Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Вернувшись в лоно семьи, он принялся искать новую работу, однако прежде нашел себе жену – харизматичную мать-одиночку по имени Аида Калвелли, работавшую швеей, а ее отец был местным портным. Гуччо усыновил незаконнорожденного ребенка Аиды, Уго. Его отец умер, не успев жениться. Должно быть, в те времена такое решение вызвало большой скандал, но Гуччо пошел наперекор общественному мнению, сделав мать-одиночку своей женой и усыновив ее сына. Однако он так и не смог принять Уго полностью как своего ребенка, и в конечном счете между ними возникло отчуждение.

В течение нескольких последующих лет у Гуччо и Аиды родились дочь, моя тетка Гримальда, и четверо сыновей, в том числе мой отец Альдо, который родился 26 мая 1905 года. Один из мальчиков умер в детстве, и в семье осталось трое братьев, чьи судьбы впоследствии неразрывно переплелись с моей.

С рекомендательным письмом из отеля «Савой» мой дед вскоре нашел работу в принадлежавшей бельгийцам компании Compagnie Internationale des Wagons-Lits, которая была оператором самых роскошных в Европе поездов на паровой тяге, включая «Голубой поезд» и «Восточный экспресс». Но его чаяниям сделать карьеру помешал призыв на службу в королевскую итальянскую армию. В 1915 году Италия вступила в Первую мировую войну[8]. Тридцатичетырехлетний Гуччо был отправлен в транспортный армейский полк в качестве шофера.

Все, что мне удалось узнать о его жизни в ходе жестокой окопной войны в горах на границе Италии и Австро-Венгерской империи, – это что он каким-то чудом уцелел, в то время как количество погибших перевалило за 700 тысяч. После войны Гуччо устроился на работу в «Франци», миланскую компанию по производству кожгалантереи. Она была основана в 1864 году Рокко Франци и его сыном Феличе, которые монополизировали итальянский кожевенный рынок, обеспечивая своей продукцией взыскательных европейских путешественников. Их стильные сундуки и фирменные чемоданы, изготовленные из кожи особой выделки, «кожи Франци», пропитанной экзотическими эссенциями, стали продавать повсеместно: их можно было видеть едва ли не на каждом трансатлантическом пароходе или поезде первого класса, и не раз они были замечены в «Савое». Был ли то осознанный выбор своего пути или просто случайное предложение о работе, которое он принял, о том история умалчивает.

Однако, проработав в компании Франци совсем недолго, Гуччо почувствовал, что в мире роскошных изделий из кожи есть место и для него. Начав подмастерьем и научившись выбирать и обрабатывать кожи для создания высококлассных, долговечных, но мягких изделий, он вырос до управляющего римской красильней Франци. Начать хотя бы с того, что он ежедневно ездил на работу в итальянскую столицу, после того как моя бабка упрямо отказалась покинуть ее родную Флоренцию. Со временем невероятно энергичная Аида уговорила мужа совершить, пожалуй, самый рискованный шаг в его жизни – уволиться из компании «Франци», вернуться домой в квартал Ольтрарно, что к югу от реки Арно, и основать собственное дело.

Мои дед и бабка купили небольшую лавку на мощенной булыжником улочке к северу от реки, недалеко от шикарного района модных магазинов и кафе, с главной улицей виа де Торнабуони. Эти новые заведения были удачно расположены на расстоянии пешей прогулки от знаменитого моста Понте Веккьо[9], который непременно хоть раз да пересекал практически каждый гость Флоренции. Первые упоминания свидетельствуют, что этот скромный магазинчик был от пола до потолка забит чемоданами, сумками, портфелями и сундуками всевозможных видов и мастей. При лавке имелась собственная кожевенная мастерская, которую Гуччо заполнил сырьем из Германии, купив кожу оптом по весьма выгодной цене за счет благоприятного послевоенного обменного курса.

Человек безупречного вкуса, мой дед надеялся начать выпускать превосходные кожаные изделия, какие ему приходилось держать в руках в годы его юности, только он использовал более дешевые сорта кожи, улучшенные благодаря умелому крашению и технологиям обработки.

Его собственный элегантный дизайн – произвольная трактовка английского шитья и стиля – был разработан и доведен до совершенства флорентийскими ремесленниками с их наметанным глазом на детали.

