Россия и мусульманский мир № 1 / 2011

Если речь идет о действиях российского правительства в вопросах поставки нефти, газа, энергоресурсов, то мы имеем «нефтегазовую руку на изголодавшемся энергетическом горле Европы», «бандитскую экономику», «авторитарные замашки», в то время как действия определенных российских предпринимателей, особенно тех, кто имеет активный бизнес на территории Великобритании, оцениваются, как правило, позитивно. Стоит также отметить, что российское правительство и российская власть так же, как и частный российский бизнес, сильно персонифицируются: например, в статье в норвежской «Дагбладет» «Путин угрожает Европе ракетами»; мы находим отождествление Путина с царем в финских периодических изданиях, к примеру, в популярном общественно-политическом еженедельнике «Suomen kuvalehti»; очень позитивный образ канадского миллионера российского происхождения Алекса Шнайдера в канадских СМИ, который привел к тому, что положительное отношение СМИ распространяется и на других российских бизнесменов. Правда, последнее явление наблюдается далеко не везде – зачастую персонифицированный образ окрашен негативно.

О том, как иллюзии выдаются за рамки реалий и наоборот, могут свидетельствовать материалы западных СМИ о кризисе российско-грузинских отношений (2006) и действиях России в условиях грузино-осетинского вооруженного конфликта (2008). Чего стоит, к примеру, одно только уточнение «по непроверенным (!) сведениям, предоставленным грузинской стороной…», сделанное в материалах зарубежных изданий спустя неделю после начала боевых действий в Южной Осетии (такую вот информацию, не имеющую ничего общего с реальностью, не задумываясь, «глотал» обычный западный/ восточный читатель/зритель).

Комбинация «союзники – враги» зачастую видна в журналистском подходе при освещении событий, связанных с отношениями России с бывшими странами Варшавского договора (жесткие дискуссии о размещении элементов системы ПРО США на территории Польши и Чехии) и ближайшими соседями (особенно трения с бывшими советскими республиками – демонтаж памятника Советскому Солдату в Эстонии, «оранжевая революция» на Украине). Российская позиция (в первую очередь по защите своей государственности и в том числе границ) воспринимается ведущими западными изданиями, например, американской «Washington Post» и английской «Guardian», как противостояние политике США и Евросоюза.

Ярким примером застывания журналистского дискурса, а также влияния так называемой коллективной журналистской памяти, можно считать описание иностранными СМИ внешней политики России как империалистически настроенной державы: тиражирование этого стереотипа наблюдается в большинстве печатных изданий англосаксонского мира. Впрочем, не только там. Обратимся к цитате из интервью «Guardian» с главой российской дипломатической миссии в Лондоне Ю. Федотовым: «Такое впечатление, что практически из тех, кто пишет на эту тему (шантажирование Россией других стран доступом к энергоресурсам. – М. П.), никто не может удержаться от искушения взглянуть на нее через призму “холодной войны”. В результате одни говорят, что между нашими странами подул ледяной ветер, другие – что наступил ледниковый период».

Проанализируем также и недавние материалы, например, венгерскую «Magyar Nemzet», где журналисты ставят вопрос: «Почему Москва защищает Сталина?» (ответ: возможно, потому, что сталинизм продолжает существовать) или «Действительно ли закончилась “холодная война”?» Кстати, если перевести с венгерского на русский язык словосочетание «холодная война» (hideg haboru), используя другое, но равноценное значение прилагательного «hideg – холодный, морозный», то получится «морозная война», что придает особый колорит публикациям, способствующим распространению русофобских настроений в обществе.

Стоит процитировать выступление журналиста и аналитика Пала Э. Фехера из Братиславы, который делает вывод о том, что редакционная политика многих центральноевропейских СМИ по отношению к России укладывается в формулу устрашения, предложенную самими же СМИ центральноевропейских стран: «Русский карлик самый большой карлик в мире, даже больше американского гиганта».

