Сверхмотивация

Вдохновение

                          Он подает в тебе свой струнный голос,                          на языке сыпучих миражей                          тебе твою Он выдувает память,                          в ушко игольное Он продевает космос,                          всю эволюцию из клеточки дрожжей                          Он повторит быстрей, чем бомба будет падать.                          уходит Он и остается пепел,                          из пепельниц напополам с бычками                          закручиваться начинают вихри,                          их в купол сердца ввинчивает ветер,                          размешивая в темноте смычками,                          и видимость распарывает выкрик.                          а манит Он покоем или светом,                          судьбу изображает снегопадом,                          мытарства заменяет осязаньем                          и, делая прозрачными предметы,                          затепливает в них свои лампады,                          и наделяет чувством и сознаньем.

«Мы думали еще до своего рожденья…»

мы думали еще до своего рожденья,предусмотрительно расфасовали чувства,но в реку времени вошли, и развалилисьегипетские пирамиды правды —нельзя их строить из съестных припасови правду выводить из гастронома —она ведь не наземное строенье,она ведь изоморфна пустоте.она есть только в чертежах и схемах,и если завернуть ее в газеты,то пятнами на ней проступит совестьи заведутся в чертежах клопы.предусмотрительно душа вошла в предметы,вдохнув в них полноту и невесомость,изъятую из глаз разрозненной толпы.

Два отражения

                          1                          в процессе жизни гасятся детали,                          и остаются в комнате потухшей                          под койкой две щекастые гантели                          и в зеркале мальчишеские уши,                          и майка промокашечного цвета,                          через которую просвечивают окна,                          которые морщит и комкает от ветра,                          который вырывается с шипеньем                          из четырех конфорок газовой плиты.                          2                          еще из-под двери, прикрытой плотно,                          сквозит полоска света или пенья:                          там ангелы поют, вдевая свет в иголку,                          и там растут бумажные цветы.                          в замочной скважине торчит оттуда ключ,                          но видно облака в дверную щелку,                          и эту дверь, ведущую на небо,                          с той стороны обугливает свет.                          3                          с той стороны не наступает ночь,                          а с этой – пыльный воздух щиплет нёбо,                          когда садишься, кожаное кресло                          вдруг издает туберкулезный свист.                          и если в комнату опять впадает время,                          то кресло опрокинь и сам садись на весла,                          и в кресле кожаном ты поплывешь навстречу,                          вверх по теченью, рассекая пламя                          настольной лампы в рое мошкары,                          поставленной в неосвещенный вечер…                          4                          сон расположен вдоль метрической шкалы,                          он снится женщине, уснувшей за столом,                          подставившей настольной лампе щеку,                          над нею плавится стеклянный абажур,                          сон каплет закипающим стеклом,она во сне сбивается со счетаи просыпается. ей снится коридор,ей снится офицер морского флота:высокий лоб напоминает глобусс ранением на тихом океане.ей снится крепдешиновое платьеи столик в прибалтийском ресторане.5потом ей снится собственное телов проекции, как корабельный корпус,со схемой органов устроенных в примате,опутанных системой капилляровс расчетной мощность в каких-то там ноль целых…весь этот механизм, изъятый из футляров,разложенный в гостиничной кровати,сперва пульсирует, как водяная помпа,а после курит в ситцевом халате,испытывая чувство в форме ромба…

Проекция

                          фрагмент души, разобранной на части,                          среди болтов развинченной судьбы                          валяется в траве, растущей у санчасти,                          пригретый солнцем, сорванным с резьбы.                          еще хранит футболка форму тела,                          продавленного кедою корейской:                          прошел футбол, оставив лужи мела,                          и задышал озон кирзой армейской.                          здесь чьи-то голоса еще звучат отдельно,                          на тонких проводах прикручены к забору,                          и каждая деталь отчетлива предельно,                          попав в наклонный взгляд, утративший опору.                          но весь пейзаж сложив в брезентовый мешок,                          ты смотришь со спины на собственные уши:                          на нежные хрящи, на вздыбленный пушок,                          а на просвет они – рельеф девонской суши.                          ты узнаешь себя при взгляде со спины,                          ты узнаешь в своем лице чужие лица,                          несешь из булочной батон чужой вины                          и прежде, чем забыть, ты должен отразиться                          в разбитом зеркале, в заплаканных глазах,                          в какой-то детской заводной модели,                          на разный лад в бесполых голосах,                          запутаться пушинкой в волосах                          и все глядеть в себя, и целить мимо цели.                          и открывать себя, как перочинный нож,                          жизнь складывать, как веер или ширму,                          и зажигать свечу, входя в погасший дождь —                          перегорели пробки, валяется крепеж                          и ночь всосалась в спущенную шину.