На каждом новом изделии красовалась первая эмблема Гуччи – крохотное изображение юного носильщика в ливрее и кепи, который нес в одной руке саквояж, а в другой – чемодан. Со стороны моего деда это была очевидная дань уважения судьбоносному периоду службы в отеле «Савой».

Гуччо Гуччи распахнул двери своего магазина в доме номер семь по виа делла Винья Нуова в 1921 году. Название этой улицы переводится как «новая винокурня», и он наверняка надеялся на винтажное начало. Посеребренные буквы названия магазина – G. GUCCI & Co. – красовались над дверями в стиле ар-деко. Я не раз бывала там – ныне этот магазин входит в более крупный торговый комплекс фирмы GUCCI с главным входом на виа де Торнабуони, но нетрудно представить, как он выглядел почти сто лет назад.

Одно из первых рекламных объявлений во флорентийской газете «Sassaiola Fiorentina» описывало специализацию магазина как valigeria Inglese[10]. Он также предлагал articoli finissimi per regali[11]. Должность моего деда называлась direttore comproprietario – он был одним из партнеров, владевших бизнесом на паях с неназванным деловым инвестором. Так вырос мой дед, «прежде служивший у производителя кожаных изделий «Франци». Сорокалетний отец троих детей, который когда-то в юности такие сумки мог таскать только за гостями отеля, должно быть, нервничал, но был полон гордости, стоя за прилавком со стеклянной столешницей, с нафабренными усами, в ожидании первого покупателя.

Гуччо мудро поставил во главу угла долговечность своих изделий, и ходили байки, что он даже прыгал на своих чемоданах, чтобы продемонстрировать их прочность. Качество было превыше всего, и он знал, что людская молва поможет ему распродавать галантерею. Поначалу дело шло ни шатко ни валко, но вскоре потянулись посетители благодаря рекламе в газетах, а также рекомендациям довольных покупателей, о чем он и мечтал. Со временем Гуччо также взялся за починку багажных принадлежностей, поврежденных во время трудных путешествий по шоссе, морю или железной дороге, – проблема, хорошо ему известная со времен его бытности мальчиком-коридорным. Ремонт оторванных ручек и ремней и полировка уродливых царапин стали настолько выгодным предприятием, что мой дед с его растущим аппетитом к коммерческому успеху смог открыть еще одну мастерскую.

Моему отцу, Альдо, исполнилось четырнадцать лет в тот год, когда открылся семейный бизнес: он был не намного моложе собственного отца в те времена, когда тот бросал в топку уголь, чтобы оплатить свой проезд в Англию. Хотя позднее папа изучал ботанику в колледже (что разожгло в нем пожизненную страсть к садоводству), мысли о высшем образовании были в основном забыты, поскольку его и младшего брата (моего дядю Васко) подключили к работе в качестве велосипедистов-курьеров, доставлявших заказы; они выполняли эту работу после занятий в школе и по выходным. Их младший брат Родольфо, которому было в то время девять лет, был слишком мал, чтобы развозить заказы, и, кроме того, мечтал совсем о другом.

Моя тетка Гримальда, их 18-летняя сестра, стояла за кассовым аппаратом на пару с бабушкой Аидой – настоящим двигателем бизнеса. Одетая в накрахмаленный белый фартук, она точно так же руководила безупречно одетым персоналом в соответствии со взыскательным стандартом, как и управляла домашним хозяйством. Папа обожал ее, хотя и признавал, что Аида могла быть «сущим дьяволом», и называл ее бесстрашной женщиной. Она, что называется, пленных не брала и была уверена, что способна на все – точь-в-точь как он сам.

Ее муж, обладавший многими хорошими качествами, был человеком честным, но нередко бескомпромиссным, а временами становился тираном. Он, отличавшийся слишком пылким темпераментом и нетерпеливостью, был перфекционистом – черта, которая передалась по наследству моему отцу, а от него досталась и мне. Во всем – от домашних обязанностей до ухода за своей внешностью – он требовал совершенства. Попыхивающий толстой тосканской сигарой, Гуччо Гуччи был хозяином «торгового зала» в старомодном смысле слова; следил, чтобы все было в безукоризненном состоянии до того, как открывались двери – точно с последним ударом его жилетных часов. Едва магазин открывался, он был тут как тут в своем щегольском костюме-тройке, готовый источать очарование.

