История, ожившая в кадре. Белорусская кинолетопись: испытание временем. Книга 2. 1954–1969

Константин Ремишевский

История, ожившая в кадре: Белорусская кинолетопись: испытание временем. Книга 2. 1954-1969

Научный редактор:

академик Национальной академии наук Беларуси В.В. Гниломедов

Рецензенты:

кандидат искусствоведения, доцент А. А. Корнилова;

доктор филологических наук, профессор Н.Т. Фрольцова;

кандидат искусствоведения, доцент Н.Д. Пискун

Выпуск издания осуществлен по заказу и при финансовой поддержке Министерства информации Республики Беларусь.

Использованы материалы из фондов Белорусского государственного архива кино-фотофонодокументов (г. Дзержинск).

Предисловие

Предлагаемая вниманию читателя книга – вторая часть фундаментального труда известного белорусского исследователя экранной культуры Константина Ремишевского. Первая книга, вышедшая в 2014 году, заложила основы систематического исследования неигрового кино Республики Беларусь как автономного историко-культурного явления.

Традиционные формы пленочного кинематографа на наших глазах ушли в прошлое. Свершившаяся медиареволюция, лингвистический, иконический, антропологический повороты привели к необходимости переопределить границы гуманитарного знания. Цифровая культура и интернет поставили во главу угла множественность точек зрения, породив сомнения в необходимости и даже принципиальной возможности кинолетописи как таковой.

Автор трилогии вписывает свою работу в контекст актуальных исследований новой конфигурации экранной культуры, вызванных кризисом традиционных представлений о кинохронике, ее роли и месте в современном мире. Ответить на этот вопрос можно лишь на основе знаний о том, в чем заключались отличия функций кинохроники на разных этапах истории нашей культуры.

Уже во второй половине 1960-х, когда телевидение превратилось в самодостаточный канал доставки новостной аудиовизуальной информации, казалось, что кинохроника – в прежних формах экранной репрезентации – неминуемо устаревает. Именно этот период входит составной частью в хронологию второй книги Константина Ремишевского.

Каково место новостной кинохроники в эпоху, когда телевидение захватывает территорию аудиовизуальных новостей почти полностью? Как соотносятся традиционные кинохроникальные жанры с телевизионными репортажами? Каким образом документальное кино пытается сохранить свою художественную самобытность и общественную необходимость?

На протяжении всего рассматриваемого в книге отрезка истории кинохроника продолжает функционировать в традиционных формах. Описывая их тематическую и жанрово-стилевую эволюцию, автор делает это с позиций не только кинематографиста-практика, но и тонкого аналитика, способного увидеть латентные причины этих трансформаций. Некоторые из них кажутся сиюминутными, малозначащими, стихийными, но на самом деле именно они определяют силовые поля развития не только неигровой экранной культуры, но и всего общества в целом. И тем не менее хроникальный кинематограф продолжает быть свидетелем своего времени.

Выход настоящей книги мне кажется очень своевременным, ибо именно сейчас возрождается идея, что максимально объективизированная, непредвзятая кинохроника оказывается тем необходимей, чем тенденциознее становятся, с одной стороны, телевизионный экран, с другой – «сенсационные» кадры и высказывания в социальных сетях. Необходима какая-то точка отсчета, которую могут определить операторы кинохроники – бесстрастные кинолетописцы.

Разумеется, авторское документальное кино, кино фестивальное, сохраняло свое значение на протяжении всего рассматриваемого периода. Именно крайности текущего политического процесса нередко вынуждают возвращаться непосредственно к документу и на его основе анализировать и интерпретировать исторический процесс. Не случайно сегодня историки все чаще опираются на хроникальный, принципиально «сырой» документальный материал, и Беларусь в этом плане – показательный пример.

