Военно-морские рассказы

Константин Изварин

ВОЕННО-МОРСКИЕ РАССКАЗЫ

Подражание Покровскому

О ДВЕРЯХ И НЕ ТОЛЬКО

Голова у человека не только чтоб шапку носить. А двери на корабле, обычно, служат для входа и выхода. Эти два правила всем известны, надеюсь? А вот если голова без шапки неожиданно встречается с верхним краем двери… при входе и выходе…

Тогда из вышеназванных правил плавно вытекают следующие следствия: Голова у человека чтоб шишки собирать, а двери – источник повышенной опасности для личного состава.

В пятнадцатом тамбуре у нас две двери. Одна, видимо, для входа, а вторая, следовательно, для выхода. Но, поскольку, приказом командования сей вопрос оставлен на усмотрение личного состава, а личному составу абсолютно наплевать куда входить куда выходить, а сами двери находятся друг от друга на дистанции метра полтора, обе открываясь прямо на шкафут…

В общем бывают иногда преинтересные случаи.

Прозвище у него было Палкин. Родом он был из Башкирии, а, соответственно, умным был как… как башкир, одним словом. А еще он был матросом. Торпедистом. Который при распределении перепутал сибирский город Читу и четырехтрубный торпедный аппарат. А потому попал к нам. По какому поводу в Чите, видимо, был объявлен праздник.

Очень счастливым человеком был Палкин. Таким счастливым может быть только непроходимый дурак, на которого все уже давным-давно махнули рукой и сказали: «Черт с ним, лишь бы под ногами не мешался». Потому и единственным, зато лучшим, другом был у него торпедный аппарат. Тот самый, четырехтрубный.

Торпедных аппаратов у нас два, но левый находится в заведовании у командира отделения торпедистов, поэтому вся нерастраченная любовь матроса Палкина доставалась правому, который от такого проявления чувств разрывался между служебным долгом и желанием застрелиться из всех четырех труб сразу. Второе, кстати, было практически невыполнимо. Ибо матрос Палкин, ежедневно производя осмотр и проворачивание оружия, то ронял за борт детали без которых гениальное изобретение советских ученых-торпедистов превращалось в нечто подобное пушке Оренбургской крепости, куда Александр Сергеевич определил служить Петрушу Гринева, то, воображая себя героем Советского Союза Маринеску, стрелял вхолостую, как Тузик грелку, в клочья разрывая резиновые щитки с нарисованными на них пятиконечными звездами. Его командир отделения – худой, длинный и вечно печальный Дима Анохин – хватался за голову и, не выходя из флегмы, благодарил Палкину маму, за то, что она произвела на свет такого великолепного сына. В выражениях, от которых краснели даже бакланы.

Несколько облегчив, таким образом душу, он присаживался на барбет и глядя вдоль линии горизонта, добавлял уже совершенно нейтрально:

– Что хочешь, то и делай. Но, чтоб завтра аппарат был в строю.

Вам может показаться удивительным, но назавтра аппарат был в строю. А объяснялось это очень просто. Палкин относился к той категории мужчин, которым, по словам женщин, «проще дать, чем объяснить почему ты этого не хочешь». Он приходил в ПЭЖ и начинал канючить. Он канючил и канючил. Как холодный и надоедливый осенний дождь, стучащий по спине, заливающий за шиворот и вообще создающий дискомфорт.

Рано или поздно, сначала поздно, но потом все быстрее, старший смены не выдерживал и говорил:

– Да сделайте ему, что просит.

И ему делали. На, Палкин. Отвяжись, только. И святое правило «дуракам везет» в очередной раз получало практическое подтверждение.

И вот, однажды, этот самый Палкин, оставив в покое любимый торпедный аппарат, направлялся в кубрик. Неизвестно, вообразил он себя великим Брюсом Ли, или просто спешил, но открыв дверь тамбура, он не вошел, как делают все нормальные люди, а впрыгнул. Или, точнее, попытался влететь. Не то оттолкнулся он слишком сильно, не то и вправду крылья у него выросли, но, то место где у нормального человека находятся мозги, не позволяющие, кстати, совершать идиотские поступки типа впрыгивания в двери, со всего размаху соприкоснулось с верхним краем двери.

Все, видевшие это, внутренне содрогнулись. Еще бы. Японцам-то, о ладонь кирпичи ломающим, такое не под силу. Башкой, да об дверь. Да со всего размаху. Куда там косоглазым.

