Поляки и литовцы в армии Наполеона

Египетская война Наполеона вместо желанной Индии принесла неудачу, разочарование, напрасную гибель многих тысяч солдат и закончилась полнейшим провалом. Но и в этой бессмысленной и трагической для французов военной операции поляки были на высоте.

Поход на Каир, уже в самом начале кампании, поверг наполеоновскую армию в глубокое уныние. «Было то время года, когда уровень Нила самый низкий, – пишет в мемуарах Наполеон. – Все колодцы высохли, и, начиная с Александрии, армия нигде не могла найти воды до самого колодца Беда. Она не была подготовлена к маршу по такой местности. Она сильно страдала от жаркого солнца, отсутствия тени и воды. Она невзлюбила эти обширные пустыни и особенно арабов-бедуинов».

Вскоре французы начали остро испытывать недостаток продовольствия; не хватало лошадей и, конечно же, незаменимых в этом климате верблюдов. Польский генерал Зайончек и генерал Андреосси вели свои кавалерийские бригады – каждая по 1500 человек – за неимением лошадей пешим строем.

Древняя земля фараонов не желала терпеть пришельцев с севера, с непобедимой армией Наполеона происходило что-то необычное. Как пишет сам командующий, «армия была охвачена смутной меланхолией, которую ничто не могло преодолеть, она была подвержена приступам тоски, и несколько солдат бросились в Нил, чтобы найти в нем быструю смерть».

Даже некоторые поляки, которые отличались выносливостью, не выдерживают египетского ада. Рассказывает М. Брандыс:

«В первых днях сентября вынуждены были покинуть Египет «из-за подорванного климатом здоровья» три добровольца-легионера: полковник Юзеф Грабинский, майор Юзеф Шумлянский и капитан Антоний Гауман…

Протекции Сулковского все трое были «обязаны» своему участию в египетской экспедиции. Невеселым должно было выглядеть это расставание четырех израненных польских офицеров. И если у кого-то были в это время так называемые «дурные предчувствия», то они быстро и в точности сбылись. Сулковский погиб через несколько недель. Три легионера, «захваченные в пути турецкими корсарами, были брошены в Семь башен и подвалы Терсаны стамбульского арсенала». Молодой отважный капитан Гауман не выдержал страшной турецкой тюрьмы и умер в Стамбуле, двум выжившим после нескольких лет мучений удалось оттуда выбраться. Полковник Грабинский впоследствии попал на Сан-Доминго, майор Шумлянский во времена Варшавского Княжества был адъютантом князя Юзефа Понятовского».

Арабы на своих резвых лошадках, словно вороны в ожидании будущей добычи, кружили неподалеку от войска, шедшего по левому берегу Нила. Их постоянное присутствие не позволяло отрядам отделяться от армии для поисков продовольствия. По признанию будущего императора французов, положение спас польский бригадный генерал:

«Генералы Зайончек и Андреосси высадились со своею бригадой в дельте и двинулись параллельно армии по правому берегу, не будучи вынуждены вести бои ни с арабами, ни с (другими) врагами; они заготовили припасы в изобилии и доставили их армии. За несколько дней они добыли сотню лошадей, что позволило им вести разведку».

Неоднократно в египетских мемуарах Наполеона упоминается храбрый адъютант-поляк Сулковский. Его последним подвигом стала битва с отрядом арабов, который в числе 700–800 приблизился к Каиру и надеялся вызвать антифранцузское восстание в городе:

«Адъютант Сулковский выехал из Каира с 200 всадниками, перешел через канал по мостику, атаковал бедуинов, убил некоторых из них и преследовал остальных на расстоянии нескольких лье. Он очистил все окрестности города, но сразу же после этого был ранен. Под ним убили лошадь, он упал на землю и был пронзен десятком копий. Сулковский был поляком, хорошим офицером, членом Института Египта. Его смерть явилась чувствительной потерей».

Впоследствии, большая мечеть с очень высокими стенами, которая господствовала над северной стороной Каира, была превращена в форт; он мог вмещать несколько батальонов солдат и склады. Назвали форт в честь Сулковского.