Белорусский опыт важен также при рассмотрении такого актуального направления в современной культуре, как аудиовизуальная антропология, использование средств кино для запечатления особенностей материальной, а в значительной степени и нематериальной культуры, оставляющей след в жизни и сознании людей. Предлагаемая К.И. Ремишевским методология оказывается чрезвычайно плодотворной и предостерегает от скоропалительных выводов о том, что кинолетопись и ее базовые принципы безнадежно устарели. Скорее наоборот, они остаются чрезвычайно актуальными и для понимания прошлого, и для определения перспектив будущего экранного творчества, его роли в сохранении памяти народов.

Книга К.И. Ремишевского, безусловно, вызовет интерес как специалистов-архивистов, киноведов, культурологов, так и широкой аудитории, стремящейся полнее узнать историю своего народа. Научная добросовестность и комплексность в изложении фактического материала, беспрецедентный масштаб введенной в научный оборот, тщательно проанализированной и отлично проиллюстрированной национальной кинолетописи позволяют увидеть ту нить, которая связывает кинохронику более чем полувековой давности с экранной летописью сегодняшнего дня.

Хочется пожелать автору скорейшего завершения работы над трилогией, заключительная часть которой, безусловно, будет представлять особый интерес в силу своей принципиальной незавершенности.

Кирилл Разлогов,

доктор искусствоведения, профессор ВГИКа,

президент АНО «Новый институт культурологии»

Введение

Внимательный читатель, ознакомившийся с первой книгой трилогии «История, ожившая в кадре. Белорусская кинолетопись: испытание временем», охватывающей период с 1927 по 1953 год, может задать вопрос о хронологических рамках, установленных автором для второй книги.

Чем руководствовался автор, представляя и анализируя во второй книге белорусскую кинолетопись, созданную именно до конца 1969 года? Чем обусловлена подобная периодизация и не произвольна ли она? Почему, например, не ограничиться периодом до осени 1964 года, когда в руководстве Советского Союза произошли очередные радикальные, на сей раз бескровные изменения? Принимая во внимание обилие разнообразного и еще не подвергнутого научной «инвентаризации» кинолетописного материала, созданного белорусскими кинохроникерами за одиннадцать лет, прошедших после смерти И.В. Сталина, можно утверждать, что и этого материала для второй книги хватило бы с избытком…

Но тогда логичен вопрос, почему временные рамки не ограничены сентябрем 1965 года, когда арест А. Синявского и Ю. Даниеля и последовавшая за ним кампания по шельмованию писателей фактически подвели черту под гуманистическими идеалами периода «оттепели» и когда художественная метафора послужила поводом для уголовного преследования? Или почему не 1966 годом, когда почти окончательно была прекращена публичная критика сталинских репрессий? И почему не августом 1968-го, когда в небе над Минском натужно ревели турбины транспортных самолетов, летящих в Чехословакию?

Можно согласиться, что любая из предложенных выше дат в принципе могла бы быть принята в качестве хронологического рубежа, поскольку все вышеперечисленные события прямо или косвенно повлияли на тематический план кинохроникальных съемок и творческо-производственную практику документалистов всех студий Советского Союза.

Рисунки художника В. Дементьева «Запомним этот день!» и «Впереди крутой поворот», посвященные объединению студий кинохроники и художественных фильмов под одной крышей(декабрь 1968 – январь 1969)

Тем не менее автор руководствовался убеждением, что первостепенное влияние на процессы формирования массива белорусской кинолетописи оказали именно локальные, местные обстоятельства и коллизии кинематографической жизни Беларуси. Следовательно, относительно небольшой период существования Минской студии научно-популярных и хроникально-документальных фильмов – с 1961 по 1968 год – дробить и расчленять нельзя.

На рубеже 1968–1969 годов произошло важное для белорусской кинематографии событие – объединение студий художественных фильмов и кинохроники под одной крышей. Возникновение творческо-производственного объединения «Летопись» в структуре киностудии «Беларусьфильм» явилось паллиативной компенсацией за утрату белорусской неигровой кинематографией территориальной обособленности и организационной самостоятельности. На новом месте, с новым руководством и существенно изменившимся составом творческих работников начался новый этап белорусской неигровой кинематографии.

