Полная версия
Однажды в Америке
Двадцать первый век.
США, Нью-Йорк
11 августа 2019 года
Как я, кажется, уже говорил, в самом Нью-Йорке можно прекрасно обходиться и без автомобиля, что многие и делают. Метро, муниципальные автобусы, куча такси. В последнее время появился еще каршеринг – это такие машины для всех, они стоят на улицах. Оплачиваешь по телефону, по телефону же отсылаешь скан своих водительских прав – в ответ тебе приходит мелодия на телефон, которая открывает машину и заводит мотор – телефон превращается в брелок автомобильной сигнализации. Сел, проехал, сколько тебе надо, оставил. Поездка отслеживается через телефон, через него же списываются деньги, если не хочешь номер своей кредитки давать. Удобно! Но я не пользуюсь каршерингом.
Вместо этого я по старинке ловлю такси и прошу отвезти меня на Брайтон-Бич. Там у меня офис по недвижимости, и заодно зайду к дяде Мише, посоветуюсь. Жизнь в США быстро учит, что советоваться с адвокатом надо даже по вопросу, который час.
Машина такси – новенький «Форд», водитель, по-моему, украинец, и пока мы едем нью-йоркскими улицами, он успевает мне вывалить всю свою душу, от того, как он сюда приехал, как живет тут непонятно по какой визе и хрен знает где, и до ругани на жадность владельца кеба[17] и сбивающего цены Юбера – мол, пошлешь на родину денег, а жить на что? Я молчу, потому что жизнь уже научила меня молчать. Научит и этого бедолагу, сорвавшегося со своей родины в далекие дали за поиском лучшей жизни. Скоро он поймет, что, наверное, ошибся, но будет уже поздно.
А пока мы едем не самыми ровными улицами, я попробую вам рассказать, в чем же феномен этого города…
Обычно люди, которые сюда приезжают, через какое-то время испытывают разочарование. Дороги не самые ровные. На улицах срач, лежит в мешках иногда по несколько дней мусор и бегают крысы. Аэропорт Кеннеди давно пора снести и новый построить, тот же бакинский имени Гейдара Алиева – рвет старый и грязненький ДжФК, как тузик грелку. Аренда дорого. Интернет дорого, особенно безлимит[18]. Стоянка дорого. Метро – рядом с московским и не стояло. Архитектура… не фонтан, скажем, есть куда более интересные города, застройка хаотичная. С трафиком проблемы. Наконец, работу найти не так-то просто, и не хорошую, а любую, и зарплата – только на вид кажется большой. На самом деле я знаю парня, который уехал в Китай преподавать бизнес-инглиш и предпринимательство и сейчас не нарадуется на свою зарплату и условия труда и возвращаться не собирается.
Но все равно столицей мира был и остается Нью-Йорк, а не Шанхай, и вот почему.
Во-первых – люди. Я еще не встречал таких пробивных людей – кажется, они на каких-то батарейках. Здесь не принято жаловаться на судьбу, у кого-то что-то клянчить… пробивайся, и у тебя все получится. И пробиваются. Но одновременно с этим ньюйоркеры намного более честные и какие-то… человечные, что ли. Здесь не принято кидать вообще… ну, может, в дурных районах и принято, но нормальный человек тебя не кинет никогда. Здесь работники не думают, как обворовать работодателя или «где бы не работать, лишь бы не работать», а работодатель, в свою очередь, и понятия не имеет, что такое «невыплата зарплаты» – здесь это немедленно суд. Здесь до сих пор сохранились такие понятия, как этика, мораль, честность. Именно поэтому здесь легко делать что-то.
Во-вторых, если тот же Шанхай – это большой китайский город, где китайцы делают бизнес со всем миром, то Нью-Йорк – это мировой город. Здесь есть люди всех национальностей и всех религий, которые есть на Земле. Здесь торгуют всеми товарами, которые производятся где-то на Земле, – это мировой хаб. Этот город открыт всему миру нараспашку, в отличие от закрытых Москвы и Шанхая. Именно поэтому столицей мира является Нью-Йорк, и я не хочу отсюда переезжать…
Хотя… полицейские лодки с пулеметами – эту открытость как-то…
– Приехали…
…
– Приехали, говорю. Бруклин-Бич.
Таксист смотрел на меня, обернувшись…
– Денег, что ли, нет? – спросил он.
