Полная версия
Россия и мусульманский мир № 5 / 2011
Русский народ до сих пор равнодушен к либеральным и демократическим ценностям просто-напросто потому, что демократический режим в том виде, в котором он существует сегодня, не решил стоящих перед страной проблем. В самом деле, как объяснить рядовому человеку, почему страна до сих пор «сидит на нефтяной игле»? В силу каких причин не обновляется или обновляется очень медленно технологическая база нашей промышленности? Почему Россия стоит на третьем месте в мире по числу миллиардеров и одновременно плетется где-то в хвосте (если брать цивилизованные страны) по уровню жизни населения? Способна ли страна когда-нибудь покончить с жилищным вопросом, от которого целиком зависит мобильность населения? Почему слово «русский» ассоциируется в Европе с безудержным потребительством, разгулом, мотовством? Дело здесь, разумеется, не в широкой «русской душе», а в присвоении определенным, узким слоем людей неправедно приобретенного богатства. Этот слой людей не спешит вкладывать свои средства в производство. Как было нажито, так и проживается… Власть по сей день не решается предать суду высокопоставленных коррупционеров и расхитителей, наказывая «стрелочников», а иногда и вообще невиновных людей. Трудно себе представить, что должно произойти, чтобы в «верхах» решили всерьез разобраться в том, какие бонусы выплачивают себе банкиры, спасшиеся от краха благодаря вливаниям государственных средств, на какие деньги чиновники с их скромной заработной платой строят себе особняки и дачи в России и за рубежом стоимостью в миллионы долларов и т.д., и т.п.
Читатель резонно может спросить, почему, рассуждая о демократическом выборе России, мы слишком часто говорим о проблемах государственной власти, а не обсуждаем, скажем, вопросы о положении оппозиции, практике федеральных и региональных выборов, представительстве разных партий в СМИ и т. п. Да потому, что в России не сформировалось настоящее гражданское общество, с мнением которого власть всерьез была бы вынуждена считаться, потому что политические партии, за исключением правящей, слабы, потому что население России до сих пор верит в патерналистскую природу государства. Потому, что российский бизнес не собирается пока вкладываться в «умную экономику» (Д. Медведев), предпочитая протоптанные пути.
И, наконец, главное. Необходимость действовать по-новому, не дожидаясь, пока созреют заинтересованные в переменах общественные силы, придает сегодня государственной власти колоссальный исторический ресурс – зачинателя и главного орудия модернизационных преобразований. В этих условиях становится неотложной задача воспитания власти обществом и партиями, общественным мнением, наконец. Конечно, эта задача сродни задаче Мюнхгаузена: тот вытаскивал себя из болота за волосы. И тем не менее история знает такие примеры. Задачу такого рода придется шаг за шагом решать и России, ее государству и гражданам. Своеволие бюрократического монстра должно быть обуздано, в противном случае об экономическом прогрессе страны, о демократическом развитии нечего и говорить. Окажутся ли способными российская власть и российское общество подняться на уровень этой исторической задачи – вопрос не простой, ответ на него даст только жизнь.
И последнее. Демократия, тем более в такой стране, как Россия, не может сложиться за один раз: слишком сильны традиции имперского государства. Потребуется еще немало времени и усилий, прежде чем мы выработаем политию, которая сможет называться демократической. Она не станет панацеей от всех российских бед и болезней, но какие-то важные исторические узлы, несомненно, развяжет. В этой связи одной из наиболее актуальных проблем политического развития России является вопрос о лидере, о взаимоотношении между ним и доверяющей ему массой людей. Эту проблему, как представляется, наиболее точно сформулировал историк М. Гефтер. Вот его слова: «Мы требуем от лидера риска доверия, но и сами рискуем заблуждаться. Мы рассчитываем на подконтрольность “человека у кнопки”, но как придет она к нему и к нам? Только как открытость лидера, его внутренняя свобода, способность получать импульсы из несовпадающих сфер жизни, от думающих и ведущих себя по-разному, суверенных людей. Лидер – не просто политик: он обязан уметь и не быть политиком, взнуздывать злобу дня, открывая ход иным голосам и мотивам. Мир вне политических связей между людьми, выступая оппонентом политики, может выработать новую мыслительную культуру, новую естественность человеческих контактов, выработать альтернативы привычному существованию. И лидер призван импонировать всему этому разнообразию, придавая простому человеческому голосу, человеческой точке зрения мировой статус». Трудно соответствовать этим требованиям, трудно, но необходимо, если иметь в виду демократическую перспективу России и, главное, бороться за нее.
