужчина пошел к вокзалу.

Пардон? Откуда нагольный тулуп знает слово «пардон»? Лицо бритое, странно для крестьянина. Лицо. Он где-то видел это лицо. Бритое лицо. Стоп. «Дворянин Тульской губернии Лев Филиппов Волков, двадцати пяти лет, рост два аршина семь с половиной вершков, волосы русые, бороду и усы бреет. Разыскивается уездным членом Тульского окружного суда по Каширскому уезду за преступление, предусмотренное статьей 39-4 “Устава о наказаниях”».

Ну как же! Он в мае этого года раз пятьдесят писал эти слова. И карточку Льва Филипповича Волкова на бумагу приклеивал!

Дворянин Волков появился в их уезде в конце апреля и стал приходить на все разрешенные собрания, которые тогда случались почти каждый день. В паровозном депо собирались железнодорожники, в зале Дворянского собрания – интеллигенция, в библиотеке – мещане-разночинцы. И везде этот Волков начинал агитировать, призывать к беспорядкам. Тогда полиция плохо понимала, что можно народу, что нельзя. В газетах одно писали, начальство другое говорило, а прокурорский надзор – третье. Исправник классных чинов на собрания посылал, они все внимательно слушали, а потом рапорта писали, но приказа меры принимать от исправника не следовало. Потом в ГЖУ эти рапорта прочитали и губернатору о них доложили. Тот Батурина сразу хотел уволить, но пожалел – человек два года до полной пенсии не выслужил, жену больную имел, да и с вице-губернатором в родстве состоял. Оставил, но с тем условием, чтобы смутьян Волков был пойман и строго наказан. Исправник лично явился его арестовывать в номера потомственного почетного гражданина Добронравова. Только Льва Филипповича к этому времени и след простыл. Исправник рвал и метал, всю полицию на ноги поднял, Тараканов с другими писцами полночи объявления о розыске писали, а единственный городской фотограф получил срочный заказ карточку Волкова переснять и десять дюжин размножить. Карточка в ГЖУ имелась, Волков в тамошней картотеке давно числился. Следующую половину ночи Тараканов с Андрюшкой клей мешали и фотографии на объявления клеили. Их по всему городу развесили, всем урядникам и городовым раздали, но только это не помогло. Исчез Волков. Уездный член завел дело по статье 39-4 «Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями» и выписал полиции постановление о приводе обвиняемого.

Исправника на службе все-таки оставили, но на каждом совещании губернатор ему Волкова вспоминал.

«Эх, хоть не с пустыми руками, не попался лещ, так хоть с ершом. Сергей Павловичу все поприятнее будет». – Тараканов быстрым шагом пошел за уже отошедшим на значительное расстояние Волковым.

«А вдруг не он? Сейчас покажет паспорт на другое имя, и что мне делать? Надо его проверить». Предполагаемый преступник в это время уже начал рядиться с извозчиком.

– Лев Филиппович! – крикнул стоявшему к нему спиной тулупу Тараканов.

Волков на секунду замер, не оборачиваясь, снял с плеча котомку, бросил ее на снег, сунул руку в карман тулупа и быстро развернулся. В руке у него был револьвер.

Полицейский надзиратель остановился как вкопанный. «Мама!» – не сказал, а только подумал он. Раздался гром выстрела. Волкова отбросило назад, спиной на санки, лошадь шарахнулась в сторону. Тараканов обернулся. Сзади с дымящимся револьвером в руках стоял Георгадзе. И только сейчас Тараканов с удивлением сообразил, что за все время их знакомства Георгадзе не проронил ни слова.