– Есть деньги… – на автомате ответил я, – есть…
И этот скоро станет ньюйоркером. Наверное…
Несмотря на то что с экономикой в США вроде не все так ладно, как хотелось бы, – с недвижимостью все было неплохо. Продажи росли. Причин было несколько. Дальнейшее увеличение количества чайлдфри и однополых пар стимулировало миграцию из пригорода в город. Люди продавали дома в пригороде, которые, кстати, в основном очень давно построены, здесь живут и в столетних домах – и переселялись обратно в город, который сейчас активно застраивался новыми кондоминиумами и апартаментами… Гарлем застраивался, на том же Брайтон-Бич строительство началось. Снова росли цены на топливо, да и вообще – снижение зарплат делало невыгодным каждый день делать поездку на работу миль по шестьдесят-семьдесят… дорого. Экономические проблемы не затрагивали богатых и верхний средний класс – а те в последнее время полюбили жить в небоскребах. Новый тренд недвижимости Нью-Йорка – когда в одном небоскребе или деловом центре совмещены и жилые и нежилые помещения. Квартиры в них покупают те, кто тут работает, чтобы попасть на работу – им надо всего лишь проехаться на лифте, время комьюта – минута. Есть бизнес-центры и с классическим жильем на продажу, а есть с небольшими апартаментами с рум-сервисом отельного типа. Их снимают те, кто по семейным причинам живет в пригороде, но по вечерам остается в городе: в понедельник они приезжают в город и в пятницу уезжают, такие апартаменты – чтобы переночевать, не более того. Собственно, ничего нового тут нет, раньше многие так жили – лавка на первом этаже, жилая комната на втором. Все новое – это хорошо забытое старое.
С недвижимостью я не так хорошо был знаком, но у меня была хорошая команда, и, похоже, нам подворачивался первый крупный проект, как раз из тех, которые делают людей миллионерами и миллиардерами. Речь шла как раз о застройке Брайтон-Бич: самый опасный район семидесятых снова входил в моду, был спрос на жилье на первой линии, и, кто первым отхватит хорошие участки на застройку, тот будет иметь очень хорошие позиции при переговорах с банками и инвесторами о финансировании строительства. Ну, а кто это сделает, как не я, тем более что у меня под рукой дядя Миша, который все и всех знает. По крайней мере, в русской общине. Так что – построимся…
На то, чтобы подписать все необходимые документы и решить накопившиеся вопросы, ушло полчаса, после чего я решил пройтись пешком до дяди Миши и его офиса, который тоже, кстати, на дому принимал. Заодно еще раз посмотрим, есть хвост или паранойя – на Брайтон-Бич любой чужак выделяется, как прыщ на заднице.
Уж поверьте мне.
А сам Брайтон-Бич…
Знаете… это не русский район, как написано во многих путеводителях. И не еврейский, хотя евреев тут полным-полно. Это советский район… осколок страны, которой давным-давно уже нет. Страны нет, а Брайтон-Бич есть. Который с нынешней Россией роднит разве только русский язык да любовь к некоторым эстрадным исполнителям…
Это место, где до сих пор смотрят видео на видеомагнитофонах, а песни слушают на кассетниках, а фотографируются на пленку. Это место, где рассекают на «шестисотых мерсах» из девяностых и «Гранд-Чероки» тех же лет, еще и с московскими номерами. Это место, где на скамейках сидят бабушки и дедушки, которые все и про всех знают. Это место, где можно жить от рождения до смерти, не зная ни слова по-английски. Наконец, это место, где придумали русский английский язык, в котором английские слова перемешаны с русскими и по-русски же склоняются. Например, тейкать – брать. На сейле был лютый треш – на распродаже было не протолкнуться.
Здесь евреев было едва ли не больше, чем русских, но с нью-йоркскими ортодоксами у них были более чем прохладные отношения: ортодоксы, которые ходят в меховых шапках и рожают по десять детей, евреев с Брайтон-Бич за своих не признают. На Брайтоне даже евреи – русские евреи. Кстати, одно время считалось, что через какое-то время русского Брайтона не будет, потому что старики вымрут, а молодежь ассимилируется.