Сумел ли ответить автор на вопросы, вынесенные в заголовок, судить не ему, а читателю, если, конечно, тот даст себе труд ознакомиться со статьей.
«Политико-религиозный ежегодник», М., 2010 г., с. 119–144.ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИСЛАМ
И COВРЕМЕННАЯ РОССИЯ
(на примере религиозной ситуации в Дагестане)
Г. Станкевич, политологОтмеченные выше общемировые тенденции политизации ислама в значительной мере проявились и в современном российском обществе. Для того чтобы подробнее в них разобраться, необходимо рассмотреть вопрос о мусульманском населении в Российской Федерации.
Точных данных о числе мусульман, проживающих на территории РФ, не существует. С таким выводом согласны все исследователи – социологи, демографы, историки, – занимающиеся проблемами распространения ислама в России. Разброс в оценках весьма значительный. По данным Госкомстата РСФСР, во время переписи 1989 г. на территории республики проживало 12 млн. мусульман (данные последней всероссийской переписи 2010 г. еще не обнародованы). А численность мусульманского населения, согласно переписи 2002 г., составила 14,5 млн. человек (без учета легальной и нелегальной миграции).
По мнению известного востоковеда Ю.М. Кабищанова, общее количество людей, исповедующих ислам на территории современной России, составляет не менее 20 млн. человек. На эту цифру в оценочном порядке ссылается и В.В. Путин. Согласно расчетам авторитетного ученого исламоведа А.В. Малашенко, численность российских мусульман в 1997 г. составляла более 15 млн. человек, на сегодняшний момент она увеличилась до 18 млн. Соотношение православных и мусульман в России постоянно менялось в пользу последних: если в 1926 г. оно составляло 16:1, то в 1999 г. – уже 10:1.
Факт восстановления исламом утраченных за годы советской власти позиций несомненен. В литературе этот процесс называют не иначе как «исламским ренессансом». Косвенно о числе верующих мусульман дает представление рост числа мечетей.
К октябрю 1917 г. на территории Российской империи действовало 30 тыс. мечетей. С середины 1920-х годов начался процесс подавления исламской религиозной жизни и культуры. Было закрыто и разрушено около 12 тыс. мечетей, прекратили существование 87 % мухтасибатов, до 90 % мулл были лишены возможно-сти вести богослужение. За годы сталинского террора была уничтожена почти вся исламская духовная элита – от 30 до 50 тыс. человек. В 1948 г. в РСФСР оставалось только 416 официально зарегистрированных мечетей, а в 1968 г. – 311. Правда, тысячи мечетей и мулл действовали без регистрации, вне рамок законодательства, и власть вынуждена была закрывать на это глаза. Так, в 1980 г., по свидетельству Г. Михайлова, начальника Отдела по связям с религиозными организациями Совета Министров РФ, на территории РСФСР имели официальное разрешение на отправление культа 335 имамов и мулл, тогда как 1245 – совершали обряды без регистрации. (Точно так же существует разрыв между числом зарегистрированных и не прошедших регистрацию мечетей. По данным муфтия С. – М. Абубакарова, на 1997 г. в России их было 3,5 тыс., тогда как кавказовед В. Бобровников на конец 1994 г. располагал сведениями о более чем 5 тыс. мечетей.)
