Царство прелюбодеев

– Да и не турок был он вовсе! – досадливо отмахнулся Махнев.

– Но с детства жил в Османии, а стало быть, тех мест он нравы все-таки впитал. А ты, как слабоумный… басурманину(!) коллекцию оружия достал!

Они зашли в дом. Обстановка походила на его собственные комнаты в имении – дорогая итальянская мебель, гобелены, картины, бархатные шторы. Просторная столовая с камином, гостиная, библиотека с приличным собранием книг, пара комнат для гостей – все это находилось на первом этаже. Поднялись на второй этаж. Широкая кровать с балдахином, высокие стулья цвета вермильон[14], мягкие кресла и пате[15] – все это сильно напоминало обстановку банной горницы в его поместье. Блестящий трехногий столик приютил замысловатый бронзовый турецкий кальян. Рядом лежали длинные костяные и бамбуковые курительные трубки, стеклянная масляная лампа нежнейшего бирюзового оттенка для поджигания опиума, каменные чаши, и досканец[16] с папиросами. Причудливые цветы фуксии, лаковые иероглифы и крючковатые клювы диковинных жар-птиц, танцующих по бокам блестящей лампы, приковывали любопытный взор.

– Я даже опий и гашиш здесь приготовил для тебя. Зачем же грешника лишать достойного занятия? Правда, хочу предупредить, что адские наркотики действуют немного иначе…

– Да? И как же?

– Ну… как тебе сказать. Возможно, позже сам поймешь, возможно, эта одурь не понравится – другого зелья точно не найдешь. Хоть все леса и долы здесь облазишь, к торговцам обратишься, вот беда – другого опия никто не предоставит. Ах, впрочем, это – ерунда…

– Я тоже так думаю. К чему мне опий в адском царстве? Какая разница, какой он?

– Как сказать… Запомни, Вольдемар, здесь все – иное. И чем закончится никак не угадать, – глаза Виктора сверкнули, – ты новичок здесь и поэтому не знаешь, насколько этот мир отличен от того, где ты недавно жил. Пойми, здесь все непредсказуемо: меняет формы, цвет и запах. Приходят образы, уходят образы – здесь не статично все и нелогично даже.

– Не больно много логики я видел и в подлунном мире, – грустно вздохнув, промолвил Владимир.

– Ты это зря! Довольно предсказуемо там было многое, поверь… Как только ты родился, тебя уж сразу и любили – отец, мамаша, тетушки, прислуга, мамки-няньки. Крестьяне верные пахали на тебя. Любили бабы, Глашка полюбила. В том мире постоянным было все. И если не все, то многое. По крайней мере, для тебя. Ты только глазоньки открыл, к тебе уже бежали, чтобы одеть, умыть и кудри расчесать. Искусный кухарь булки пек умело. И запах кренделей, и запах ветчины – все постоянным было и… никаких сюрпризов не таило. Весной цвели деревья, а к осени колосья зрели. А после ночи утро наступало. А здесь – иное все. И движется иначе. Откуда все приходит, в чем смысл, в чем удача? Ты не узнаешь, не поймешь, тем паче сам себе не сможешь объяснить. А в прочем, сам потом увидишь.

– Ну и ладно. Хватит, уж меня стращать. Я так устал от суеты земной, что с удовольствием здесь век свой скоротаю.

– Ну, вот и славно. И зачем страдать? Мне по душе спокойный твой настрой. Жаль, но суеты и здесь не избежать. Я не шучу, философ мой. Спокойно лишь в раю… Сие – не наше дело. У каждого свой вкус, но что до моего – в раю скорее скучно. А здесь, я обещаю: скучать совсем не будешь, и право не грешно и здесь заняться блудом… Ну, а что? Ты снова удивлен? И здесь найдутся бабы, и даже мужики, которые охотно избавят от тоски.

Владимир еще раз окинул глазами спальню. На стене висели портреты обнаженных дам, их роскошные тела покоились в достаточно фривольных позах. Посередине стены, среди обнаженных прелестниц висел портрет самого Виктора.

– Не удивляйся. Я оставил свой портрет. Ты всюду под моим присмотром. Но спальня – особое место. Здесь я оставил свои… глаза. Мой портрет, если ты, конечно, не против, будет наблюдать изредка за тем, что в ложнице твоей творится. Я знаю, что ты неравнодушен к оргиям и любишь, чтобы кто-то наблюдал со стороны. Так вот, я иду на поводу у твоих наклонностей, – демон шаловливо улыбнулся. – Ладно, ты ко всему привыкнешь понемногу. Пойдем-ка лучше выпьем за знакомство.

Они спустились в столовую.

– А что, я здесь смогу есть и пить? – спросил Владимир. Будто в ответ на вопрос, у него заурчал голодный желудок.

– Да сможешь, если будет желание. Сможешь силой мысли заказать еду. Но этому надо еще научиться. Пока твоя воля и мысли слишком слабы, чтобы заказать что-то приличное. Ладно, я помогу.

Виктор щелкнул пальцами, и на деревянном столе появилось блюдо с нарезанной ветчиной, ваза с фруктами, хлеб, ноздреватый сыр и пыльная бутылка старого вина, запаянная сургучной печатью. Виктор откупорил бутылку, холодная пенистая струя темно-красного вина наполнила бокалы, пахнуло терпкой вишней и виноградной лозой.

– А не плохой букет, однако! – пригубив вино, Виктор зажмурился от удовольствия, – это вино я достал из собственного погреба. Знаешь, иногда я балуюсь виноделием. Этот экземпляр лежал в моем подвале с 1450 года. Хотя, в моей коллекции есть вина намного старше.

Владимир удивленно округлил глаза.

– Да-да, именно в том году на Аппенинах был славный урожай. Я и воспользовался. Запасся парой сотен бутылок. Я такие вещи не доверяю никому. Сам за всем досматриваю. Отжимом занимаются самые красивые девушки, они пляшут на бочках со спелыми гроздьями. Мои помощники следят за суслом, купажируют, если нужно, очищают, фильтруют. А я дегустирую. Это – очень хлопотное занятие. Зато, какое качество! Да и к тому же, я могу быть всегда уверен в том, что меня не отравят по злодейскому умыслу. Шучу, шучу! Я сам кого угодно отравлю. Кажется, мы отвлеклись. Ты пей.

Владимир поднес ко рту бокал, но на минуту замешкался: волновала рана.

– Не думай, рана затянулась. Здесь время идет иначе. Я обещал тебе: пару дней пройдет, и она затянется. Так вот, на земле уж больше дней прошло. Пей и не бойся. Тебе порезали лишь горло. А ты представь, когда голова и вовсе отлетела – отсечена на плахе топором. Так, те несчастные довольно долго трогают ее и опасаются притом, чтобы она срослась покрепче и больше не отпала. Не бойся – твоя рана легче.

– Легче? Вы опять смеетесь? Ее хватило, чтобы умереть, – Владимир отхлебнул несколько глотков, по телу разлилось приятное тепло. Стало немного грустно, глаза снова увлажнились.

– Не грусти, Вольдемар. Давай выпьем за твое… Ну, за здоровье пить бессмысленно, – демон хихикнул, – а выпьем мы за новоселье.

Они снова выпили. Тяжелые мысли стали покидать голову Владимира. «А что, может, не так все и плохо? И сам черт – не брат. Или брат?» – размышлял Владимир сквозь пьяный дурман.

Сам собой вспыхнул огонь в камине, затрещали сухие поленья, пламя осветило красивое лицо Виктора. Он снова улыбался.

– Брат, брат. И черт к тому же, – кивнул демон.

«Надо быть аккуратней, он слышит каждую мысль», – сообразил Владимир. Вино кружило голову.

– Ха-ха, мне так смешно. Раз я слышу каждую твою мысль, зачем же их таить? Я все равно услышу!

«Сидит, красуется. Уж больно он хорош. А где его рога, копыта, хвост?» – Владимира разбирало острое любопытство.

