Княгиня Ольга. Волки Карачуна

– Если можно спасти, всей дружиной спасем! – Берси, пожилой хирдман, погладил ее по давней памяти по голове. – А если нет, то и зачем людям зря пропадать?

– Идите же быстрее!

Одо и Стейни пустились было к городу, потом остановились:

– Пойдемте и вы с нами. Конунг, пожалуй, рассердится, если мы тебя не приведем.

– Я буду ждать здесь! – Ведома даже ногой топнула. – А вы бегите бегом! Там же мать конунга! Он сам вам шеи свернет, если будете медлить!

Осознав эту опасность, хирдманы и правда побежали. Берси остался рядом с Ведомой, почти прыгающей на месте от нетерпения. Ужас схлынул, теперь ее терзала тревога и неизвестность. Да вдруг ей все это померещилось? Может, Рагнора всего лишь споткнулась и упала, а теперь не может сама подняться? Она же старуха, ей лет шестьдесят! Ведома даже сделала шагов пять вперед и попробовала позвать, но ее ослабевший голос растаял во тьме без отклика, а Берси уже тянул ее за рукав назад, к факелам.

Но если бы с Рагнорой было все хорошо, она уже пришла бы сама? Или она заканчивает ворожбу – ведь они успели обойти лишь половину могилы?

* * *

– Слушай, зашибли мы бабку.

– Точно?

– Да сам погляди. Не дышит.

– Ну… туда ей и дорога.

– Ты чего понял, что она тут завывала?

– Откуда я тебе по-варяжски понимаю? Да уж точно не здоровья нам желала. Договорила бы до конца – мы бы с тобой тут и окочурились.

– Дощечки у тебя?

– Здесь обе.

– Валим отсюда. Сейчас толпа набежит.

– А с ней чего?

– А давай… сюда давай.

– Сдурел?

– Сам дурак! Если поймут, что здесь были люди, начнут нас опять искать! А если это дохляк, то и какой с него спрос?

– Эй, вы, навек там решили остаться? Вылезать думаете?

– Да сейчас!

– Топор оставь.

– Не оставлю! Это теперь мой топор!

– Брось топор, дурень! Если он ее топором порешил, куда потом дел? Опять поймут, что здесь другой кто пошустрил.

– Так они тебе и полезут в могилу добро проверять! Еще скажи, все яйца пересчитают. Тогда и меч бросай!

– Меч… не брошу. Про меч не догадаются.

– Они как это увидят, ни про что не догадаются!

– Идут сюда люди! Целая дружина! Весь Свинеческ идет! Или вылезайте, или я пошел, а вы тухните тут с ним заодно!

– Руку давай, дятел!

– Хрен тебе! – бурчал Малец, поочередно вытаскивая из могильной ямы Лютояра и Равдана.

У каждого из ходоков на тот свет одна рука была занята добычей.

* * *

Когда встревоженный Сверкер во главе дружины и самых смелых из свинческой руси прибежал к могиле, она выглядела точно так же, как ее оставили сегодня под вечер. Все доски «кровли» были на месте, вокруг ничего особенного. И никого.

– Ищите ее вокруг! – едва не щелкая зубами, приказал Сверкер и сам повел факелом в темноте: – Матушка! Королева Рагнвёр! Где ты? Отзовись?

– Бабушка! – изо всех сил кричала Ведома.

Она дрожала от ночного холода и потрясения, но присутствие отца и десятков людей ее подбадривало.

Хирдманы и помощники рассыпались по полю: везде мелькали огни трех-четырех десятков факелов, словно мертвые на этом поле вдруг встали и собираются на тинг по особо важному вопросу. Все на разные лады выкрикивали имя старухи, водили факелами над землей, надеясь обнаружить или тело, или следы, или оброненную вещь, или хоть что-нибудь. Обшарили поле до самого Хрингова кургана, но ничего не отыскали.

– До утра не найти. – К Сверкеру подошел Альдин-Ингвар и покачал головой. – Здесь курганы, кучи земли, трава – в темноте не обшаришь.

– А что если… она там? – Сверкер показал подбородком на кровлю могильного дома.

Даже сквозь ночную прохладу пробивался тяжкий трупный запах.

– Уж так несет… – Берси покрутил носом, – похоже, что мертвеца тревожили. Днем не так сильно пахло, а ведь сейчас холоднее.

Все, кто слышал их разговор, содрогнулись. Мертвеца тревожили – это могло лишь означать, что мертвец шевелился.

