Белый человек

– Да, – сказал Анатоль устало, – денек будет еще тот. Надо бы убирать отсюда Лилию, только нет никого.

– И правда! Сколько можно ждать? Может, я схожу за ними?

Анатоль не ответил, и Данила предпочел ничего не делать.

Прошло еще немного времени. Данила выстрелил в доктора еще парой-тройкой вопросов, тот вяло их отбил.

Сонное ожидание буквально взорвалось, когда вдалеке показались люди. Толпа галдела, как стая растревоженных птиц. Людской ручеек накатил на рыбака и доктора и сразу вовлек их в хоровод крика и слез.

С невероятным проворством, удивительным для ее комплекции, Анастасия, мать Лилии, выскочила откуда-то, растолкав всех локтями, и бухнулась на колени перед непристойно заголенным телом дочери. Звук, который она издала, больше напоминал вой сирены, чем человеческий крик. Анастасия пыталась гладить дочь, но руки не слушались ее, отчего было похоже, что она пытается ударить ее, но не решается. Мать давилась слезами, хотела что-то сказать, но из сдавленного горла вылетали только обрывки фраз и надсадные гласные.

Рядом с матерью возник Антон – высокая сутулая фигурка в одетой наспех одежде. Мальчик растерянно крутил головой и смотрел то на мертвую сестру, то на мать, которая, казалось, вот-вот разорвется от рыданий, то на людей, нерешительно топтавшихся поодаль. В глазах его было пусто – он смотрел на все странным взглядом человека, только что снявшего очки.

Анатоль невольно отъехал подальше, насколько позволяла человеческая масса вокруг. У него вдруг разболелась голова. Подступила паническая атака: толпа, мертвое тело, крики и плач – все это болезненно напомнило ему о войне, с которой он вернулся калекой. Нельзя лишиться половины тела и сохранить при этом здоровую психику. Доктор схватился за голову, попытался прикрыть уши и не справился с коляской. Колесо ударилось о камень, и доктор полетел в воду.

Это подействовало на людей отрезвляюще. Доктору помогли подняться. Иван, местный кузнец, усадил Анатоля в кресло, а его жена, несмотря на нервную дрожь, сказала на удивление ясно и складно:

– Анатоль, староста пытался выстрелить в Пейла, но пистолет взорвался у него в руках. Снежана помогает ему, но нужно, чтобы вы его осмотрели. Он истекает кровью.

Анатоль тряхнул мокрой головой и невольно поблагодарил Господа за то, что тот устроил ему небольшое купание. Он долго просидел на солнце и был уже, видимо, не в себе, когда обстановка накалилась еще сильнее.

Он подъехал к сокрушающейся Анастасии. Женщина уже подрастеряла силы и вопила вдвое тише. Доктор наклонился к ней и влепил звонкую пощечину.

– Соберись, – прошипел он. – У тебя еще сын есть. Подумай о нем.

Анастасия посмотрела на доктора с ненавистью, но сразу замолчала – будто кто-то выключил звук. Анатоль невольно поймал себя на мысли, что этот нелепый плач был направлен вовне – Анастасия не столько оплакивала дочь, сколько показывала окружающим, как велико ее горе.

«Что за семейка?» – подумал доктор и решительно покатил в направлении дома старосты.

* * *

На руку Григория страшно было смотреть – будто староста засунул ее в печь и хорошо прожарил. Кто-то заботливо подобрал пальцы, разлетевшиеся во все стороны при взрыве, и они лежали на испачканном платке на столике у кровати. Там же лежала потрепанная книжка, которую Григорий, видимо, читал на ночь.

Что делать с этими пальцами, Анатоль не имел не малейшего представления. «Использовать как закладки?» – съязвил он внутри себя. Будь он чуть более искусным врачом, наверное, он смог бы пришить их обратно, вот только пришивать их было решительно не к чему.