На основе примеров, приведенных выше, нетрудно сделать вывод, что мнения западных авторитетных изданий о «путинской угрозе», «суверенной демократии», «ревизионистской России» зачастую являются определяющими в позициях журналистов стран Восточной Европы, о чем свидетельствует, например, антироссийский (до недавнего времени) курс упомянутой выше «Magyar Nemzet». Журналисты не только повторяют сами себя, на протяжении долгих лет они обыгрывают старый как мир образ «большого русского медведя» и демонстрируют свое видение мира глазами самых настоящих жертв коллективной памяти, наполненной в наше время различными штампами (например, статья «Путинизм с человеческим лицом» в общенациональной венгерской газете «Nepszabadsag» от 4 марта 2008 г.). В большинстве случаев в прессе отсутствуют сбалансированные материалы о России из России, что приводит к нивелированию важной роли собкоров центральных и восточноевропейских СМИ, чья компетентность в идеале должна способствовать формированию в сознании обычного гражданина наиболее объективной картины происходящего и в соседней стране, и в мире в целом.

Несмотря на то что образ России в прессе разных стран представлен в различных ракурсах и появляется в разное время, можно выделить общий для большинства европейских государств период, когда Россия стала регулярно упоминаться в печати: конец XIX в. – 1930-е годы. Именно тогда стало возможным говорить о формировании образа России при помощи средств массовой информации. В позитивном плане полное единодушие по отношению к России, точнее – к Советскому Союзу, зарубежная печать выразила лишь один раз: положительный образ СССР в странах антифашистской коалиции наблюдался во время Второй мировой войны и победы СССР над фашистской Германией.

Говоря о центральноевропейском акценте в образе России за рубежом, мы, конечно же, должны отметить, что такой акцент существует. И понятно, что многое зависит как от социальной, так и от профессиональной позиции журналиста, стремящегося показать «не замыленную» Россию. Возьмем, к примеру, серию репортажей венгерского тележурналиста Я. Молнара на первом канале общенационального телевидения Венгрии в программе «Панорама» (осень 2009 г.). Нестандартный подход к выбору тем (жизнь сельского священника и жизнь подмосковной глубинки, политическая активность российской молодежи и военно-патриотические клубы, современная жизнь и быт ветеранов трех войн – Великой Отечественной, Афганской, чеченских кампаний) позволил в некоторой степени избежать того, чтобы в репортаже отразились стереотипное мышление и тот страх, которым окутано большинство обычных граждан разных стран: «Раньше мы путешествовали и по дальним регионам Советского Союза. Теперь боимся ездить куда-либо, поскольку наслышаны о преступности, нас беспокоит российская нестабильность, отсутствие законодательной базы…».

Понятно также, что СМИ так или иначе зависят от крупного монополистического капитала и/или от государства, хотя дискуссии о свободе слова и о роли журналистики не прекращаются в ходе любых международных конференций и круглых столов, в научных работах, публицистике и т.д. Принимая во внимание то, что мы теоретически можем иметь дело с независимыми СМИ, мы не можем, однако, не принять во внимание тот факт, что средства массовой информации сегодня зависят от предпочтений аудитории. Большинство СМИ вынуждено создавать тот образ, который будет прежде всего «продаваться». Будет востребованным на разных уровнях.

Складывая воедино все «зависимости», российские медиаисследователи приходят к мысли, что Россию в Европе и США (исходя из разного рода предпочтений: социального или другого заказа), пока видят так:

1. Wasington Post, USA Today: образ России в целом вписывается в ту модель, которая сформировалась на рубеже XIX–XX вв. и с незначительными изменениями просуществовала в советскую эпоху, а сама Россия чаще воспринимается как «усеченный» вариант Российской империи или Советского Союза; Россия не является частью западного мира и не вписывается в задуманную США модель, она становится ближе к Западу, лишь решая стратегические задачи, которые соответствуют его интересам (переговоры по атомной проблеме с руководством Ирана и Северной Кореи). Материалы о России – сочетание новостной информации и стереотипов прошлого.

