Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе

Он увидел на полу распростертое тело, выгнутое дугой. Голова была подтянута назад, лицо посинело, а глаза закатились вверх и внутрь. Дарья бросилась перед ним на колени и подсунула руку под затылок, другой всунув между зубов лезвие большого ножа. Владимиров склонился над Васильевым.

– Чего он?

– Падучка на него напала, вот что, – огрызнулась Дарья.

– В Англии это часто бывает, – сказал Владимиров. – Я тут с первого разу тоже из извозчика выпал, чуть лоб не расшиб.

Он взял Васильева за плечи и попытался приподнять его.

– Деревянный он что ли? – спросил Владимиров в полнейшем изумлении, ощупывая оцепеневшие члены.

Внезапно крупная дрожь пробежала по всему телу фельдшера. От неожиданности Артемий Иванович отпустил Васильева и тот грохнулся в страшных корчах на пол. Владимиров отскочил в сторону.

– Ирод, что же ты делаешь! – закричала на него Дарья. – У него и так весь затылок в шишках!

Судороги сжали Васильеву горло, он заскрежетал зубами по железу. Изо рта появилась кровавая пена, он тяжело и часто дышал.

– Может, ему кровь пустить? – издалека спросил Артемий Иванович, опасаясь теперь подходить близко.

– Вам бы только кровь пускать! Кровопивцы! – крикнула Дарья.

– Тогда стопочку водки с перцем да солью влить? Враз полегчает. У нас в Пскове в церкви Василия-на-Горке прихожане так попа одного лечили. Он после Пасхи у себя в храме крест аналойный серебряный украл да пропил.

– Так от чего же его лечили?

– От того и лечили, – мрачно ответил Артемий Иванович.

Через несколько минут Васильев угомонился и теперь недвижно лежал на полу. Лицо его порозовело, дыхание успокоилось. Спустя еще несколько минут он очнулся и осмотрелся кругом. Затем встал, ничего не соображая, и Дарья отвела его к дивану, где он тотчас уснул. Крылова с облегчением перекрестилась на иконку Божьей Матери, валявшуюся в углу.

– Ой, выпить бы что-нибудь с такого дела, – сказал Владимиров.

Дарья согласно покачала головой, прислушиваясь к сопению на диване.

– Вон, Артемий Иванович, уголек в ведерке в углу. Вы покуда самовар распакуйте, а я лучину нащеплю. Только осторожней, в нем воды налито.

Она взяла большой остро заточенный нож, годный в равной степени как для мясницких работ, так и для разжимания зубов ненаглядному Коленьке, и ловко нащепала лучин из сосновой дощечки. Стоя с угольным ведерком у самовара, Владимиров зачаровано смотрел на огромный нож в ее руках.

– Ну что пнем стоите? – Дарья протянула ему пук лучин. – Разжигайте.

– Эх, Даша, как у тебя ловко-то ножом выходит. Вот бы тебя Фаберовский увидел…

– Он что, ваш начальник?

– Ха! Фаберовский – начальник! – оскорбился Артемий Иванович. – Я сам здесь от Пёрда Иваныча поставлен начальником. И вы все у меня в подчинении!

С кряхтением Артемий Иванович встал на колени перед самоваром, размотал его, снял крышку и набил топку лучинами и угольем. После чего чиркнул спичкой о штаны, поджег лучины, и, водрузив трубу на топку, раздул угли. Он слышал, как Дарья выкладывала на стол многочисленные банки с вареньем, вазы с печеньем и коробки с конфетами.

Артемий Иванович прошел в гостиную, где Дарья водружала на стол рядом с обкусанной сахарной головой щипцы, оловянную чайницу с чаем, сахарницу и розетки для варенья. Васильев все также недвижно спал на диване.

Артемий Иванович подошел к буфету и взял так приглянувшийся ему нож. У него было крепкое узкое лезвие с острым концом вершков пяти длиною, вроде тех, которыми орудовали в мясном ряду на Сенном рынке.

«Надо будет позаимствовать для дела», – подумал Владимиров.

– А этот, на диване, он сам-то как? – спросил он у Дарьи. – Часто он падает?

– Он сам по себе, когда хочет, тогда и падает.

– Он же на службе! Я вот не сижу каждый божий день в ресторанах!

– Да он же нешшасный, думаете ему нравится – затылком об пол?

– Ха! Нашла себе несчастного! Урод он тряпошный.

– Да уж получше вас будет.