Но Брайтон был до сих пор. Здесь можно было откушать холодца и черного хлеба, послушать Шуфутинского и Вилли Токарева. И встретить многое такое, о чем в современной, вестернизированной России давно успели забыть…
И я шел в тени огромного метромоста, который скоро обещали снести, и слушал, как по нему гремит поезд. А из лавки с записями подпевала Маша Распутина…
Дядя Миша Гришман был одним из аборигенов Брайтона еще с девяностых, один из тех людей, про которых можно писать книги и снимать фильмы – настолько богата и необычна их биография. Таких людей здесь намного больше, чем в среднем по Нью-Йорку, каждый – осколок давно рухнувшей страны, давно канувшей в прошлое культуры со своими словечками, праздниками, традициями, привычками, авторитетами и табу. Они сохраняют свою самобытность, несмотря ни на что, и будет жаль, если их дети американизируются – тогда от СССР и в самом деле ничего не останется…
Дядя Миша происходил из еврейской семьи, его отца вместе с детским домом эвакуировали в сорок втором из блокадного Ленинграда в Ташкент. В Ташкенте же маленький Миша Гришман рос, рос на стыке еврейской, русской и среднеазиатской культур. Мать же его была из репрессированных крымских татар, и, несмотря на этот брак, Борис Гришман все же стал прокурором одного из районов Ташкента. Именно в его районе, кстати, начинал работать некто Усманов, сын которого, Алишер, стал самым богатым человеком в России.
Сам же Миша Гришман окончил юридический факультет МГУ, работал в Москве, вел какие-то дела с союзными республиками и был вынужден покинуть родные пенаты в середине девяностых, когда происходил передел собственности и власти и стрельба в Москве приобрела совсем уже фронтовой характер.
Так дядя Миша оказался здесь и неожиданно сам для себя стал одним из основных адвокатов узбекской диаспоры Нью-Йорка. Помогал он и русским… мне помогал, имел связи – узбеки друг друга не бросали, держались вместе, не то что мы – русские. Дядя Миша помогал детям из местных узбекских семей поступить на юридический факультет местных университетов, брал на подработки – понятно, что его крестники были ему благодарны. Так что у дяди Миши были свои люди в ФБР, в налоговой, в мэрии, знакомый федеральный прокурор (почему-то азербайджанец, а не узбек) и еще много кто. В США, конечно, борются с коррупцией, но для них коррупция это деньги, а восточную форму коррупции в виде услуг и благодарностей они ни понять не могли, ни бороться с ней. Так что бизнес дяди Миши процветал, и к нему обращались не только с Брайтона, но и многие другие…
Дядя Миша имел собственный блок в одном из старых домов, на первом этаже он принимал, на втором и третьем – жил. Меня там уже знали, так что пустили без вопросов, я прошел через разделенный перегородками на кабинки зал и поднялся наверх по старой, дребезжащей лестнице и…
А это еще что…
– Михаил Борисович…
– А… здравствуй, Санечка.
Михаил Борисович… короче, я просто не ожидал такого. Гришман был домоседом, он за пределы Брайтона-то выбирался несколько раз в год. А сейчас – он был в сером, не по погоде жарком, костюме, с кепкой на голове, и у него было два… нет, похоже, что три чемодана.
– Михаил Борисович…
– Проводишь меня до вокзала?
– Да, конечно, – на автомате сказал я, – а…
– В дороге поговорим… Санечка.
Михаил Борисович… взял один чемодан, а я – два. И мы пошли на выход, но почему-то не через фирму, а боковой, выходящий на пожарную лестницу. Я, кстати, говорил Гришману заделать его, но он только смеялся и отмахивался.
В узком проулке между домами стоял автомобиль Гришмана, ухоженный и вылизанный до блеска, S600L в сто сороковом кузове. Тот самый, из девяностых. Стоил он сейчас даже в идеальном состоянии десятку, не больше… в США машины дешевеют очень быстро, так как ремонт дорог, и проще купить новую машину, чем заниматься ремонтом старой. Но Гришман держал машину как память и вкладывался в нее… «Мерседес» был как новенький.
– Клади сюда, Сашенька…
Я открыл дверь – и Гришман выкатился на улицу.
– Михаил Борисович… может, я поведу.
– А давай…
Гришман перебрался на пассажирское… дверь захлопнулась и моментально отсекла все звуки. Все-таки «Мерседес» есть «Мерседес».
Я тронул машину с места.
– Хороша, а?!
– Красавица… ты куда?
– На вокзал…
– Какой вокзал, в ДжФК давай… – засмеялся Гришман.