На 1 января 1991 г. в России было учтено 870 мечетей, в 1995 г. – 5 тыс., а в 2000 г. – более 7 тыс. По данным Минюста РФ, к 1 января 2000 г. из 17 427 зарегистрированных религиозных объединений на долю мусульманских приходилось 3098 (18 %) (против 14 % в 1990 г.). Насчитывалось: 51 религиозный мусульманский центр, 2933 прихода и общины, 114 образовательных учреждений. Свыше 800 человек обучалось в высших и средних мусульманских учебных заведениях в арабских странах (Египте, Саудовской Аравии, Сирии, Катаре, Турции и др.). Не считая Северного Кавказа, больше всего мечетей действует в Татарстане – свыше 700 (на начало 1997 г.) и в Башкортостане – около 490. Далее следуют: Оренбургская область – 75 мечетей и религиозных объединений, Ульяновская – 50, Самарская – 41, Свердловская – 38, Челябинская – 36, Нижегородская, Пензенская и Тюменская – по 35, Пермская – 33 мечети.
Ислам в России распространен на Северном Кавказе, в Татарстане, Башкортостане, Удмуртии, Чувашии и Республике Марий Эл, Сибири, Ульяновской, Самарской, Астраханской, Пермской, Нижегородской, Екатеринбургской областях, в Москве и Санкт-Петербурге.
Вообще говорят о двух ареалах мусульман – татаро-башкирском и северокавказском. Татары, крупнейший мусульманский этнос (5,5 млн. человек), компактно проживают в Татарстане и Башкирии, а также в некоторых областях Поволжья, Южного Урала и Сибири. Самый многочисленный мусульманский народ Северного Кавказа – чеченцы. Их 1,3 млн., из которых, по неофициальным источникам, свыше 800 тыс. обитают в самой Чечне. Общее количество мусульман в Северо-Кавказском регионе – около 6 млн. человек.
Российское мусульманство полиэтнично (ислам исповедуют 38 коренных народов России) и мультикультурно. Каждый из двух упомянутых выше больших ареалов, по мнению А. Малашенко, имеет свои конфессиональные традиции, историю, по-разному складывались их отношения с Центром: пик кризисных отношений с центральной властью пришелся у татар на XVI–XVIII вв., тогда как в исторической памяти кавказских народов хранятся войны XIX, XX и даже XXI в.
Северный Кавказ сохраняет приверженность традиции как никакой другой регион европейской части России. Более исламизированной является его восточная часть – Дагестан, Ингушетия, Чечня, менее – западный регион. В России нет единой мусульманской общины, а есть два сравнительно слабо взаимосвязанных сообщества.
Вообще говоря, возрождение ислама в России, которому в последнее десятилетие были посвящены многочисленные публикации, не является процессом, специфичным именно для ислама. Религиозный бум конца 80-х – начала 90-х годов XX в. пережили все представленные в России конфессии. Кризис советского общества, завершившийся распадом Советского Союза, и последующая дестабилизация всех сфер общественной жизни породили в качестве одного из последствий проблему личностной самоидентификации для большинства граждан нашей страны. Поиск новых мировоззренческих ориентиров предполагал в виде одной из альтернатив и религиозный ответ на поставленные вопросы. Крушение устоев старого, советского общества и формирование нового, не имеющего определенных идеологических ориентиров, позволили религии стать одним из факторов, оказывающих влияние на политические процессы, протекающие в современной России.
Одним фактором, способствовавшим выходу ислама на политическую арену современной России, стала глубокая укорененность исламской традиции в обычаях мусульманских народов. Один из крупнейших исследователей отечественного ислама Т.С. Саидбаев отмечает: «В силу объективных причин религиозность в ареале ислама заметно выше, чем в других районах страны. Кроме того, в общественной психологии здесь утвердилось представление об исламе как о «вечном атрибуте» национальной жизни, хранителе национальных ценностей… Несоблюдение религиозных обрядов… воспринимается как отступничество от заветов отцов, неуважение нации, ее культуры».
Как представляется, одной из причин глубокого проникновения ислама в общественное сознание мусульманских народов является специфика реализации исламом его регулятивной функции. В отличие от прочих религий, ислам опирается не только лишь на моральные установления. Важнейшей в социальном плане составляющей ислама как системы является шариат. При этом в силу наибольшей развитости «гражданско-правовой» части шариата (семейного права, наследственного права), многовековая практика его применения в мусульманских общинах вела к первоочередному закреплению идей ислама в бытовой, в семейной традиции, которая и определяет первичную социализацию личности. Справедливость коренных бытовых норм, определяющих устои семьи и рода, подтверждается для мусульманина самой социальной жизнью.