2. Times, Guardian: в формировании образа сыграла роль оппозиционная российская интеллигенция начала XX в., русских антимонархистов поддерживали английские писатели, публицисты. Россия сегодня – полноправный участник мировой политики и экономики, регулярно обсуждаются отношения с ближайшими соседями; принципиальная разница в подходе к освещению событий, в которых участвует российское правительство и частные российские компании; положительную оценку британских СМИ в основном заслуживают культурные и спортивные достижения отдельных россиян.

3. Die Welt, WAZ: шаблонный характер образов России – стереотипы переходят из номера в номер, проявляются в подборе тем, в содержании публикаций и фотографий. Хотя при этом журналисты сумели отказаться от «замыленного» стереотипа Путина и КГБ и перешли к понятиям «суверенная демократия» и «усиление государственной власти»; негативный образ русской женщины (sterwa, egoistka) в присутствии воспоминаний о СССР и загадочной русской душе; национальная особенность русских – пристрастие к алкоголю, при этом нигде не указывается, что сами немцы, по данным ВОЗ, в среднем употребляют больше спиртных напитков.

4. Le Mond, Le Figaro: агрессивность французской прессы по отношению к позиции России во время чеченской войны обсуждалась в России на государственном уровне. Газеты также подчеркивают возрастание ксенофобских настроений в отношении Грузии при попустительстве властей (2006); отмечается неуживчивость России с соседями: активно освещались российско-польские отношения (непризнание Россией вины за Катынь, запрет на импорт польского мяса, проблема Калининграда) (2006); сближение России с Востоком (Индия) – проявление русского упрямства и непредсказуемости. Французские газеты пользуются одними и теми же сообщениями из информагентств, не наблюдается желания изучить ту или иную проблему, вникнуть в ее суть. Россия для Франции, контакты с которой насчитывают уже не одно столетие, – тэрра инкогнита, чувствуются отголоски мемуаров маркиза де Кюстина, полные презрения к дикой и далекой от цивилизации России; потомки «новых русских» похоронили память о великой русской культуре.

5. La Vanguardia, El Mundo (молодое поколение прессы после падения режима Ф. Франко): Россия столь же антизападная, как и в советские времена, образ России, постепенно формирующийся у мировой общественности, может быть омрачен конфликтами со странами бывшего СССР и Западной Европы; интерес к «звездам» российского спорта.

6. Helsingin Sanomat: background: «В то время, когда русские студенты организовывали покушения на царей, финские студенты встречали их песнями и цветами». В России наблюдается «общеприятие олигархии»; пресса с удовольствием подхватывает разгоревшиеся по всей Европе дискуссии об отсутствии свободы слова в России; выбор тем, затрагивающих общественные вопросы, ограничен. При этом пресса демонстрирует настоящий интерес к русской культуре и литературе.

«Негативности» в негативный образ России за рубежом добавляет и опубликованное польской газетой «Gazeta Wyborcza» (июль 2009) растиражированное разными европейскими изданиями открытое письмо экс-лидеров стран Центральной и Восточной Европы Бараку Обаме. Основная мысль письма заключается в том, что надо быть строже с «ревизионистской» Россией и не делать ей «неправильных уступок» (перевод на русский предоставлен РИА «Новости»). Более 20 политиков и бывших лидеров стран Центральной и Восточной Европы призвали США внести коррективы в свою внешнюю политику и повторно «инвестировать в трансатлантические отношения», поскольку существует опасность, что «ползучее запугивание и лоббизм со стороны России приведут к фактической нейтрализации региона (Восточно– и Центрально-Европейского. – М. П.)». Вот такой вот застывший дискурс.

«Стратегия России», М., 2010, № 7, с. 37–42.

ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ ЭТНИЧЕСКОГО

СОЗНАНИЯ НАРОДОВ РОССИИ:

ПОЛИТОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ

Владимир Семёнов, кандидат политических наук (ПАГС им. П.А. Столыпина, г. Саратов)

В постсоветский период начинается этап активизации этнических чувств и развития этнического сознания народов России. Заметным показателем направленности этих процессов (во многом характерным и для представителей других этнических групп) является изменение массового сознания тюркских народов, проживающих в России. Саму перестройку многие представители тюркских этнических групп восприняли как «национальное освобождение», возможность приобретения государственного суверенитета. Под этим лозунгом национальные элиты развернули массовое движение за повышение статуса своих национальных республик и образований, за решение проблем с обязательным учетом «национального вопроса».

Представители тюркских народов, проживающих в России, констатируют, что внутри их этнических групп нарастают тревожные тенденции:

– уменьшение удельного веса людей, считающих родным язык своей нации, резкое ограничение сферы применения родного языка;

– низкие возможности для получения среднего специального и высшего образования на родном языке, серьезное сужение возможностей для национального воспитания на родном языке;

– значительное сокращение количества лиц, потребляющих ценности национальной культуры;

– снижение уровня развития национальных культур и количества национальных художественных произведений;

– существенное уменьшение удельного веса лиц, знающих и соблюдающих национальные обряды, обычаи и традиции;

– появление внутри этносов значительного количества лиц с национально-нигилизированным сознанием и др.

Сравнивая эти выводы идеологов тюркских национальных элит с процессами, происходящими в современном этническом сознании русских, можно отметить, что и славянские, и тюркские народы вовлечены в процессы этнического распада. При этом главной причиной самораспада наций объявляется не какой-нибудь внутренний фактор, а внешний – виноватыми во всех бедах считаются «чужие» нации: для русских это «южные» («кавказцы», «тюрки», др.) и «западные» (американцы, евреи, др.) этнические группы; для тюркских народов (особенно для этнических элит) часто это сами русские. Характерно, что нерусские народы в своем большинстве не испытывают комплекса «поражения от Запада» и не рассматривают «Запад» как врага. Для них разрушение Советского Союза стало поражением России и русских (все время стоящих как бы «над ними») и возможностью строить самостоятельно новую жизнь своей нации. Если что-то не получается в строительстве национального государства, то срабатывает стереотип массового сознания – «виноваты русские».

В отличие от русских многие «малые народы» увлеклись этнической историей, заинтересовались своим культурно-историческим наследием. Созданы мощные идейные течения, получившие в работах некоторых западных исследователей название «мирасизм» (от «мирас» – наследие). Новая, «подлинная» история своего народа часто открывается как «столетия борьбы за свободу» против русского государства (у официальных идеологов) или против «русских в целом» (у националистов). Характерными являются слова современного татарского философа Рафаэля Хакима: «За более чем четыре столетия угнетения, направленного не просто на эксплуатацию нации, но и на ее ассимиляцию и даже на физическое уничтожение, татары выстояли, выжили и полны сил стать составной частью мировой цивилизации». Он же задает вопрос: «Чего татары ждут от России, от той России, которая вызывала страх, была источником унижения, угнетения нации? Татарам не нужно преимуществ, не нужно привилегий. Достаточно свободы и равноправия…» Понимают ли такую постановку вопроса русские? Вряд ли. Многие русские уверены в том, что русский народ «вывел» из «доисторической тьмы» многие народы, проживающие в России, на «свет цивилизации», «подарил» им свои технические достижения и благоденствие, язык, культуру и многое другое. Попытки «пересмотреть историю народов России», сделать систему образования, культуры, СМИ, весь государственный аппарат «многонациональными», изменить статус русского языка как единственного государствообразующего языка и многое другое (инициаторами чего настойчиво выступают, например, татарские общественные организации) у русских вызывают устойчивое чувство неприятия и отторжения. Вокруг этих маркеров в постсоветское время происходит этническая консолидация как тюркских, с одной стороны, так и славянских народов – с другой.