Отвратительная рана снова напомнила Анатолю об ужасах войны. Живот скрутило, и доктора едва не вырвало. Он обрадовался, что удалось сдержаться, но в остальном радоваться было нечему.

– Единственное, что я могу сделать, – сказал Анатоль, – прижечь рану, чтобы избежать заражения. Писать вы уже никогда не сможете и великим музыкантом вам не стать. Но, с другой стороны, вы уже и не в том возрасте, чтобы осваивать что-то новое. Вы сможете толкать двери, даже, наверное, сможете драться, и это хорошая новость.

– Пошел ты! – простонал Григорий. – Засунь свое чувство юмора себе поглубже в задницу.

– Лучше бы вы засунули пистолет себе поглубже в задницу и нажали на курок. Тогда вы избавили бы нас от своей глупости, – огрызнулся Анатоль. – Вы с Русланом что-нибудь слышали о суде? Знаете такое слово? Вы впервые столкнулись с серьезной проблемой в Приюте – и все, что вы смогли сделать, это достать ржавый пистолет и начать палить по кому попало.

– Не смей так разговаривать с моим мужем! – взвизгнула Анастасия.

– Да, оставь папу в покое! – поддакнул из-за маминого плеча Антон.

– Успокойтесь, – сказала Снежана ровным голосом. – Вас вообще не должно быть здесь. Мы вас пустили к отцу, потому что ваши стенания за дверью расстраивали пострадавшего.

– Быть калекой значит быть на особом положении. Я могу говорить все, что взбредет в голову, и это сойдет мне с рук, – улыбнулся Анатоль.

– Ты ведь так меня и не простил, да? – то ли прошипел, то ли простонал Григорий.

– Конечно, ведь это ты отправил меня на ту мясорубку. А мог бы сходить туда и сам. Но я рад, что и тебе досталось немного боли. То, что случилось здесь сегодня, я видел там каждый день.

– Если не собираешься мне помогать, проваливай. Когда я приду в себя, я с тобой еще поговорю.

– Милая, – сказал доктор Снежане, – подай мне кочергу, пожалуйста.

Анастасия попыталась преградить дорогу Снежане, но та холодно посмотрела на нее:

– Не мешайте лечению, пожалуйста.

Женщина постояла в нерешительности, а потом сделал неуклюжий шаг в сторону.

Медсестра сняла со стены большую ватную перчатку, надела ее и вытащила раскаленную кочергу из камина.

– Ну что, дорогой староста, – усмехнулся Анатоль, – сейчас будет немного больно. Самую малость. Но все – для вашего же блага. Дорогая, приложи-ка инструмент сюда, а потом сюда.

Если крик был бы осязаем, то староста исторг из себя высокую-превысокую башню, а потом, отвечая на новое прикосновение, воздвиг рядом еще одну, чуть выше.

* * *

Снежана сказала Глебу, что ее сегодня не будет весь день. Денек у всех сегодня выдался еще тот, что правда, то правда. Но Глебу не было особого дела до проблем старосты, до Пейла Арсина, до мертвых женщин – ему не было дела до женщин вообще. И потому он решил не терять ни минуты удивительного вечера и широких возможностей, которые открывались в связи с отсутствием мамки.

Она и вчера не ночевала дома, но заранее об этом не предупредила, так что Глеб ждал ее до последнего и все больше обижался, потому что мог провести это время куда приятнее.

Когда Снежана ненадолго зашла домой, вернувшись от старосты, и сказала, что ей опять нужно уйти и сегодня он остается за главного, в животе Глеба как будто распустился прекрасный цветок. Желание завладело им, и перед внутренним взглядом калейдоскопом побежали страстные образы. Он помылся, тщательно побрился и вышел из дому.

Разыскать Евгения не составляло труда. Несмотря на то, что убийство этой шлюшки утром поставило Приют с ног на голову, к обеду все более-менее пришли в себя и занимались своими делами, хотя и дрожали от возбуждения и гудели, как рой растревоженных пчел. Евгений играл в местном оркестрике, и они готовились к выступлению вечером в местном кабаке, репетировали мелодии позаунывнее в местной школе.