Его переполняла решимость сделать свою компанию как минимум такой же успешной, как «Франци», и – как и собственники его бывшей компании-работодателя – без тени сомнения рассчитывал, что его сыновья будут преданы этому делу, как и он сам. «Семья и преданность бизнесу стоят на первом месте», – всегда утверждал он. Кроме того, часто стравливая сыновей друг с другом, Гуччо рано воспитал в своих мальчиках чувство конкуренции. Моя тетка Гримальда тоже должна была энергично участвовать в семейном деле, но, поскольку она была женщиной, Гуччо никогда не включал ее в свой бизнес-план.

Мой дед настаивал, чтобы все его дети, независимо от пола, сохраняли безупречность манер, внешнего вида и поведения, свойственную людям, работающим в высококлассной, амбициозной фирме. Он впитал вековую итальянскую традицию, известную как bella figura:[12] это выражение подразумевает манеру подавать себя миру с помощью красивой одежды, грации и элегантности, чтобы произвести наилучшее возможное впечатление.

Мой папа его не разочаровал. Старший сын в семье, с точеными чертами лица и – единственный из его детей – с пронзительными голубыми глазами, он, несомненно, был numero uno[13]. Прирожденный делец, унаследовавший хитрость матери и предпринимательский дух отца, он был энергичным подмастерьем и смело взвалил на себя все трудности построения семейного бизнеса. «Ранняя пташка», он обычно первым вылетал за двери, чтобы доставить на своем велосипеде красиво упакованные товары из кожи покупателям в самых разных уголках Флоренции, часто бросая вызов стихиям на узеньких улочках, запруженных конными экипажами.

К тому времени, когда ему исполнилось двадцать лет и он начал работать в полную силу, мой отец научился копировать разборчивость деда, тщательно осматривая магазинные витрины и проверяя каждый шов всякого изделия, которое производила их компания. Оба они настаивали на постоянном присутствии персонала в торговом зале, чтобы не терять контакта со своими покупателями и гарантировать, что магазин, носящий их имя, будет блистательным свидетельством качества и превосходства. Однако за пределами торгового зала дело выглядело не так респектабельно. Начать с того, что продажи не отличались стабильностью, и в какой-то момент деду едва не пришлось закрыть магазин. От краха его спасла лишь ссуда, предложенная женихом моей тетки Гримальды. Этот аванс помог компании продержаться, пока продажи вновь не выросли, что позволило деду не только выплатить долг, но и открыть второй магазин – недалеко от первого, на виа дель Парьоне.

Вскоре папа на деле доказал, что уже вырос и стал сведущим работником, чтобы его отправили на практику как первого в истории коммивояжера фирмы GUCCI.

Такая работа импонировала его жажде странствий и блудливому взору. Таская с собой чемоданы, полные товаров на продажу, он без зазрения совести занимал все багажные полки, оставляя мало места для других пассажиров. Характеру Альдо, которого кое-кто называл faccia tosta [нахал. – Пер.], было присуще врожденное высокомерие, но это удивительным образом сходило ему с рук. Красивый молодой холостяк при средствах, он быстро обнаружил неожиданные преимущества ежедневного контакта с владельцами магазинов, иностранными гостями, богатыми покупателями и их служащими, особенно если они оказывались особами женского пола.

Он много путешествовал, но именно во Флоренции ему было суждено познакомиться с первой женщиной, оказавшей серьезнейшее влияние на его жизнь.

Глава 3

Становление Альдо Гуччи

Рассматривая фотографию отца и его жены, сделанную в день их свадьбы, я с удивлением вижу на ней встревоженного молодого человека. Его сжатые кулаки и неуверенность, написанная на лице, говорят о бремени ответственности, которое он, должно быть, ощущал в свои двадцать два года. Что интересно, я узнаю в нем себя – в форме носа, в опущенных уголках глаз и удлиненном овале лица.