– Мы же так хорошо его проводили! – горестно воскликнул Ольмар, из богатых торговцев Свинческа. – Если ему этого всего показалось мало… не помню такого привередливого покойника!

– Помолчи! – Брат, Гостина, дернул его за рукав. – А то и тебя утащит!

– Я ведь говорил, что нужно купить ему рабыню! – с досадой напомнил Альдин-Ингвар. – Такому знатному человеку, посланцу конунгов, нужна рабыня! Вот он и остался недоволен!

– Так что ты хочешь сказать – что он мою мать взял вместо рабыни? – в гневе закричал Сверкер, сорвавшись.

– Я не знаю! И вижу только один способ узнать наверняка! – Альдин-Ингвар выразительно показал большим пальцем в кровлю могилы.

– Да неужели воевода полезет туда? – почтительно усомнился Гостина, всем видом давая понять, что считает это решительно невозможным.

– Стоило бы подождать до утра, – намекнул Ольмар.

– Ночью сильнее становятся все мертвые воины! – произнесла нараспев мрачная Ведома.

Ей было отчаянно жаль бабку, которая ее воспитала, но она уже почти поверила, что живой Рагнору им больше не видать. А коли так, нет смысла жертвовать и молодым ладожским воеводой.

– Так что, – Альдин-Ингвар сверху вниз воззрился на Сверкера, – подождем до утра?

Сверкер вместо ответа сделал пару шагов к могиле.

– Ну, поднимайте, ну! – раздраженно заорал он, будто все должны были сами давно догадаться.

Двое хирдманов дрожащими руками взялись за края доски. Остальные столпились вокруг, от множества факелов стало светло, почти как днем. Человек десять обнажили мечи и держали их клинками к яме; все ждали, что мертвец вот-вот снова выпрыгнет на поверхность, и надеялись, что множество огней и острого железа его устрашит.

Доску оттащили, и кое-кто отшатнулся, отброшенный волной тяжелого запаха. Но ничего не случилось, из-под земли никто выбраться не пытался.

Сверкер и Альдин-Ингвар переглянулись. Пожалуй, вздумай князь приказать кому-то другому лезть в могилу, мог бы и не дождаться повиновения. Альдин-Ингвар, как более молодой, сильный и гибкий, придвинулся к яме. Взял факел, опустил его вниз, попытался что-то рассмотреть.

– Эй! – позвал он. – Есть кто… живой?

Яма промолчала.

– Снимайте еще доски, – велел Альдин-Ингвар. – Ничего не видно.

Хирдманы уже охотнее отбросили еще три-четыре доски, разобрав половину кровли.

Над ямой пролетел общий крик. Стал виден мертвец, сидящий посреди могильного дома. На коленях у него лежало еще одно тело. Оно было повернуто лицом вверх, и при свете трех десятков факелов все разглядели, что это старая королева Рагнора. Ее открытые глаза смотрели в небо и не дрогнули, когда в них отразилось пламя…

Ее последнее предсказание сбылось.

* * *

Ведьма-рагана с подоткнутым подолом стояла по колено в реке и скребла ножом по дощечке, счищая процарапанные и окрашенные чем-то темным варяжские резы. Стружки летели в воду и мгновенно исчезали.

– Зло в воду… зло в землю… зло в пламя… – бормотала Ведьма-рагана по-голядски. – Как счищаю я злые резы, так очищаю от сглаза и вреда сына моего, и меня, и всех добрых людей.

Отправлять проклятье назад, туда, откуда оно пришло, не было смысла. Наславшая его колдунья погибла. Погибла прямо во время ворожбы, загубила сама себя, будто ядовитая змея, укусившая собственный хвост. В этом, несомненно, был знак богов.

Вот заклинание счищено. Руны исчезли, растаяли прахом в струях Днепра. Вслед Еглута бросила и сами дощечки. Они уже были безвредны, но хотелось уничтожить малейший след колдовства. Подумав чуть-чуть, она швырнула следом и нож. Умылась, вымыла руки и побрела к берегу. Каждый вздох нес ей блаженство: старой варяжской колдуньи, трудами которой погублено семейство Велеборовичей, больше нет. Словно ушла с неба темная туча, висевшая там сорок лет! Об этом уже знали в округе, и вся волость ходила веселая. Силу Сверкера обеспечивали вовсе не только чары Рагноры, но людям казалось, что теперь, лишившись своей опоры, князь-чужак скоро падет.