– Да ты посмотри на себя! Глупая, толстая, страшная, как экзамен по латыни!

– Вы мне совсем другое говорили, когда купец Васин за мной три тыщи давал, – гордо сказала Дарья, уходя к себе в спальню.

Она достала из несессера аккуратно свернутую в трубочку и завернутую в бумагу хромолитографию, изображавшую стоящих у балюстрады в парке даму с красным зонтом и кавалера в голубом камзоле, и повесила на стену над кроватью. Напечатанные под картинкой вирши гласили:

Во мне любовь горит огнем…Отказа мне не говори.Поцелуй мне подари —Все мое блаженство в нем.

Артемий Иванович дополз до ближайшего стула и с трудом взгромоздился на него.

– Что сидите? – окликнула его из спальни Дарья. – Слышите, самовар шумит? Несите его в гостиную!

Владимиров поспешил в кухню, где убрал с самовара трубу, надел конфорку и установил на нее заварочный чайник. Но обратно в гостиную возвращаться ему не хотелось. Он выглянул в окно в тайной надежде увидеть Фаберовского, который обещал подъехать, познакомиться с новыми сотрудниками. Минут десять он стоял, боязливо прислушиваясь ко всем звукам, доносившимся в кухню. Наконец он увидел, как из подъехавшего кэба выбрался поляк и направился в подъезд. Обрадованный Владимиров подхватил самовар за ручки и отнес его на стол на металлический поднос.

– Что пан дрожит, как кролик под осиной? – приветствовал его Фаберовский. – Представляйте наше чудовище!

– Оно совсем не чудовищное. Вон, на диване валяется.

– Так кого же вы страшитесь?

– Я не его. Я вон ту особу! – Артемий Иванович кивнул на Дарью, хозяйничающую у себя в спальне.

– Что то за огром?

– Дарья Крылова, надзирательница его. Бывшая моя невеста. Как-то летом, мне было тогда двадцать четыре года и я был молод и красив… – вздохнул Артемий Иванович, – я ходил в мундире гимназического надзирателя с медалью на груди и все барышни оборачивались мне вослед…

– Что то за медаль? – поинтересовался Фаберовский.

– За турецкую кампанию. Я познакомился с Дарьей Семеновной в то лето, когда она в Петергофе вымокши в фонтане «Дубок». Я защитил ее от насмешек публики и отведши ее в сторожку.

– Пан увидел ее обнаженной и пожелал ожениться с ней?

– Но помилуйте, тьфу, вы же сами видите ее!

– Как же пана угораздило сделаться женихом?

– Ее опекун стал давать за ней три тысячи рублей.

– Отчего же пан упустил такую оказию?

– Чертов купец пронюхавши, что меня в свое время выгнали с Введенской гимназии.

– Я не ведал об этом.

– Помогал вешать портрет Государя в кабинете директора. Пришлось сказаться припадочным. Потом еще эта история со смолянками… Да, я совсем забыл. Наш фельдшер-то тоже припадочный. Он только что так головой о пол бился, просто страсть какая-то!

– Не хватало нам в добавок к пану Артемию еще и припадочных! – испугался Фаберовский. – Я ведаю одного лекаря, который может осмотреть нашего урода и потом будет молчать обо всем, что бы ему не пришлось увидеть. Разбудите нашего монстра.

Поляк пошел брать кэб, а Владимиров взялся за дело.

– Эй, ты, урод! – Артемий Иванович растолкал фельдшера, дремавшего на диване. – Поднимайся, пора к доктору ехать. И выдадут тебе рубашечку как у меня. Я б еще и Дарье выдал, чтоб эта буйная руки не распускала.

– Мне ваших сорочек не надобно! – подала голос из спальни Дарья. – И поосторожней с Ванечкой!

Фаберовский вернулся и, непочтительно взяв Васильева за шиворот, повлек к экипажу.

– Да что же вы делаете, черт ляшской! – кинулась следом Дарья.

– Знай свое место, дура! – осадил ее поляк, пригрозив тростью. – Напои пока женишка бывшего чаем.

* * *

Фаберовский оставил Васильева у себя дома в Сент-Джонс-Вуд на попечение Розмари и поехал за доктором Смитом.

Это был не самый богатый дом на Харли-стрит, но внутри чувствовалось тщеславное желание хозяина пустить пыль в глаза, для чего стены были украшены репродукциями Арундельского общества поощрения искусств, а на лестнице стояли гипсовые слепки с римских статуй.