Ликвидация Минской студии научно-популярных и хроникально-документальных фильмов по времени совпала с началом серьезной корректировки внутренней и внешней политики СССР. Осмысление советским руководством событий в Чехословакии подтолкнуло власть к решительным действиям, в частности к принятию в январе 1969 года постановления

ЦК КПСС «О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-политический уровень публикуемых материалов и репертуара». Постановление обязывало работников печати, деятелей литературы и искусства более остро, с классовых, партийных позиций выступать против любых проявлений буржуазной идеологии, активно и умело пропагандировать коммунистические идеалы, преимущества социализма, советский образ жизни. Текст постановления недвусмысленно давал понять, что с либерализмом прошлых лет в советском искусстве покончено и что отныне власть не намерена мириться даже с проявлениями малейшего инакомыслия в социально-культурной сфере.

Таким образом, логика реализованной во второй книге трилогии периодизации основана на понимании особой исторической значимости переходного периода от позднего сталинизма к эпохе коллективного руководства (1953–1957), хрущевской «оттепели» (1956–1963) и первого пятилетия брежневского правления (1964–1969).

Разумеется, когда речь идет о направлениях и фактическом содержании культурных процессов, то хронологические рамки, обозначенные выше, не могут не носить условный характер. Границы периодов размыты, взаимосвязанные процессы и события перетекают из одной фазы в другую, нередко обращаясь вспять, поскольку в эти годы политика в сфере культуры была, возможно как нигде, противоречивой и непоследовательной.

В начале рассматриваемого в книге периода советский киножурнал – как коллаж из четырех, пяти, шести или даже семи сюжетов – является основным вместилищем и репрезентером летописного материала. Событийная хроника выделяется в отдельный, почти самодостаточный и автономный сегмент неигрового кино. В 1960-е годы идейно-эстетическим кредо этого направления становится «прямая хроникальность», в отдельных случаях избавляющая режиссеров-монтажеров событийного материала от необходимости концептуализации потока жизненных фактов.

1. «Оттепель» и структурные трансформации

Период 1953–1964 годов вплоть до октябрьского (1964 года) пленума ЦК КПСС трактовался исключительно позитивно, а в отдельных исторических трудах именовался не иначе, как «великим десятилетием». Попытки избавиться от этих конъюнктурных наслоений, различить и осмыслить целесообразность тех или иных политических зигзагов будут предприняты значительно позже.

В переходный период происходит дробление ранее единого, монолитного и полностью подконтрольного властям культурного пространства на множество сегментов со своими локальными задачами. Новые культурные инициативы этого периода – в отличие от первого послевоенного десятилетия – реализуются в только что возникших и относительно изолированных сообществах, внутри которых возникает неподконтрольная властям творческая среда. Неформальные горизонтальные связи берут верх над иерархически обусловленной коммуникацией по вертикали.

Складывается принципиально новая конфигурация отрасли культуры в целом, происходит идейно-художественная поляризация культурного сообщества на «государственников» и «реформаторов» и, как следствие, фрагментация на множество противоборствующих сообществ. При этом партийная и государственная власть в новых условиях терпимо относится к проявлениям нового культурного сознания, допускает вариативность индивидуальных подходов к культурной практике, пытается негласно заручиться поддержкой неформальных лидеров наиболее влиятельных групп.

