Россия и мусульманский мир № 10 / 2010

Россия и мусульманский мир №10

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ – НЕТ!

ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ

МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ – ДА!

МОДЕРНИЗАЦИЯ РОССИИ И ГЛОБАЛИЗАЦИЯ

В. Иноземцев, доктор экономических наук, руководитель Центра исследований постиндустриального общества

Проблема модернизации имеет два аспекта: глобальный, связанный с тем, что происходит в мире в последние десятилетия, и локальный – с тем, чего не происходит в России. В последние годы она идет противоположным остальным странам путем и стремится, похоже, не к промышленному развитию, а к деиндустриализации. Я думаю, что 2000-е годы в этом отношении стали еще более потерянным временем, чем 1990-е, потому что приоритетом стало максимальное использование энергетического сектора, где мы наблюдали восстановительный рост в первой половине этого десятилетия, замедлившийся или фактически прекратившийся в последние два года. В то же время в промышленности – за исключением строительства, некоторых подотраслей металлургии и сферы коммуникаций – серьезных прорывов не было сделано, и на повестке дня они до сих пор не стоят. Я изложу ряд тезисов относительно модернизации, затем скажу несколько слов о России и закончу темой модернизации в общемировом контексте, в контексте глобализации.

Что касается понятия модернизации, я придерживаюсь очень узкой его трактовки. Для меня модернизация – это мобилизационный процесс, который предпринимается в тех или иных странах для сокращения образовавшегося отставания от государств-конкурентов. Я не отрицаю того, что были модернизации, осуществлявшиеся по внутренним причинам и имевшие пионерский характер, – промышленная революция в Великобритании, быстрое развитие экономики в США на рубеже XIX–XX вв. Они были порождены логикой развития этих стран, не преследовали цели кого-либо догнать или перегнать, но такого рода модернизационные усилия остаются исключением. Поэтому для целей теоретического анализа можно оставить их без внимания и говорить только о тех стратегиях, которые направлены на сокращение отставания от лидера. В рамках такого подхода можно выявить много общих черт, провести классификацию модернизаций, и такой подход, на мой взгляд, более отвечает интересам теоретического анализа, чем рассмотрение в качестве модернизации любого быстрого хозяйственного развития.

Если подходить к вопросу таким образом, можно еще более сузить рамки исследования и констатировать, что модернизации, как воплощение модели догоняющего развития, были особенно плодотворны там, где соревновались схожие по типу экономики. Я излагаю это в категориях индустриального и постиндустриального типа хозяйства и хочу отметить, что модернизации были успешными и достигали большинства поставленных целей тогда, когда модернизировавшаяся страна соперничала или конкурировала с другими индустриальными державами. Истории неизвестны примеры постиндустриальных модернизаций. Постиндустриальная экономика не рассчитана на то, чтобы ее развитие могло быть ускорено с помощью каких-то мобилизационных усилий. Творческая активность, которая лежит в основе постиндустриальных экономик, зиждется на мотивах, связанных с максимизацией свободного времени и с самореализацией на рабочем месте; она не предполагает той мобилизационной парадигмы, которая существовала и проводилась в жизнь фактически всегда, когда мы имели дело с ускоренным промышленным развитием.

Если под модернизацией подразумевается то, что происходило в Японии и Германии конца XIX в., в СССР 1930-х годов, Японии после Второй мировой войны, Южной Корее начиная с 1960-х годов, то – в рамках постиндустриальных систем хозяйствования и ценностей – такого рода мобилизации, основанные либо на административном ресурсе, либо исключительно на экономической заинтересованности, по моему мнению, невозможны. К тому же в информационной экономике не прослеживается пропорциональная зависимость затрат и отдачи и поэтому мобилизация ресурсов не всегда дает результат, который можно предположить в индустриальной экономике.

