Россия и мусульманский мир № 10 / 2012

– и здесь доказательством являются реальные события. С 1990-х годов спонсированное США «продвижение демократии» внутри России и сделало значительно больше для подрыва демократических перспектив в этой стране, чем для их продвижения;

– хуже того, «двигатели демократии» и лидеры оппозиционных групп, которых они спонсируют, идут по явно безрассудному пути. Они все чаще говорят о «делегитимизации» и «дестабилизации» российской политической системы, даже о «революции», не задаваясь при этом вопросом, что все это может означать для огромного государства с неочевидным контролем над его невероятным по размеру и рассредоточенным количеством оружия массового уничтожения. Когда Русское государство вдруг дезинтегрировалось в 1991 г., подобного рода катастрофы удалось избежать. Но чудеса редко случаются дважды, если они вообще происходят.

Предложенные мною изменения в политике, само собой, вряд ли будут приняты. На протяжении 20 лет многие важнейшие американские интересы были инвестированы в ныне проводимую политику, какие бы провалы она ни терпела. Однако недостаточно просто клеймить американский политический и медийный истеблишмент. Американские критики традиционного подхода Вашингтона к Москве также несут определенную долю ответственности: они не боролись за лучшие интересы своей страны.

И это тоже было совсем по-другому 40 лет назад, когда существовала такая организация, как Американский комитет по сотрудничеству между Востоком и Западом. Находящийся в Вашингтоне, с Советом директоров, состоящим из руководителей крупнейших корпораций, профессуры, политических интеллектуалов, ученых-ядерщиков, журналистов и представителей общественных организаций, Комитет в то время на многих фронтах боролся с нашими воителями «холодной войны», начиная от Конгресса и кончая СМИ. В конце концов эта борьба позволила добиться исторического прорыва, достигнутого Рейганом и Горбачёвым в 1980-е годы. Если бы подобные американцы и подобные организации существовали сегодня, был ли бы потерян последний шанс для партнерства США–Россия?

Перевод Л.Н. Доброхотова

«Национальные интересы», М., 2012 г., № 2, с. 34–37.

ГЕОПОЛИТИЧЕСКАЯ КОНКУРЕНЦИЯ

В ИНФОРМАЦИОННОМ ПРОСТРАНСТВЕ

СОВРЕМЕННОГО РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА

Дмитрий Фролов, доктор политических наук,Александр Макеев, доктор политических наук

Одно из современных определений геополитики раскрывает ее как отрасль знания, изучающую закономерности взаимодействия политики с системой неполитических факторов, формирующих географическую среду (характер расположения, рельеф, климат, ландшафт, полезные ископаемые, экономика, экология, демография, социальная стратификация, военная мощь).

Геополитика традиционно подразделяется на фундаментальный и прикладной разделы. Прикладной раздел геополитики иногда именуется геостратегией и рассматривает условия принятия оптимальных политических решений, затрагивающих вышеперечисленные факторы.

Под геополитической конкуренцией понимается соперничество между геополитическими субъектами за влияние на то или иное пространство, в результате которого одни субъекты получают преимущества, а другие его теряют, что отражается на состоянии их безопасности.

Энергетический принцип развития сообщества (государства, цивилизации в целом) на основе информационных технологий заключается в том, что преимущества имеет система, которая структурно организована так, что извлекает для использования из внешней среды большее количество энергии из разнообразных источников. Как известно, информация (знания) создается на основе затрат ряда энергетических ресурсов (природных, человеческих, технических). Получение доступа к этой информации (знаниям) несоизмеримо по энергетическим затратам с процессом их создания. При этом высвободившиеся собственные ресурсы направляются на создание технологического и экономического отрыва от конкурентов.

Те страны, которые создали механизмы получения необходимых знаний (информации) извне, смогли фактически превратить информационных доноров в своего рода «неоколониальные» образования информационного общества. Примером может служить организация рядом стран Запада контролируемой «утечки мозгов» из развивающихся стран, а также из стран бывшего СССР. Выгодно использовав, а зачастую и прямо или косвенно инспирировав экономические и социально-политические кризисы и конфликты в ряде стран и регионов, наиболее развитые государства, активно рекламируя свой образ жизни, предлагая выгодные условия труда (самореализации) прежде всего для интеллектуальной элиты, смогли существенно усилить собственный потенциал в этой сфере, истощив интеллектуальную составляющую ресурсов конкурентов.