«Мерседес» плыл по асфальту… я вел осторожно – хотя подвеска могла выдержать и намного больше…
– По твоему делу, Сашенька. Я договорился, документы заберешь готовые у Димы. Денег не плати, я ему уже заплатил. Дима тебя не подведет…
– Понимаю… простите, Михаил Борисович… а вы…
– На Родину я, Сашенька. На Родину…
– А…
– Навестить хочу… Ташкент по ночам снится.
– Понимаю…
– А тебе Москва? Не снится?
Я пожал плечами.
– Да нет…
Мне на самом деле не снилась Москва. Почему-то не снилась. Как отрезало.
– А зря… Очень зря, Сашенька…
Я притормозил… пробка. Начинается.
– Михаил Борисович… вы же знаете, у меня – обстоятельства. Нельзя мне в Москву. Никак нельзя.
– Ну, тогда во Францию поезжай. Где служил… вспомни старое, тряхни стариной.
– Работа, Михаил Борисович… – сказал я и понял, что что-то не так. Гришман напряженно смотрел в стекло… старика что-то напрягало и напрягало серьезно. Машина снова набрала ход, и я поинтересовался:
– Случилось что, Михаил Борисович…
– Случилось, Сашенька. Случилось.
Я вдруг понял, что. Гришман болен. И поездка эта в родные места – скорее всего…
– Сколько? – спросил я.
– Да кто его знает…
– Врачи что говорят?
Гришман вдруг недоуменно уставился на меня.
– Саша, ты чего.
– Извините, Михаил Борисович…
– Ты подумал, что у меня…
И тут Гришман сделал то, чего я никак от него не ожидал. Он… рассмеялся.
ДжФК стоял на своем месте, вместе с его гулким неудобным терминалом, тесными парковками и разбитым асфальтом. Я оставил «мерс» на парковке, собрался выйти за чемоданами, и тут Гришман остановил меня:
– Подожди, Саша…
…
– Ты подумал, что я болен, так?
– Ну…
– Я здоров. Только обследование проходил.
Я ничего не сказал, потому что не знал, что сказать.
– Но вот из страны надо уезжать. И как можно быстрее. Пока выпускают…
Следующие десять минут я слушал и при этом чувствовал, как у меня медленно, но верно встают дыбом волосы…
– Я старый еврей, Саша… – сказал Гришман, глядя в лобовое стекло, – повидал много. И плохого, и хорошего. И когда плохого ждать, я знаю…
…
– Есть мальчик… знакомый. Не буду говорить, кто и где… ни к чему это. Он мне вчера сказал – дядя Миша, уезжать надо. Вот-вот начнется. Совсем скоро.
– Скоро – что?
– Чрезвычайное положение введут, Сашенька. Вот набились мы тут в мышеловку, а она – хлоп…
…
– И все…
На Ташкент дядя Миша улетал люфтганзой, потому что прямого между Большим Яблоком и Ташкентом не было. Зарегистрировавшись на рейс, дядя Миша подмигнул мне и сунул ключи…
– За ласточкой моей присмотри…
И прошел в зону вылета, не оглядываясь.
Так…
В голове шумело… от всего, от шума аэропорта, от самолетов, от сказанного… бред какой-то сегодня, а не день. Пройдя в Старбакс, я заказал Гватемала Медиум, присел за столик. Отхлебнул… привычный вкус на этот раз показался горьким, меня чуть не стошнило. Я понимал почему… снова судьба выбросила меня в зазеркалье, где все не то, чем кажется, все имеет двойное дно и никому нельзя верить. Я долго уходил от этого… но нет… видимо, каждый пес обречен возвращаться к своей блевотине…
… Я старый еврей, Саша… Повидал много. И плохого, и хорошего. И когда плохого ждать, я знаю… От судьбы не убежишь, Саша. Мы сами во многом виноваты.
– О чем вы?
– Знаешь, есть такая притча… я не знаю, какого народа – но есть. Есть… однажды в один из городов повадился дракон… начали пропадать люди… один… другой. Люди ничего не могли с этим поделать… но они знали про то, что в лесу живет могущественный колдун. Они выбрали сильного и молодого воина, собрали денег, сколько смогли, и послали к колдуну, чтобы тот сделал его неуязвимым и тот мог сразиться с драконом. Воин пришел к колдуну и попросил, возьми деньги и сделай меня неуязвимым. Колдун покачал головой и спросил, зачем тебе это? Чтобы сразиться с драконом, ответил молодой воин. Колдун сказал, я могу сделать так, чтобы ты победил дракона. Но тогда ты сам станешь им. Станешь драконом.