Однако в рамках индустриальной системы хозяйствования модернизации были успешны много раз. Целый ряд стран, особенно в те времена, когда индустриализм был всеобщей парадигмой (как в конце XIX – начале XX в.), доказывали своим примером, что индустриальная модернизация может выводить вперед ранее отстававшие страны и смещать с первых строчек рейтинга прежних лидеров. Мы все знаем об опыте Германии, которая стала первой промышленной державой Европы, отодвинув Великобританию; мы знаем об опыте США, ставших крупнейшей экономической державой в начале XX в.; мы знаем об опыте Японии, которая после Второй мировой войны сумела потеснить все остальные страны, за исключением Америки. Многие даже говорили в 1980-е годы, что Япония обречена стать первой экономикой мира, чего, однако, не случилось. Таким образом, в ситуации, когда и догоняющие страны, и страны-лидеры действуют в рамках индустриальной парадигмы, индустриальная модернизация, безусловно, может помочь догнать и перегнать лидеров.

В конце XX в. ситуация изменилась ввиду того, что многие государства Запада стали постиндустриальными экономиками. За теми превращениями, которые произошли там в эти годы, скрывается радикальная смена воспроизводственной парадигмы. Переход к постиндустриальной парадигме привел к тому, что западное общество начало эксплуатировать нематериальный фактор производства, т.е. сектор экономики, который создает информационные, символические ценности. В этой новой ситуации, когда, например, Microsoft, изготовитель компьютерных программ, или, допустим, Dior, изготовитель косметики, экспортирует свои товары (диск с программным продуктом или флакон духов), оказывается, что продается не сам продукт, который был разработан и произведен этой корпорацией, а его копия. При этом тиражирование копий стоит гораздо дешевле, чем выпуск оригинального изделия. Тем самым западные страны/компании переходят к такому типу товарного экспорта, который не подрывает их монополию на технологии, применяемые ими при создании продуктов. Здесь нет неэквивалентного обмена, о котором часто говорят антиглобалисты, но есть фактор, который приводит и будет в дальнейшем приводить к углублению глобального неравенства.

Я думаю, не случаен тот факт, что именно с 70-х годов, когда на Западе утвердились постиндустриальные тенденции, масштабы мирового неравенства начали расти. Стало увеличиваться неравенство и внутри развитых стран между теми, кто принадлежит к креативному сектору, и работниками массового производства. Мне кажется, что с переходом Запада к постиндустриальной модели развития попытки индустриально развитых держав догнать его стали бессмысленными, так как в настоящее время это невозможно сделать. Именно этим я объясняю проблемы Японии. Она приложила огромные усилия в 1960–1970-е годы для своего развития как мощной индустриальной страны, но после выдающегося старта надежды на достижение мирового лидерства рухнули в конце 80-х. Тогда Япония не смогла перейти от копирования и доработки технологий к креативному постиндустриальному развитию – и в итоге осталась страной с «потерянным десятилетием» 90-х и низкими темпами роста.

Япония не перешла к продуцированию технологий, как этого не сделали и другие азиатские страны. Вплоть до 2000-х годов объем экспорта технологий из Японии приблизительно в четыре раза уступал ее импорту технологий; Япония – это один из лучших примеров того, что индустриальная парадигма не может соперничать с постиндустриальной тогда, когда эта последняя вполне оформилась. В связи с этим мне кажутся крайне преждевременными рассуждения о том, что Китай станет первой экономикой мира. Да, он станет лидером по абсолютному объему производимого ВВП, но никак не по качеству жизни или по душевому объему ВВП. Я думаю, что в течение 10–15 лет мы увидим затухание экономического роста в этой стране и выход ее на некое экономическое плато, когда китайская экономика станет более крупной, чем американская, по объему, но мировым лидером с точки зрения каких-то инноваций, передовых социальных технологий Китай не сделается.

Почему развитие шло описанным образом, и почему XX в. стал временем, когда мы видели огромное количество догоняющих модернизаций? Полагаю, это связано с тем, что в рамках индустриальной парадигмы технологии перенимались достаточно легко, а эффект их применения в разных регионах был приблизительно одинаковым. Если на ранних стадиях индустриального развития огромное значение имели территория государства, количество населения, его квалификация, наличие ресурсов, выходы к морю и многие другие подобные обстоятельства, то позднее их значение существенно уменьшилось. Пример Японии показывает, как страна, фактически лишенная природных ресурсов, добилась выдающихся результатов. На примере Китая видно, как страна, имеющая в качестве единственного ресурса рабочую силу, также достигает замечательных успехов. Проблема, однако, состоит в том, что для модернизации в ее варианте конца XX в. необходимы иные, чем прежде, главные ресурсы. Это – грамотность управления, четкость в постановке задач, эффективный менеджмент со стороны политического класса и людей, отвечающих за развитие национальной экономики, ясное позиционирование страны в системе мирового хозяйства и понимание цели, к которой стремятся. Ниже я остановлюсь на этом подробнее, так как в России, к сожалению, не присутствует ни один из этих элементов.

Указанные элементы крайне необходимы для проведения модернизации нашей страны, потому что иных ограничителей я сегодня просто не вижу. Доступ к ресурсам в настоящее время в мире никем не лимитируется, сырьевой рынок достаточно конкурентен. Рынок технологий также открыт. Более того, в послед-ние 20 лет технологии – единственное, что дешевеет постоянно и в мировом масштабе. Вопрос заключается скорее в политической воле и в способностях элиты. Мы видим это на многих примерах. Легко заметить, насколько разнятся результаты модернизаций в странах, которые мало чем отличаются друг от друга своей историей, региональной принадлежностью, наличием ресурсов и т.д. Мы видим, сколь не схожи экономические ситуации в Малайзии и Бирме, в Венесуэле и Бразилии. Думаю, эти примеры не нуждаются в комментариях. Суть дела в том, насколько руководство страны на деле привержено не болтовне о модернизации, а реальным политическим усилиям, направленным на достижение этой цели.

Что же касается Российской Федерации, то считаю, что сегодня перед нами стоит крайне сложная задача, которая вряд ли может быть успешно решена по целому ряду причин. Прежде всего, в стране бытует множество мифов и предрассудков, касающихся модернизации. Например, говорят о том, что у России нет альтернативы модернизации. Эта точка зрения стала распространяться как идеологический штамп, но она крайне опасна, потому что альтернатива модернизации у России есть – все наше развитие последних десяти лет как раз и было такой альтернативой. Идя по этому пути, мы вполне можем стать новой Венесуэлой, которая, по данным Всемирного банка, имела самый высокий душевой ВВП в 1977 г. Мы вполне можем пополнить немалую группу стран, в которых политический авторитаризм сочетается с экономическим неразвитием. Можно ли переломить эту тенденцию? Задается ли она «ресурсным проклятием», как об этом иногда говорят? Полагаю, переломить ее можно, «ресурсное проклятие» тут практически ни при чем, для этого нужны политическая воля и четкое понимание того, что мы хотим получить.

А в России отсутствует реальная воля к переменам. Это обусловлено тем, что современная российская элита – самый крупный бенефициант отката к сырьевой модели экономики. Ее экономические интересы в решающей мере лежат в сфере эксплуатации природных ресурсов и отчасти определяются сферой финансовых спекуляций, где совершаются мифические сделки по слиянию и поглощению, на чем сейчас и делаются состояния людей, близких к политической власти. И у этой элиты нет никаких стимулов менять статус-кво. Сегодня, даже несмотря на экономический кризис, властная верхушка достаточно прочно контролирует ситуацию, и я не вижу вероятности утраты ею рычагов политической власти в ближайшие несколько лет. И именно поэтому я не верю в то, что в обозримой перспективе модернизация в России возможна.

В то же время потенциал для перемен имеется. Во-первых, несмотря на потери, которые Россия понесла за первые полгода экономического кризиса, она сохраняет серьезные финансовые ресурсы. И можно было бы принудительно «конвертировать» гигантские заимствования отечественных корпораций в инвестиции, передав часть акций этих корпораций кредиторам и сделав возможным привлечение огромного объема иностранных технологий в страну.

Во-вторых, сами технологии в условиях кризиса на мировом рынке подешевели в разы за последние несколько месяцев, и время для начала модернизации оказывается очень подходящим.

В-третьих, глубина кризиса побуждает к тому, чтобы признать курс восьми путинских лет ошибочным и переориентировать развитие с сырьевого клона на промышленный прорыв.

На мой взгляд, индустриальная модернизация должна стать объективным приоритетом разумной российской власти. Если мы хотим выйти из положения сырьевого придатка Европы и не стать при этом сырьевым придатком Китая (к чему наше правительство сейчас упорно стремится), мы должны идти по пути промышленной модернизации. Не верится в то, что в России есть масса оригинальных технологий и через несколько лет она сможет снабжать ими весь мир, совершив прорыв в будущее на основе постиндустриального развития.

Это нереально, ибо технологии на уровне идей ничего не стоят. Технологии ценны при возможности их прикладного использования, когда они опробованы, проверены и приспособлены к выпуску полезных и конкурентоспособных товаров. Без всего этого технологии не продаются. Я не верю, что какая-либо страна может «проскочить» индустриальный этап развития и перейти в постиндустриальное будущее. Да, многие государства, например США или страны Западной Европы, уже несколько десятков лет занимаются глобальным аутсорсингом, перенося свои производства в развивающиеся страны, но все они задолго до этого создали свои индустриальные комплексы и довели их до высокой степени совершенства. И Великобритания, и другие государства Западной Европы, и США были в свое время крупнейшими промышленными центрами мира – и только пройдя этот этап, выучив его уроки, они имеют возможность переносить массовые производства в развивающиеся страны. Это как люди, окончившие школу, идут в вуз и забывают часть школьной программы. Мы же надеемся, что неучи, выгнанные из четвертого класса, способны сразу поступить в колледж. Я убежден: без превращения страны в промышленно развитую державу разговоры о постиндустриальном будущем попросту не имеют смысла.

Вернемся к нашей непосредственной теме. Для осуществления модернизации России важны не только технологические заимствования, но и экономические, и организационно-политические, социальные заимствования. Более всего России необходимы даже не поточные линии, конвейерные системы, новые корабли, программы, а те социальные инновации и правовые нормы, которые привели в большинстве развивающихся стран к тем качественным скачкам, которые мы сегодня видим. Речь идет и о хозяйственном законодательстве, и об отказе от того стиля организации российской бюрократии, который сегодня вообще не нацелен на достижение результатов. Нужно быстрее забывать о всякого рода финансовых показателях, которые не связаны с объемом производства, с долей на рынке, с обновлением модельного ряда. Надо оценивать состояние реального производства, а не разговоры о реформах. Следует строить нашу стратегию исходя из возможной доли наших предприятий на рынке, из их конкурентоспособности, перспектив их экспорта. Я думаю, что та сверхприбыль, которая генерируется в нефтяном секторе, должна направляться не в резервный фонд, а в специальные фонды индустриальной модернизации, хотя этот вопрос очень сложный и я не буду останавливаться на нем подробно.

Все, однако, проваливается из-за отсутствия политической воли, которая могла бы осуществить такой прорыв. Мы имеем дело с низкопробной демагогией, которой увлекаются как сама элита, так и многие наши коллеги из экспертного сообщества. Последние либо пытаются доказать, что мы можем напрячься и опередить индустриально развитые страны на основании якобы имеющихся у нас технологий, либо занимаются апологетикой существующего порядка вещей, либо ищут внешних врагов, которые якобы мешают нам провести модернизацию.

Коснувшись вопроса о внешних врагах, я хочу рассмотреть его в контексте глобализации. Дело в том, что не только в России, но и во многих странах-неудачниках в последние годы заметно глубокое неприятие идей глобализма. Мне печально наблюдать, как Россия – страна, которая в советскую эпоху показала миру один из вариантов глобализации, – вторит хору недоумков, утверждающих, что глобализация виновна в проблемах развивающихся стран. Я категорически не согласен с этой точкой зрения. Нужно очень четко разделять позиции или вопросы, определяемые глобализацией как объективным явлением, и то, как на нее реагируют правительства тех или иных государств. На мой взгляд, глобализация – это безусловно позитивный феномен. Никогда прежде ни одна из успешно развивающихся ныне стран не прогрессировала так быстро, как в 1960–1970-е годы, когда они начали пользоваться условиями и возможностями глобализации. Ни Южная Корея, ни Тайвань, ни Сингапур, ни Малайзия, ни Бразилия не достигли бы сегодняшних результатов, не имей они в своем распоряжении открытые внешние рынки. Если бы в 1960–1970-е годы в международной торговле существовала такая же таможенная закрытость, как перед Первой мировой войной или в конце XIX в., то любые надежды Кореи или Китая на промышленный прорыв были бы абсолютно бесплодными. Именно открытие рынков, приток инвестиций, возможности для заимствования технологий, перенос предприятий из-за рубежа в эти страны позволили им совершить индустриальный прорыв. Власти государств, которые не озаботились такого рода политикой, не выработали позиции по этому вопросу, а сейчас пытаются оправдать собственное фиаско рассказами о том, что им кто-то помешал, заслуживают, на мой взгляд, даже не осуждения, а презрения. Мы видим, кто сейчас является неудачниками в сфере глобализации. Большинство из них – это не обязательно авторитарные, недемократические режимы, но режимы, у которых не существует иных методов управления, кроме самых допотопных, и иных мотивов руководства, кроме увеличения собственного благосостояния через коррупцию. И прислушиваться к такого рода мнениям было бы не слишком разумно.

Однако есть и более серьезные аргументы, которые противники глобализации приводят в обоснование своей позиции. Остановлюсь на двух из них. Первый заключается в том, что в развивающиеся страны переносятся не самые передовые производства и это приводит к экологической деградации и чрезмерной эксплуатации рабочей силы. Я согласен с такой постановкой вопроса, можно считать несправедливой заработную плату, которая платится в Индонезии, Китае, Таиланде и несопоставима с зарплатами в США или ЕС. Однако хочу подчеркнуть, что такого рода проблемы должны решаться правительствами принимающих стран. Я уверен, что если бы власти Китая, Индонезии, Малайзии подняли стандарты минимальной заработной платы, ужесточили бы экологическое законодательство, изменили правила увольнений, несложно было бы призвать западные компании к исполнению этих минимальных обязательств. Но если в Китае до последних решений ЦК КПК даже не было системы пенсионного обеспечения, то заводить речь о том, что какая-то западная компания, платящая в Китае более низкие зарплаты, чем, скажем, в Англии или ФРГ, в чем-то виновата, – значит заниматься демагогией. То же самое касается и экологии. Скоро Китай станет самым крупным мировым загрязнителем атмосферы, потому что использует дешевый уголь для промышленных целей. И говорить о том, что BMW, Ford или Nike перенесли какие-то экологически не слишком чистые производства в Китай, – верх цинизма, так как самые большие угрозы для глобальной экологии исходят от государственных предприятий Китая.

Да, глобализация не обеспечивает трудящимся периферийных стран тех благ, которые имеют работники в развитых государствах, но решение подобных вопросов лежит в сфере компетенции правительств самих этих стран. Если они не способны защитить собственных граждан, то претензии должны обращаться именно к ним, а не к тем компаниям, которые переносят сюда свои производства.

Последнее замечание касается финансовых потоков, которые, как часто утверждается (особенно после азиатского кризиса 1997–1998 гг.), вызывают дестабилизацию финансовых систем развивающихся стран. Сам данный факт неоспорим. Современная финансовая система далека от идеала, и нынешний кризис показывает, что она требует серьезной перестройки, которая, я думаю, будет проведена в ближайшие 10–15 лет. Но очень странно слышать от представителей периферийных стран, в том числе и России, претензии относительно того, что капитал очень быстро уходит из страны, а это подрывает стабильность финансовой системы. А почему вы молчали тогда, когда он стремительно притекал в вашу экономику, а не били тревогу? Еще в 2006 г. президент В.В. Путин говорил, что приток иностранных капиталов – огромное достижение России, а рост капитализации отечественных компаний называл «результатом, который возник не сам по себе, а как следствие целенаправленных действий со стороны государства». А теперь, когда капитал уходит, возникает недовольство. То же самое происходило и в Азии. Никто не был озабочен тем, что азиатские банки занимали огромные средства за границей и вкладывали их в спекулятивные проекты. Когда же все рухнуло, то виноватыми называются не те, кто занимал, а те, кто давал. Это, я еще раз подчеркну, не самый правильный подход.