Основным способом достижения геополитического превосходства является экспансия – расширение сферы господства, осуществляемое как экономическими, так и внеэкономическими (вооруженный захват дипломатическое давление, информационно-психологическая война) методами.

Традиционно под экспансией в геополитике понимались прежде всего территориальные приобретения и установление военно-политических сфер влияния, а также деятельность в данном направлении (политика экспансии). Сегодня экспансия – это непрерывный полилинейный процесс, нацеленный на множество объектов и потому порождающий в результате столкновения интересов целый комплекс разноплановых конфликтов. Так называемая «мирная» экспансия осуществляется многими государствами и их группировками в отношении друг друга одновременно, поэтому можно говорить об их взаимопроникновении или, иными словами, образовании комплекса взаимозависимостей и противоречий (например, обеспечение информационного превосходства). Внутрикоалиционная экспансия периодически сопровождается «добровольными» взаимными уступками сторон, хотя общий их баланс, конечно, благоприятствует сильнейшей из них. В условиях информационного общества важным аспектом геополитической экспансии является экспансия в информационном пространстве (информационная экспансия).

Информационная геополитика в фундаментальном аспекте может рассматриваться как раздел геополитической науки, изучающий зависимость (взаимосвязь) социально-политической жизни (политических событий) от виртуализированного совокупного жизненного пространства, с появлением глобальной инфосферы интегрирующего в себя через информационные технологии, информационно-телекоммуникационные системы и информационные ресурсы, помимо географически детерминируемых, также и пространства, имеющие кроме территориального (измеряемого в однозначно локализуемых в привычной физической реальности географических или пространственных координатах) виртуальные измерения – информационное, экономическое, научно-техниче-ское, социально-политическое, культурное, военное.

Выделение информационной геополитики в самостоятельное направление геополитической науки обусловлено тем, что информационное пространство в своем развитии достигло того качественного уровня, который позволяет рассматривать его на равных наряду с традиционными географически детерминируемыми геополитическими пространствами как вид жизненного пространства, влияющего на состояние и изменения социально-политической жизни.

В прикладном аспекте информационная геополитика представляет собой деятельность по принятию и реализации политических (управленческих) решений в зависимости от условий, складывающихся в вышеописанных интегральных виртуализированных пространственных координатах.

Целью информационной геополитики является достижение, поддержание, укрепление и расширение власти (влияния) в этих координатах (пространствах). Эта цель достигается преимущественно путем решения задач ослабления (устранения из пространства борьбы) конкурирующих сообществ и завоевания, удержания и расширения контроля над жизненно важными ресурсами, интегрированными или целиком находящимися в информационном пространстве.

Для этого может использоваться комплексный арсенал сил и средств, основу которого составляют в основном информационные средства и формы воздействия на конкурирующие сообщества, такие как информационные технологии, информационное оружие, различные приемы и способы информационно-психологического воздействия, информационная (информационно-психологическая) экспансия, информационное противоборство (информационная война). Данный арсенал дополняется различными формами и средствами идеологического и культурного влияния и оказания экономического, политического, дипломатического и военного давления на конкурирующие сообщества, применение которых в случае реализации задач информационной геополитики подчинено замыслу использования вышеупомянутой информационной составляющей.

В общем случае поведение субъекта геополитических отношений при реализации им информационной геополитики в целях установления господства в информационном пространстве и полного доминирования над конкурентами во всем совокупном жизненном пространстве может состоять из следующих действий, поэтапно переходящих одно в другое по мере роста напряженности отношений с другими субъектами геополитической конкуренции.

1. Скрытое (информационное) управление процессами внутри системы конкурирующего сообщества, достигаемое посредством создания условий, побуждающих государственную власть данного субъекта геополитической конкуренции к тем или иным действиям не столько в собственных, сколько в чужих интересах, осуществляемое на фоне информационной, идеологической, культурной и экономической экспансии.

2. Информационная (информационно-психологическая) агрессия, подкрепляемая экономическим, политическим и дипломатическим давлением (санкциями), угрозой применения военной силы.

3. Информационная война, сопровождаемая экономической блокадой, военно-силовыми акциями.

Потенциал субъекта геополитических отношений (конкуренции) в информационной сфере и других взаимосвязанных с ней сферах геополитической конкуренции характеризуется интегральным показателем информационной силы (мощи).