Ситуация трансформирующейся России 90-х годов XX в. не может не сказываться на самоидентификации мусульман по религиозному признаку (чему на определенном этапе особенно способствовали кризис гражданской самоидентификации после распада Советского Союза; острый экономический кризис, связываемый в общественном сознании с насаждением прозападных, либеральных моделей развития общества; общее возрастание роли ислама в международной политике, подтверждаемое экономическим благополучием ряда мусульманских стран, а также «успехами» радикальных мусульманских организаций в борьбе с Западом).
Помимо этого, в начале 90-х годов XX в. государство само стимулировало всплеск конфессиональной активности. Так, после принятия ряда новых законов, касающихся свободы совести, в России начался бурный рост активности многих конфессиональных объединений. Первым законодательным актом в этой области стал Закон СССР 1990 г. «О свободе совести и религиозных организациях». 25 октября 1990 г. в РСФСР был принят Закон «О свободе вероисповеданий». Российская Конституция 1993 г. в ст. 28 провозгласила принцип свободы вероисповедания.
Так, например, изменения в государственном и политическом строе страны существенным образом затронули сферу государственно-конфессиональных отношений, правовые основы деятельности религиозных организаций в Дагестане. Принятие 5 мая 1991 г. Верховным Советом Республики Дагестан Закона «О свободе совести и религиозных организаций» сыграло решающую роль в освобождении религии от «государственного диктата».
Были сняты ограничения на культовую деятельность религиозных организаций, упрощена процедура регистрации религиозных организаций, признания за религиозными организациями прав юридического лица, миссионерской и благотворительной деятельности. Закон позволил за короткое время воссоздать некогда обширную религиозную инфраструктуру, вовлечь религиозные организации в общественно-политическую жизнь республики… В Дагестане на 1 июля 1995 г. функционировало 1270 мечетей (против 27 мечетей в 1986 г.), из них более 850 – зарегистрированных. Дальнейшему созданию правовых, идеологических и общественных условий для нормальной деятельности религиозных, в том числе и мусульманских организаций в республике, способствовал принятый в декабре 1997 г. Народным собранием РД Закон «О свободе совести, свободе вероисповедания и религиозных организациях», который закрепил демократические права и свободы дагестанских граждан в этой области. Здесь следует отметить заметную роль религиозных организаций в жизни дагестанского общества. Представители различных конфессий стали свободно высказываться по злободневным вопросам социально-экономиче-ской жизни республики как с трибуны местного парламента, так и в средствах массовой информации. Многие из этих религиозных организаций начиная с конца 80-х годов внесли реальный весомый вклад в процесс укрепления в Республике Дагестан гражданского мира, участвовали в благотворительных акциях, в различных конференциях, выступали с инициативами, которые находили положительный резонанс в обществе. «Религиозная ситуация в РД, т.е. наличие, характер, интенсивность религиозных проявлений, динамика и направленность их изменений определяются факторами полиэтничности, полирелигиозности, поликонфессиональности и поликультурности дагестанского общества».
В этноконфессиональном отношении Дагестан всегда считался одной из сложных республик, так как здесь живут представители многих народов и действуют почти все религиозные конфессии: мусульманская, христианская и иудейская. Именно влияние конфессионализма на общественное сознание и, соответственно, политическую культуру обусловило возникновение в Дагестане партий и движений разных религиозно-политических ориентаций. Начиная с конца 80-х годов XX в. происходит этническая и религиозная, в основном исламская, идентификация дагестанцев.
Процесс осознания мусульманами своей религиозной идентичности потребовал ее закрепления, в том числе и в политической жизни общества. При этом политизация ислама происходила на разных уровнях и в разных формах. С одной стороны, предпринимались попытки встраивания ислама в политическую макросистему через создание мусульманских общественно-политических организаций, своего рода попытки формирования нового «официального ислама», с другой – спонтанная политизация, в том числе и радикализация, ислама в малых социальных группах.