Его невеста, напротив, держится гораздо непринужденнее, чуть наклонив голову к мужу и приоткрыв рот, будто собирается что-то сказать. Вокруг нее витает атмосфера предвкушения, не только потому, что она была в этот момент беременна, но и в ожидании заманчивого будущего.

Олвен Прайс была миловидной блондинкой родом из графства Шропшир, что находится в английском Мидлендсе, неподалеку от границы с Уэльсом. Ее протестантская семья занималась деревообработкой и изготавливала мебель, колеса и гробы. Старшая из шести детей, Олвен выучилась на женскую портниху, но каким-то образом избежала провинциальной скучной жизни и обязанности тянуть лямку, еще подростком поступив на службу и сделавшись личной горничной принцессы.

Одной из обязанностей Олвен, когда она работала на румынскую принцессу Елизавету, вышедшую замуж за Георгия II, короля Греции, было забирать покупки, сделанные ее госпожой, из эксклюзивных магазинов, до посещения которых та была большой охотницей. Скромный по размерам магазин G. Gucci & Co. на виа делла Винья Нуова во Флоренции был одним из ее любимых – и тем самым местом, где Олвен пала жертвой обаяния моего отца.

Весной 1927 года принцесса Елизавета нанесла неожиданный визит в этот магазин – без сопровождения свиты. Прибытие особы королевских кровей из Европы всегда было поводом для радости (в «Савое» по таким случаям звонили в специальный колокол), но на этот раз радостная суета быстро затихла. Принцесса пришла не за покупками: она явилась, чтобы подать жалобу. Мисс Прайс, ее незамужняя служащая, за которую принцесса несла в некотором роде ответственность, завела тайный роман с моим отцом – так холодным тоном заявила Элизабет моему деду. Мало того, Олвен забеременела от него.

Гуччо не знал, куда деваться от стыда. Ему было отлично известно, что его пылкий сынок не способен обуздать свои желания и способен соблазнить едва ли не любую женщину в определенных кругах.

Его все более безответственные интрижки стали притчей во языцех в семейной мастерской; утверждали даже, что он как-то раз положил глаз на монашку в поезде, которая позволила ему ласкать ее. Никто не усматривал в этом ничего дурного, но довести девушку до беды – это было уже слишком.

Моему отцу, должно быть, хотелось бежать куда угодно и сделать что угодно в то время, когда он узнал, что Олвен беременна. Тем не менее уроки отца об уважении к семье не пропали даром. Альдо также питал искреннюю привязанность к хорошенькой юной горничной, равно как и оставшееся на всю жизнь восхищение всем британским, тоже воспитанное в нем отцом. Не успев полностью оценить все последствия своего шага, папа предложил жениться на этой 19-летней девушке и обещал заботиться об их будущем ребенке.

Это предложение принцесса сочла приемлемым, так что когда Олвен была на четвертом месяце беременности, пока еще незаметной, они с отцом поженились в католической церкви Богоматери и св. Освальда, недалеко от ее дома в английском городе Освестри. Это событие произошло 22 августа 1927 года. На фотографии Олвен, которая была намного ниже ростом, чем мой отец, одета в белое платье до колен, на голове короткая вуаль и расшитый жемчугом головной убор в форме полумесяца. Перед собой она держит, крепко сжимая, большой букет цветов. Можно сказать, на лице ее застыло выражение триумфа.

Мои дед и бабка не стали пересекать Ла-Манш, чтобы присутствовать на бракосочетании, поскольку это означало бы закрытие магазина и ненужные расходы. Мой отец в церкви назвался торговцем кожгалантереей и залучил в шаферы местного торговца табаком.

Как было заведено тогда в Италии – и теперь этот обычай в определенной степени вернулся снова, – молодая жена переехала к мужу и его родителям в их скромный двухэтажный домик во Флоренции. Хотя Олвен немало поездила по свету, вскоре она почувствовала себя как рыба, выброшенная на песок, в стране, на языке которой она едва могла объясниться. Она не слишком поладила со свекровью, да и от местной кухни была не в восторге.