Оценка мощи государства – субъекта геополитической конкуренции в информационном пространстве основывается на учете уровня развития информационной инфраструктуры, объемов потоков накопленной и циркулирующей в ней информации, лидерства в разработке и внедрении высоких технологий (и информационного оружия), степени информационного доминирования по отношению к другим субъектам геополитической конкуренции, которое, в частности, может выражаться в информационной (экономической, политической, культурной) зависимости национальной информационной инфраструктуры этих субъектов от импорта стратегически важной информации и информационных технологий из субъекта-донора. Также в настоящее время, когда основная схватка за сферы влияния, достигающая размаха борьбы за передел мира, ведется в информационном пространстве особыми методами и средствами, в понятие мощи (силы) геополитического субъекта входит потенциал отражения информационной агрессии.

Так, общая оценка информационной мощи того или иного геополитического субъекта в информационном пространстве может производиться путем оценки по следующим позициям:

– качественные характеристики совокупного информационного потенциала этого субъекта, включающего в себя информационную инфраструктуру, научно-технический потенциал в сфере высоких технологий (прежде всего – информационных), общий интеллектуальный и духовный потенциал общества, отраженный в информационной сфере, силы и средства информационного противоборства и пр.;

– возможности субъекта в самостоятельном развитии по ключевым направлениям формирования национальной информационной инфраструктуры (национального информационного пространства) и научно-технического прогресса в сфере информационных технологий и средств информационного противоборства, сохранения и укрепления интеллектуального и духовного потенциала общества и степень его зависимости от достижений в этой области других стран;

– возможности информационного воздействия на данного субъекта, его информационное пространство и связанные с ним сферы;

– способности данного субъекта к устойчивому развитию в условиях информационного противоборства и острой геополитической конкуренции в информационном пространстве;

– восприимчивость к информационному трансферту, скрытому перераспределению информационного ресурса данного субъекта силами, средствами и способами информационного воздействия.

В целом, геополитика информационного общества – этап в эволюции геополитики как научно-практического знания на фоне перехода от энергетической эпохи развития цивилизации к информационной.

Эта эволюция имеет в своей основе естественную потребность участников мировых геополитических процессов в обеспечении устойчивости собственного развития. В условиях ограниченности природных физико-географических координат существования человечества на Земле и естественных планетарных ресурсов непрерывно возникают задачи обеспечения сообщества новыми жизненно важными пространствами и ресурсами.

В новейший исторический период человеческая деятельность в таких областях, как информационные технологии и освоение космоса, существенно расширила множество пространств, рассматриваемых субъектами геополитики как сферы своих жизненно важных интересов, за доминирующие позиции и контроль над которыми ведется конкурентная борьба между различными сообществами.

Геополитика информационного общества оперирует различными формами пространства, формирующими совокупную среду существования человечества на этом этапе развития. К таким пространствам относятся, например, экономическое, социально-политическое, культурное, информационное и другие пространства, наиболее характерной особенностью которых для эпохи построения информационного общества можно считать их виртуализацию и взаимную интеграцию через информационное пространство.

При этом задача завоевания и удержания контроля над традиционными географическими территориями (регионами) планеты и распределенными на них природными, техногенными (цивилизационными) и людскими ресурсами, необходимыми для устойчивого развития государства, обеспечения его интересов и безопасности, остается для геополитики информационного общества не менее значимой и актуальной, чем аналогичные задачи в виртуализированных пространствах.

«Вестник Российской нации», М., 2012 г., № 1, с. 234–239.

РОЛЬ ДИАЛОГА КУЛЬТУР

В ИДЕНТИФИКАЦИОННЫХ ПРОЦЕССАХ

ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ

Мариэтта Степанянц, доктор философских наук (Институт философии РАН)

Диалог культур жизненно значим для России не только, а может быть, и не столько, с точки зрения современной международной ситуации, сколько в связи с проблемами внутриполитическими. С распадом Советского Союза и крушением социалистической системы россияне утратили прежнюю коллективную идентичность, именовавшуюся «советским народом». Важнейшей проблемой для каждого и для всех стало обретение новой идентичности взамен утраченной.

В иерархии факторов самоидентификации особо значима этническая принадлежность. Опросы, проведенные Институтом социологии РАН в 1999 г., показали, что в ответах на вопрос: «О ком Вы могли бы сказать – это мы?», подавляющее большинство респондентов отдало предпочтение этнической общности по сравнению с общностью республиканской или общероссийской. В то же время этническая идентичность в значительной мере определяется вероисповеданием, рассматриваемым в качестве важнейшей компоненты культуры в целом.