– Я по-прежнему не понимаю.
– Говорят, здесь когда-то были права. И уважение к ним. Но когда пришла пора сражаться, Америка захотела стать неуязвимой. И она стала драконом.
– Дядя Миша…
– Я знаю, ты меня свихнувшимся старым ослом считаешь. Но что плохого будет в том, что ты уедешь?
– Я не могу. Надо готовиться к выставке, надо вести переговоры со строительными компаниями, с инвесторами.
– Суета сует…
…
– Что ж, дело твое. А я поеду. Ведь от того, что я проведаю могилу отца, ничего плохого не будет, так ведь?
Наверное, я и до этого сам себя накрутил… слежкой этой идиотской. Боб с его конституциональной шизой, дядя Миша с его Ташкентом…
Бр-р…
Я бросил стаканчик с кофе в мусорку и пошел за машиной. На выходе приметил даму с короткой стрижкой, самсонайтом и ноутбуком… короче говоря, четыре к пяти, что автомобиль она тут не оставила. На выходе я прибавил скорость, поравнялся с ней и предложил:
– Подвезти? Или вы предпочитаете такси?
Даму звали Алана… короче. Как я понял, она работала в какой-то инвестиционной компании, так что «Мерседесу» не удивилась. Впрочем, я, со своим старым, но ухоженным «Мерседесом» и весьма специфическим чувством юмора, вполне сошел за того, кем представился, застройщиком, ищущим возможности. Почти, правда, кстати.
Так что мы посидели в одном заведении, а потом поехали к ней домой, в дюплекс на Гринвич-виллидж. Кстати, хорошо живут финансовые аналитики, квартирка миллион стоит, не меньше…
Нам бы так жить…
Проснулся я от едва слышного шороха. Похоже, дама пошла куда-то… я сделал вид, что сплю и ничего не заметил.
Немного подождал… потом поднялся… прошел на кухню. Алана плакала… над кофемолкой. Я молча прижал ее к себе… она прошептала:
– Почитай стихи.
– Какие?
– Какие ты читал…
Стихи… значит. Ну, стихи так стихи…
When in the heat of my embraceI capture your elastic figureAnd lavish words of loving praiseOn you with tenderness and vigor,Dear friend, you free your slender buildOf my contracted arms in silence,And to my words sincere and thrilledReply with your mistrustful smiling;Safeguarding in your memorySad tales of loyalty's declension,Without compassion or attentionYou listen drearily to me…I curse my crafty aspirationsOf youth, with all its vain delights,And waiting for the assignationsIn gardens, in the silent nights;I curse the words' romantic mumble,Mysterious melodies of verse,And kisses of believing girls,And then their tears, and later grumble[19].– Как все надоело… – прошептала она: Как я тебя понимаю…
– Давай, сварим кофе, – сказал я, – кстати, ты всегда так рано просыпаешься?
– Нет. Просто сошла с ума от смены часовых поясов.
– Я тоже сошел с ума.
Она фыркнула:
– Не прикидывайся. Я для тебя еще одна победа.
– Это не так.
Она вдруг посмотрела на меня прямо и честно:
– Правда?
Я не отвел взгляда:
– Да.
Молчание прервал телефонный звонок.
– Это мой…
Алана пошла за трубкой, а я…
Я, наверное, не смогу уже жить как обычные люди: наслаждаться чашкой кофе утром или почти что ночью, женщиной, видом огромного города из окон.
– На… на… майн нахин самджи…
И слышу я хорошо…
– Проблемы?
– А?
– Ты выглядишь, как будто у тебя кто-то умер…
– О, нет…
Алана посмотрела на часы. Я примирительно поднял руки.
– Намек понял.
Она смутилась.
– Нет, ты не так все понял…
Неловкое молчание прервала она.
– Душ принять не хочешь?
На улице я оказался лишь в полвосьмого утра.