Само название «оттепель» входит в употребление как образная характеристика изменения отношения власти к сфере культуры и представителям «художественного цеха». Название повести И. Эренбурга «Оттепель», опубликованной в журнале «Знамя» (1954, № 6), для мыслящей части социума стало емким и исчерпывающим обозначением процессов, робко начавшихся в СССР после смерти Сталина. Находясь у власти, Хрущев возмущался употреблением слова «оттепель» применительно к современной политике. В его поздних воспоминаниях оценки изменились. Через семь лет после своей отставки Никита Сергеевич уже говорил, что пущенное Эренбургом слово в целом отражало действительность: «Решаясь на приход оттепели и идя на нее сознательно, руководство СССР одновременно побаивалось: как бы из-за нее не наступило половодье, которое захлестнет нас… Мы боялись лишиться прежних возможностей управления страной, сдерживая рост настроений, неугодных с точки зрения руководства». Окончательно название повести Эренбурга «реабилитировали» лишь в середине 1980-х годов, термин «хрущевская оттепель» стал общепринятым во всем мире, причем сегодня в нем заложен смысл не только стремления к переменам, но и непоследовательности в механизмах их реализации.

В годы правления Н.С. Хрущева возникает первый «самиздатовский» журнал, появляется [1]первое поколение диссидентов, расширяется сегмент «неофициального» искусства. В качестве ответной меры систематической критике подвергаются «упаднические тенденции», «ревизионистские настроения», «формализм» среди деятелей литературы и искусства.

Пересматривается соотношение между вымышленным и подлинным в истории и искусстве. Происходит внезапный взрыв документализма в литературе, кинематографе, изобразительном искусстве. Дневники и мемуары, записные книжки и письма, воспоминания и стенограммы, судебные протоколы и телеграммы все активнее вступают в соперничество с художественной прозой, основанной на вымысле.

Истина, как известно, кроется в деталях и мелочах. При восприятии художественного текста роль достоверных подробностей переоценить невозможно, поскольку они выполняют одну из важнейших кодифицирующих функций. Законы восприятия таковы, что на бессознательном уровне читатель, зритель, слушатель соотносит эти малозначительные подробности – перво-кирпичики истинного бытия – со своим жизненным опытом и выносит свой вердикт. Если детали быта и психологии поведения персонажей достоверны, то на веру принимается все произведение целиком, но если неискренность и фальшь сквозят в лексике персонажей, психологических мотивировках и незначительных на первый взгляд подробностях, то нет веры и всему прочему. Поэтому именно к правдивым судьбам и характерам внимательно присматривались документальная проза, театр и кино, черпая их из глубин жизни.

Отказ от поверхностной иллюстративности, псевдоромантики и псевдолиризма в литературе о Великой Отечественной войне провоцирует шквал критики в адрес представителей «лейтенантской прозы» за «дегероизацию подвига». Безоговорочно принять оголенную «окопную правду» оказывается невозможным еще и потому, что новый взгляд на события недавней истории разрушает упрощенное представление о войне как о конфликте двух противоборствующих миров, перемещая поиски истины в область противостояния между «своими».

Борис Владимирович Павленок, председатель Госкино БССР с момента создания республиканского кинокомитета в июне 1963 года, дал меткую характеристику сложной ситуации конца 1950-х – начала 1960-х годов, когда жизненный факт, подлинный документ, свидетельство непредвзятого очевидца оказались в двойственном положении: «У Хрущева хватило ума и хитрости остановиться на политическом разоблачении культа личности, не допустив разгула эмоций. Представим себе на минуточку, какую волну народного гнева вызвали бы живые свидетельства мучеников режима в пору, когда многие еще были живы, а раны свежи. Но на уста средств массовой информации была наложена печать умолчания. “Культ личности, культ личности!” – кричи, сколько хочешь, но ни одной личной судьбы, ни одной картинки истязаний на кино- и телеэкранах, ни одной достоверной подробности тюремного и лагерного быта в литературе и искусстве»[1].

