Отдай мне мужа!

На мысли об Акапулько я очнулась. Зачем я держу в руках мобильник? Ах да, я хотела позвонить Диме… Какая ерунда! Зачем мне сейчас Дима? Где такси, которое я вызвала еще в номере? Похоже, его нет уже минут двадцать… Опять взглянув на экран телефона, я в этом убедилась. Уже одиннадцатый час… Скоро вступит в свои права новый год, а я так еще не отъехала от «Альтаира». Теперь уже будет волноваться Бусь. Я уговаривала его купить телефон для связи вместо того, который он специально забыл дома, чтобы жена не могла ему позвонить, но он отказался. Он уверил меня, что у него для пущей убедительности не должно быть телефона вообще, а если уж очень понадобится созвониться, всегда можно попросить телефон у прохожего, хорошо заплатив за звонок. А мне он купил дешевую мобилу, с которой я уже отослала сообщение. Серьезно заплатить пришлось за то, чтобы номер этого телефона не определялся.

Черт возьми, уже столько времени, что Бусь, пожалуй, мог бы мне и звякнуть по телефону прохожего! Совершенно раздраженная и разнервничавшаяся до неприличного дрожания рук, я набрала номер службы такси.

– А что вы хотите, девушка?! – ничуть не смутилась диспетчер, когда я спустила на нее всех собак. – Праздничный день! Весь город перемещается с места на место! Этого следовало ожидать! Всюду пробки! – Потом она, видимо, связалась с водителем и уже более спокойным голосом сказала: – Машина подъедет минут через пять. Ждите. И… С наступающим вас Новым годом!

Я не собиралась любезничать с ней ответно. В ее служебные обязанности входило осуществление вежливого обслуживания клиентов, а я в данный момент находилась вне всяких служебных обязанностей и потому просто нажала кнопку разъединения. Обойдется и без моих поздравлений, не развалится!

Мелкий дождь продолжал лить, словно сквозь сито. Черт! Черт! Черт! Дороги наверняка скользкие, как вымазанные маслом… Только бы с Бусем не случилось ничего непредвиденного!

Очень скоро я почувствовала, как по лицу текут водяные ручейки. Я вытерла щеку рукой, она сделалась черной. Во как! Тушь поехала! Представляю, на кого я сейчас похожа! Пришлось вытащить зеркальце. Из него на меня глянула особа, сильно смахивающая на испитую профессионалку, подрабатывающую на трассе. Осталось только поднять руку и начать голосовать.

Я вытерла со щек потеки туши, слегка взбила просевшую под тяжестью мириадов дождевых бисерин прическу и стряхнула воду с шубы. Собственное настроение меня ужаснуло. Не расслабляться! Подумаешь, мужской голос в трубке… Наверняка этому есть какое-нибудь самое простое объяснение… У нас все получится! У меня еще будут шубы! Не чета мутоновому манто!

В этот момент к крыльцу отеля, под козырьком которого я безуспешно пыталась скрыться от мороси, наконец подъехало яркое, как яичный желток, такси. Я села на заднее сиденье, пошире разложив полы шубы, чтобы, мокрые, они все же меньше мялись. В голову настойчиво лез этот неучтенный мужчина, который снял трубку. Кто он? Зачем он там? Я вытащила мобильник, еще раз набрала номер и долго слушала гудки. Никто так и не отозвался. Как к этому относиться? Куда делся мужчина? Или его и не было, и все это только плод моего расстроенного воображения? Или он тоже… Нет! Хватит себя изводить! Ни к чему хорошему это не приведет! Приеду на место и… узнаю… Даже если и не узнаю, съездить стоит. Конечно, это опасно – я могу подвести нас обоих, но сидеть в номере больше нет сил. Впрочем… меня никто не увидит, а я смогу наконец правильно сориентироваться, а потом быстро вернусь к пункту ожидания.

Что если Бусь струсил? Нет, это невозможно… Надо успокоиться и подумать о чем-нибудь приятном. О чем? Ну… например, о том, как после нескольких лет размолвки я впервые ехала в квартиру сестры, которая была уже куплена на деньги мужа, а не отца. Мне, конечно, было абсолютно ясно: если бы этот муж не был бы мужем именно моей сестры, он никогда не заработал бы таких денег. Я тогда точно так же, как сейчас полы шубы, раскладывала по заднему сиденью такси широкую юбку летнего шелкового платья, которым собиралась наповал сразить мужа сестры. Квартира находилась в элитном комплексе «Жемчужная долина», который не так давно был выстроен на берегу Невы. Въезд в «Жемчужную долину» был отделен шлагбаумом. Приподнималась эта красно-черная балка для машин гостей комплекса только после переговоров вооруженной охраны с жильцами. Пройти на территорию можно было без особых сложностей, а вот проехать – ни-ни!