При рассмотрении идентификационного воздействия исламского фактора следует иметь в виду доктринальные особенности этой мировой религии, а также отличие этногенеза так называемых мусульманских народов России от государственно укорененного в течение столетий русского этноса.

В исламе с самого начала была заложена идея государственности как общности религиозной: возникшая в седьмом веке в Медине община верующих – умма была надродовой, надплеменной организацией, создание которой ознаменовало первый этап на пути становления государственности. В этом одно из отличий ислама от христианства, возникновение которого в рамках развитого государства обусловило известную самостоятельность церкви и обособленность ее от светской власти. Тесная, нередко практически неразрывная, связь православной церкви с дореволюционным Российским государством (возрождение которой желали бы и сегодня некоторые из религиозно ориентированных державников) не была в своей основе доктринально оправданной. Она явилась продолжением и дальнейшим развитием унаследованных Россией традиций Византии, т.е. следствием истории, а не доктринальных положений религии. В исламе же, напротив, идея тождественности религии и государства заложена изначально, а потому фундаментальна.

Мухаммад был не только пророком, посланником Божьим, но и непосредственным организатором объединения разрозненных арабских племен в умму, вскоре оформившуюся как государство – халифат. Правовой фундамент мусульманского государства – шариат, закон Божий. «Знайте, – утверждал один из самых авторитетнейших мусульманских теологов Газали, – шариат есть основа, а государство – страж. Если что-либо не имеет основы, оно неизбежно потерпит крах, а если что-нибудь не охраняется, оно может быть разрушено и утрачено». Современные исламские фундаменталисты неустанно подчеркивают указанную особенность исламского вероучения. По словам Хасана аль-Банны, основателя движения «Братья-мусульмане», «в исламе исключен характерный для Европы конфликт между духовным и светским началами, между религией и государством… Христианская идея “Богу – Богово, кесарю – кесарево” здесь отсутствует, поскольку все принадлежит всемогущему Аллаху».

Абсолютизация принципа общности людей на основе веры на протяжении последующей истории ислама позволяла оправдывать консолидацию этнически разнородных групп населения в пределах одной империи. Поэтому национализм как идеология, утверждающая в качестве фундамента государственности национальное единство и рассматривающая религиозную общность не как приоритетную, а лишь наряду с общностью языковой, территориальной, экономической, культурной и т.д., кажется несовместимым с исламом.

С точки зрения доктринального ислама, национализм – это асабийя (букв. «сознание единства», «любовь ко всему своему»), групповая солидарность, сравнимая с лояльностью исключительно по отношению к своему племени, что было характерно для самого раннего периода существования арабского общества. По преданию, Пророк Мухаммад осудил этот принцип: «Тот, кто обращается к асабийя, не принадлежит к нашей общине».

Подобно тому, как в прошлом асабийя вела к межплеменной борьбе, национализм, ставя превыше всего интересы той или иной нации, видится как источник войн, причина порабощения одного народа другим. Он оценивается как эгоистическая, безнравственная и материалистическая философия, породившая колониализм. «И по духу и по целям, – утверждал основатель и идеолог одной из наиболее влиятельных исламских фундаменталистских организаций “Джамаат-и-ислами” Абул Ала Маудуди, – ислам и национализм прямо противоположны друг другу… Конечная цель ислама – мировое государство, в котором будут ликвидированы расовые и национальные предрассудки; все человечество образует единую культурную и политическую систему».

Наиболее последовательное выражение «антинационализм» получил в идеологии и движении панисламизма, возникших в конце XIX в. и связанных с именем Джемала ад-Дина аля Афгани. Исходя из того, что националистические настроения препятствуют объединению мусульман против общего врага – колониализма, Афгани противопоставлял национальной солидарности религиозную. Ислам рассматривался им и его сторонниками как единая идеологическая платформа, способная сплотить народы в борьбе против колониального гнета и вселить в них уверенность в возможность возрождения.