Так, для современной религиозной ситуации в Республике Дагестан характерны следующие общие тенденции: постоянная жесткая конкуренция религиозных организаций и объединений в борьбе за влияние на население и пополнение своей паствы; религиозные организации и объединения свободно, без контроля со стороны государственных органов, выполняют свои функции в своей среде и в обществе, свободно пропагандируют свое вероучение; поднялся уровень общественного престижа и реальной роли религии, религиозных организаций в общественных процессах республики; фактически исчерпан резерв для быстрого дальнейшего роста уровня религиозности дагестанцев, какой происходил в начале и середине 90-х годов ХХ в., темпы роста религиозных общин большинства конфессий, за исключением протестантских (пятидесятники, Свидетели Иеговы), стабилизировались. «Спецификой религиозной ситуации в РД является резкий рост политизации ислама, использование его авторитета и моральной силы в политических целях, в том числе и религиозно-политическими экстремистами». Еще в 1914 г. известный специалист по исламу, академик В.В. Бартольд, подчеркивал, что религиозные лозунги используются «большей частью только как средство для достижения вполне определенных политических целей».
В начале 90-х годов в Дагестане впервые на территории постсоветской России возникают так называемые религиозно-политические организации. Надо сказать, что в прошлом уже имели место факты использования религии в политических целях, можно вспомнить пример взаимодействия в 20-х годах прошлого столетия Социалистической группы Дагестана и популярного в народе шейха Али-Гаджи Акушинского. Основанная братьями Ильясом и Багауддином Кебедовыми в октябре 1990 г. Исламская партия возрождения Дагестана выступала за возвращение к истинному исламу, подразумевая под этим искоренение проявлений народной религиозности – поклонения святым шейхам, беспрекословного подчинения мюридов воле суфийского наставника, практически чрезмерных затрат на некоторые обряды – обрезание, свадьбу и др., механического запоминания текстов Корана без понимания их смысла. В перспективе ИПВ видит Дагестан в качестве мусульманского государства.
В том же году группой дагестанских интеллектуалов во главе с Абдурашидом Саидовым была создана Исламская партия Дагестана (ИПД), идеология которой сочетала исламское возрождение в республике с идеалом построения в Дагестане демократического общества. Партия отстаивала идею тесного сотрудничества верующих и светской интеллигенции.
В религиозном плане ИПД блокировалась с традиционалистски настроенным духовенством в критике ваххабизма и выражала симпатии народным традициям в исламе. На протяжении 1991–1994 гг. она неоднократно выступала с критикой правящей республиканской номенклатуры. В 1993 г. наметились трения между Саидовым и традиционалистами, лояльно настроенными в отношении правящего режима. На Чрезвычайном съезде партии в январе 1994 г. лидером партии избран Суракат Асиятилов (ныне – председатель комитета Народного собрания РД). Партия взяла курс на объединение всех мусульман республики независимо от национальности на гуманных принципах. А спустя семь лет учреждается Исламская партия России, которую возглавил предприниматель из Дагестана Магомед Раджабов. Он вовлек в ее ряды немалое количество своих земляков.
Создание ИПР вызвало беспокойство у властей своей политической направленностью, светским характером лозунгов, привлечением мусульман России и Дагестана в сферу интересов и действий общественно-политических формирований. Накануне выборов в Государственную думу в 2003 г. в стране, по существу, не было ни одной партии или движения, которые не имели бы своей программы и позиции в области государственно-конфессиональных отношений, поэтому в условиях столь жесткой конкуренции проигрыш ИПР на выборах был предопределен. В самой республике активность сторонников ИПР по политизации мусульманской уммы не пришлась по душе официальному дагестанскому духовенству, несмотря на призывы ИПР о необходимости сочетания религиозных и светских законов в достижении мира и согласия в обществе.