Военная служба, она вообще делает человека циничным. Даже излишне. Поэтому никто Палкину сочувствовать не рвался. Несмотря на потоки крови, льющиеся их раны. Все только пожали плечами: «Палкин. Чего от него еще ожидать».

«Шаман», прибежавший, вероятно, на стук, сказал обязательное в таких случаях «были б мозги – точно б вылетели» и увел «раненого» в медпункт. Лечить.

И целую неделю после этого «героический» матрос Палкин гордо носил на плечах забинтованную голову, вызывая у окружающих приступы нездорового интереса к своей персоне.

Но все имеет свой конец. Ровно через неделю «шаман» размотал бинты и, звонко щелкнув пациента по затылку, торжественно объявил:

– Иди, гуляй. Здоров. – Он, наивный, думал, что дело этим кончится. Ха! Как бы не так!

Ровно через неделю, в том же, стратегически важном, пятнадцатом тамбуре, тем же многострадальным местом, об ту же металлическую дверь…

Если «шаман» и был удивлен, тем, что Палкин вернулся так скоро, то свое удивление он, весьма умело скрыл, щедро плеснув в стакан «успокоительного». Для себя. Ибо Палкину, по словам «шамана», с отличием окончившего первое медицинское училище города Новосибирска, могла помочь только полная и немедленная пересадка мозга.

А общее собрание лиц, отслуживших более двух лет и ласково именуемых замполитом «товарищи годки» постановило выдать Палкину каску. Дабы не раскроил он себе однажды буйну головушку на две неравных части. Пусть уж лучше со звоном бьется. Все меньше «шаману» работы.

О ГЕОМЕТРИИ

Развод на работы – это вам не просто так. Развод на работы – это торжественный ритуал, производимый ежедневно, по два раза, исключая выходные и праздники. Поэтому, священный долг каждого – присутствовать. Тем более, если сам выступаешь в роли ритуального имущества. Торжественно развестись, так сказать. А после обеда – особенно. И нет прощенья тому, кто пренебрегает такой важной обязанностью как послеобеденный развод на работы. Умри, но разведись. А особенно, если из всего сигнального отделения ты один не занят в нарядах. И, к тому же, служишь уже третий год. Работой в таком случае можешь и не заниматься, но развести себя все равно обязан. Вот так.

– Командирам отделений развести личный состав на работы, – подвел итог послеобеденного построения дежурный офицер.

Оставшийся в гордом одиночестве сигнальщик, носящий высокое звание старшего матроса и специалиста первого класса, пару минут подождал для приличия, а потом направился в сторону своего боевого поста, размышляя по дороге: куда самого себя лучше развести. Поскольку вокруг было лето, Черное море и третий год службы плавно подходил к отметке два с половиной… Ну кто, скажите, на Флоте работает летом? Особенно если юг, солнце, Севастополь… да и третий год ведь…

Выбор был довольно широким. От – просто заснуть в кубрике до – позагорать на мостике.

Погружаться в темное брюхо корабля как-то не хотелось. Спать, кстати, тоже.

Поэтому сигнальщик задумчиво поднялся на мостик и глядя с высоты тридцати метров на причальную стенку Графской пристани, решил, что самой лучшей для него работой будет дочитать книгу, чудом найденную среди «шедевров» корабельной библиотеки, которой заведовал матрос-молдаванин, бывший по совместительству механиком вертолетного комплекса и большим другом замполита.

И только-только эта мысль окончательно сформировалась в нагретой южным солнцем голове сигнальщика, только-только тело само двинулось в направлении желанного источника знаний… В этот самый момент нагрянул на мостик, татаро-монгольскому игу подобен, командир боевой части. Связист. В погонах капитан-лейтенанта, роскошных усах цвета спелой пшеницы и фуражке с шитым «крабом».

– Ганитулин говорил, что у вас есть конус, – сказал командир боевой части, не отвлекаясь на глупые вопросы.

– Есть, – ответил сигнальщик, не меняя расслабленной позы и воспринимая командира как нечто подобное миражу.

– Покажи, – потребовал командир боевой части.

Сигнальщик лениво сделал два шага и, ткнув пальцем в сигнальную фигуру, сказал:

– Вот.

– Что «вот»? – не понял командир.

– Конус, – лаконично ответил сигнальщик мысленно занятый выбором места для чтения.