Глеб проскользнул в актовый зал и сел в заднем ряду. На репетицию забрели еще несколько человек, но никто не слушал: шептались о событиях дня. Для Глеба, наоборот, события дня ничего не значили, его больше занимало то, что может случиться вечером. Он пожирал глазами Евгения, который медленно вышагивал по сцене с инструментом. Евгений играл на трубе и весь раскраснелся от усилия. Это зрелище завораживало Глеба. Для него оно служило обещанием.

Евгений увидел Глеба и подмигнул ему. Тот расплылся в улыбке. Остальные участники оркестра если что и подозревали, то не подавали виду. Вообще, на них можно положиться: они часто прикрывали Евгения перед женой. Может, все они были педиками. Да, скорее всего – он видел, как они на него смотрят. Но так же они смотрели на Евгения. Любовники часто изводили друг друга ревностью и поминали остальных музыкантов. Всех, кроме Василя, гитариста, – Вериного дружка.

Когда отыграли, запыхавшийся Евгений спустился к Глебу и пожал руку.

– Сегодня у меня, – промурлыкал Глеб.

Евгений как-то неуверенно улыбнулся.

– Сегодня?.. Тут такие дела…

– Какие дела? – переспросил Глеб, чувствуя, как по сердцу бежит трещина.

– Ну как какие! Лилия, староста, Пейл Арсин…

– Плевать! В кои-то веки удается получить в распоряжение кровать, а не подставлять зад холодному ветру, – прошептал Глеб со злобой.

– Ты животное, – сказал Евгений.

– О, еще какое!

– А что я жене скажу? – сказал Евгений с легкой улыбкой, как человек, который просит, чтобы ему разрешили сделать то, что он хочет. От этого трещина на сердце Глеба остановилась и обернулась вспять.

– Скажешь, что вы с ребятами будете всю ночь репетировать похоронные марши. Ночь – отличное время для этого, ты не находишь? Ребята тебя прикроют, если что.

Евгений улыбнулся, пожал плечами и покачал головой.

* * *

– У меня это все никак не идет из головы, – сказал Евгений, выскальзывая на смятой кровати из объятий Глеба.

– Что? – сонно пробормотал Глеб.

Евгений сел на кровати, пытаясь в темноте найти, куда забросил свои вещи.

– Я не понимаю такой страсти. Это как же надо хотеть кого-то, чтобы убить!

– Может, это не из-за страсти.

– А из-за чего? Все убийства – из-за страсти.

– Ты романтик, Женя. Просто кто-то ненавидит женщин, как мы.

– Я не ненавижу женщин. Просто с ними все не так. Я их не чувствую.

– А я ненавижу. И больше всех – твою жену. Так бы и убил ее.

– Перестань! – хохотнул Евгений. – Она хорошая.

– Лучше, чем я? – Глеб подполз к Евгению и положил ему голову на колени.

– Нет, что ты, нет никого лучше тебя, – мягко сказал Евгений и погладил юношу по голове.

– Почему тогда не уйдешь от нее?

– А на кого я ее оставлю? Она же не работает. И мы все равно не сможем встречаться открыто. Она нужна тебе так же, как и мне. Она как омела, под которой мы целуемся, – прикрывает нас.

– Гребаный Приют, – сказал Глеб. – Гребаный Пейл Арсин.

– Думаешь, это он убил Лилию?

– Не знаю, вряд ли. Но он – тот еще кобель. Как и этот ваш Василь. Меня бесит, что он подкатывает к моей мамке. Ей вроде нравится, но представь, каково мне будет, если у меня появится новый белый папочка? Может, она прямо сейчас с ним. Не хочу об этом думать. А еще он зазнайка, и это тоже меня бесит. Он смотрит на меня, как на говно. Однажды он со мной повел разговор о том, что понимает, каково это – быть не таким, как все! Да пошел он в жопу! Я, может, и педик, зато не урод. Кто знает, что там у него, в его белой башке. Да какая разница! Чем больше женщин умрет, тем лучше. И еще бы женушку твою кто прихватил.