Заложенная в панисламизме мысль о несовместимости ислама с национализмом была особенно популярна на первых этапах национально-освободительного движения, когда народы мусульманского мира не решались один на один выступить против колониального владычества. Рост местной буржуазии, усиление националистических настроений в бывших колониях и полуколониях определили постепенный отход от панисламизма (хотя в преобразованном виде он продолжает существовать и в наши дни). Характеризуя атмосферу, сложившуюся уже к 30-м годам XX столетия, Джавахарлал Неру писал: «Старый панисламистский идеал потерял всякое значение; халифата не существовало, а каждая мусульманская страна, а больше всех Турция, со всей страстью занималась своими национальными проблемами, мало интересуясь судьбой других мусульманских народов. Национализм был фактически господствующей силой в Азии».

Самым поразительным было то, что исламские идеологи бросились из одной крайности в другую: от полного отрицания идеи нации они перешли к отождествлению ее с религиозной общностью. Наиболее показателен в этом смысле пример образования Пакистана, обоснованию создания которого послужила концепция мусульманского национализма, опирающаяся на положение о существовании в Индии двух наций – индусов и мусульман.

Многочисленные примеры изменения сопряженности ислама с национализмом в зависимости от исторических обстоятельств, от конкретной социально-политической ситуации демонстрирует мусульманство в России.

Прежде чем рассмотреть один из таких примеров – татарский, отметим некоторые общие характеристики идентификационных процессов среди российских мусульман в сопоставлении с теми, что типичны для православных русских.

Индивидуальный уровень самоидентификации русских включает в себя православную компоненту в силу необходимости найти себя после того, как бывшие советские люди оказались в духовном вакууме, вызванном крушением политической и идеологической системы, основанной на коммунистических идеалах. Русские обращаются к православному христианству в надежде обрести смысл жизни и нравственные ориентиры. На коллективном уровне апелляция русских к православию вызвана мучительным поиском национальной идеи, которая могла бы быть основой их единения и воодушевления-мобилизации для решения общенациональных проблем государственного переустройства.

Мотивы обращения к своему традиционному вероисповеданию российских мусульман при самоидентификации на индивидуальном уровне совпадают с теми, что у православных русских. Но, пожалуй, еще более значима для них идентификация на уровне коллективном, этническом. В связи с распадом Советского Союза у татар, башкир, чеченцев и других российских мусульман, так же как и у других компактно проживающих этнических меньшинств, появилась возможность заявить о себе как о нации, т.е. общности не только культурной, но и политической. В соответствии с историческим прошлым этноса и условиями его бытования в границах Российской Федерации (до этого в Российской империи и СССР) формируются представления о государственности и степени суверенности.

Наиболее многочисленным и во всех отношениях самым развитым из всех мусульманских народов России являются татары. Проблема их национальной идентификации стала в центре общественного дискурса татар приблизительно во второй половине XIX в., который историки характеризуют как начало первого этапа формирования татарской этнокультурной нации. Становление же так называемой политической татарской нации относят ко второму этапу (1905–1907 – 20-е годы XX в.). Тогда же и обозначались три основных идеологических направления: исламизм, тюркизм и татаризм.

Идеологи исламизма утверждают в качестве приоритетной для татар самоидентификации их принадлежность к мусульманскому вероисповеданию, называя татар мусульманской нацией. Они аргументируют свою позицию, ссылаясь на историю татар, которую ведут от Волжской Булгарии, вошедшей в состав Золотой Орды как ее автономная часть (922–1552).

Идентификация татар с тюркской нацией связана со стремлением нарождавшейся татарской буржуазии и части интеллигенции, выделить татар из общей массы мусульманских народов, подчеркнуть их особое место среди них. Это связано также и с возникновением движения за объединение всех тюркских народов России, родоначальником которого был крымский татарин Исмаил Гаспринский. Некоторые из идеологов тюркизма (например, Юсуф Акчура) солидаризировались с пантюркизмом, ориентированным на объединение всех тюркских народов во главе с Турцией, другие же (Ф. Карими, Дж. Валиди, X. Максуди) полагали, что именно татары должны объединить другие тюркские народы.

В становлении и формулировании концепции татарской нации особая роль принадлежит видному теологу Ш. Марджани, первым из татар обратившемуся к проблеме этногенеза своего народа. Марджани настаивал на булгарском происхождении татар и считал, что для их самоидентификации решающим является не конфессиональный, а этнический фактор. «Некоторые (из наших соплеменников), – писал он, – считают пороком называться татарами, избегая этого имени, и заявляют, что мы не татары, а мусульмане… Бедняги! …Если ты не татарин и не араб, таджик, ногаец; и не китаец, русский, француз, пруссак и не немец, так кто же ты?»