В ответ на эти рассуждения раздался мощный щелчок об пол, словно удар хлыста распорол воздух. Владимир замер, его неумолимо тянуло глянуть вниз. Он устыдился своего порыва и выждал несколько минут, едва сдерживаясь. Рука умышленно подтолкнула вилку к краю стола. Вилка со звоном упала на каменный пол. Он наклонился, чтобы ее поднять и увидел то, о чем смутно догадывался: из-под длинного плаща Виктора, дрожа и дерзко поигрывая, торчал внушительный волосатый… хвост. Вместо кожаных ботфортов на ногах оказались… раздвоенные копыта. Демон слегка постукивал ими, хвост то скручивался в спираль, то загибаясь кренделем, ложился возле ног.

Владимир, дрожа всем телом, распрямился. Он боялся посмотреть в лицо Виктора. А тот, будто нарочно, опустил русую голову. Среди волнистых, чуть рыжеватых кудрей двумя небольшими шишками бугрились… рога.

– Все на радость моего дорогого протеже. Захотел рога – будут тебе рога! – демон благодушно хохотал.

У Владимира кружилась голова, пламя камина дрожало в глазах – лицо демона плыло где-то рядом. Виктор улыбался белозубой улыбкой, потом лицо вздрагивало и начинало расплываться. Вместо человеческого облика появлялся черт. Он еще хитрее подмигивал, в уши назойливо лез его сумасшедший хохот. Потом кружение прекратилось.

– Ну, хватит. Пойдем во двор, я познакомлю тебя с твоими стражами, – отчеканил демон. – На сей раз без смеха.

Владимир, пошатываясь, пошел за ним. Его взгляд снова скользнул по ногам Виктора. Копыт уже не было. На ногах снова красовались кожаные ботфорты. Исчез и хвост. Они вышли на крыльцо. Виктор залихватски свистнул. И тут же, откуда-то из глубины двора послышался то ли глухой скрежет, то ли хлопанье крыльев…

Владимир остолбенел от страха. К ним бежали странные существа – их было двое. Это были даже не существа, а настоящие чудовища.

– Кто это?! – прокричал Владимир и закрыл лицо руками.

– Не бойся. Это – горгульи, твои стражницы. В нашем мире они исполняют роль цепных псов. Я создал их специально для тебя. Они знают с детства – ты их хозяин, и будут служить долгие годы. Учтя твой нежный нрав, я специально создал самочек. Открой глаза, посмотри, как они рады тебе. Они же – прелесть!

Владимир открыл глаза и опустил руки. Теплые, упругие носы тут же ткнулись в его ладони, длинные, шершавые языки облизали пальцы. Теперь Владимир с опаской рассматривал этих неземных созданий. Одна горгулья была скорее похожа на кошку: та же мягкая шерстка, бело-рыжий окрас и кошачья морда с круглыми красными глазами. От обычной кошки ее отличали большие размеры, свирепый вид и хвост, похожий на тигриный, в темную полоску. На спине красовались крылья. Они были не очень крупные и без шерсти, но тоже с бело-рыжими пятнами на кожистых перепонках.

Другая горгулья казалась почти черной, с белыми пятнами. У этой голова походила на птичью – мощный клюв венчал страшную пасть. Тело черной горгульи покрывали блестящие перья.

Обе свирепые стражницы ластились к ногам Владимира, словно домашние собачонки.

– Да погладь, ты их. Не бойся, не укусят. Они так преданы тебе.

Дрожащая ладонь Владимира опустилась на головы этих странных созданий. Пальцы нерешительно почесали за ушком сначала одну горгулью, а потом другую. Раздался утробный клекот и повизгивания. Два гибких хвоста виляли, словно у собак, приветствуя хозяина, ушки вздрагивали от радости, крылья вздымались и тут же опускались. Горгульи прижимались к его ногам, шумно дышали. Штаны и руки испачкались их горячей слюной.