– Не говори так, прошу. И ведь твоя мама – тоже женщина.

– Мама – это другое. Но если она умрет, я не расстроюсь. Лишь бы ты был рядом и утешил меня.

Евгений чмокнул Глеба в лоб.

– В тебе кричит юношеский максимализм. За это я тебя и люблю.

– А когда я стану старым, разлюбишь?

– Не говори глупостей.

Евгений поцеловал Глеба. Домой он вернулся позже, чем рассчитывал.

III. Компания

Зачем человеку нужна компания? Почему в одиночестве он тоскует и бросается на стены, как бешеная собака? Почему старается заглушить тишину фальшивым пением, бессмысленными фразами, обрывками мыслей?

Потому что окружающий мир – это враждебная среда, темный коридор в неизвестном доме, где нет дверей и всюду только дверные проемы, провалы в пустоту в сырых стенах. Скрипучий пол выдает тебя с головой и оповещает того, кто ждет тебя в темноте. Вокруг сыро и пахнет мокрым деревом. Воздух затхлый. Думаешь о погребе, червях и гроздьях грибов. Грибы – болезненно-яркие и растут из одной точки, больше похожие на волосы, тянущиеся из бородавки. Живот сводит и тебя тянет по малой нужде.

Вдвоем брести в неизвестность гораздо легче, можно что-то шепнуть и надеяться на ответ. И даже если неведомое чудовище бросится на тебя из темноты, есть шанс, что вместе вы сможете его одолеть. Но я знаю: ты пытаешься убедить себя в этом. И ты знаешь об этом. Под поверхностным слоем долга – тонким, как запястье школьницы, тонким, как бледная кожа старой девы, – щедрая жировая прослойка эгоизма. Кто-то другой нужен тебе не для того, чтобы разделить с ним твой страх, не для совместной охоты или дружного бегства. Нет, он нужен тебе для чего-то совсем другого!

Другой нужен тебе, чтобы им прикрыться.

Ты надеешься, что сможешь откупиться им, выторговать себе жизнь ценой его жизни.

* * *

Пейл Арсин сидел на скамье в маленькой камере, которая пустовала в участке городового уже много-много лет. Наверное, не все жители Приюта знали, что такая камера вообще есть. Приют, маленький городишко на краю света, где все друг друга знают, никогда не сталкивался с серьезными преступлениями. Иной раз кто-то затевал драку по пьяни или из-за любви (причины можно не разводить, если признать любовь опьянением), но серьезными правонарушениями это не назовешь. Когда-то давно, правда, говорят, на садовника Ефима нашло затмение, и он погнался с серпом за своим братом. Ту историю уже никто толком и не помнит. Ефиму недавно перевалило за сто, а брат его давным-давно умер. Теперь в городе происходило что-то исключительное, чего никогда не бывало, и это требовало принципиального иного подхода, а какого – Руслан не знал. Он смекнул, что самое правильное – изолировать Пейла. Не для того, чтобы ограничить его свободу, – а чтобы оградить его от возможных новых покушений. Поэтому он привел Пейла в камеру, которую до этого использовал как кладовку. Пейл не стал сопротивляться и сидел теперь там, среди смешного хлама: старых удочек, каких-то ящиков и потертых сапог.

Руслан никак не ожидал, что староста попытается убить Пейла. С тех пор, как Григорий рассказал ему о смерти дочери, городовой будто погрузился в полусон и плыл по кошмару, как лист по реке, сам не зная, куда этот кошмар его выведет. Старосту отвезли домой, но Руслан решил туда не ехать, чтобы не встречаться с Анастасией. Он не хотел наблюдать ужасные сцены и не нашел ничего лучше, как под предлогом ареста Пейла высадиться вместе с ним около участка и спрятаться там. По идее, он должен был ехать на место убийства, но городовой решительно не понимал, чем может быть там полезен. Умерла значит умерла – и все такое прочее. Тем более, на месте этот выскочка Анатоль. Он-то уже точно все разглядел и запомнил. Достаточно будет его пересказа. Надо просто подождать, и все решится само собой. Пейл – вот его забота. Главный подозреваемый. Вдруг кто-то устроит еще одно нападение на чужака? Ведь не зря говорят, что все полетело коту под хвост, когда он здесь появился. Второй год урожая нет… А теперь еще и убийство!

– Ну и что мне с тобой делать, голубчик? – вздохнул Руслан после долгого молчания. Он сел на край стола, и угол впился ему в зад.

– Отпустить, – Пейл улыбнулся, демонстрируя свои знаменитые ямочки на щеках. Разделенный на полоски решеткой камеры, он выглядел еще внушительнее – будто выше ростом.

– А если сейчас Анатоль и компания принесут клок белых волос с тела убитой?

Пейл пожал плечами:

– Не принесут, я же никого не убивал.

– Любой убийца так бы сказал.

– Это правда, – кивнул Пейл. – Послушай, Руслан, я вот о чем думаю. Раз мы с тобой здесь сидим и, видимо, просидим еще долго… – Пейл сложил пальцы в замок и похрустел суставами. – Тебе никогда не приходила в голову мысль, что мое появление здесь развязало вам руки?

– В каком этом смысле?

– Ну, вы жили тут – тихо, мирно, никого не трогали. Все друг друга знают, все – как на ладони. Вы жили, а в вас прорастали зернышки маленьких обид. Тот не так посмотрел, эта не так сказала. Обиды росли и выросли в уродливые деревья. Такие жуткие, какие представляешь, когда читаешь сказки в детстве: с большими корнями и кривыми ветками.

– Образно, – сказал Руслан.

– А потом на этих деревьях выросли отвратительные плоды, похожие на прыщи или гнойные нарывы. Они вот-вот бы прорвались, а потом – как удачно! – появился чужак. И этот чужак – как палец, который надавил на эти плоды. Они брызнули и разлились гноем. Понимаешь, о чем я?

– Не совсем.

– Я о том, что с появлением Пейла Арсина Приют превратился в Страну Делай-Что-Пожелаешь. Я удивлен, что это случилось только сейчас. Я думал, вы вцепитесь мне в глотку раньше.

– Раз ты такой умный, – огрызнулся Руслан, – отчего же не ушел? Зачем дожидался травли, если предчувствовал?

– Да потому что куда бы я ни пошел, всюду одно и то же. Посмотри на меня, – Пейл поднялся и едва не стукнулся головой о потолок, – я не такой, как вы. Куда я ни прихожу, везде все по одному сценарию. Я устал бегать. Честное слово, Руслан, если меня здесь линчуют, я буду рад. Я давным-давно понял, что меня однажды затравят, как зайца. Зайца-беляка – оценишь шутку?

Руслан невесело улыбнулся.

– Не говори так! – в участок решительно вошла Вера.

До этого она робела и подслушивала под дверью, но сейчас наконец собралась с силами.

– Вера! – вздрогнул Руслан.

Пейл подошел к решетке, взялся за прутья и заинтересованно посмотрел на девушку.

– Руслан, могу я поговорить с Пейлом наедине?

Городовой растерянно посмотрел сначала на Веру, потом на Пейла. Пожал плечами, взял со стола трубку и вышел. Он рад был остаться наедине со своими тревогами и ругал себя за то, что завязал бессмысленный разговор с чужаком.

Когда Руслан вышел, Вера близко подошла к решетке, отделявшей ее от Пейла, и взялась за прутья со своей стороны. Во всей ее позе было заметно стремление к Пейлу, драматически разбивающееся о решетку, запрещающую объятия.

– Пейл, зачем ты это делаешь?

– Делаю что? Я ни в чем не виноват.

– Я знаю! И все это знают. Тебя выпустят, когда во всем разберутся. Я не об этом!

Пейл удивленно поднял брови, но в глазах заблестели искорки веселья:

– А о чем же тогда?

– О ней! О Снежане! Почему с ней? Она же… она же… – Вера смешалась, подыскивая слово, всхлипнула несколько раз и выпалила: – старая!

– Странно! – усмехнулся Пейл. – Когда мы с тобой говорили в прошлый раз, ты мне сказала, чтобы я жил своей жизнью. Это я и пытался делать, пока весь ваш сумасшедший городок не высыпал утром под мою дверь. Потом меня заперли здесь. А сейчас ты приходишь сюда и критикуешь то, как я выбираю женщин. Что от тебя слышать как-то странно. – Пейл выразительно поднял бровь.

Щеки Веры вспыхнули. Она отпустила прутья решетки и отошла в сторону.

– Пейл, зачем ты так? Ты же знаешь, как мне тяжело!

– Мне тоже было тяжело. Я думал, ты останешься со мной. Но ты выбрала другого. Я отнесся к твоему выбору с уважением и не донимал тебя, хотя ты разбила мне сердце.

– Я не могла. Я обещала Василю… – Вера повернулась спиной к Пейлу, обхватила себя руками, а потом вдруг резко обернулась. – Ты мстишь мне, да? Зачем ты мне мстишь? Что я тебе сделала?

– Мне незачем тебе мстить, – сказал Пейл и осекся. – Вера, мы говорим банальности. Мы же уже все обсудили. Сейчас не время и не место для этого.

– Ты прогоняешь меня?

– Я просто хочу выйти отсюда. Хорошо бы с головой на плечах. Но можно и по частям. Выйду – если выйду – тогда поговорим.

– А нам есть о чем говорить?

– Ты же пришла, значит есть. Но, честно говоря, я не хочу все начинать сначала. Ты опять будешь метаться от Василя ко мне, от меня к Василю. Из этого ничего хорошего не получится. У меня есть Снежана, мне хорошо с ней, так что можешь считать, мы уже поговорили. Твои чувства понять легко. Твой интерес ко мне проявился вновь, потому что ты увидела меня с другой.

– У нее же ребенок есть! Он немногим младше тебя! – голос Веры дрожал.

– И что? Я всегда хотел стать отцом, – сказал Пейл.

– Ненавижу тебя! Надеюсь, они тебя повесят! Тебя и твою шлюху! – выплюнула Вера и в слезах бросилась к выходу. Расстроенная девушка так хлопнула дверью, что та едва не соскочила с петель.

Пейл надул щеки и выдохнул, выражая негодование.

Несколько минут спустя в участок проскользнул Руслан. Он выглядел смущенным, озадаченным и заинтересованным одновременно.

– Да, Пейл, – протянул он, – умеешь ты обращаться с дамами. Не зря про тебя брешут.

– Это наше личное дело, господин городовой. Я не хочу об этом говорить, – ощетинился Пейл.

– Не переживай, я не люблю копаться в чужом белье. Я, собственно, зашел оповестить тебя о приходе нового гостя. Побуду твоим секретарем, так и быть. Эй, Стас, заходи!

В комнату вошел учитель Станислав. Это был худой, высокий и еще достаточно молодой человек. Лицо отличалось болезненной белизной. Бледность подчеркивала неопрятная черная борода клинышком. Под глазами – большие черные круги. Из-за старых крупных очков в роговой оправе глаза казались совсем крошечными. Вся его фигура производила впечатление суетливости и нервозности. Казалось, он долго-долго не спал, потому что в нем завелась какая-то тревожная мысль и источила его, как червь – яблоко.

Станислав неуверенно улыбнулся и энергичным шагом – что плохо вязалось с его тщедушной фигурой – подошел к камере.