(У радиоприемника)

что забывал язык, то вспоминала речь,и пустоту сместив, до слуха доносила,как коротковолновая пульсировала ночь,и в ней взбухала мышечная сила.и мышцу темноты с пунктирами огней,которую к земле пришили электрички,слух вдруг нащупывал и зависал над ней,качаясь на волне эфирной переклички.и не было границ, отодвигавших сон,на метаязыке калякали светила,и плыл по гребням волн космический ясон,руки не отнимая от кормила.

Осень. Ночной пейзаж

                          в спинном мозгу засушенной травы                          рефлексы замерли, как кадры киноленты,                          и в каждой клетке скошенной травы                          погасли фотоэлементы.                          и не шумит трава машинным языком,                          переходя с фортрана на алгол —                          он так стелился здесь над озерцом,                          что слышался один сплошной глагол.                          потрескивало небо, как экран дисплея,                          помехи рвали звезды с телестрок,                          латинской буковкой зажглась кассиопея —                          машинной памятью мерцающий мирок.                          как датчики, подсвечивались избы,                          и моцарт подбирал на эвм2                          мелодии, объемные как линзы                          для стереоскопических систем.                          и вот метемпсихоз заснят на фотопленку,                          и моцарт, отраженный в темноте                          зрачками деревенского котенка,                          пучком частиц летит в кромешной пустоте.

Анатомический пейзаж

кусты кровеносных сосудовроняют последние листья,в них ветер, влетая, теряет рассудок,с них птицы, взлетая, вмерзают в созвездья.в их гуще пульсирует сердцес отростками губчатых трубок,в них мечутся крови мохнатые тельцаи стенокардии обрубок.а корни путей пищеводауходят в белковую почву,и звезды читают свободноклинописную генную почту.с земли подымается вздохомсознания мыслящий пух,и каждый, окликнутый Богом,растит в одиночестве слух.его подвигает строеньетого, что всем кажется духом,на поиски внешнего зренья,ведомого внутренним слухом.

Припоминание

                                    асфальт испытывает боль,                                    и выпадает алкоголь                                    на алкогольные пейзажи,                                    где выключенный шум шагов                                    замерз до таянья снегов                                    и каждый след, как рана, зажил.                                    но совершенной формы боль                                    уже не причиняет боль,                                    а пересаженная боль,                                    прижившись, причиняет счастье.                                    летает в доме антресоль,                                    на ней бездельничает моль,                                    а мать берет аэрозоль                                    и душу моли рвет на части.                                    но вундеркинд – сердитый мальчик                                    на крашеном велосипеде —                                    воспитан в собственном соку;                                    трансляции футбольных матчей                                    приходит посмотреть к соседям,                                    болеет за «нефтчи» баку.                                    он учит «слово о полку…»,                                    включен настольный вентилятор,                                    паук бежит по потолку,                                    и день гудит, как трансформатор…                                    когда он яблоко догрыз,                                    ты помнишь, семечко упало?                                    не из него ли разрослись                                    антропоморфные начала?                                    и не выходит жизнь из строя,                                    хотя, казалось бы, заело                                    ее устройство заводное.                                    ее устройство заводное                                    уже морально устарело.                                    ее железные узлы…

Учебный натюрморт

вживаясь в равнобедренный кувшин,я вычитаю из него привычность:примерив обтекаемость машин,он сам перед собой разыгрывает личность.а драпировке, обласкавшей стол,линялой до расцветок географии,был свойственен когда-то женский полс чертами буржуазной биографии.во фруктах восковых их образ обнажендо стереометрической фигуры,и натюрморт сплошным пространством окруженв трех измерениях, написанных с натуры.но я, свой глазомер поставив на штатив,ищу свободную от измерений точку,изображаемым предметам возвративпостигшую их свойства оболочку.пространство распахнув, как форточку во двор,перепроверив зрение на верность,я завожу кувшин, как гоночный мотор,я отрываю от него поверхность.я в натюрморт ввожу прохладный куб двора,где разговор двоих в их схемах – перемычка,где в толще тишины пропорота дыраи, чиркнув, вечность освещает спичка.