Адъютанта Наполеона становится жаль еще больше, когда узнаешь, что он обладал феноменальными способностями; и то, что Наполеон назвал Юзефа Сулковского хорошим офицером – самое малое достоинство талантливого во всем человека. Вообще, этот юноша родился явно не для того, чтобы сжимать в руках саблю. Сохранилось воспоминание о нем генерала Михаила Сокольницкого:

«Этот молодой человек был одним из тех блистательных феноменов природы, столь трудно повторимых и столь быстро угасающих, что нам редко удается проникнуть во все их возможности… Я познакомился с ним на девятом году его жизни. Он был известен как чудо-ребенок, его называли „маленьким ученым“… Память его вобрала все сокровища всеобщей истории, географии и мифологии. Он великолепно разбирался в латинской и греческой литературе и абсолютно свободно, говорил на нескольких живых языках… Он не только знал имена всех известных авторов, но и названия их трудов, а при надобности мог цитировать целые куски малоизвестных произведений… При этих огромных познаниях он никогда не выскакивал, наоборот, ему было неприятно, когда его без нужды заставляли блистать этими изумительными знаниями…»

Похоже, Юзеф Сулковский довольно скоро утратил интерес к наукам и стал готовить себя к военной карьере. На десяти- или одиннадцатилетнего мальчика имеется другая характеристика:

«Бог даровал ему все таланты, необходимые для того, чтобы стать добрым христианином, благородным человеком и достойным гражданином своего отечества… Но он не любит систематической работы. Привык к тому, чтобы его воспитывали мягкостью и призывом к чести его, не выносит никакого принуждения. Хотел бы уже в полной мере пользоваться свободой. Имеет непомерно высокое мнение о своих познаниях… Слишком много спит, работает только по приказанию, голова забита фантастическими прожектами… Физическое состояние хорошее, поелику с молодых лет был приучен к различным климатам, различным кушаньям и различным житейским условиям. Не боится ничего… но воображение имеет слишком живое… Короче говоря, находится в том опасном возрасте созревания, когда он может вырасти или очень хорошим, или очень дурным…»

Подрастающий Юзеф по-прежнему удивлял окружающих своими необычными способностями; он развлекал гостей игрой на фортепиано, скрипке, флейте, но более всего Сулковского интересует военное дело, битвы, осады городов, выдающиеся военачальники… В конце концов, дядя Юзефа, князь Август, был вынужден взять его подхорунжим в свой полк.

Сулковский в 1792 г. с оружием в руках защищает Конституцию 3 мая, а после подавления волнений, как и многие поляки, скитается по свету. Судьба забросила его в Париж; предчувствуя место, где будет жарко, Сулковский просится в Итальянскую армию. И вот, как пишет Брандыс, «в результате многосторонних стараний и протекций «гражданин» Юзеф Сулковский постановлением Директории от 1 мая 1796 года был зачислен в армию Республики в чине капитана a la suite (ожидающего вакансии) и получил направление в штаб-квартиру генерала Бонапарта».

Необычайно одаренный польский юноша погиб, когда ему было лишь двадцать восемь лет. Как ни кощунственно, однако Сулковский погиб вовремя. По своим взглядам он был бескомпромиссным республиканцам, и был готов сражаться за «Свободу, Равенство, Братство», а его патрон избрал другой путь. Через год после смерти своего польского адъютанта – 9 ноября 1799 г. – Наполеон совершит собственный переворот.

«Вот сцена, – пишет Брандыс, – известная по многим описаниям современников: генерал Бонапарт, окруженный вооруженными гренадерами, врывается в зал заседаний Совета пятисот. Его встречает яростный гул двухсот якобинских депутатов. Возгласы: «Долой диктатора!», «Долой тирана!» – это еще самые мягкие. Представитель Корсики Жозеф Арена кидается на узурпатора с обнаженным стилетом. Случайно присутствующий в зале парламента поляк, некий Шальцер (разве может что-нибудь произойти без поляков!), закрывает Наполеона собственным телом. Подходят новые гренадеры под командой Иоахима Мюрата. Зять Бонапарта отдает гренадерам приказ: «Вышвырните-ка мне всю эту публику вон!» Депутаты пытаются защищаться, некоторые выбивают окна, прыгают в сад. Остальных гренадеры выгоняют силой. Революционная республика ликвидирована».

Остальные поляки, как мы видим, были не столь политически щепетильны, как Юзеф Сулковский. Они будут сражаться за Наполеона-консула, будут умирать за Наполеона-императора; единожды поверив в счастливую звезду Наполеона-гражданина, они не изменят ему никогда.

В 1801 г. Наполеон преобразовал слишком громкие для французского слуха польские легионы в три полубригады и один уланский полк. В Европе наступило временное затишье, но поляки, взявшие в руки оружие, желали восстановления своего государства. В это время Наполеон, напротив, не желал воевать с Австрией, Пруссией и Россией, к которым отошли земли его союзников. В общем, вооруженные формирования Домбровского оказались неудобными для Наполеона и лишними в Европе.

Для обиженных поляков нашлось дело на другом конце планеты. Две полубригады заняли место на кораблях, которые отправились в одну из немногочисленных французских колоний – на остров Сан-Доминго (Гаити). Там местное негритянское население подняло антифранцузское восстание. Посланные самой свободной страной Европы, солдаты, взявшие в руки оружие, чтобы добиться независимости собственной родины, теперь добросовестно уничтожали людей, не желавших быть рабами далекой Франции. Увы! Один из многих парадоксов героической и кровавой эпохи.

В те времена Наполеон уж точно не собирался полякам возвращать независимость. Он находился в состоянии войны лишь с австрийцами, но искал дружбы с двумя другими участниками раздела Польши – Пруссией и Россией. А посему, великий манипулятор бессовестно эксплуатировал польский патриотический подъем в собственных целях. И, поскольку мечты поляков отодвигались на неопределенный срок, то лучше этот воинственный народ отправить подальше от Франции и Европы.

Таким образом, следующая огромная армия опять посылалась на заведомо бесперспективное дело. Причем, таковым борьбу за Сан-Доминго признал сам Наполеон еще в 1799 г.:

«Французские колонии в Вест-Индии были потеряны. Предоставление свободы чернокожим и события, происходившие на Сан-Доминго в течение восьми лет не оставляли надежды на восстановление старой колониальной системы. К тому же возникновение на Сан-Доминго новой державы, управляемой чернокожими и находящейся под покровительством республики, повлекло бы за собой разорение Ямайки и английских колоний. В этих условиях Франция нуждалась в новой большой колонии, способной заменить ей американские».

Почему Наполеон покорно смирился с потерей Сан-Доминго тогда – в 1799 г.? Все просто – в то время его волновал более масштабный проект. Корсиканец желал отнять у англичан – ни много ни мало – Индию. Он внимательно изучал индийский поход Александра Македонского и пришел к выводу, что неудача постигла военачальника потому, что армия «не располагала всем необходимым для этого перехода».

Наполеон просчитал все необходимые силы для покорения Индии. Он планировал, «что осенью 1799 г. и зимой 1800 г. он сможет следовать к месту назначения со всей армией или частью ее, ибо 40000 человек, в том числе 6000 на конях, 40000 верблюдов и 120 полевых орудий было, по его мнению, достаточно, чтобы поднять Индостан».

Однако вместо похода в Индию, французы безнадежно завязли в Сирии и были вынуждены вернуться в Египет. А потом их командующий бросил обреченную на гибель армию, с которой собирался захватить едва ли не всю Азию, и отплыл с немногими нужными ему людьми во Францию.

Египетский поход стал первой крупной ошибкой Бонапарта. Второй ошибкой станет экспедиция на Сан-Доминго. Потом в этой же серии – испанская война и поход в Россию. Наполеон блестяще выигрывал битвы, но в конечном итоге, проигрывал войны.

Да простят нас его кумиры – их будет много везде и во все времена. Блестяще проведенная Битва у Пирамид и множество других больших и малых успешных операций в Египте и Сирии, как, и героические Крестовые походы, оказались напрасным пролитием крови – французской и мусульманской. Мы не собираемся оспаривать гениальность Наполеона. Она проявляется во всех делах – по-настоящему гениальный человек гениален во всем. Наполеон умел поставить каждого человека в нужном месте, он виртуозно одерживал победы над превосходящими силами противника, Бонапарт мог не только вести за собой французов куда-угодно, но мог заставить сражаться лично за него покоренные народы, в Египте он смог даже найти общий язык с чуждым мусульманским миром и убедить людей враждебной веры признать власть французов не только разумом, но почти что сердцем. Однако…

Бонапарт не избежал болезни всех великих завоевателей. Успехи на полях сражений развили честолюбие и властолюбие маленького человека с Корсики до голиафских размеров. Он уже не мог остановить свои амбиции – они начали жить своей жизнью, независимо от разума. И уж тем более Франция не поспевала за мечтами своего императора. Возможно, Европа имела бы иной облик и поныне, если бы Наполеон так не спешил. Он не закончил тяжелейшую войну в Испании, а его армия уже переходит Неман на противоположном конце Европы. Возможно (даже, несомненно), все сложилось бы по-иному, если б Наполеон избрал одного противника: либо Испанию либо Россию. Однако Бонапарт не мог остановиться, поэтому другой вариант развития событий нет смысла даже рассматривать. Увы! Мир не может покориться одному человеку, невозможно поднять такой груз простому смертному – слишком велика наша планета – и в масштабах, и в своем разнообразии. Нельзя соединить вместе все ее части, как нельзя соединить соль и сахар, деготь и мед.

Франция не могла воевать со всем миром, даже если ее вел в атаку гениальный Наполеон. Ресурс не самой большой страны Европы, истощенной непрерывными войнами, не соизмерялся с амбициями величайшего, после Александра Македонского и Гая Юлия Цезаря, честолюбца. Арман де Коленкур поймет задолго до рокового похода в Россию, что мечты императора вышли за пределы разумного: «его гений и его величие охватывают весь мир, но человеческий здравый смысл, то есть обыкновенный человеческий ум, как и разумные географические очертания государств, имеет свои пределы, которых не должны переступать мудрость и предусмотрительность».

Вернемся к экзотической войне, как вернулся к ней Наполеон после того, как потерпела крах компания в Египте, и, соответственно, пришлось отложить до лучших времен покорение Индии. Наполеон обратился к Сан-Доминго, хотя сам только что убеждал: остров предпочтительнее оставить независимым, так как в этом состоянии он был бы опасен для английской Ямайки и прочих колоний. (Что англичанам плохо – то французам хорошо – такой принцип всегда существовал в наполеоновской политической игре.) Он вдруг передумал: как драчливому ребенку, генералу Бонапарту необходимо было кого-то побить немедленно, чтобы самоутвердиться. Однако… и журавль улетел, и синица упорхнула из руки – а обратно поймать ее стало делом невозможным.

Восстание рабов на Сан-Доминго началось в 1791 г., одновременно со свержением короля во Франции. В 1794 г. Национальный конвент отменил рабство, но это мало успокоило почти полумиллионное негритянское население Сан-Доминго. Плодородный остров привлек внимание испанцев и англичан, в результате война всех против всех пылала на нем целое десятилетие. Французские колонисты с трудом удерживались в прибрежных городах.

В 1801 г. остров лишь формально считался владением Франции; реально власть оказалась в руках вчерашних рабов-негров, а их вождь – Туссен-Лувертюр – был объявлен пожизненным губернатором. Наполеон поручил навести порядок в колонии своему другу и родственнику – генералу Шарлю Леклерку (он был женат на сестре Бонапарта – Полине). Для этой цели в его распоряжение поступил экспедиционный корпус почти в 40 тысяч солдат, в число которых входило около 5 тысяч польских легионеров. (Заметим, примерно с такой армией Наполеон рассчитывал добраться до Индии, отобрать ее у англичан и сделать колонией Франции.)

С выделенным количеством солдат трудно не добиться успеха на острове, и поначалу он у Леклерка был. Экспедиционный корпус одержал ряд побед над восставшими, но тут на французов обрушилась эпидемия желтой лихорадки. Болезнь выкосила 25 тысяч солдат, в ноябре 1802 г. умер и сам командующий. Руководство боевыми действиями принял генерал Рошамбо. Он сделал ставку на жестокий террор, но вызвал лишь всеобщую ненависть островитян к французам, был разбит повстанцами и спустя год командования попал в плен к англичанам.

1 января 1804 г. восставшая Сан-Доминго провозгласила себя независимой республикой Гаити. Франция навсегда потеряла крупнейшую колонию в Вест-Индии, Наполеон лишился очередного войска, а Полина Бонапарт – мужа. В том же году на острове началась массовая резня белого населения, которое составляло 42 тысячи человек; в результате расовой чистки оно исчезло совершенно.

Жалкие остатки экспедиционного корпуса эвакуировались после поражения Рошамбо во Францию. Среди спасшихся участников экзотической войны оказалось триста поляков. Немногочисленные польские легионеры, прошедшие через ад Сан-Доминго, чрезвычайно ценились Наполеоном. Они были включены в самую элитную часть – наполеоновскую гвардию. Ветеранам Сан-Доминго предстояло пройти еще не один круг ада. Во время похода на Россию они состояли при императоре в качестве личных телохранителей.

Выжил ли кто из ветеранов Сан-Доминго после русской кампании? По крайней мере, один человек нам известен. Генерал Михаил Сокольницкий на острове был начальником штаба польских полубригад. Он и вывел с Сан-Доминго чудом сохранившихся соотечественников.

Затем мы встречаем бригадного генерала Михаила Сокольницкого сражающимся в Пруссии. В русском походе 1812 г. он возглавляет наполеоновскую военную разведку. Несмотря на высокий чин и должность Сокольницкий так и остался бесстрашным рубакой. В Бородинском сражении он вел в атаку дивизию, при этом получил удар штыком в ногу и пулевое ранение в плечо.

В 1814 г. польский корпус оказался без Отечества и без Наполеона, который весьма туманно обещал это Отечество вернуть. Поляки не знали: с кем им воевать, кому служить и где вообще найти на этой земле клочок земли, где бы можно было спокойно дожить свои дни – некоторые из них непрерывно воевали два десятилетия, и успели состариться в боях. К русскому царю Александру I – фактическому хозяину их родных земель отправилась делегация от наполеоновского Польского корпуса. Возглавил ее генерал Михаил Сокольницкий.

Русский царь обрадовал поляков известием: в отличие от Наполеона, создавшего герцогство Варшавское, он возрождает царство Польское. Правда одна существенная деталь: корона этого царства будет на голове самого Александра I.

В остальном царь был милостив: весь польский корпус принимался на русскую службу, Михаил Сокольницкий получал звание русского генерал-лейтенанта. Ему было предложено возглавить штаб армии царства Польского. На этом карьера неутомимого воина закончилась. Он умер в сентябре 1816 г. – сказались последствия желтой лихорадки, перенесенной им на острове Сан-Доминго.

Польская игра Наполеона

В 1806 г. Пруссия объявила Наполеону войну. В этой стране еще прекрасно помнили победы Фридриха II, одержанные в предыдущем столетии. Несчастные прусаки, до сих пор жившие былыми успехами, надеялись, что вполне управятся с корсиканским выскочкой, начавшим активно вторгаться в раздробленные германские княжества, герцогства, графства…

Увы! Прошлые победы – ничуть не признак того, что нация способна побеждать и сегодня. Наполеон в двух одновременных сражениях вдребезги разбил объединенное прусско-саксонское войско и стал хозяином большей части Пруссии.

Таким образом во власти Бонапарта оказалась часть польских земель, доставшихся Пруссии от разделов Речи Посполитой. Памятуя о преданных поляках, долгие годы сражавшихся под его знаменами, Наполеон отправился, наконец-таки к берегам Вислы.

Осенью 1806 г. на польский политический небосклон неожиданно вышел князь Юзеф Понятовский – племянник последнего короля Речи Посполитой Станислава-Августа. Ничего значимого до этого времени не совершивший, Понятовский получает высокий пост в Варшаве, – исключительно благодаря своему происхождению и тому факту, что Наполеон разбил пруссаков.

Прусский генерал Калкрейт, бывший комендантом Варшавы, с ужасом узнал, что Наполеон выступил из Берлина и идет на Познань. «Это послужило сигналом для прусских властей, – рассказывает в своих мемуарах графиня Потоцкая. – Сопровождаемые насмешками уличных мальчишек, они поспешно оставили Варшаву, присоединившись к русским войскам, расположенным лагерем на другом берегу Вислы. Прусский король написал письмо князю Понятовскому, назначив его губернатором Варшавы и начальником несуществующей национальной гвардии. Он просил при этом позаботиться о безопасности жителей, уверяя, что не считает никого более достойным такого важного дела. Между тем пруссаки, уходя, не оставили ни одного ружья, и князю пришлось вооружить около сотни людей копьями и дрекольем, чтобы занять ими караулы».

Состояние польских земель, ограбленных ближайшими соседями, вызвало смешанные чувства у тех, кто их посетил в те времена – что-то среднее между жалостью, разочарованием, презрением и сочувствием. Впечатлениями делится барон де Марбо, оказавшийся на берегах Вислы с корпусом маршала Ожеро:

«Мы теперь в Польше, самой бедной и самой несчастной стране Европы… От самого Одера больше не было больших дорог. Мы шли по зыбучим пескам или по ужасной грязи. Большинство земель было не обработано, а немногие жители, которые встречались на нашем пути, выглядели неописуемо грязными».

Наполеону не было дела до внешнего вида поляков, его не волновало экономическое состояние края. Главное, что поляки умели хорошо сражаться, а императору французов было нужно множество рук, умеющих держать саблю и ружью – потому что планы у него были наполеоновские. Но вот беда, поляки хотели и могли сражаться, но предпочитали не за Францию, а за собственную родину. Сдержанно вели себя те поляки, что не поддались эйфории от наполеоновских побед и собственных мечтаний, которые не услышали от Наполеона то, что, прежде всего и более всего, желали услышать.

Барон де Марбо описывает игру Наполеона с польским героем – Тадеушем Костюшко, окончившуюся ничейным результатом:

«Сам император утратил свои иллюзии, ведь прибыв сюда ради восстановления независимости Польши, он надеялся, что все население этой обширной страны как один поднимется при приближении французских армий, однако никто из жителей даже не пошевелился!.. Напрасно для возбуждения энтузиазма поляков император приказал послать письмо знаменитому генералу Костюшко, руководителю последнего польского восстания и пригласить его присоединиться к своей армии. Однако Костюшко продолжал мирно жить в Швейцарии, куда он скрылся после восстания. На упреки, которые ему делали по этому поводу, он ответил, что слишком хорошо знает нерадивость и беспечность своих соотечественников, чтобы иметь смелость питать надежду на то, что им удастся освободиться даже при помощи французов. Не сумев привлечь на свою сторону Костюшко, император, желавший, по крайней мере, воспользоваться его известностью, обратился от имени этого старого поляка с воззванием к населению Польши, но ни один поляк не взялся за оружие, хотя наши части заняли многие провинции бывшей Польши и даже ее столицу. Поляки не соглашались браться за оружие до того, как Наполеон не объявит о восстановлении Польши, а Наполеон не собирался принимать такое решение до того, как поляки не поднимутся против своих угнетателей, а они этого не сделали».

Истинную причину отказа Костюшки от сотрудничества Наполеон раскрывает в мемуарах генерала Жомини:

«Он требовал полного восстановления своего Отечества, а я не мог зайти так далеко и связать себя, объявляя намерение восстановить государство, которого две трети принадлежали Австрии и России. Это бы значило прекратить совершенно всякую возможность сближения с Россией и, в тоже время, вооружить против себя Австрию».

Впрочем, простые поляки, не постигшие тонкостей политической игры, встретили французов широчайшими объятьями. Утром 21 ноября 1806 г., спустя несколько дней после ухода прусаков из Варшавы, в польскую столицу вступил первый французский полк.

«Как описать тот энтузиазм, с которым он был встречен! – читаем в мемуарах графини Потоцкой. – Чтобы понять наши чувства, надо подобно нам все потерять и снова обрести желанную надежду. Эта горсть храбрецов предстала перед нами как гарантия независимости, которую мы ожидали от великого человека, подчинившего себе весь земной шар.

Общий энтузиазм достиг высшей степени. Вечером город был сказочно иллюминирован. В этот день властям не пришлось заботиться о размещении прибывших героев – из-за них спорили, их разрывали на части. Жители, не знавшие французского языка, пустили в ход язык, общий для всех народов: всевозможные аллегорические знаки, пожатия рук, радостные восклицания – все было пущено в ход, дабы дать понять дорогим гостям, что к их услугам предоставляется от чистого сердца все, что имеется в доме, включая винный погреб.