Еглута вернулась в избушку. Жилище ее, в котором обитали по очереди уже четыре Ведьмы-раганы, было очень тесным, и сейчас по нему было трудно пройти: прямо на полу крепко спали три парня. Утомленные и вымотанные своим ночным приключением, они не просыпались, хотя рассвело давным-давно. Под рукой у Лютояра лежал варяжский меч, а у Равдана – топор с узорами на обухе. Показаться на люди с этими вещами ни в коем случае нельзя – свинческие русины сразу узнают, откуда это.

Хозяйство у Ведьма-раганы было не сложное: четыре курицы и две козы. Коз она уже выгнала спозаранку пастись на опушку, собрала яйца и стала печь в золе. Муки или хлеба в эту пору не было почти ни у кого, разве что у князя.

Но вот парни проснулись, лениво сходили умыться, уселись на бревне у порога: за столом в избушке вчетвером не поместиться. Лютояр все поглаживал потертые ножны меча. А меч был богатейший: тоже с непонятными резами на пестром клинке, с серебряной рукоятью, с навершием, похожим на треугольный шлем, отделанным ярко начищенной серебряной проволокой. Даже перекрестье и ножны из красной кожи были на устье и на конце одеты узорным литым серебром. Это не клинок, это готовое оружие, которое так и просится в ладонь! И оно – его собственное, он почти в одиночку добыл его там, куда никто другой залезть бы не посмел. Подумать бы не посмел! Лютояр не сводил с меча глаз, будто ребенок с долгожданной игрушки. Равдан с Мальцом ухмылялись, переглядываясь и подмигивая друг другу на побратима.

Иногда Равдан косился на свой варяжский топор и вздыхал: ему-то со своей новой игрушкой придется расстаться. И прямо сегодня.

– Ну, что? – начал Лютояр, когда они доели яйца и затоптали скорлупу.

– Ну, я пошел, – с непринужденным видом отозвался Равдан и взял из-под лавки приготовленный заплечный мешок. Совсем легкий.

Ибо пришло и ему время возвращаться в человеческий мир. Он надеялся, что теперь, когда мысли князя заняты жуткой смертью родной матери, ему не до поиска лиходеев. Намереваясь при жизни принести вред, старуха принесла им большую пользу – своей смертью.

– Проваливай! – сердечно пожелал Лютояр. – Нет, постой. А ты вторую-то хоть малость разглядел?

– Колдунью вторую? Да и я первую-то не разглядел. Но та вроде не старуха была – голос девчачий, да и убежала вон как резво!

– Понятно, не старуха. Это ее внучка была, князева дочь.

– А эта не примется за бабкины дела?

– Бабка ее дурному учила, да бабки больше нет. А она – князя Ведомила внучка. Так что ей… ее беречь надо.

– А мне что? – Равдан зевнул. – Я ее и не увижу никогда. А тебе какое дело?

– Так, ничего. – Лютояр пожал плечами. – Ну, теперь совсем проваливай.

Равдан по очереди обнялся с обоими вилькаями, и, поклонившись Ведьме-рагане, пустился в путь. Идти было не очень далеко: можно за день добраться. Равдану не хотелось уходить из леса, где он всегда чувствовал себя привольно среди побратимов, но утешало любопытство: хотелось узнать, что там «у людей» говорят обо всех последних событиях? Да и мать соскучилась. Мысль о том, как она обрадуется, немного его утешала.

* * *

За самое короткое время смолянскому князю пришлось готовится уже ко вторым похоронам.

– Недолго я в цветном платье покрасовалась… – вздохнула Гостислава, доставая из укладки недавно убранную «горевую сряду».

Вновь увидев жену «в печали», Сверкер удивился так же, как в тот день, когда впервые за двенадцать лет увидел ее в цветном платье.

– Не думал я, что ты это сделаешь! – воскликнул он, окинув Гостиславу взглядом с головы до ног.

– Почему же не думал? – отчасти язвительно отозвалась она. – Как же еще мне поступить, если умерла старшая женщина моей семьи?

– Но не уверяй меня, будто скорбишь о ней! – горестно махнул рукой Сверкер. – Я знаю, ты рада ее смерти. Ты ведь думаешь, будто это она загубила двух твоих женихов и вынудила выйти за меня.