– Довольно. Кыш. Идите-ка на место, – приказал Виктор, – они будут хорошо охранять тебя и слушаться во всем. Когда услуги их тебе нужны не будут, они превратятся в камень. Ты позовешь их – они снова оживут. Приятные создания. И ни забот и никаких хлопот, и кушать не попросят. Если только сам ты пожелаешь угостить милашек, то с радостью воспримут угощенье.

Горгульи, поджав хвосты, немного разочарованно потрусили в глубину двора.

– Ну что же, Вольдемар. На этом мы простимся. Пойди поспи немного. После я приду. И постепенно расскажу о цели пребывания… в аду. Если проснешься раньше, а меня не будет рядом – не теряйся. Сходи, немного прогуляйся. Здесь лес и поле, речка даже есть. Здесь есть соседи – всех не перечесть. Одно прошу – будь, Вова, осторожней. Здесь доверять не стоит никому. Ну ладно, ты поймешь чуть позже: откуда что, зачем и что к чему, – Виктор еще раз улыбнулся, задрожал и пропал. Только легкая струйка дыма рассеялась в воздухе.

Владимир вернулся в дом. Вокруг была тягостная тишина. «Я до сих пор не могу прийти в себя. Во-первых, я – умер, во-вторых – живой. Живу в аду. Но ад-то не простой… Что дальше ждет меня?» – печалился он.

Он поднялся на второй этаж в спальню. Около стены стоял комод, над ним висело большое зеркало. Владимира тянуло посмотреться в него. Он глянул. Вид в зеркале был обычный, как при жизни, только волосы чуть взлохматились, и взгляд выдавал беспокойство – в глазах поселилась тревога, темные круги на веках говорили о смертельной усталости. «По сути дела, в зеркале моя душа. А тело? И тело вроде прежнее. А могло бы быть другое. Но Виктор, кажется, сказал, чтобы я оставил это. А что? Несмотря на усталость, оно не так уж плохо смотрится. На шее шарф мешает. Надо бы взглянуть на рану, но что-то страшновато». Пальцы потихоньку отогнули край шелкового платка – за ним не было ни крови, ни страшной раны. На месте пореза осталась лишь тонкая, едва заметная полоска. Он снял шелковый платок. Платок упал на пол, немного полежал, а потом превратился в пеструю живую змейку и уполз в щель между стеной и полом. «Вот, бесовщина! Зарезали, а я – живой. И где теперь убийца мой? Ах, Шафак – Шафак, как грустно мне! Я делал все не так», – безрадостные мысли одолевали душу.

Он снова пристально посмотрел в зеркало: отражение вопреки его собственному желанию нахмурилось, злобно посмотрело на хозяина и скорчило противную гримасу. Владимир отпрянул от комода. «Да уж, в этом мире не соскучишься. Захочешь – не дадут!»

Он подошел к кровати, лег, не раздеваясь. Пока подвохов больше не было. Тяжелый сон затуманил голову и смежил усталые веки.

Глава 2

Он так и не понял, сколько времени продолжался этот крепкий сон. Глухой стук заставил пробудиться. Владимир открыл глаза – стук усилился. Было впечатление, что стучат в деревянную дверь. «Черт, как не хочется вставать! Кого это несет ни свет ни заря?» – он повернулся на бок, хмурый, сонный взгляд скользнул по бархатной портьере.

«Где все слуги? Неужели никто не может открыть? – рука пошарила в поисках колокольчика. И тут он все вспомнил. – Господи, я же умер!»

За окном стояла все та же сероватая мгла. «Белые ночи! Прямо, как летом в столице. Как я наслаждался белыми ночами и одновременно ненавидел их! Это было так давно, словно в другой жизни. Дурак! Это и была другая жизнь!» – он горько усмехнулся. – «Зато в этой покоя не дают уже с утра. Полно, а утро ли сейчас?».

Владимир откинул одеяло и сел. Оказалось, он был одет в довольно приличные светло-серые брюки и свежую шелковую сорочку. Ни грязи, ни следов крови не было и в помине. Возле входа в комнату стояла пара добротных яловых сапог.