Большинство представителей нерусских народов России ощущают свою этническую консолидацию гораздо в большей степени, чем сами русские. Об этом свидетельствуют данные социологических опросов. При ответе на вопрос: «Что вам дает чувство уверенности в завтрашнем дне?», первое место в ранговом ряду среди «факторов уверенности» у титульных этносов занял ответ: «Поддержка семьи, родственников, друзей». У русских же на первом месте – «способность заработать» (Татарстан) и «ничего не дает» (Якутия и Тува), что свидетельствует о пессимистическом настрое.

Известный конфликтолог Д. Горовиц, изучая в начале 1990-х годов российскую действительность и опираясь на международный опыт, прогнозировал развитие межгрупповых конфликтов в республиках, находящихся в противостоянии с федеральным центром, в частности в Татарстане, в 1993–1994 гг. Действительно, в конце 1980-х – начале 1990-х годов татарская элита на идеологическом и политическом уровнях вела борьбу за новый статус республики: сначала за статус союзной республики, потом ближайшей аналогией статуса стал рассматриваться Пуэрто-Рико, находящийся в ассоциированных отношениях с США. Якутская элита, создав свои национальные организации, вела этническую мобилизацию вокруг идей особого права на доступ к ресурсам, за приоритет в культурно-информационном пространстве. В Туве такого уровня идеологического прессинга, как в первых двух республиках, не было, но идеологи ставили под вопрос легитимность вступления Республики в СССР в Российскую Федерацию. В Башкортостане идеологическая мобилизация шла вокруг прав на статус союзной республики и затем – республики с особыми правами.

Особенно многочисленными были митинги в Татарстане – 5 тыс., 10 тыс., 15 тыс., даже 50 тыс. человек, причем в составе митингующих особенно выделялись крайние националисты не только с антироссийскими, но и с антирусскими лозунгами. Хотя официальное правительство сдерживало крайний экстремизм и большинство понимало, что радикальных националистов немного (по опросам, за ними не более 2–4 %), все же свыше 35 % русских и 25 % татар в 1991 г. оценивали отношения как «очень напряженные», а свыше половины и тех и других чувствовали, что «напряжение ощущается». В 1994 г. напряженность резко снизилась – ее ощущали 8 % татар и 15 % русских, однако отметим, что русские в 1,5–2 раза чаще ощущают ситуацию в Татарстане как «напряженную» (в ряде других регионов, например в Саха (Якутии) и Туве, русские ощущают напряженность в 2,5–3,5 раза выше, чем коренные народы).

Около 40 % русских и татар в Татарстане (данные на 1997 г.) встречались с отрицательными явлениями в межнациональных отношениях. Среди тех, кто с ними сталкивался, большинство русских (свыше 60 %) видело их «в назначениях на руководящую должность по национальному признаку»; 35 % встречались с противоречиями «в быту, торговле, в сфере обслуживания»; 20 % ощущают «отсутствие или недостаточное участие русских в органах власти». Среди татар наибольшее неудовольствие вызывает «отрицательное отношение к татарам», «неприязненные высказывания о них» (около 35 %); у 30 % – «неуважение к обычаям, традициям, нежелание учить и использовать татарский язык», у 20 % – назначение на должности по национальному признаку и противоречия бытового характера в торговле, обслуживании.

Серьезно разделяют этнические общности представления о значимости сохранения и возрождения культуры. У татар возрождение и развитие культуры приобретают этнополитическое значение восстановления достоинства, равенства. Не случайно за этой ценностью, стоящей на третьем месте, на четвертом идет «укрепление самостоятельности республики», по сути, приобретающая политическую ценность. У русских этой политической ценностью является «представительство их интересов» в органах власти.