Ярчайшее проявление взрыва документализма – не только в рамках литературного, но и общекультурного процесса – солженицынский «Щ-854», в интересах возможности опубликования превращенный А. Твардовским в «Один день Ивана Денисовича». Идея, оформившаяся у автора еще в Экибастузском особом лагере на севере Казахстана, заключалась в том, чтобы «…в одном дне всё собрать, как по осколочкам, только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра и до вечера. И будет всё…»[2]. Примечательно, что Н.С. Хрущев, ознакомившись с текстом рассказа, дал следующую характеристику прочитанному: «…Да, материал необычный, но, я скажу, и стиль, и язык необычный – не вдруг пошло. Что ж, я считаю, вещь сильная, очень. И она не вызывает, несмотря на такой материал, чувства тяжелого, хотя там много горечи…»

Зигзаги политической борьбы в верхних эшелонах власти сделали невозможное возможным – после рассмотрения «Одного дня…» на заседании Президиума ЦК КПСС 12 октября 1962 года и переименования по инициативе редакции рассказа в повесть (по словам А. Твардовского, «для весомости») материал был опубликован в журнале «Новый мир» (1962. № 11. С. 8–74). В радиоинтервью, посвященном 20-летию выхода повести, А. Солженицын прокомментировал сложные обстоятельства ее публикации так: «Напечатание моей повести в 1962 году подобно явлению против физических законов, как если б, например, предметы стали сами подниматься от земли кверху или холодные камни стали бы сами нагреваться, накаляться до огня. Это невозможно, это совершенно невозможно. Система была так устроена, и за 45 лет она не выпустила ничего – и вдруг вот такой прорыв. <…> Только потому у всех отнялись языки, что это напечатано с разрешения ЦК в Москве, вот это потрясло…»

Шаг за шагом в сознании прогрессивно настроенной части общества укореняется мысль о необходимости отказа от леденящей нормативности, заключенной в термине «социалистический реализм». Строй мышления, повелевающий в искусстве двигаться не от реальности, а от должного, превращается в архаизм. Унитарная модель культуры, выступавшая ранее эффективным средством борьбы с «чуждыми» культурными влияниями и отклонениями, постепенно уступает место нарождающейся альтернативной плюралистической модели.

В 1957 году после шестнадцатилетнего запрета в СССР возрождается организованное фотолюбительство. В розничной торговле появляются отечественная, а порой даже импортная фототехника, пленка, фотобумага, реактивы. Происходит труднообъяснимый, похожий на эпидемию, всплеск интереса миллионов фотолюбителей к семейно-бытовому и художественному фото, эстетически подпитываемый фотовыставками, работой фотоклубов и кружков, заметно возросшим уровнем фотожурналистики. Объектом поклонения армии фотолюбителей становится советско-чешский журнал «Фотография. Специальное ревю художественной и прикладной фотографии». С 1959 года на это издание может подписаться любой желающий, а сам журнал отличается высочайшим качеством публикуемых материалов, невиданными в то время дизайном и полиграфией.

Интерес к фотографии порождает расцвет кинолюбительства, чему в немалой степени способствуют технические новшества. В 1957 году в СССР было начато массовое производство любительских киносъемочных аппаратов, и отныне советская интеллигенция из верхнего слоя среднего класса может позволить себе приобретение 8-миллиметровой любительской камеры и проектора. Проявкой обратимой черно-белой пленки занимаются специальные ателье, и их услуги доступны по стоимости. Некоторые семьи формируют семейные кинофотоархивы, где любительские ленты играют центральную роль. Особая, всепроникающая атмосфера социального оптимизма и творческого энтузиазма…

Фрагментация культурного пространства приводит к возникновению иерархии между ее некогда почти равнозначными компонентами. Начиная со второй половины 1950-х годов государственная политика в социальнокультурной сфере предусматривает опережающее развитие экранных искусств, в том числе ускоренное развитие телевидения. Корректировка приоритетов в пользу овеществленных и тиражируемых культурных продуктов вызывает недовольство со стороны приверженцев традиционных форм культурно-массовой работы в сети клубных учреждений, руководителей и организаторов любительского художественного творчества. Этот сегмент социально-культурного пространства, почти исключительно ориентированный на такую форму представления своих результатов, как концерт, в послевоенный период весьма щедро, а порой и расточительно финансируется из госбюджета, зачастую в ущерб профессиональным формам высокого искусства. Апологеты затратных методов осуществления культурно-просветительской работы усматривают в опережающем развитии кинематографии угрозу своим узковедомственным интересам.