– А разве это не так? – выразительно удивилась Гостислава. – Она сама не скрывала, и все знали…

– Не скрывала! Все знали! – передразнил Сверкер. – Вы не знали, что это слухи о ее причастности распускала она сама! Разве кто-то мог доказать ее вину? Никто ведь не видел, чтобы она творила волшбу, у тех людей не находили рунических палочек. У вас было одно доказательство – ненависть и страх. И то и другое она сама внушила всем! Ведь мы с отцом давали клятву не поднимать оружие против мирных жителей и не могли выступить первыми! И мать сделала так, что они сами подняли оружие на нас, да еще и по вздорному поводу. Дивно ли, что пьяный заблудился в метель и замерз? Но она была отважной женщиной и смело сама себя сделала целью их ненависти, чтобы дать мне возможность…

Гостислава помолчала, обдумывая эту вновь ей открывшуюся сторону дела.

– Ну, так что же… Значит, тем более я должна носить «печаль» по столь отважной и мудрой родственнице.

Но Сверкер лишь махнул рукой и пошел прочь. Без матери он остался одинок на свете.

Княгиня исполняла все положенные обряды, но делала скорбное лицо больше из сочувствия к старшей дочери, которая искренне горевала по бабке: ведь та ее вырастила и многому научила.

– Ты доброе-то крепко помни, – сказала ей мать, – а дурное выбрось из головы вон. С мертвецами круги водить – сама видишь, что вышло!

Ведома только всхлипывала. В округе радовались, а домашняя челядь горевала по старухе. Та была умна, мудра, отважна и решительна, к обеим внучкам всегда проявляла доброту, к челяди щедрость. Через нее родственные узы соединяли Ведому и Прияну ни много ни мало как с самим Одином. И вот Рагнвёр дочь Харальда, родившаяся на далеком Северном Пути, ляжет в землю кривичей – как и многие, многие из разноязыкого племени русь.

Неожиданно для себя в эти дни Ведома стала чуть ли не старшей в семье. Сверкер был так убит горем, что к нему не решались подступиться. Все уже знали, что в миг гибели Рагноры княжна была рядом с ней и они творили вместе нечто ужасное. Теперь на Ведому смотрели так, будто старуха передала ей всю свою многолетнюю мудрость и силу. А она старалась восстановить в памяти и получше закрепить каждое слово прощальной речи, которую произнесла Рагнора на краю поля мертвых. Старуха знала, куда идет, но не свернула со своего пути. Лишь попыталась напоследок передать внучке самое главное.

Альдин-Ингвар собрался уезжать.

– Я хотел бы остаться и проводить твою мать, – сказал он Сверкеру, – но мне нужно безотлагательно пускаться в путь, если я хочу поспеть к уходу второго летнего обоза.

Сверкер лишь махнул рукой: поезжай куда хочешь. Сейчас ему хотелось избавиться от всех гостей и вообще никого не видеть. Рагнора была ему не просто матерью, но и верным товарищем, главным соратником, и лишиться ее ему было куда тяжелее, чем любой из жен или даже всех их сразу.

Альдин-Ингвар бросил взгляд на Ведому: сейчас Сверкеру было не до того, чтобы гонять ее из гридницы. Она отвела расплаканные глаза. Ладожскому воеводе хватало вежества не заговаривать о свадьбе, когда совсем рядом лежит тело невестиной бабки. Но на уме у него было то, что своей смертью Рагнора выполнила собственное же условие. Ведь больше она уже ничему не научит Ведому, а значит, нет и причин откладывать замужество внучки. Кроме приличного срока печали, разумеется. Альдин-Ингвар надеялся, что к осени, когда он вернется, этот срок уже пройдет.

– Я бы пожелала тебе удачной дороги, но у меня сейчас не так много удачи, чтобы я мог ее раздавать. – Сверкер уныло махнул рукой. – Однако я бы посоветовал тебе поскорее… оставить эти несчастные места. Сам понимаешь… случиться может что угодно.

Никого, начиная от самого Сверкера, не удивило то, каким образом Рагнора нашла свой конец. Если всю жизнь призывать темные силы, рано или поздно они сами призовут тебя. Сверкер не мог вообразить, чтобы Биргир, никогда раньше здесь не бывавший и с Рагнорой не знавшийся, мог что-то против нее иметь. Его руками ее забрали из этого мира сами боги. Отец Колдовства послал за своей любимой дочерью. И теперь для нее будет выстроен такой же подземный дом и убран еще лучше: мехами, коврами, цветными одеждами. И Рагнора получит свою рабыню, которая при жизни ей прислуживала. Сверкер все же не хотел, чтобы его мать, недовольная проводами, встала из могилы и пришла забрать недостающее.