Да, чуть не забыл. Вам же, наверняка, не ведомо, что такое «Конус». Так вот, «Конус» – это не только геометрическая, но еще и сигнальная фигура. А смысл, вкладываемый в нее, следующий: «Дать самый полный назад и работая машинами удерживаться на месте». Ясно? Тогда оставим конус, тем более, что используется он крайне редко, его создателям и вернемся в Севастополь.

– Это конус? – подозрительно спросил командир.

– Конус, – подтвердил сигнальщик, в суть проблемы вникать абсолютно не желавший.

– Э-то ко-нус? – снова спросил командир. По слогам, надеясь, видимо, интонацией чего-то достичь.

Сигнальщик нехотя повернул мысли в сторону службы. Он посмотрел на командира, на конус, пытаясь понять чем второй не угодил первому, провел ладонью по шершавым ребрам сигнальной фигуры.

– Конус, – ответил сигнальщик. И пожал плечами. Мол, чего ж вам еще товарищ капитан-лейтенант. Это уж точно конус. Конусей не бывает.

– Это не конус, – авторитетно, как обухом по голове, заявил командир.

Сигнальщик служил третий год, а, следовательно, первый закон службы, гласящий, что командир всегда прав постиг на собственной шкуре. Но, кроме того, он еще и окончил школу. А в школе изучал геометрию, по которой имел только положительные оценки. Быть может, он не знал, как выглядит додекаэдр, но такую простую фигуру как конус – узнал бы в темноте и на ощупь.

Однако годы службы научили его осторожности и, вместо чтобы сказать как ранее «Ой не морочьте мне голову», сигнальщик осторожно поинтересовался:

– А какой, по-вашему, конус?

– Не, по-моему, – ответил командир боевой части, связист, с высшим образованием, – а по-настоящему.

– Хорошо, – сказал сигнальщик. – Какой по-настоящему конус?

Командир, хитро прищурившись, достал блокнот и несколькими ловкими штрихами изобразил на клетчатом листе ромб.

– Вот, – сказал он довольный. – Это конус.

– Это ромб, – сказал сигнальщик, имевший по геометрии только положительные оценки.

Рядом с «конусом» командир изобразил цилиндр.

– Это ромб, – сказал он, тыча пальцем в то, что, по мнению сигнальщика, именовалось вовсе не так.

В глазах сигнальщика плеснулся ужас. С одной стороны он прекрасно понимал, что конус – это конус, ромб – ромб, а цилиндр, хоть и тоже является сигнальной фигурой, рядом с ними и близко не стоит. И весь многолетний курс красивой науки геометрии – от бедняги Архимеда и до наших дней – ясно определяет как и что выглядит. Но, с другой стороны… С другой стороны образованный сигнальщик служил уже третий год. И знал, что прав не тот, кто имел по геометрии только положительные оценки, а тот, у кого звезды на погонах крупнее.

«Не иначе врал нам Архимед, – шевельнулась под черепом подленькая мысль. – Столько лет».

Следующая мысль была уже не такой подлой и старину Архимеда оправдывала не хуже чем адвокат из золотой десятки.

«Ходили слухи о принятии нового устава, – вспомнил вдруг сигнальщик. – Так, может, приняли уже? И согласно новому уставу ромб отныне именуется конусом? А Архимед и вовсе ни при чем, а?»

Это успокаивало. Но годы, как теперь оказалось, убитые зря на изучение красивой науки геометрии, ни за что не позволяли согласиться с тем, что даже такая высокопоставленная шишка как Министр Обороны имеет право присваивать новые звания геометрическо-сигнальным фигурам.

Эти самые годы подсказали, что специально для таких случаев рабочие завода по производству сигнальных фигур, глядя в учебник геометрии, пишут на них, на фигурах, то есть, «конус», «ромб», «цилиндр» и так далее.

Сигнальщик, вытягивая шею, осмотрел конус со всех сторон. И успокоился. Потому что вновь поверил в Архимеда. На одном из ребер, белым по черному, кириллическим шрифтом было ясно выписано: конус.

«Слава, тебе, красивая наука геометрия, – подумал сигнальщик». И ткнув пальцем в надпись, торжественно произнес:

– Во!

– Что «во»? – не понял его командир боевой части в звании капитан-лейтенанта и с высшим образованием.

– На нем же написано, что это конус, – улыбаясь от уха до уха, пояснил сигнальщик.

Командир боевой части, связист, капитан-лейтенант с высшим образованием соображал быстро. Иначе он не был бы командиром. Он посмотрел на надпись, на радостного сигнальщика и тоже улыбаясь, причем, ничуть не хуже сигнальщика, произнес знаменательную фразу, которая при переводе с исконно русского на просто русский поясняла, что нельзя верить всему, что написано. А то прочитал, поверил, а там на самом деле дрова лежат.

Сказал и уставился на улыбающегося, уже по инерции, сигнальщика.

Сигнальщик пожевал губами, хлопнул глазами пару раз, а потом вспомнил, что существует такая, все поясняющая книга как «Справочник сигнальщика флота», куда, заикаясь, посоветовал заглянуть командиру.

– И правда, – сказал посерьезневший командир боевой части.

И удалился, оставив обалдевшего сигнальщика размышлять о взаимодействии красивой науки геометрии и корабельного устава.

Как говаривал, бывало, Козьма Прутков: «Если в зоопарке на клетке со слоном написано заяц, не верь глазам своим». Так-то.

О ТОВАРИЩАХ КАПИТАНАХ ПЕРВОГО РАНГА

Ох уж эти мне капитаны первого ранга. А которые комплексом одержимы – так в особенности. Уж простите меня заранее, но когда до заветного погона – без просвета, зато с извилинами – осталось всего ничего, когда и должность у него адмиральская и академия давным-давно за плечами… и остался ему до огромных звезд всего один крохотный шажок…

А он уже и ногу занес…

И тут как кирпич с ясного неба очередная бредовая идея, неясно каким ветром занесенная в плешивую голову бывшего ставропольского комбайнера – теперешнего Верховного Главнокомандующего: «В свете гласности и перестройки будем сокращать генералитет».

Ну и сокращайте… пожалуйста… генералитет. А адмиралы-то причем?

В общем, наш «без пяти минут адмирал» злится, матерится, рвет роскошные, шитые золотом погоны с новенькой черной шинели и топчет украшенную «дубьем» и специальным, адмиральским «крабом», фуражку, изготовленную мастерами своего дела ко дню коронации, то есть, я хотел сказать, присвоения очередного звания. А потом начинает вести себя по-генеральски. То есть брать командование на себя, лезть не в свое дело, отдавать идиотские приказания и требовать для себя непонятно каких почестей.

Начальник МЭОНа, капитан первого ранга Орлов был как раз из таких – сокращенных. И, поэтому, время от времени, выкидывал. Веселил, так сказать, личный состав.

Прозвище у него было «Тесть». А потому что наш связист зятем ему приходился, надеясь, видимо, тоже извлечь некую пользу из адмиральства. Ну и извлек. «Драл» его тесть по-родственному. То есть нещадно. Даже во «время свободное от службы». А чего ж вы хотели, товарищ капитан-лейтенант? Любишь жену, терпи и ее папашу.

Итак: лето, жара, Черное море, Севастополь – новенький ПСКР проходит ходовые испытания. Турбины урчат, колеса крутятся, винты пенят воду – корабль выписывает циркуляцию. На мостике сигнальная вахта – два матроса третьего года службы – отличники боевой и политической и вообще специалисты своего дела. Облокотясь афедроном о леер, они лениво осматривают горизонт, время от времени используя для этого отечественную оптику. Тепло, тихо – круиз, а не служба.

Тесть, решивший урвать от южного солнца и свежего морского воздуха свою долю военно-морского кайфа, вышел на верхнюю палубу. Подышать. Он до предела растянул широченную, всю в искусственных зубах, пасть, вдохнул и мимоходом бросил взгляд вверх. Нет, не на небо. На мачту. На мачту, где гордо болтался, развеваемый соленым ветром, зеленый пограничный флаг с одинокой белой звездой в центре. Выдохнуть Тесть уже забыл. Вместо этого он немедленно затребовал зятя, коему в силу его должности подчинялись сигнальщики, и в таком сопровождении осчастливил своим появлением мостик.

– Почему мы идем без флага? – спросил сопровождаемый связистом Тесть у сигнальщика – матроса третьего года службы, отличника боевой и политической и вообще специалиста своего дела.

Сигнальщик, матрос третьего года службы, побывавший, повидавший и командирского тестя воспринимающий не иначе как досадную, но неустранимую помеху, даже в лице переменился. Он-то ведь прекрасно помнил как сам, лично, вздергивал этот «исламский» символ. Он бросил взгляд на мачту и вздохнул облегченно.

– С флагом, – ответил сигнальщик – матрос третьего года службы и так далее.

– А какой это флаг? – спросил Тесть, загадочно улыбаясь.

Сигнальщик бросил еще один взгляд на мачту.

– Флаг командира соединения, – ответил он, обнаружив белую звезду там, где ей и полагалось находиться – в самом центре зеленого поля.

– А почему мы идем без флага? – снова спросил Тесть, и посмотрел на сигнальщика хитро прищурившись. Его зять, командир сигнальщика, стоял за спиной старшего по званию и всей своей позой являл оживший корабельный устав.

Сигнальщик недоуменно посмотрел на Тестя, на связиста, перевел взгляд на мачту, где, равнодушный ко всему, болтался зеленый флаг с белой звездой в центре. Болтался и даже не подозревал, что стал объектом пристального внимания начальника МЭОНа.

– С флагом, – несколько неуверенно ответил сигнальщик вдруг засомневавшийся, что за почти два с половиной года службы повидал многое.

– А какой это флаг? – повторил вопрос Тесть. Теперь уже с генеральским акцентом.

Сигнальщик был опытный. И умный. Он наизусть знал своды сигналов – боевой и международный, он в течении тридцати секунд разбирал и набирал любой сигнал используя для этого от двух до пяти флагов и от одного до трех фалов, он знал флажной семафор, световую связь и силуэты кораблей наиболее вероятного противника. Но, несмотря на весь свой опыт, подготовку и даже полученное до службы обязательное среднее образование, так и не смог понять чего же от него добивается товарищ капитан первого ранга.

Он посмотрел на Тестя, на командира своей БЧ. Их лица, кроме нетерпеливого ожидания, не выражали ничего. Сигнальщик перевел взгляд на равнодушный зеленый флаг, на небо, словно надеясь в бездонной синеве отыскать ответ. Потом пожал плечами и ответил:

– Флаг командира соединения. – «И чего ж вам еще, товарищ капитан первого ранга, надо?»

– А почему мы идем без флага? – в который уже раз спросил товарищ капитан первого ранга.

Сигнальщик надолго задумался. Не помогало ни чесание в затылке, ни тоскливый взгляд вдоль линии горизонта. Не там, не там ответа не было. «Почему, почему… – подумал сигнальщик. – По…». И мысленно махнув рукой, в который уже раз, посмотрел на мачту и ответил:

– С флагом. – Совершенно убитым голосом.

Второй сигнальщик, хоть и получил всеобщее среднее в сельской школе, а значит, был много проще, на вопросы Тестя дал точно такие же ответы.

Тесть смотрел на сигнальщиков, сигнальщики смотрели на Тестя. Связист, с трудом, успевал и там и там.

«Ну?» – читалось в глазах Тестя.

«Чего «ну?» – читалось в глазах сигнальщиков.

«Почему мы идем без флага?» – читалось в глазах начальника МЭОНа.

«А идите, вы, товарищ капитан первого ранга… с флагом…» – в глазах сигнальщиков можно было, имея к тому желание, прочесть и направление, в котором, по их мнению, товарищу капитану первого ранга полагалось двигаться, но мы, памятуя о правилах хорошего тона, читать такое не станем.

Положение спас старпом. Как и полагается настоящему хозяину корабля, он появился на мостике в самый ответственный момент. Старпом посмотрел на Тестя, на связиста, на сигнальщиков, которые никак не могли разрешить для себя вопрос: «Если Тесть флага в упор не видит, то какого черта он очки не носит, а если видит, то какого черта от нас хочет?», и сказал, преданно глядя в глаза товарищу капитану первого ранга:

– Есть, товарищ капитан первого ранга. – И тем самым удовлетворил начальника МЭОНа по самую маковку.

Удовлетворенный Тесть кивнул и, все также сопровождаемый преданным связистом, торжественно покинул мостик.

Недоуменные сигнальщики обратили взоры к старпому. «Уж он-то понял чего этому старому хрычу надо». Старпом покрутил пальцем у виска, плюнул за борт, шепотом сказал что-то очень эмоциональное. Из всей этой тихой, но пламенной речи, обратившиеся в слух сигнальщики, разобрали только «задолбали» и «товарищ капитан первого ранга».

– Поднимите еще один флаг, – сказал старпом сигнальщикам. – Обычный.

Так вот чего хотелось начальнику МЭОНа. Чтоб корабль сам по себе, а командир соединения сам по себе.

Сигнальщики покопались в своей памяти и не найдя там ни малейшего упоминания о таких высоких почестях, осторожно заявили об этом старпому. А, услышав в ответ еще одну тираду, непосредственно затрагивающую море, корабли, флаги и одержимых адмиральским комплексом товарищей капитанов первого ранга, вздохнули и поплелись «на фалы».

Так и ходил, поражая всех двумя зелеными флагами, вдоль берегов Черного моря героический ПСКР, неся на борту удовлетворенного Тестя, что-то шепчущего старпома и недоумевающих сигнальщиков, которые молчать тоже не стали.

А может, зря ему адмирала не дали, а? Глядишь, и не страдал бы комплексом?

О МЕСТЕ ПОДВИГА В ЖИЗНИ КАЖДОГО МАТРОСА

Слыхали? Нас решил осчастливить своим прибытием Главный Начальник. Самый Главный. Главней его нет. Во всем Союзе нет. Это, конечно, приятно. Да-а. Но хлопотно-о-о!

Ну вы же знаете конечно, что Самые Главные в делах службы разбираются ничуть не лучше чем бурундук в законах баллистики. Зато любят пожрать вкусно. И порядок любят. То есть слова: «…Все параллельно и перпендикулярно, все подстрижено, поглажено, заасфальтировано и посыпано песком…» рождены скорее всего именно в период ожидания визита кого-то из Самых Главных.

Черт с ним, что корабли наши дают по шесть узлов. В час. В первый. А во второй – и трех не натягивают. (– Это ведь наши корабли! «Ы-ы-ы!»). Все равно в наших местах супостата днем с огнем не сыщешь. Черт с ним, что наш героический флагман на последнем выходе «яйцо» потерял. Не то яйцо, что определяет половую принадлежность, а то, которое гидроакустическая станция. Хотя ощущения от потери весьма схожи. Черт с ним, что наша героическая дивизия находится на самом краю света, дальше, по слухам, только Особый Арктический. Самому Главному это не интересно. А интересно ему, что у нас на камбузе. А на камбузе у нас икра и рыба. Красные. И территория наша Самого Главного очень интересует. Не сама территория, то есть, а порядок на ней. А территория наша, хоть и не английский парк, но умелые матросские руки приблизят ее к этому состоянию почти вплотную. За какие-то сутки. Только приказать. А что? И приказали.

К вечеру: пирс вымыт, дорожки выметены, бордюры выбелены, трава подстрижена… Корабли… Корабли выкрашены. Стоят, блестят – грозные защитники рубежей Родины. Те, что еще хоть что-то могли, ясное дело, в море выгнали. А остальное – если не спрятать, то, хотя бы, в божеский вид привести. Все! Готовы! Пусть едет Самый Главный.

И тут как гром с ясного неба – трап! Трап! Трап-то не покрасили! То ли забыли о нем в суматохе, то ли не приказали впопыхах. В общем, стоит он, железный, и дико оскорбляет своим советско-ободранным видом английский пейзаж.

– А-а-а! – сказал комдив. – Растакую вашу мамашу! Я вам где, сказал?! Я вам куда-зачем?! Почему?! Почему, спрашиваю?!.. Завтра, завтра здесь будет Самый Главный, а он!.. Немедленно, немедленно, я вам приказываю!

Поскольку приказал комдив сразу всем, никто конкретно трапом заниматься не собирался. Тем более, что Самый Главный приехать должен был только послезавтра. А до послезавтра еще много чего может произойти.

– А-а-а! – сказал комдив завтра утром распорядительному дежурному, который заступил вечером и ободранный трап воспринимал как нечто раз и навсегда данное нам Родиной. – Почему?! Почему, я спрашиваю?!

Комдив тыкал и тыкал пальцем в сторону трапа, а дежурный его все не понимал и не понимал.

– Почему трап до сих пор не покрашен?! – наконец снизошел до объяснений комдив. И, поскольку ответа от бледного капитана третьего ранга, коему злою волею судьбы выпало дежурить в столь исторический момент, ждать было бесполезно, комдив, не переводя дыхания, продолжил: – Я вижу, по-хорошему вы не понимаете. Я, лично я, сам, приму у вас трап. Вечером. Все. Выполняйте.

И каждый из многочисленной свиты, комдивы, как известно, в одиночку по части не ходят, посчитал своим долгом грозно посмотреть на дежурного и головой покачал осуждающе. Мол, что ж вы так, товарищ дежурный. Мы на вас дивизию оставили, боевые корабли, а вы… Доросли тут, понимаешь, до капитана третьего ранга.