Сотрудники сектора кинохроники киностудии «Беларусьфильм» (справа налево): оператор Г. Лейбман, режиссер Ф. Блажевич, оператор М. Беров и другие (1954)

Делая ставку на «важнейшее из искусств», призванное сыграть одну из важнейших ролей в формировании идеологического климата страны, новое руководство на первых порах не принимает во внимание, что кинематограф – искусство техногенное, а потому в большей, чем какой-либо иной сегмент художественной культуры, степени зависимое от состояния своего инструментария. За годы позднего сталинского правления, которые хронологически почти совпадают с периодом «малокартинья», производственная база советского кино окончательно ветшает и устаревает. В первые послевоенные годы аргументация сводится примерно к следующему: коль скоро основную выручку кинопрокатчики собирают, демонстрируя трофейные фильмы, есть ли необходимость вкладывать средства в модернизацию собственного фильмопроизводства?! Тем временем советская кинематография продолжает использовать устаревшую и серьезно пострадавшую в годы войны инфраструктуру, созданную еще в 1930-е годы усилиями «народного комиссара кинематографии» – начальника Главного управления кинофотопромышленности при СНК СССР Б.З. Шумяцкого.

Переориентация кинопроката на трофейные ленты и резкое снижение – даже по сравнению с довоенным периодом – объемов отечественного фильмопроизводства приводят к тому, что в первой половине 1950-х годов финансово-экономическое обеспечение, кадровая укомплектованность и техническое состояние киностудий, расположенных в Москве, Ленинграде, а тем более в столицах союзных республик и региональных центрах РСФСР, становятся совершенно неудовлетворительными. В дальнейшем потребовались колоссальные усилия и ресурсы, чтобы в десятилетие «шестидесятых» советская кинематография вошла со вновь отстроенными студиями и павильонами, более гибкой системой управления и финансирования, обновленным художественно-производственным персоналом, новой кинопленкой и техникой, масштабной и эффективной системой кинопроката.

Строго говоря, симптомы «малокартинья» не исчезают со смертью Сталина – этот период логично пролонгировать, как минимум, до второй половины 1950-х годов. В 1954 году на советские экраны вышло лишь 38 фильмов – это был объем выпуска, сопоставимый с предвоенными годами. В 1955-м удается создать 65 полнометражных игровых лент, а на отметку в 144 полнометражных художественных фильма, из которых около 60 были созданы на студиях союзных республик, советский кинематограф выходит только в 1957 году.

15 марта 1953 года, через десять дней после смерти И.В. Сталина, Верховным Советом СССР принимается закон «Об объединении Министерств», согласно которому объединяются Министерство государственной безопасности и Министерство внутренних дел, Военное министерство и Военно-Морское министерство, Министерство внешней торговли и Министерство торговли и так далее – всего 17 структурных слияний и поглощений. Пятый пункт закона предписывает объединить Министерство высшего образования СССР, Министерство кинематографии СССР, Комитет по делам искусств, Комитет радиоинформации, Главполиграфиздат и Министерство трудовых резервов СССР в одно гигантское Министерство культуры СССР[3]. Декларируется, что беспрецедентное укрупнение Министерства культуры проводится с целью создания действенных механизмов контроля и управления в области культуры со стороны государственных органов. На деле в назначении главой всесоюзного Министерства культуры Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, одного из вероятных преемников Сталина, авторитетного руководителя БССР, не запятнавшего себя скоропалительными арестами всех, на кого «имеются сигналы», проявляется намерение «задвинуть» опасного конкурента в ту сферу, где очень легко завязнуть в нескончаемых конфликтах с «творцами» и где в принципе маловероятны «дерзновенные свершения».