Приведенные примеры деятельности религиозно-полити-ческих организаций республики говорят о том, как непросто проходит процесс приспособления традиционных понятий и институтов к современному социальному, политическому и экономическому развитию Дагестана. При описании наиболее значимого общественно-политического феномена, каковым на Северном Кавказе по праву можно считать ислам («исламский фактор»), серьезное внимание привлекает сам процесс его самореализации, т.е. то, какие силы и действия являются практическим воплощением этого фактора в динамике складывающегося здесь политического процесса. Начать данное рассмотрение представляется обоснованным с определения природы северокавказской групповой аффилиации, позволяющей формировать местные групповые агрегации, в свою очередь, выступающие первичными субъектами политических отношений.
По мнению авторитетного исламоведа А. Малашенко, ислам на Северном Кавказе является одним из главных факторов, формирующих местную идентичность, воздействующих на мировоззрение индивида, этнического социума. Признавая культурное многообразие северокавказских этносов, следует все же принимать во внимание их «общую этничность, ту сложную смесь менталитета и культуры, которая не только характеризует какой-либо народ, но и объединяет его, и отличает от всех других сообществ». Признание этой общей этничности позволяет говорить о северокавказской идентичности и об общем влиянии на нее ислама.
С самого начала исламская идентичность взаимодействовала и «соперничала» с идентичностью этнической, и это соперничество не выявило победителя. В советские годы власть воспринимала обе идентичности как единое целое, что иногда сводилось к отождествлению этнических, языческих или просто светских традиций с исламскими. Правда, начиная с 70-х годов на Северном Кавказе предпринимались неоднократные, но, как оказалось, тщетные попытки «развести народные обычаи с религиозными обрядами» и даже противопоставить их друг другу. И уж совсем несостоятельными оказались попытки заменить эти обряды на искусственно создававшиеся советские.
Хотя советская власть и вела определенное наступление на официальный ислам в виде зарегистрированных мечетей и имамов, разрушения религиозной сферы жизни, произведенные в исламе, некорректно сравнивать с тем, что происходило в отношении православия. Как указывает Равиль Гайнутдин, ислам не требует мечети, а имамом может быть любой подготовленный мусульманин. Для совершения православных таинств обязательно нужен священник, в определенных случаях – епископ, а главное христианское таинство – Евхаристия – может осуществляться только в церкви. Поэтому если для мусульман закрытие мечети и арест имама означали организацию подпольной мечети, для православных ликвидация церкви и арест священника были религиозной катастрофой (а особенно арест епископа, потому что только епископ может рукоположить новых священников).
Власти не предпринимали действии по закрытию неофициальны мечетей, а на низовом уровне – поддерживали их, выделяя помещения или выплачивая зарплату служителям ислама. С одной стороны, это, безусловно, объяснялось тем, что, как пишет Р. Гайнутдин, «КПСС и Советское государство верно оценивали уровень религиозности среди мусульман, отношение населения к исламу и не решались идти на шаги, могущие вызвать открытое недовольство своими действиями». С другой стороны, приведенное объяснение выглядит не полным. Советское государство, например, пошло на проведение коллективизации, невзирая на недовольство крестьян и периодические восстания. Очевидно, что не только страх перед «исламским ответом» удерживал власти от уничтожения неофициальных исламских структур.
Влияние ислама на формирование идентичности северокавказского общества существенно возросло в 90-е годы. В наибольшей степени это было характерно для чеченцев, ингушей, этносов Дагестана, а также карачаевцев и балкарцев. По разным экспертным оценкам, число тех, кто считал себя верующим в ранний постсоветский период в Дагестане, колебалось в пределах от 81 до 95 %. Подобный показатель религиозности среди чеченцев в 1995 г. составлял 97 %, среди ингушей – 95, среди карачаевцев – 88 %. При этом этническая идентичность также не теряла своего значения, что нашло отражение в ее тесной взаимосвязи с религиозной: «Чеченец – это в первую очередь чеченец-мусульманин, ибо чеченская идентичность сегодня немыслима вне контекста исламской традиции. Приведенное соображение справедливо и для других северокавказских этносов».