И Альдин-Ингвар незамедлительно последовал этому совету. Он даже не застал слухов, которые немедленно расползлись по округе. А говорили, будто мертвая старуха каждую ночь колотится изнутри погреба, в котором держали тело. Иные даже уверяли, будто видели ее в темные ночи бродящей по двору, по пристани, по берегу Днепра. Гостислава усмехалась тайком, Ведома негодовала и даже пригрозила, что того отправит с бабкой в могилу, от кого услышит подобные бредни.

Опасаясь, что отец был недостаточно учтив со знатным гостем, Гостислава и Ведома пришли на пристань проводить его.

– Желаю тебе здоровья и удачи! – сказал девушке на прощание Альдин-Ингвар. – Надеюсь, когда я буду здесь в следующий раз, наша встреча получится более радостной.

Ведома лишь поклонилась в благодарность. Зная о его намерениях, она почему-то не могла увидеть в Ингваре ладожском своего будущего мужа. Не так чтобы он ей не нравился – красавец хоть куда, отважен, учтив, богат, тоже ведет род от северных богов и владеет не менее завидным виком, чем ее отец. Но мысли ее от всего этого – загадочных встреч с Ведьмой-раганой, смерти бабки – находились в таком беспорядке, что сперва нужно было привести жизнь в мирное русло. К любовным помыслам ее сердце не лежало.

«Избегай выбора, сколько сможешь», – сказала ей Рагнора на прощание. Она имела в виду, что если человек подчиняется чужим решениям, то может не корить себя за последствия. Значит, Ведома может ни о чем не думать и ждать, что решит для нее отец. Как и полагается послушной дочери. Как поступила в свое время мать…

С младенчества Ведома привыкла жить по воле старших родичей – и главным образом Рагноры, которая правила в доме всем, в том числе и сыном. Но теперь, когда бабка навек закрыла глаза, Ведома вдруг со всей ясностью ощутила, что у нее может быть совершенно иная цель, нежели у бабки и даже у отца. «В твои годы многие уже замужем и должны сами решать, что им делать. То же скоро будет и с тобой…»

Сама мысль о том, чтобы решать самой, и пугала, и воодушевляла. Но понимание должно было созреть, и Ведома предпочитала не торопить события.

Часть вторая

Киев, 10-е лето Ингварово

Альдин-Ингвар давно уже привык сам принимать решения, но приключения в земле смолян лишь укрепили его в желании посоветоваться с родичем, Ингваром киевским. Он был в полном праве сам распоряжаться своей судьбой, но ради благополучия Пути Серебра имело смысл заключать союзы лишь с одобрения всех его владык. Ведь гораздо умнее уладить все возможные разногласия заранее, чем потом разгребать последствия ошибочных решений.

Путь вниз по Днепру до Киева не представлял больших сложностей: порогов на нем не было, ладьи несло течением, а при попутном ветре ставили и парус. За пару последних поколений, когда поток торговых гостей увеличился, он был хорошо изучен и освоен: через каждый дневной переход находились селения и гостиные дворы, где можно было за полногаты получить ночлег и пищу для дружины из тридцати человек. С запада к Днепру здесь прилегали земли племени березничей, с востока – радимичей. После Любеча на западе началась земля Деревская, а с другой стороны – Северянская. Альдин-Ингвара здесь все знали, а ныне он мог поведать столь занятные новости, что его по несколько дней не хотели отпускать. Он только тем и отговаривался, что должен спешить к отходу второго обоза. Это все понимали и уважительно кивали: «А, ну как же, само собой. Что везете?» Здесь была уже собственно «Русская земля», подчиненная Олегом Вещим. И сейчас все эти просторы, населенные полянами, древлянами, саварами, северянами, остатками и потомками хазар, а также частично моравами и варягами, принадлежали дяде Альдин-Ингвара.

В Киеве молодому ладожскому боярину не приходилось просить гостеприимства: у него здесь был собственный двор. Когда лет пять назад умер Лидульв – из последних старых хирдманов Олега Вещего, – оказалось, что у него нет законных наследников. Все знали, что в дружине Лидульва человек десять – его кровные отпрыски от челядинок, но он так и не признал никого из них своим законным сыном. Поэтому все оставшееся после него добро, включая двор и отроков, получил князь и почти сразу подарил племяннику в благодарность за поддержку во втором походе к Греческому морю. В бывшей усадьбе Лидульва Альдин-Ингвар останавливался со своими людьми и товарами по пути из Ладоги в Царьград и обратно. Ее теперь в Киеве звали «Ладожский двор».