С рождением требовательного первенца, Джорджо, появившегося на свет 2 февраля 1928 года, у нее не осталось времени на общение, так что мой отец все чаще и дольше отсутствовал, уезжая как по делам, так и ради удовольствия. Когда один за другим последовали еще двое сыновей, Паоло, родившийся в марте 1931 года, а в ноябре 1932 года – Роберто, его жена целиком посвятила себя воспитанию детей. Поскольку молодой семье требовалось больше пространства, супруги перебрались в собственный дом в пригороде, где Олвен еще больше отдалилась от своего динамичного мужа, истинного латинянина по духу, чей аппетит к жизни – и женщинам – никогда не иссякал.

Италия в период между двумя мировыми войнами находилась практически в рабстве у своего премьер-министра Бенито Муссолини, руководителя фашистской партии. Умело используя пропаганду и обещания экономического роста, этот человек, известный как Il Duce [вождь. – Пер.], создал культ собственной личности и правил страной как однопартийный диктатор с помощью своих устрашающих «чернорубашечников».

Мой отец никогда не проявлял интереса к политике и не тратил времени на фашистов. Они с моим дедом были слишком заняты собственными замыслами. Несмотря на то что страна задыхалась в железной хватке экономической депрессии, они решительно настроились продвигать свои планы по расширению компании, используя сырье импортного производства. Мои дяди, Васко и Родольфо, с юности подавали надежды, но ни в одном из них не было того рвения устроить будущее семейного бизнеса, каким отличался мой отец. В 1935 году, когда папе исполнилось тридцать, политика неожиданно вмешалась в его планы. Муссолини отдал приказ о вторжении в Абиссинию (также известную как Эфиопия) из-за постоянного пограничного спора с итальянской колонией Сомали. Этот семимесячный военный конфликт вызвал возмущение во всем мире, и Лига Наций, в которую входили обе страны, применила ряд санкций, повлекших торговую блокаду Италии.

Рискуя лишиться доступа к жизненно необходимым поставкам кожи из Германии, мои отец и дед были вынуждены действовать быстро, не предполагая, что их решения зададут тон всему будущему GUCCI. Папе удалось закупить некоторое количество телячьих кож в красильне в историческом квартале Флоренции, Санта Кроче, расположенном на юго-восточной окраине города. Сознавая, что этот высококачественный и более дорогой материал, известный как cuoio grasso [«богатая кожа». – Пер.], придется использовать экономнее, он отыскал итальянских поставщиков джута, пеньки, полотна и неаполитанской конопли – материалов, которые планировал использовать для замены кожи.

Для изделия, которому суждено было стать их фирменным чемоданом-бестселлером, он выбрал парусину цвета загара с характерным геометрическим принтом в темно-коричневой гамме, который стал известен как дизайн «ромби». Эта фирменная ткань по-прежнему используется в продукции Гуччи и впоследствии была персонализирована рядами пересекающихся двойных букв G – инициалов Гуччо Гуччи; это была еще одна хитроумная инновация моего отца.

Итало-абиссинская война завершилась в том же месяце, когда он отметил свой тридцать первый день рождения, но ее воздействие на дизайн и восприятие изделий GUCCI оказалось пожизненным. Компания не только сумела обойти торговое эмбарго – ее бизнес переживал настоящий бум. Папа чувствовал себя неуязвимым, несмотря на отдаленный рокот следующего военного конфликта. Мой дядя Васко удовольствовался ролью главы фабрики, а дядя Родольфо осуществил свою мечту, став киноактером под сценическим псевдонимом Маурицио д’Анкора.

Мой отец, по-прежнему остававшийся «сыном номер один», грезил о расширении бизнеса – сначала в Риме, а потом и дальше; но ему потребовались два года усилий и многочисленные жаркие споры, прежде чем он смог убедить деда, что в таком риске есть финансовый смысл. В зрелости Гуччо стал осторожничать, особенно при воспоминании о том, как его семья однажды едва не лишилась всего. Бизнес во Флоренции развивался лучше, чем он рассчитывал, и это было пределом его мечтаний: «Зачем нам рисковать ради какой-то авантюры в городе, где у нас нет никаких связей? Особенно когда ходят слухи о грядущей войне». Но за угрюмым фасадом умудренного жизнью пожилого мужчины по-прежнему скрывался юнец-авантюрист, некогда сбежавший в Англию на поиски своего счастья, и втайне дед восхищался отвагой и неукротимой волей моего отца – тем, что итальянцы называли его forza [сила. – Пер.].