– Мистер Фаберовски! – радостно встретила его миссис Смит. – Как поживает ваш русский друг, мистер Гурин?

– Спасибо, хорошо, просил вам кланяться, – Фаберовский наклонился и поцеловал ей ручку.

– С кем это ты там целуешься, Эстер? – из гостиной в прихожую вышла в сопровождении Энтони Гримбла дочь доктора. – Ой, это вы, как мило!

Она была в обычной теннисной юбке, в плотно облегающей вязаной кофте, без привычного корсета и в туфлях на плоских каблуках. Перекинутый через локоть пластрон из оленьей кожи показывал, что Пенелопа, видимо, собиралась ехать в Фехтовальный клуб. Увидев, какую искреннюю открытую улыбку вызвало у нее появление поляка, Гримбл высокомерно поджал губы, и бросив на пришедшего косой взгляд, подкрутил напомаженные усы. Фаберовский расправил плечи и выпрямил свою сутулую спину.

Дочь доктора Смита протянула ему руку. Тонкое запястье охватывал плетеный кожаный ремешок с серебряными наручными часиками – последний крик моды.

– Вы сегодня прекрасно выглядите, мисс Пенелопа, – сказал Фаберовский, прикладываясь и к ее ручке тоже.

– Вы еще посетите нас? – кокетливо спросила Пенелопа и во вставленном в глаз доктора Гримбла монокле тотчас зажглась ревность.

– Кто там пришел? – раздался из кабинета сварливый голос доктора Смита. – Это ко мне? Если это Гримбл, гоните его прочь, он мне надоел!

– Нет, папа, это мистер Фейберовски, – ответила Пенелопа.

– Черт побери! – возгласил доктор, но Фаберовский, не дожидаясь приглашения, уже входил в его кабинет и закрывал за собой дверь.

– Необходимо осмотреть одного припадочного больного.

– Пока он не принесет мне извинения за то, что сбил с моей головы цилиндр в присутствии моей жены и дочери, я не сделаю и шага.

– Но это не мистер Гурин! – возразил Фаберовский. – Это совсем иной припадочный.

– Не слишком ли много среди ваших знакомых припадочных? – спросил доктор. – Я нахожу это странным.

– А я нахожу, что вы должны поехать со мной безропотно и бесплатно, памятуя о наших с вами особых деловых отношениях, сэр.

– Вот, Пенни, – крикнул доктор Смит, обращаясь куда-то в пустоту, – ты называешь этого негодяя самым достойным из известных тебе молодых людей, а он обычный шантажист и вымогатель!

Натянув пальто, доктор первым вышел на улицу и свистком подозвал кэб.

– Взгляните, доктор, вот наш больной, – сказал Фаберовский, когда они приехали на Эбби-роуд и вошли в гостиную, где Розмари посадила Васильева на стул.

Завидев незнакомого человека, фельдшер несмело встал.

– Этот?! – брызнул слюной доктор Смит. – Да если он больной, то я вовсе покойник!

– Сегодня утром у него был эпилептический припадок.

– Mobus sacer[6]. А ну-ка сядь, – велел доктор Васильеву. – И закатай штанину.

Он раскрыл саквояж и достал из него перкуссионный молоток и стетоскоп.

– Скажите, доктор, когда у него могут проявляться припадки? – спросил поляк, пока доктор вынимал инструменты.

– Припадок может проявиться, если пациент сильно разволнуется, – ответил Смит, отводя Фаберовского за локоть к окну. – А может случиться, когда он спокоен. Зависимости здесь нет. Это хроническая болезнь нервной системы, чистый невроз. О сущности ее наука знает очень мало.

– Почему она возникает?

– Она часто передается из поколения в поколение. И страдают ей по большей части истощенные и слабые субъекты, – доктор ткнул Фаберовского согнутым пальцем в грудь, – а также пьяницы, – палец Смита угодил поляку в живот, – и онанисты!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

“Poses plastiques” (франц.) – «пластические позы», викторианский аналог современного стриптиза

2

Господин Рачковский, доношу вам, что по моим сведениям, ваш агент Гурин прогнал обоих ирландцев, оплатив им обратную дорогу.

3

Pater noster (лат.) – «Отче наш»

4

Ofiara (польск.) – жертва

5

Pierdolnik (польск. воровск.) – публичный дом, бордель

6

Mobus sacer (лат.) – эпилепсия