Своего дядю, Ингвара киевского, Альдин-Ингвар встретил прямо сразу, едва успев сойти с лодьи на причал у Почайны. Когда на глади Днепра показался приближающийся обоз, тот вышел из скопления клетей, где был занят просмотром привезенного на днях собственного имущества – дани со своих северных владений, предназначенной на продажу в Греческое царство. Племянник еще издалека увидел знакомую фигуру: среднего роста, с широкими плечами. Киевскому князю сейчас было тридцать лет или чуть больше: за время их знакомства на простоватом, но привлекательном лице Ингвара сына Олава прибавилось морщин и шрамов, а зубов стало еще на два меньше. Русые волосы он стриг совсем коротко – под шлем, в левом ухе носил хазарскую серебряную серьгу в виде длинной капли, а на шее – варяжский «молот Тора» на узорной цепи. Точно такой же был и у самого Альдин-Ингвара.

Соскочив с лодьи, племянник подошел к дяде и почтительно поклонился. Потом они обнялись. Альдин-Ингвар был выше Ингвара более чем на голову и на первый взгляд – белокурый, красивый, нарядно одетый – казался гораздо более похож на князя. Но только на первый взгляд. За прошедшие годы Ингвар киевский избавился от отроческих замашек, и теперь это был уверенный в себе, своей силе и своей дружине вождь. Каждый взгляд его, каждое движение дышали убежденностью в своем праве повелевать, и этому не мешал ни средний рост, ни простая одежда. Охотником до греческих шелков он так и не стал, пусть и ходил ради них в несколько дальних походов. Только ради больших пиров княгине удавалось надеть на него хороший кафтан.

– Ну, я уж тебя заждался! – приговаривал Ингвар, похлопывая рослого племянника по плечу и спине. – Думал, без тебя пойдут. Ну, ты как – женился? От молодой жены оторваться не мог? Так сидел бы дома этот год, Ивор бы за нас обоих все продал.

Все знали, что Альдин-Ингвар обручен с внучкой Олава свейского и что около этого времени она должна к нему приехать.

Альдин-Ингвар подавил вздох. Не хотелось начинать долгий рассказ о своих обстоятельствах прямо на причале, среди скрипа лодей и сходен, криков грузчиков, шума ветра, суеты с мешками и бочками.

– Не женился пока, – улыбнулся он. – Видать, еще годок-другой холостой похожу.

Ингвар посмотрел ему в лицо.

– Пойдем. – Он кивнул в сторону длинного ряда клетей. – Или домой сразу?

– Я не спешу.

Альдин-Ингвар махнул рукой своему управителю, чтобы принимался сам сгружать привезенное, и пошел следом за дядей.

Киевскому князю из Хольмгарда, его наследственного владения, привезли то же, что доставил из Ладоги его племянник: собранные в качестве дани и выменянные у чуди меха, бочки меда, головы воска. Челяди в этот раз никто не привез: обоим было не до походов. Одну треть собранного Тородд, младший брат Ингвара, оставлял себе на содержание дома и дружины в Хольмгарде, две трети отправлял истинному хозяину, и вырученные за них деньги шли на содержание ближней дружины и киевского двора. Это была основная и наиболее важная часть дохода самого Ингвара: дань с земли Деревской получал Свенельд, а поступления с прочих «русских» земель приходилось, обменяв на греческие товары, делить с полянской и русской знатью. А также содержать на них большую дружину – восемь сотен человек. Половина ее жила в Вышгороде, вторая – в Витичеве.

Ингвар уже второй день осматривал свою долю: пересчитывал, проверял качество выделки шкурок, чистоту меда. При нем суетились старый Стемид – окончательно перешедших из гридей в управители – и Асгрим Росомаха, человек Тородда, привезший дань. Стемид был последним оставшимся в живых участником еще Олеговых походов на Царьград; к походам он по старости был давно уже не годен, но, как человек опытный и толковый, а к тому же знающий письмо и счет, следил за дружинными средствами.

– Присаживайся. – Ингвар указал племяннику на бочонок, такой же, какой служил сидением ему самому.

Вокруг них висели целые гроздья куньих шкурок, сорочкАми и полусорочкАми нанизанных на кольца из ивовых прутьев. Перед тем как сесть, Альдин-Ингвар безотчетно взял одну шкурку, помял в пальцах, понюхал: в ивовой коре дубили… Ничего так, в Серкланде ногату дадут. Можно было бы восхититься количеством будущих ногат, заполнявших одну только эту клеть, но Альдин-Ингвар, сам содержавший дружину, знал, как быстро это все разлетится.