Под натиском железной хватки в итоге дед позволил отцу купить новый магазин в Риме, в доме двадцать один по виа Кондотти, расположенном в фешенебельной центральной части города недалеко от Испанской лестницы. Этот магазин был в основном скопирован с первого, его дизайн был дополнен такими же дверными ручками из слоновой кости, вырезанными в форме оливок. Не стали экономить на витринах, коврах и освещении. В двухэтажном угловом доме даже имелись просторные апартаменты на втором этаже для Олвен и троих их сыновей. Рим стал их новым домом.

Первого сентября 1938 года папа руководил открытием нового bottega, или магазина, на виа Кондотти. Могу только представить то чувство возбуждения, какое он, должно быть, ощущал, впервые в жизни открывая филиал вне Флоренции, когда его честолюбивый дух нашел наконец отдушину. Он заверял отца в гарантированных продажах благодаря растущему количеству туристов из Америки и других стран, наводнивших главный город Италии, и все они жаждали вернуться домой с качественной кожгалантереей.

На что он явно не рассчитывал, так это на то, что ровно через год после официального открытия магазина разразится Вторая мировая война.

Когда позднее, в 1940 году, Муссолини заключил союз с Германией, будущее предстало мрачным – не только для их семейного бизнеса, но и для почти каждого коммерческого предприятия во всей Европе. Если бы не поддержка дружественного банка и военный контракт, по которому их мастера должны были шить сапоги для итальянских пехотинцев, G. Gucci & Co. почти наверняка пошла бы ко дну.

Мой отец сумел избежать призыва благодаря покровительству Il Duce, который решил, что бизнес в итальянской столице должен продолжать свою работу, дабы поддерживать бодрость духа итальянской нации. Его братьям во Флоренции повезло меньше, и оба они оказались на фронте. Однако Риму тоже досталось, когда союзные войска бомбили город в 1943 и 1944-м, тогда погибли тысячи мирных граждан. Ватикан придерживался политики нейтралитета, и папа Пий XII выходил на улицы Рима, чтобы раздавать милостыню самым обездоленным. В конце концов ему удалось вымолить у президента Рузвельта объявить Рим «открытым городом» – то есть городом, который отказался от всяких оборонительных действий, – что в итоге спасло его жителей и великие культурные сокровища.

В то время как мой отец старался удерживать бизнес на плаву, его жена сосредоточилась на сыновьях. Она воспитывала их в условиях двуязычного общения и планировала по окончании войны при первой возможности отправиться домой, чтобы навестить родителей в Англии. Все мальчики учились в школе Матери Божией, которой руководили ирландские монахини. В основном они были очень дружны, не считая обычного духа братского соперничества. Джорджо, старший, заикался и был довольно нервным ребенком. Паоло, типичный средний сын, – шумный и общительный, а Роберто в младенчестве был всеобщим любимцем. В силу постоянного отсутствия в доме мужчины, которого они называли «папочкой» и с которым Олвен была связана браком без любви, именно мать питала эмоциональную жизнь своих сыновей.

В наши дни кажется странным, что менее ста лет назад развод в Италии был не только делом неслыханным, но и считался прямым нарушением канона Католической церкви, каковым и остается по сей день. Развод не получал здесь законодательного разрешения вплоть до 1970-х годов. В то время даже протестантская Британия смотрела на разводы косо. Если Олвен не горела желанием вернуться в Шропшир, чтобы жить там без детей и получать продукты по карточкам, ей не оставалось ничего иного, как жить в Италии и воспитывать мальчиков в меру своих возможностей. Она смирилась с тем фактом, что мой отец будет в основном отсутствовать в ее жизни, одержимый стремлением к профессиональным, личным и коммерческим успехам.

Когда война закончилась и партизаны убили Муссолини, мрачных нацистов в Риме сменили американские солдаты-победители, дымившие сигаретами и раздававшие жевательную резинку. И казавшийся неисчерпаемым запас долларовых купюр американских солдат нигде не приветствовали теплее, чем в магазине Гуччи. Когда папа ежедневно подсчитывал кассу, он, должно быть, испытывал немалое облегчение от того, что риск, который многие считали безрассудной авантюрой, наконец окупался.