«Вот бесовщина…» – едва подумал он, как повторный стук заставил его вздрогнуть.

Пришлось обуться и спуститься вниз. Он вышел на крыльцо. Возле крыльца сидели обе горгульи и, злобно рыча, смотрели на ворота. За воротами маячило что-то пестрое.

– Месье Махнев, откройте. Это я, ваша соседка, – прозвучал приятный женский голосок, – отгоните стражников. Я их боюсь.

«Я их и сам боюсь», – прошептал Владимир, а вслух крикнул:

– Да, да, конечно. Я сейчас открою!

«Как мне отогнать горгулий? Интересно: у них есть имена?» – озадачился Владимир.

– Стражники мои, кис-кис. На место, – неубедительно промямлил он.

На удивление: обе горгульи тут же перестали рычать. Преданные и любящие глаза уставились на незадачливого хозяина, хвосты виляли от радости, словно запущенные метрономы.

– Спасибо, девочки, за охрану. Киски, идите пока к себе. Я позже вас позову.

«Киски» радостно потрусили вглубь двора. Калитка распахнулась, а на пороге появилась дама. Трудно было определить ее возраст. Вначале показалось – ей лет двадцать. Потом, когда она приблизилась, он подумал, что ей должно быть около тридцати. Она была очень недурна собой. Плотный корсет шелкового платья цвета берилла хорошо подчеркивал стройную фигуру. Французский кипенно-белый гипюр обрамлял глубокое декольте, открывающее волнующий, пышный бюст. Из-под милой летней бланжевой шляпки мягкими локонами спускались каштановые волосы. Бисквитный парасоль, кружевные перчатки, тонкий носик, нежный овал лица и темные распахнутые глаза – все это чертовски понравилось Владимиру. Он даже немного растерялся, увидев на пороге своего «адского дома» столь прелестное создание. «Ба, а здесь вовсе не так плохо, как могло бы быть», – подивился он. А милая дамочка лучезарно улыбнулась.

– Позвольте войти, месье Махнев?

– Да, да, конечно. Милости прошу, мадмуазель… – он запнулся.

– Вольдемар, я давно не мадмуазель, а мадам. И зовут меня Полин Лагранж. Я русская, но мой последний муж был французом. Отсюда и фамилия – Лагранж. Ах, как я рада нашей встрече. Я ваша ближайшая соседка и довольно наслышана о многочисленных достоинствах хозяина этого дома, – она кокетливо протянула ручку для поцелуя, длинные ресницы вздрогнули, томный взгляд карих глаз скользнул по лицу Владимира.

– Я тоже очень рад знакомству. Милости прошу ко мне в дом, – молвил он и галантно поцеловал тонкую кисть, облаченную в кремовую кружевную перчатку. Пахнуло вербеной, пудрой и еще чем-то неуловимым.

«Однако какая женщина, и взгляд-то какой», – сердце забилось еще сильнее в предвкушении близкого знакомства. Она впорхнула на крыльцо, изящно приподняв край пышной юбки – обнажилась узкая ножка, одетая в светлую бархатную туфельку на высоком каблучке.

«Какая маленькая ножка… Я точно сегодня овладею ей, – смело решил Владимир и сам поразился своей наглости. – Хорош гусь! Не успел умереть, как снова ХОЧУ! Эти бабы точно сведут меня с ума. Даже здесь от них нет покоя».

– О, у вас так мило! – гостья все также улыбалась, поигрывая сложенным зонтиком.

Она вышла на середину комнаты и, водрузив парасоль в виде тросточки, кокетливо обошла вокруг. Эти хитроумные реверансы позволили Владимиру хорошенько разглядеть ее тонкую талию и аппетитные, крутые бедра. Полин остановилась, вздернула носик, любопытный взгляд прошелся по внутреннему убранству дома. – Вольдемар, я сужу по этому дому, что в прошлой жизни вы жили весьма недурно и имели изысканный вкус. Виктор, наш общий знакомый, как правило, обустраивает жилища своих подопечных согласно вкусам последних, либо учитывая их пожелания. Надеюсь, что когда-нибудь я увижу вас и у себя, в моем скромном особняке.

– Проходите, Полин. Чувствуйте себя, как дома.

– Как вам спалось?

– Да как сказать? Спал я крепко, но так и не понял: какое время суток проспал. Ни аглицких консольных часов, ни брегетов[17], ни даже шварцвальдиков[18] с кукушкой я здесь не заметил. Проснулся, а за окном все тот же серый день, похожий на петербургскую белую ночь.

– Мой дорогой, часов вы здесь и не увидите. Главные ЧАСЫ находятся у Виктора. У этих часов два круга. Один отмеряет внутреннее время. О нем не положено знать местным обывателям. Внутреннее время течет неодинаково, хаотично, вернее так, как этого пожелает Магистр. И поэтому, мы никогда не знаем, сколько продлится этот унылый серый день. Вы так метко его охарактеризовали: петербургская белая ночь. И между тем это – местный день. А бывает, что среди дня вдруг надвигаются густые сумерки. Наступает ночь. Она тоже длится очень долго – заснешь, долго проспишь, откроешь глаза – а на дворе все та же угольная чернота. От этой путаницы голова идет кругом. Знаете, у меня первое время были жуткие мигрени. А главное: среди кромешной тьмы на небе висит эта чертова луна. Цвет ее – чаще красный, реже желтый так зловещ, что я стараюсь во время длительной ночи даже на улицу меньше ходить, – лицо Полин немного погрустнело. – Другой круг, а вернее круги этих часов – это время каждого из нас. Причем идут они для каждого по-разному. У кого-то бегут, словно сумасшедшие, принося морщины и седые волосы, у кого-то идут вспять, а у некоторых, – она понизила голос, – например, у господина Горохова, они и вовсе почему-то стоят.

– Да уж, Виктор верно говорил, что здесь все непредсказуемо.

– Виктор всегда знает, о чем говорит. Непредсказуемо – это еще мягко сказано. Не забывайте, вы не в раю, и не в божьем мире. А время… Вы даже не представляете, как его хаос может извести любого. О, эта мука не так уж и безвинна. Магистр заключил сделку с Хроносом[19]. В собственном царстве он сам судья и властитель каждой секунды. Он сам запускает и останавливает весь механизм, сам открывает и сворачивает пространство. Мы – лишь жалкие его рабы, и не нашим грешным душам трепетать в ожидании утра, – Полин попыталась улыбнуться, но ее улыбка вышла отчего-то слишком натянутой и жалкой. – Вольдемар, вы уже фрыштикали[20]? – вдруг нарочито бодро спросила она, решив сменить тон и тему разговора.

– Нет, не успел. Видите ли, я только проснулся и к тому же, готов признаться: не совсем еще привык к новой жизни.

– О, я уверяю: вы привыкните. Хотя признаюсь честно, – она перешла на шепот, – я тут давно, однако ко многому, – она протяжно вздохнула, – ко многому я до сих пор привыкнуть, ну никак не могу.

– Ладно, Полин, нам не стоит грустить. Я думаю: не так-то все и плохо. Увидев вас, я воспарил духом. Раз здесь живут такие красавицы, значит для меня не все потеряно.

– Спасибо, месье Махнев. Вы так любезны, – ее лицо немного оживилось, а щечки порозовели от легкого смущения, – а давайте вместе пофрыштикаем.

– Давайте, – выпалил он радостно. Спустя мгновение его взгляд стал несколько растерян. – Наш общий знакомый объяснил мне вчера, что еду я должен заказывать усилием воли. Все это замечательно. Но черт его знает, если честно, я еще не пробовал, как это делается.

– Я подскажу вам, мой друг. Вы должны мысленно представить то блюдо, кое желаете увидеть на своем столе. Чем четче будет заказ, тем больше это блюдо будет соответствовать вашим вкусовым предпочтениям, – Полин лукаво улыбнулась, – правда, вначале у многих совсем не получается сие кулинарное действо. Здесь нужна небольшая практика. Вольдемар, вы очень талантливы, и ваше воображение развито намного лучше, чем у многих смертных, а потому с легкостью справитесь с задачей. Итак, напрягите внутреннее зрение, сделайте заказ, щелкните пальцем – и мы приступим к фрыштику.

«Легко сказать», – раздумывал он, волнуясь.

Махнев подошел к широкому столу, зажмурил глаза, в воздухе прозвучал сухой щелчок. Послышался удар тарелки об стол, затем что-то чавкнуло, булькнуло и шумно плюхнулось, фонтан мокрых брызг окатил лицо и руки. Он открыл глаза: Полин лежала на другом краю стола, ее тело дрожало от смеха. То, что появилось на столе, произвело странное впечатление на Владимира: на плоской деревянной тарелке красовалось бесформенное, желеобразное месиво подозрительного бурого цвета, источавшее запах болотной тины. Оно не просто лежало, оно дышало, колыхалось и булькало. Множественные пузырьки вздувались по его поверхности, лопались, выпуская пары серного газа. Вместо ложки и вилки рядом с блюдом валялись обглоданные кости какого-то животного. Стояли тут и чашки, наполненные вонючей коричневатой жижей.

– Вольдемар, позвольте узнать, а что вы заказали? – еле проговорила Полин, давясь новыми приступами смеха.

– Я заказал яблочный пудинг со сливками, булочки с ванилью и кофе, – обескуражено обронил он.

– Не переживайте. Сейчас все исправим. Я же говорила: здесь нужна практика, – она едва справилась со смехом.

Гостья решительно встала, раздался негромкий щелчок, и все жуткое безобразие, сотворенное Владимиром, вмиг исчезло. На столе появилась белая, крахмальная скатерть, две фарфоровые тарелки с горячим яблочным пудингом, серебряные вилки, ложки, ножи. Рядом стояла ваза с фруктами: яблоками, персиками, виноградом. Свежая сдоба издавала легкий аромат ванили. В масленке плавилось желтое масло. Серебряный сливочник был до краев наполнен тугими матовыми сливками. Легкий дымок от кофе врезался в ноздри, вызывая зверский аппетит.

– Мой друг, давайте, наконец завтракать, – произнесла Полин уже без смеха. Она нежно улыбалась, глядя на Владимира.

– Милая Полин, и что бы я без вас делал!

– О, это – пустяки. Для меня это – сущее удовольствие – накормить такого прекрасного мужчину, как вы. Если пожелаете, я буду все время вам готовить.

– Спасибо, Полин. Мне, право, неловко вас так обременять. Но я с удовольствием подумаю над вашим предложением, – он пылко и многозначительно посмотрел на даму.

Они приступили к фриштику. Махнев готов был признаться, что вся еда была вкусной, свежей и к тому же очень аппетитной. Он ел сладкий пудинг, смакуя хрустящую корочку, политую свежими сливками, и запивал его черным кофе. После еще одного, довольно мягкого щелчка появилась бутылка соломенной мадеры. Полин наполнила хрустальные бокалы и, глядя бархатными глазами, протянула один Махневу.

– Давайте, Вольдемар, выпьем за наше знакомство. Я несказанно рада, что вы наконец появились здесь. Думаю, со временем мы узнаем друг друга ближе…

«Какого черта со временем? Я уже сейчас ее хочу, – размышлял он, пьянея, – странно, я и здесь не перестаю ощущать знакомое чувство вожделения. Мне кажется, оно даже сильнее, чем при жизни. Чресла горят огнем так, словно я был в далеком походе и не видел баб, по меньшей мере, полгода».

Владимир скосил глаза на брюки – они вздыбились между ног, оттопыривая шерстяную ткань.

«Хорошо, что Шафак ЕГО от злости не отрезал. Хотя, горло-то затянулось, значит и ОН бы заново вырос. А вдруг бы не вырос? А вдруг бы новый был меньше и хуже? Нет, со своим – оно спокойней как-то».