Глобализация открывает возможности для модернизационных успехов, и она должна быть регулируема. Но регулятором глобализации должны стать правительства тех стран, которые выступают реципиентами финансовых потоков и новых технологий, потому что компании и государства, являющиеся экспортерами технологий и капитала, по объективным причинам абсолютно не заинтересованы в регулировании своей деятельности. В нем должен быть заинтересован тот, кто недоволен. И здесь существуют большие возможности для развивающихся стран совершенствовать свое законодательство и следить за его исполнением не только иностранными, но и своими собственными компаниями.

Повторю: я абсолютно уверен в том, что если бы таможенные тарифы находились на уровне межвоенного периода, то ни Китай не достиг бы тех результатов, которые он имеет сегодня, ни большинство азиатских и латиноамериканских экономик не вышли бы на нынешний уровень развития. Я последовательный сторонник глобализации и убежден: этот процесс не остановить, и речи о том, что глобализация надломилась из-за нынешнего кризиса, крайне преждевременны, а утверждения, что этот кризис похож на Великую депрессию, неосновательны. Думается, уже к концу 2009 г. мы увидим восстановление роста в западных экономиках. Насколько он будет значителен в России и других развивающихся странах, покажет время, однако для меня очевидно: не стоит ждать серьезного перемещения центров экономической мощи по итогам этого кризиса. Он не принесет кардинальных перемен, которых сегодня многие ждут. Это мощное финансовое потрясение, и не более того. Оно, наверное, будет забыто не так быстро, как азиатский финансовый кризис, но все же в сопоставимые сроки.

«Мировая экономика и международные отношения», М., 2010 г., № 2, с. 95–103.

МОДЕРНИЗАЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

В РОССИИ НЕ СОВПАДАЮТ

Е. Брагина, доктор экономических наук (ИМЭМО РАН)

В вышеуказанном докладе В.Л. Иноземцева поставлены проблемы, ответы на которые стали болезненно острыми на фоне экономического кризиса. Высказаны в нем и весьма интересные, неординарные идеи, заслуживающие внимательного анализа и дальнейшего развития. Вместе с тем категоричность некоторых суждений вызывает возражения. Дать определение модернизации весьма трудно; наверное, оно и не может быть исчерпывающим. Но все же провозглашаемое в докладе равенство между модернизацией и догоняющим развитием кажется преувеличением. Напомню в связи с этим общепринятое ныне различие между ростом и развитием. Экстенсивный рост экономики реализуется в ряде стран Юга, не приводя, в отличие от развития, ни к ее модернизации, ни к догоняющему развитию. В лучшем случае, если страна (правительство) не проедает и не разворовывает средства, получаемые от экспорта сырья, она может медленно накапливать средства для диверсификации структуры хозяйства в отдаленном будущем.

Тезис В.Л. Иноземцева о том, что глобализация существенно расширяет возможности модернизации на национальном уровне, не вызывает сомнения. Но это теоретически. По сути же глобализация – одновременно и возможность, и угроза. Ее выгоды становятся очевидными, доступными не только при наличии в стране финансовых ресурсов для закупки иностранных технологий. Это как раз самый несложный метод продвижения к модернизации, не всегда приносящий успех. Догоняющее развитие, даже если считать его синонимом модернизации, возможно только при определенных предпосылках. Проблема в том, что в большинстве стран Юга внешние заимствования, начиная от технологий и кончая современными ноу-хау, попадают в такую бизнес-среду, которая способна, в лучшем случае, лишь частично адаптировать их к местным социально-экономическим условиям. Вследствие этого преобразование хозяйства может быть лишь ограниченным. Только при широкой адаптации названных заимствований они могут стать импульсами обновления производства, а не обернутся потерей средств и времени.