Пейл успел сесть на железную полку, заменявшую в камере кровать, – для этого пришлось сбросить на пол часть хлама. Увидев учителя, чужак поднялся и махнул ему рукой.

– Учитель, какая честь! Чем обязан?

Станислав покосился на Руслана – в этот раз городовой никуда выходить на стал и застыл на краю стола, весь обратившись в слух.

– Пейл, – начал учитель, – Пейл, я пришел сюда выразить вам свою поддержку.

– Спасибо! Надеюсь, это не помешало вашим занятиям?

– Сегодня все полетело к черту, мы отпустили детей по домам. Это неслыханное событие, все напуганы. Лучше детям побыть с родителями.

– Родителей тоже отпустили по домам? Если да, то этак у вас все производство встанет. Зима не за горами, есть ведь будет нечего. Эмиссаров-то давно нет.

Станислав нервно дернул щекой – это у него заменяло улыбку.

– Я пришел только, чтобы сказать: я всецело вас поддерживаю. Во всем. – Тут лицо учителя перекосило – Пейл не сразу понял, что тот ему подмигнул. – Я восхищаюсь тем, что вы делаете. Я помню то, о чем вы мне тогда говорили. Я все понял.

Пейл прищурился, внимательно посмотрел на учителя.

– Лиля ведь была вашей ученицей? – спросил Пейл.

Руслан подозрительно заерзал.

– Да, несколько лет назад, – сказал Станислав.

– Что вы о ней думаете?

Станислав как-то по-особенному взглянул на Пейла, будто искал двойное дно в его вопросе. Он молча отвернулся от решетки и прошел мимо Руслана к двери.

– Это была одаренная девочка, – сказал учитель с порога. – Очень одаренная. Только она потерялась и уже не найдется.

Когда учитель вышел, Пейл и Руслан посмотрели друг на друга.

– О чем вы сейчас поговорили? – спросил Руслан. В голосе скрипели тревога и подозрение.

– Видимо, каждый о своем, – ответил Пейл.

Новые гости пришли, когда солнце начало садиться. Пейл и Руслан услышали гул множества голосов. Толпа людей, даже если ведет себя чинно, все равно похожа на растревоженный осиный рой: дрожащие нервы из одного выдавят кашель, из другого смешок, из третьего – неясное бормотание. Пейл не раз сталкивался с толпой и мыслил ее единой злой волей. Всегда оказывалось, что сумма слагаемых меньше всего, из чего она складывалась: в толпе меньше жалости, меньше здравого смысла и меньше любви к ближнему, чем у отдельно взятого участника людского сборища. Чужак примерно представлял, что произойдет дальше. Обычно подобные представления состоят из трех действий. Первое действие Пейл называл про себя «расстановкой сил»: толпа захватывает территорию, распространяется по ней, окружает объект травли будто река, прорвавшая дамбу. Второе действие, «знакомство»: толпа превращается в огромный нос, который обнюхивает жертву и пытается определить, исходит ли от нее запах страха. Важным моментом в этом действии является «посольство» – несколько обвинителей, самых голосистых кликуш из толпы. Обычно это дородные дамы или женоподобные мужчины с пронзительными голосами. И в зависимости от того, как жертва проявит себя во втором действии, толпа переходила (или чудом не переходила) к самому сладкому, к третьему действию – к «Расправе».

Пейл оказался прав: все разыгралось, как по написанному – как и в множестве других мест, где его больше нет.

Первыми в участок ввалились безликие мужички – такие всегда откуда-то берутся, если запахнет расправой. Невзрачные, одинаковые лица, все сплошь в головных уборах – кто в мятых кепках, похожих на раздавленную булочку, кто в шляпах, хотя на улице жарко, светит солнце и приятно подставить лицо под теплые солнечные лучи. Эти люди, казалось, боялись солнца и старались спрятать лица в тени – то ли от того, что на душе всегда было темно, то ли для того, чтобы стереть индивидуальность.