Открытость в дружественном и семейном общении у татар и русских в Татарстане является не меньшей и даже чуть большей, чем у русских и осетин в Северной Осетии – Алании, и заметно больше, чем в Туве между тувинцами и русскими. (Открыты для дружбы около 60 % татар и свыше 70 % русских, готовы соседствовать соответственно 70 и 80 %. В Туве к дружбе с людьми иной национальности были готовы меньше 40 % тувинцев и 35 % русских, а быть соседями – соответственно около 60 %.) Таким образом, следует отметить, что в Татарстане – республике с наибольшими правами по договору, лидере тюркоязычных народов России – психологическая дистанция между титульной национальностью и русскими установилась в меньшей степени по сравнению с другими республиками. Соответственно и межнациональные отношения с середины 1990-х годов оценивались в Татарстане наиболее благоприятно.

На ситуацию в полиэтнических республиках при нарастании противоречий с Центром сразу начинают влиять две противоположные тенденции: с одной стороны, в массовом общественном мнении недовольство Центром переносится на местное русское население; с другой – официальное руководство республики, околоправительственная элита стремятся сплотить контактирующие этнические общности для противостояния Центру. Складывающиеся в республиках авторитарные политические режимы имеют большие возможности для развития этнонациональных отношений и в ту и в другую сторону. Гибкая (а по мнению многих русских – «предательская» и «продажная») позиция уступок федерального правительства национальным элитам в 1990-е годы (особенно в начале – «берите суверенитета, сколько сможете!») дала возможность прекратить развитие межэтнических конфликтов по карабахскому или югославскому вариантам (за исключением Чечни, ставшей примером возможной судьбы нашего государства при неправильной оценке этнических факторов) и стабилизировать отношения между народами, входящими в Российскую Федерацию. Однако, как долго народы и национальные элиты готовы поддерживать сложившуюся систему отношений?

Мы видим серьезные попытки изменить равновесие. Лидеры Татарстана в конце 1990-х годов заявили о необходимости и готовности перейти на латинский алфавит, тем самым четко дав понять и Москве, и своему народу новую цель движения тюркских народов России – Турция, а вместе с ней и вхождение в «свой» исламский мир. Русские поняли это движение как начало «ухода татар “из-под Москвы” и из России». Характерно, что идеологи перехода на «латиницу» не придают значения аргументам о «неизбежности языкового раскола на татар Татарстана и татар регионов», о «предстоящем забвении татарской литературы XX в., основанной на кириллице», и т.д. За их решимостью стоит уверенность в необходимости создания новой этничности татар XXI в. –пантюркского суперэтноса. Отметим как интенцию современного сознания части татар то, что с развитием реформ на постсоветском пространстве они все более стали ощущать себя «северным форпостом» мусульманского мира и тюркской цивилизации. Наиболее крайние идеологи национального движения заявляют о необходимости «не только превратить Татарстан в государство, служащее интересам всего татарского народа, но и создать в Евразии экстерриториальное национальное управление татарской нации в лице Национального собрания (Милли Меджлиса)». Стержнем предстоящего процесса тюркского объединения на построссийском пространстве ряд идеологов и организаций («Туган тел», «Азатлык» и др.) видят воссоздание союза татарского и башкирского народов.

В 2000-е годы Кремль стал проводить более жесткую политику по отношению к регионам и в ответ на «татарский маневр» провозгласил «усиление вертикали власти», а затем «обязательность использования кириллического алфавита во всех регионах». Каким образом можно усилить «вертикаль» в суверенной национальной республике и как к этому отнесутся власть и население этой республики – покажет время. Возможно, Кремлю придется опять отступить, чтобы вновь в обмен на уступки сохранить стабильность, опасаясь рассечения России надвое «исламской дугой» Турция – Татарстан. Решающим может оказаться и мнение русского народа. Будет ли он уступать и дальше (в том числе роль государствообразующей нации), устраивает ли его роль «новых бедных» в собственной стране или русские все же выдвинут какие-то свои этнические требования?

«Евразийские татары» предлагают для предотвращения меж-этнических конфликтов создать Волжскую республику – Идель-Урал, где по типу Швейцарии государствообразующие нации будут полностью уравнены в правах. Происходящие среди татар процессы с точки зрения западной этнологии и политологии исследовал французский политолог Жан-Робер Равио, который сформулировал главную проблему в форме двух вопросов: