Хрустальное сердце

Девчонка завозилась, перевернулась на другой бок. Плед сполз. Макс задумчиво посмотрел на торчащую из-под него босую пятку, решил, что эта соня реальной угрозы для его питомцев не представляет, выключил свет и побрел в спальню. Утром он выставит незваную гостью за дверь и забудет о происшедшем, а сейчас – спать.

Макса разбудил перезвон будильника. Легостаев вскочил, посмотрел на подсвеченный зеленым циферблат, тихо взвыл.

Черт! Черт!! Черт!!!

Сегодня суббота, законный выходной, а он забыл отключить будильник! Макс рухнул обратно в постель, как в далеком детстве, накрыл голову подушкой. От резкого пробуждения и недосыпа голова гудела набатом. Спать расхотелось. Вот досада! Он сбросил подушку, перевернулся на спину, сердито уставился в потолок. Покоя не давало не только раннее пробуждение. Было и еще что-то. Он нахмурился, потер глаза и вспомнил.

Девчонка! Найденыш, спасенный им от неминуемой смерти. Как она там?

Макс сполз с кровати, прошлепал в гостиную. Девчонка лежала на диване: ноги на подушке, голова свешивается до пола. Плед тоже на полу. Это ж как нужно было вертеться, чтобы улечься вот так?

Макс выдернул из-под девчонки подушку. На ее голые ноги он старался не смотреть. Эти ноги почему-то вызывали в его холостяцкой душе слишком теплые чувства. А проникаться участием к найденышу не входило в его планы. Достаточно того, что он ее спас. Девчонка приподнялась на локтях, посмотрела на Макса сонным-сонным взглядом и снова ушла в отключку.

– Да, горазда ты спать, красавица, – проворчал он, от греха подальше укрыл голые девчоночьи ноги пледом и вышел в кухню.

К утру не распогодилось. Кажется, стало даже еще хуже. Макс выглянул в окно, порадовался, что не нужно идти на работу. Термометр показывал минус десять, но зато снегу за ночь намело! И продолжает мести. Припаркованных на стоянке машин не видно – только белые холмики. Вон тот холмик, надо думать, его «Мазда». Бедная девочка, замерзла небось.

И дороги занесло: ни пройти, ни проехать. Когда еще снегоуборочная техника сюда доберется? Макс взъерошил волосы, поставил на плиту турку. К обеду, пожалуй, доберется. Район-то не из последних. Тут очень уважаемые граждане живут. Нельзя же допустить их изоляции от общества. Может, на работу кому-то нужно…

Точно в ответ на его «человеколюбивые» мысли на улицу вышел сосед, постоял немного у одного из снежных холмиков, окинул тоскливым взглядом заметенную дорогу, в сердцах махнул рукой и побрел, по колено увязая в снегу, к выходу со двора. Макс посмотрел на несчастного, сочувственно покачал головой, снял с огня вскипающий кофе. Да, не повезло мужику, добирайся теперь на работу на метро. Так и опоздать недолго. До метро путь неблизкий, да еще по такому-то бездорожью.

Кофе был ароматный и обжигающе горячий, как раз такой, каким и должен быть настоящий кофе. От мысли, что вот он сидит в тепле на своей хайтековской кухне, пьет коллекционный кофе, заедает его шоколадными конфетами, что на работу идти не нужно и даже на улицу выходить не обязательно, на душе у Макса стало легко и радостно, и давешнее дурное настроение куда-то улетучилось.

В детстве он очень любил субботние и воскресные утра. Особенно воскресные, потому что по субботам приходилось ходить в школу. А вот в воскресенье спать можно было долго и просыпаться не от дребезжания будильника, а от запаха яблочных пирогов – мама всегда по выходным пекла пироги. И на просторной кухне – тепло и уютно. Мама в цветастом переднике – у плиты. Папа с газетами – за столом. Выгулянный сестрицей Анютой спаниель Чарли – на пороге, и через него все время приходится переступать, потому что на другое место он перебираться категорически отказывается. И все ворчат и переступают, а Чарли довольно жмурится и энергично стучит по полу куцым хвостом. И сестрица Анюта не злая и нервная, а довольная жизнью и благодушная…

Уже будучи человеком взрослым и самостоятельным, Макс часто приезжал к родителям на выходные: отоспаться, покушать домашненького, окунуться в уютную, с детства знакомую атмосферу. Сестрица Анюта тоже приезжала, а потом она вышла замуж, родила двойню и стала наведываться в отчий дом реже, в основном затем, чтобы подкинуть внуков бабушке и дедушке. Максу приходилось «отдуваться» за двоих, а потом в его жизни появилась Лора, и семья как-то незаметно отошла на второй план. Родители сначала обижались, особенно мама. Мама звонила каждую пятницу, спрашивала, приедет ли он в гости, а у него всегда находились неотложные дела, и визит к родителям откладывался на потом. Макс сам не заметил, когда мама перестала звонить по пятницам – работа и Лора отнимали последние силы, давили угрызения совести на корню. По другим дням мама звонила, а по пятницам – нет. Он только сейчас это осознал, стоя посреди своей холостяцкой хайтековской кухни с чашкой кофе в одной руке и шоколадной конфетой в другой. Стало грустно и стыдно, и сыновний долг вдруг перестал быть абстрактным понятием, и захотелось на родительскую кухню. Чтобы отец читал за столом газету, а мама пекла яблочные пироги. Надо сегодня же позвонить родителям. Нет, лучше съездить…

Макс посмотрел в окно, потер подбородок. Если к обеду снег расчистят, можно поехать вечером с ночевкой. Выпроводить девчонку, испросить прощения у Лоры и стартовать. Он уже потянулся за телефоном, чтобы прямо сейчас испросить прощения, но вовремя опомнился. Какое там прощение в восьмом часу утра! Лора еще спит. И спать будет до обеда, а гневаться до ужина. И это при самом благоприятном раскладе, в который верится с трудом.

Что же получается? Получается, что к родным он сегодня не поедет. И завтра вряд ли поедет. Если Лора сменит гнев на милость, то нужно будет хоть денек полежать у ее ног. А если не сменит, то придется испрашивать разрешения полежать у ее ног. Как ни крути, а поездка в отчий дом откладывается на неопределенное время. Хотя почему неопределенное? На следующие выходные у него нет никаких планов, вот тогда он и поедет. А пока можно позвонить…

Трубку взяла мама. Даже когда все были дома, к телефону всегда подходила именно она.

– Мама? – почему-то шепотом позвал Макс.

– Максим? – В голосе мамы слышались радость и удивление.

– Угу, – одним глотком он допил кофе и спросил: – Как дела?

– Да хорошо все, а ты что звонишь в такую рань? Почему не спишь?

– Соскучился.

– Ну так приезжай, – сказала мама после небольшой паузы. – Племянники про тебя всё спрашивают. Я пироги вот как раз пеку.

– Я приеду, мам, – пообещал он. – В следующие выходные. Хорошо?

– Приезжай, сынок. – Ему показалось, что мама улыбается. На его холостяцкой кухне вроде даже запахло пирогами. – Мы тоже соскучились.

– Отец как?

– А что отец? Вот, сидит, газету читает.

– Все как всегда.

– Да, все как всегда. А что ж меняться в наши-то годы?

– Мам, какие ваши годы? Вы у меня еще молодые.

В трубке послышался звонкий смех.

– Приезжай, подхалим, – с нежностью в голосе сказала мама. – Отец тебе привет передает.

– И ему привет. Я люблю вас…

После этого разговора на душе стало светлее, запах пирогов усилился. Мистика какая-то… Макс счастливо улыбнулся, прошлепал в ванную. Он успел полежать в ванне, позавтракать, полистать книжку, посмотреть утренние новости, а девчонка все дрыхла. Да, горазды спать некоторые…

Макс сидел за ноутбуком, пытался работать, когда за спиной послышался шорох. На пороге маялась его ночная гостья. Вид у нее был еще тот: помятое спросонья лицо, волосы торчком, затравленный взгляд. Девчонка в нерешительности переступала с одной босой ноги на другую, зябко куталась в Максов банный халат.

– Привет, – сказал он, не отрываясь от компа.

А в ответ – тишина. Минуты две он делал вид, что работает, а потом не выдержал, посмотрел на девчонку. Конечно, в наше время глупо рассчитывать на благодарность, но хоть поздороваться-то со своим спасителем можно?

Девчонка стояла в дверях, привалившись плечом к косяку, и выглядела абсолютно несчастной. Разжалобить пытается. Чувствует, видно, за собой вину.

– Ты как? – спросил Макс чуть мягче, чем следовало бы.

Девчонка виновато улыбнулась, неопределенно пожала плечами.

Странная она, однако.

– Не хочешь отвечать? Хорошо. А как тебя хоть зовут? – Макс предпринял еще одну попытку навести мосты.

Может, он что-то не то спросил? Девчонка вдруг побледнела, зашарила взглядом по комнате. Отвечать она, кажется, не собиралась.

Макса охватило недоброе предчувствие. А что, если он ошибся с диагнозом? Что, если она никакая не наркоманка, а просто слабоумная? Может, у нее вчера приступ какой-то был, реакция на изменение погоды, обострение? Иначе чем объяснить ее более чем странное поведение? Стоит тут, ресницами хлопает, на вопросы не отвечает. Что с ней теперь делать? Куда ее девать? Может, психбригаду вызвать? Макс с ожесточением потер подбородок. Ну вызовет он психбригаду, а как она сюда доберется по такому-то снегу? И кто только эту несчастную на улицу выпустил? В такую погоду хороший хозяин собаку не выгонит, а тут человек, пусть даже и не в своем уме…

А может…

Макс встал из-за стола, проскочил мимо вжавшейся в стену девчонки, подобрал в прихожей куцую шубейку, обыскал карманы. Может, у нее при себе какие-нибудь документы есть? Может, адрес или телефон? Он бы с родственниками ее связался, сдал бы дуреху с рук на руки. Она же с виду аккуратненькая, чувствуется, что за ней хорошо ухаживают. Может, сбежала, а ее сейчас ищут по всей Москве?

В карманах шубейки обнаружился только фантик от конфеты. Вот и все документы…

Пока Макс обшаривал ее вещи, девчонка ходила за ним хвостом, смотрела настороженно и молчала, а потом вдруг осторожно тронула за рукав, поманила за собой обратно в кабинет. Макс и глазом моргнуть не успел, как дурочка подошла к компу, закрыла программу, с которой он работал, зашла в Word. Он, словно загипнотизированный, следил за ее манипуляциями и даже не делал попыток вмешаться.

Тонкие пальцы запорхали по клавиатуре. На мониторе высветился текст:

«Здравствуйте. Меня зовут Лиза. Я не могу говорить».

Вот оно, значит, что! Девчонка, оказывается, глухонемая. А он – дурочка-дурочка…

– Ты не-ма-я? – спросил Макс, на всякий случай четко выговаривая каждый звук, чтобы девчонке было удобнее читать по губам. Обычно ведь глухонемые умеют читать по губам.

Она поморщилась, точно от боли, утвердительно кивнула, снова потянулась к клавиатуре:

«Что со мной случилось?»

– Что с тобой случилось?! – изумился Макс. – Это ты у меня спрашиваешь, что с тобой случилось?!

Девчонка, и без того белая как полотно, побледнела еще больше. Максу показалось, что она вот-вот расплачется. Только этого не хватало!

– Так! Стоп! – Он предупреждающе поднял руки. – Никто не волнуется! Никто не плачет! Ясно?

Она закусила губу, кивнула.

– Давай разбираться. Идет?

Снова кивок.

– Значит, так: я подобрал тебя вчера на дороге, недалеко от своего дома. Ты была, мягко говоря, не в себе. Пила что-то? Или дурь приняла?

Девчонка отрицательно мотнула головой. В ее глазах плескалась паника.

– Ничего не пила? – недоверчиво переспросил Макс. – Ну не знаю, трезвой ты не выглядела. Это раз, – он загнул указательный палец. – И еще ты была насквозь промерзшей – это два. Я тебя пожалел, привез к себе, разморозил как умел.

При слове «разморозил» девчонка стала покрываться багровыми пятнами, судорожно вцепилась в полы халата – застеснялась, наверное.

– Только не надо падать в обморок. Можешь быть уверена, ничего нового я вчера не увидел, – сказал Макс тоном прожженного ловеласа.

Если он рассчитывал успокоить девчонку, то расчет не удался. Кажется, ей стало совсем нехорошо.

– Эй, ты чего? – испугался Макс. – Хватит мне тут истерики устраивать! Я, между прочим, человек нервный. Я тоже расстроиться могу. И вообще, на твою девичью честь я не покушался, да я на тебя даже и не смотрел. Больно ты мне нужна от… – Он хотел было сказать «отмороженная», но вовремя прикусил язык.

Девчонка затрясла головой, рухнула в кресло перед ноутбуком, сжала виски руками, тихо заскулила.

«Не обошлось-таки без истерики», – подумал Макс, пристраиваясь на краешке стола и пытаясь заглянуть ей в лицо. Он даже хотел погладить ее по спине, но передумал. Как бы там ни было, в какую бы переделку она ни попала, это не его дело. У него хватает своих проблем. Незачем добровольно сокращать дистанцию. Он и так поступил сверхсознательно, спас незнакомую деваху от верной смерти, притащил к себе в дом. Дальше пусть уж сама как-нибудь, чай, не маленькая…

Девчонка всхлипывала, размазывала по лицу слезы, а Макс сидел на столе, смотрел сверху вниз на ее вздрагивающую макушку и не знал, как правильно поступить. Сохранять дистанцию становилось все труднее.

– Все, хватит рыдать! – сказал он, а потом вспомнил, что она глухонемая, и потряс ее за плечо.

У нее были красивые глаза – светло-карие, с зелеными крапинками.

– Не плачь! – громко, словно это что-то меняло, сказал он.

Девчонка закусила губу, вытерла слезы.

– Хочешь есть?

Она отрицательно покачала головой.

– Не хочешь. Ладно, тогда я сварю тебе кофе, и мы спокойно поговорим.

Спокойно поговорим! Ну и выдал! Как же он с ней поговорит, если она глухонемая?

– Ты любишь кофе?

Утвердительный кивок.

– А шоколадные конфеты?

Еще один кивок.

Макс уже спрыгнул со стола, когда она тронула его за рукав, быстро напечатала:

«Спасибо. Можно мне в ванную?»

– Да ради бога! Там на вешалке – чистое полотенце. Как ты вообще себя чувствуешь?

«Спасибо, уже лучше».

Уже лучше. Значит, до этого было не слишком хорошо.

Макс проводил девчонку задумчивым взглядом и направился в кухню. Поставив на огонь кофе, вернулся за ноутбуком. Надо же как-то с ней общаться…

* * *

…Господи, господи, господи! Да что же это такое?!

Лиза присела на край ванны, закрыла лицо руками. Она не должна находиться здесь, в квартире у незнакомого мужчины! Она должна быть в клинике, проходить обследование! Она же за тем и приехала в Москву.

…Она выкарабкивалась долго. Говорят, целую неделю была в коме. Лиза не помнила.

Она помнила только аварию, самые первые мгновения.

Они ехали с тетушкой с дачи. Урожай выдался на славу, багажник старой «девятки» был под завязку загружен яблоками. Под успокаивающее бормотание приемника Лиза дремала на пассажирском сиденье. До города еще час езды, можно расслабиться и отдохнуть. Дома отдохнуть не удастся. Неугомонная тетушка сразу примется сортировать урожай, откладывать самые красивые яблоки на зиму. Из тех, что поплоше, заставит Лизу печь яблочный пирог. Да не маленькую шарлотку, а настоящий пирог, на весь противень. Зачем, спрашивается? Вдвоем им столько ни за что не съесть, а Артем, Лизин любимый мужчина, без пяти минут муж, в командировке, приедет только через две недели. Кто же будет есть этот громадный пирог?

Лиза вздохнула, украдкой посмотрела на тетушку. Эх, ее бы воля, она бы вообще ничего не пекла. Зачем вообще готовить, если сейчас в магазине можно купить все, что душе угодно? Только тетушке это объяснять бесполезно. Она однажды решила, что в приличном доме должно пахнуть выпечкой, пусть не каждый день, но по выходным – обязательно. Она решила, а вот печь приходилось Лизе, потому что тетушка была художницей. У нее на первом месте – общение с музами и поиск вдохновения. Ну не на кухне же черпать это вдохновение? Вот поэтому забота о хлебе насущном и о домашнем уюте лежала исключительно на Лизиных плечах. Тетушка лишь руководила процессом и раздавала ценные указания, либо бесполезные, либо бестолковые. Лиза с ней не спорила, но все далала по-своему. Она и на дачу собиралась ехать одна, но музы вдруг увлекли тетушку на пленэр. Теперь на заднем сиденье «девятки» лежал плод тетушкиного душевного порыва, названный скромно, но элегантно: «Яблочная пора». Изначально картину планировалось повесить в гостиной, но Лиза выклянчила ее в собственное владение. В ее маленьком кабинете «Яблочная пора» будет смотреться куда лучше, чем в гостиной, и без того завешанной картинами от потолка до пола. И малышам, основным Лизиным клиентам, картина понравится. Детям нравится все необычное, мало похожее на действительность. «Яблочная пора» была необычной. Пряничный ярко-оранжевый домик стыдливо выглядывал из-за развесистых яблоневых ветвей. Гигантские яблоки весело светили румяными боками и выглядели, несмотря на исключительную нереалистичность, очень симпатично. Определенно детям понравится.

Лиза посмотрела на «Яблочную пору» и радостно улыбнулась. В обмен на картину тетушка точно заставит ее печь яблочный пирог. Ну и испечет она его! Не велика беда. Все равно жизнь – замечательная штука! У нее, Лизы Тихомировой, есть все, что нужно для счастья. Любимая работа. Ей нравилось возиться с детьми, даже небольшая зарплата логопеда ее не смущала. Любимый мужчина, без пяти минут муж. Они встречаются с Артемом больше года и уже дату свадьбы оговорили – четырнадцатое февраля, день всех влюбленных. Артем настаивает, чтобы Лиза переехала к нему, а она все сопротивляется. Иногда остается ночевать в Артемовой «двушке», а перебираться насовсем не спешит.

Все из-за тетушки. Ну как ее, творческую натуру, оставить одну? Да она же без Лизы пропадет! Кто будет о ней заботиться, кормить, убирать? Нет, тетушку бросать никак нельзя. Ведь не оставила она пятилетнюю Лизу, когда в автокатастрофе погибли родители девочки. Несмотря на творческие искания, бытовую неприспособленность и вечную стесненность в средствах, художница сумела вырастить племянницу, выучить, устроить на работу в образцово-показательный детский сад.

У Лизы уже созрел план решения проблемы. Им нужно произвести обмен. Их с тетушкой двухкомнатная квартира улучшенной планировки плюс «хрущевка» Артема – и можно купить приличную трехкомнатную квартиру. Или даже четырехкомнатную с небольшой доплатой. У тетушки будет своя комната, а Лизина совесть останется чиста. Надо лишь дождаться Артема и обсудить все с ним. Артем согласится. Он добрый и к тетушке относится хорошо…

Из приятных раздумий Лизу вырвал тетушкин крик – отчаянный, пронзительный.

– Тетя, что…

Взвизгнули тормоза, Лизу швырнуло вперед. На дорогу перед искореженной «девяткой» она упала уже без сознания.

Ее счастье… Счастье, что ее выбросило из машины. Счастье, что водитель «КамАЗа», в который врезалась их потерявшая управление «девятка», успел оттащить ее, бесчувственную, на обочину. Счастье, что она не видела, как заживо сгорела тетушка, так и не сумевшая выбраться из машины…

Все говорили, что Лиза родилась в рубашке. Это просто чудо, что после восьмидневной комы очнулась целой и невредимой. Почти…

Ушибы, перелом ребер, сотрясение мозга – ничего страшного, до свадьбы заживет.

Ее утешали, а ей хотелось кричать. А как же тетушка?! Как же жить-то без нее?! Как жить, зная, какой страшной смертью она погибла? Лизе хотелось спросить об этом у тех, кто считал ее везучей, но она не могла…

В умных медицинских книжках это называлось красивым словом «афазия». Да, Лиза вышла из комы, но не могла говорить. Сначала врачи считали это следствием черепно-мозговой травмы. Девушку обследовали, крутили и так, и этак – ничего не нашли. Тогда с ней стала работать психолог, молодая, улыбчивая женщина. Психолог убеждала ее, что немота – временное явление. Что это реакция на пережитый стресс. По мнению психолога, Лиза должна была «отстроиться» в самое ближайшее время. Достаточно только выйти из больничных стен, очутиться в привычной среде.

Привычной средой для Лизы была тетушка. А тетушки больше нет, и привычной среды, стало быть, тоже нет. И домой возвращаться страшно, и смотреть на стены, увешанные тетушкиными картинами, больно…

Господи, у нее даже не было возможности попрощаться. Тетушку похоронили коллеги. Расходы взяла на себя фабрика художественных промыслов, на которой художница трудилась больше двадцати лет. А Лиза, единственный близкий ей человек, лежала в коме…

Из больницы Лизу забрал Артем. Она плохо помнила то время. Иногда ей казалось, что она превратилась в рыбу и живет в огромном аквариуме. А за стеклом люди: Артем, подруга Ленка, соседи, знакомые. Она пытается им что-то сказать, а они не понимают, постукивают по аквариумному стеклу, подзывают бедную рыбку Лизу, силятся понять, чего она хочет.

Вначале, когда душевные и физические раны были еще свежи, Лиза вообще ничего не хотела. А потом для нее вдруг стало очень важным снова обрести дар речи. Неспроста же люди назвали умение общаться даром! Нужно его потерять, чтобы понять, как оно ценно. Лиза потеряла – и поняла.

Это тяжело, когда приходится объясняться на пальцах, когда близкие люди вдруг перестают тебя понимать, когда знакомые смотрят на твои попытки заговорить с жалостью, а незнакомые – с удивлением и брезгливостью. Начинаешь чувствовать себя изгоем, человеком второго сорта. И мысль, что все эти мучения временные и скоро закончатся, уже не кажется такой уж спасительной. Время идет, а ничего не заканчивается. И с каждым днем становится все хуже и хуже.

С работы Лизу уволили. Вернее, вежливо попросили уволиться. Кому нужен логопед, который не может сказать ни слова? И не важно, что немота эта – временная. Да кто вообще сказал, что она временная? Заведующая детским садом так Лизу и спросила:

– Лизавета Витальевна, прошу понять меня правильно: а что, если вы останетесь инвалидом на всю жизнь? Мне-то что тогда делать? Зачем мне немой сотрудник?

У Лизы еще хватило сил, чтобы не расплакаться прямо в кабинете заведующей, выйти на детскую площадку, спрятаться в самой укромной беседке и только там дать волю слезам.

С Артемом тоже не получилось. Тут Лиза винила только себя. Она спряталась от жестокого внешнего мира в свой собственный маленький мирок и сознательно никого в него не пускала. Даже Артема, любимого мужчину, без пяти минут мужа. Они ведь и пообщаться-то толком не могли. Можно было попробовать изъясняться письменно, да много ли так объяснишь? Однажды Лиза все-таки попробовала, написала всякую ерунду о том, что она не хочет быть ему обузой, о том, что им лучше расстаться.

Господи, конечно, она не хотела, чтобы Артем уходил, не хотела оставаться со своей бедой один на один, но считала, что у Артема должны быть развязаны руки и нужно освободить его от обязательств. Вот такой она была дурой…

Лиза предложила любимому мужчине, без пяти минут мужу, расстаться, и по глазам было видно – он примет ее «вольную». Не сразу, может быть, месяц-другой побудет рядом, постарается «быть полезным», а потом уйдет. И в этом некого будет винить. Только ее, Лизу. Сама так захотела, не удержала, прогнала…

Артем ушел через неделю. Ушел по-английски, не прощаясь. А как с ней попрощаться? У нее же афазия. И вообще, после аварии она стала нелюдимой. Тяжело с такой, очень тяжело. А он молодой, у него еще вся жизнь впереди. И жена ему нужна здоровая, ласковая, чтобы с ней поговорить можно было. В общем, жена ему нужна такая, какой Лиза была пару месяцев назад.

Она его понимала и даже оправдывала, только каждую ночь плакала в подушку. По ночам плакала, а днем выслушивала рассуждения подруги Ленки на тему мужской неверности:

– Отпустила ты его! Ну и что?! Мало ли что женщина может в запале наговорить?! Но он-то мужик! Он же должен понимать, что это все не взаправду, что сейчас он тебе нужен больше, чем когда-либо. А еще жениться собирался! Знаешь, Лизка, это даже хорошо, что он сейчас ушел. Он проверки боем не выдержал, слабаком оказался и тряпкой. Ну скажи, зачем тебе слабак?

Лиза согласно кивала, старательно отводила глаза. Не станешь же объяснять подруге, что Артем ей нужен, что никакой он не слабак и не тряпка, что она сама во всем виновата…

– Отвлечься тебе надо, развеяться, – однажды сказала подруга Ленка. – Может, в санаторий какой-нибудь съездить?

Лиза лишь горько усмехнулась в ответ. Да у нее впереди масса развлечений! Она уже и план составила. Первым пунктом в нем шла постановка на учет на бирже труда. Теперь ей нужно искать работу, желательно надомную и не требующую специальных навыков, потому что нет у нее специальных навыков.

Вторым пунктом шла продажа тетушкиной квартиры и покупка другого, более компактного жилища – одной ей оплату коммунальных услуг не потянуть. Особенно теперь, когда Лиза в одночасье стала безработным инвалидом. Да, группу ей уже предлагали, но она решительно отказалась. Официально признать свою ущербность означало для нее капитулировать, расписаться в собственном бессилии. А Лиза капитулировать не собиралась. Отплакав и отпереживав, она начала действовать. Встала на учет на биржу труда, где ей честно сказали, что подходящих для нее вакансий нет и не предвидится. Используя Ленку как переводчика, обменяла квартиру на однокомнатную с доплатой. Половину вырученных от сделки денег по совету все той же Ленки положила в банк под проценты, вторую надежно спрятала дома и зажила с чистого листа.