Нью-Йорк никогда не спит, но мне больше нравится именно это время – с шести примерно до восьми утра, когда встает солнце и еще не началось нашествие леммингов. Из-под крышек люков пробиваются струйки пара, мусорщики на ходу забрасывают пакеты в медленно идущий мусоровоз[20], полицейские ночной смены пьют свой кофе. Надо бы и мне выпить…
– Доброго утра, офицер…
Чернокожая полицейская сверкнула улыбкой:
– И вам доброе утро, сэр…
Ну, вот. А говорят, Америка превращается в полицейское государство – просто надо к людям с добром, и они к тебе потянутся.
Сказать?
Нет, не скажу.
«Мерседес» стоит на месте, хорошо, что парковочную квитанцию не подсунули. Поеду-ка я отсюда по-хорошему…
А насчет Аланы… не знаю я ничего и знать не хочу. Язык, на котором она сейчас по телефону отвечала, – это не что иное, как урду, распространенный в Пакистане, а теперь и в арабских странах, группа индо-иранских языков. И пыль, которая на ноутбуке немного осталась – немного, но осталась, – это та самая, мелкая афганская пыль-песок.
Так что действительно пойду-ка я отсюда. Счастливо оставаться, леди, вместе со всем, что вы задумали…
США, Вашингтон ДС
Пенсильвания-авеню 1600
Белый дом
11 августа 2019 года
Конечно, я об этом не знал, но нелегкая ночка выдалась не только у меня, но и еще у многих людей. Причем мои проблемы были несравнимы с их проблемами…
Они сидели друг напротив друга – два бойца. Два опытных бойца, каждый из которых многое прошел на поле брани – каким бы оно ни было. Один из них был опытным бойцом в сфере бизнеса, второй – опытным бойцом в сфере политтехнологий. Четыре года назад один из них сделал другого президентом Соединенных Штатов Америки.
– Господи… просто поверить в это не могу.
Президент США отхлебнул кофе. Папка лежала на столе, он начал ее читать и не смог закончить.
– Но это так.
Господи… год до перевыборов. И такое дерьмо…
– С этим можно что-то сделать?
– Нет.
Президент сверкнул глазами на своего невозмутимого советника.
– Черт, ты всегда бываешь прав?
– Всегда.
Президент смирился. В конце концов, это никогда не был его человек – он принял его в качестве вице-президента как уступку партии. Которая тоже не была его партией. Один маленький нюанс: когда его вице-президент был конгрессменом, из девяноста законопроектов, которые он подготовил и внес на рассмотрение, – не прошел ни один. Просто потрясающая неэффективность. Если бы он так вел дела…
– Что будем делать?
– Есть две стратегии…
…
– Первая – все отрицать. Вторая – пройти через огонь.
– Что такое «пройти через огонь»?
– Начать скандал самим, не дожидаясь, пока его начнут другие.
– Не понял?
– Уволить этого придурка. С публичным скандалом.
– Смерти моей хочешь?
Серый кардинал Белого дома прошел к кофейнику, налил себе кофе. Только усевшись и хорошо отхлебнув из чашки, ответил:
– Видишь ли, Дон. Все это дерьмище все равно всплывет. Мы не сможем удержать информацию. Да и… какой смысл идти на перевыборы, зная, что у противников может быть такая бомба? Ты знаешь избирателя-республиканца – он консервативен и никогда такого не поймет:
– Может, пойдем на сей раз от демократов? Они поймут.
– Не смешно. Так вот, избиратели не поймут, но если ты проявишь твердость и сам избавишься от этого мудака – ты предстанешь защитником моральных ценностей. Ты ничего не знал, но как только узнал…
– Партия взбесится.
– Пусть бесится. Они не посмеют его защищать…
Президент усмехнулся:
– Защитник моральных ценностей… Звучит, а?
Президент США в жизни особо моральных ценностей не придерживался. Но что бы о нем ни говорили, он любил совершеннолетних женщин и был многодетным отцом.
– Мне с ним поговорить или вы?
– Давай, ты. Я этого говнюка больше видеть не хочу.
– Понял.
– Кандидаты у тебя есть?
…
– Я так понимаю, это тот, о ком я думаю?
– Да, именно он.
– Дерьмо.
– Да, но за ним стоят те, кто нам нужен.
Президент США встал, обернулся к окну. Овальный кабинет был совсем маленьким, тот, кто сюда попадает впервые, всегда удивляется – даже не пройтись. За окном была ночь. У ограды Белого дома стояли палатки протестующих. Президент не знал, против чего протестуют эти люди, но те люди думали, что протестуют против чего-то очень важного.