Плачущее изваяние

                          зеркальные шары снабженных зреньем глаз —                          их поворотники вращают на осях,                          зрачки их крепятся на лучевидных спицах,                          они свободно плавают в глазницах.                          от них ведут двух кабелей жгуты,                          чьи окончания зажаты в клеммах мозга.                          мне объяснить осталось, как же ты                          свой зрительный процесс преобразуешь в слезы.                          ты поливаешь два растущих в кадке глаза                          горючею водой родных морей и рек,                          и от желанья жить в крови вскипает плазма                          и зрение дает еще один побег.                          на острие его, где набухает в почке                          в природе содержащаяся власть,                          дрожащая слеза застряла в мертвой точке                          и порывается сорваться и упасть.                          ты собираешь в сахарницу слезы,                          ты накрываешь стол в расчете на двоих,                          ты смотришь на часы, век не меняя позы,                          и ложечкой помешиваешь их.                          и вот идут часы, глаза впадают в реку,                          в природе завершив земной круговорот,                          смыкаясь, веко прикипает к веку,                          и, обезвоживаясь, трескается рот.                          в шкафу на вешалках без света вянут платья,                          размякли на окне цветочные горшки,                          зеркальные глаза в шкафу хранятся в вате,                          под ними пролегли отечные мешки.                          а у окна сидит разбитая скульптура                          с рукой, подвешенной отдельно на шнуре,                          торчит из каменных деревьев арматура                          и зрение растет на пыльном пустыре.

Поезд

1растения растут, раскачивая воздух,и гонят по стволам свой водянистый сок,синюшные птенцы кричат от скуки в гнездах,высовывая свой бумажный голосок.состав, что под откос пустили партизаны,сорвавшись с полотна и набирая вес,бессмысленно скрипя и надорвав стоп-краны,сминая заросли, вонзился в плотный лес.как занавес за ним задернулись растенья,распространяя сон вдоль насыпи и рва,и вот состав укрыт тяжеловесной тенью,и поползла к нему тревожная трава.в расколотый котел, в утробу паровоза,где от помятых труб еще струился пар,вползла трава, подняв со дна анабиоза,свой водянистый мозг, бесшумный как радар.и, плесенью скользя, вдоль дымогарных трубок,проникла в топку – уголь стыл, издавая свист,и воздух, сжиженный его дыханьем грубым,из топки подтекал – в нем плавал машинист.он, падая, сгребал разрозненные части,но вырос у него в гортани цепкий куст,как сломанную вещь, он отшвырнул запястье,и ртутным шариком оттуда выпал пульс.помощник на спину был выброшен наружу,и ветер шелестел листвой его бровей,в низине глаз его зрачки расплылись в лужу,полз, отражаясь в них, скрипучий муравей.ну а трава уже бежала вдоль вагонов,по ней шли волны, как в аэродинамической трубе,в вагонах дул сквозняк отчаливших перронови пробегала рябь по зеркалам купе.                      2                      в том тамбуре, где мы с тобою зажимались,                      запекся в воздухе помадный оттиск губ,                      когда-то мы с тобой вступили здесь в катализ,                      теперь здесь тишина образовала куб.                      мы для того сошлись, чтоб после расставанья                      друг в друге не узнать размытые черты,                      но где нам было знать, что знаком препинанья                      в дальнейшем станут нам две скобки пустоты.                      похоже, нас с тобой, как воду, расплескало                      в прошедшем времени, в реликтовых лесах,                      но память все еще способна вполнакала                      поддерживать во мне продолговатый страх.                      и я теперь ловлю, как муху, сгусток стона,                      прозрачную ладонь толкая, как снаряд,                      я больше не хочу, чтоб вдоль окон вагона                      скользил твой слепнущий, нас переживший взгляд.                      ведь легче, умерев, бесцельно, но дословно                      пересказать себя на языке травы,                      и все ее слова бесшумно и объемно                      соединятся в речь, затягивая швы.                      но стоит отряхнуть остатки осязанья,                      как станет эта речь понятной и немой,                      доступная всему, ты разожмешь сознанье,                      оно вспорхнет с руки и полетит домой.                      потом, когда трава сюда вползет сквозь щели,                      как в вазе, прорастет сквозь битый унитаз,                      мне хочется, чтоб мы с тобою подсмотрели,                      как все займет трава, но не застанет нас.                      и скроются в траве останки эшелона,                      и в шелесте травы появится надрыв,                      и будет сон травы стелиться повагонно                      и дерево расти, красивое как взрыв.3так думала трава посредством разрастанья,и мысль ее была похожа на траву,влюбленную в предмет и с первого касаньядержащую его в сознаньи на плаву.и в глубине души трава была довольна,что, в сущности, она является травой,ведь все, что не трава, принадлежит невольнопериферии жизни мировой.когда-то в глади луж вглядевшись в отраженья,трава, стремясь понять, что есть она сама,прошла стихийный путь разумного растеньяот фотосинтеза до глубины ума.и если б на траве тогда остановиться,чтоб эволюция закончилась травой,то шла бы жизнь без риска прекратиться,себя доверив тяге паровой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

ЦДЛ – Центральный дом литераторов.

2

ЭВМ – электронно-вычислительная машина.