Лифт дома, где проживала сестра с мужем, поражал воображение своим масштабом, зеркальными стенами и мягкими диванчиками. Квартира была не просто большой, а огромной, из пяти комнат и большого числа всякого рода и вида помещений, включая отдельные комнаты для сушки и глажки белья. В конце концов отец, видимо, понял, что гнусная однокомнатная квартирка в спальном районе у его родной дочери не делает чести именно ему, и помог мне купить вполне приличную двухкомнатную почти в центре города. Так вот: площадь большой комнаты моей квартиры, как мне показалось, равнялась комнате для сушки белья в квартире сестры. Обрадовать это меня не могло. Стиснув зубы от злости и очередного прилива жгучей ненависти, я рассматривала остальные достопримечательности ее жилища и думала о том, что если бы у меня были такие деньжищи, я бы обставила помещения совершенно по-другому. Сестре всегда не хватало вкуса. В тот день на ней был надет навороченный многоярусный и многоцветный брючный костюм. Я не понимала этого стиля, когда из-под одной вещи торчит другая, а из-под той – третья. В детстве у нас это называлось «из-под пятницы суббота» и подлежало осмеянию. Я так и не приняла этой моды, поскольку всегда была сторонницей элегантной простоты. Шелковое платье, которое я так берегла в такси, именно таким и было, простым и стильным: стального цвета, с облегающим лифом, который украшала всего лишь изящная лодочка выреза, и с широкой струящейся юбкой. Я сразу увидела, что мое платье произвело на мужа сестры должное впечатление, что, разумеется, улучшило мое настроение сразу на несколько порядков.

В тот день праздновался день рождения сестры. Мы с ней любезничали друг с другом, делая вид, будто никаких недоразумений между нами никогда не было. Впрочем, многочисленным гостям до этого не было никакого дела. Ну… или мне так казалось. Я вообще плохо помню застолье, поскольку чаще, чем вокруг, смотрела в глаза мужчины, сидящего напротив. Сестра допустила серьезный стратегический просчет, когда посадила меня напротив мужа. Впрочем, тогда она еще ничуть не сомневалась в своей исключительной женской притягательности, а меня в качестве соперницы вообще не рассматривала. В качестве хозяйки она должна была координировать торжество, а потому не могла постоянно следить за нашими взглядами, да, собственно, тогда еще и не догадывалась, что за ними надо следить. А мы уже купались во взглядах друг друга. Мне казалось, что я чувствовала на своих щеках и обнаженной шее легкое дуновение его дыхания. Это было фантазией чистой воды, поскольку ширина стола, уставленного яствами, бутылками и низкими вазами с гортензиями, не позволяла уловить даже парфюмерных ароматов, исходивших от гостей. Тогда я находилась в эйфории предчувствия любви. Предчувствие всегда острее свершившегося, слаще и горячее.

После дня рождения сестры мы с Бусем, который тогда не мог бы даже представить, что когда-нибудь станет откликаться на подобное прозвище, не скоро смогли встретиться еще раз. Потом выяснилось, что оба искали повода, никак не могли найти достойного и, как часто бывает, встретились случайно. В винном отделе дорогого универсама. Я искала бутылку в подарок мужу моей приятельницы и никак не могла ни на чем остановиться, поскольку в алкоголе разбиралась слабо и боялась промахнуться.

– Здравствуйте, Анна, – раздалось над моим ухом. Его голоса я не узнала и с удивлением повернула голову. Передо мной стоял тот, о ком последнее время мне так сладко мечталось перед сном. Он очень импозантно выглядел в распахнутом черном плаще с шарфом, небрежно обмотанным вокруг сильной шеи. Живое воплощение обобщенной женской мечты. В руках он держал высокую коричневую ламинированную коробку с изображенной на ней бутылкой то ли коньяка, то ли какого-то другого крепкого напитка.

Мне хотелось выкрикнуть на весь магазин: «Наконец-то!», – но я лишь сдержанно поздоровалась и произнесла, указывая на коробку в его руках:

– Вы очень кстати! Мне тоже нужно выбрать напиток в подарок одному мужчине, но просто не приложу ума, на чем остановиться. Может, вы мне подскажете?

Я сознательно выделила голосом сочетание «одному мужчине». Откуда ему знать, что этот мужчина – муж моей приятельницы, который не вызывает у меня никакого романтического интереса. Мне с первой встречи хотелось заставить его ревновать. Пусть считает, что ему придется за меня побороться. Это сильно возбуждает мужчин.

Муж сестры повернул голову в сторону стеллажа с напитками, достал такую же коричневую коробку, какую держал в руке, и протянул мне со словами:

– Не прогадаете. Это лучший коньяк из тех, что мне приходилось когда-либо пить.

Я посмотрела на ценник и чуть по-мальчишески не присвистнула. Дело было даже не в том, что эта бутылка в данный момент мне элементарно была не по карману. Убогий Витька Погребняк, муж приятельницы, никак не заслуживал столь дорогого подарка. Я, сделав вид, что внимательно разглядываю надписи на коробке, попыталась придумать приличный предлог, чтобы не покупать этот коньяк, но Бусь вдруг сказал:

– Дороговато, конечно, но я заплачу, если вы на такую сумму сейчас не рассчитывали.

Я начала возражать, но он меня перебил:

– Потом отдадите… – и добавил: – Если захотите. – Затем бросил на меня жаркий взгляд и, улыбаясь, сказал: – Вашему мужчине не может не понравиться. Поверьте…

Я ответила ему не менее пламенным взглядом и пошла вместе с нарядной и довольно тяжелой коробкой к кассе. Поскольку я даже не вынимала из сумочки кошелек, мой спутник заплатил за обе бутылки. Нелепость ситуации, когда один мужчина оплачивает подарок другому, меня нисколько не беспокоила. Теперь все, что касается меня, пусть беспокоит его.

В тот вечер я не пошла на день рождения к Погребнякам и даже отключила оба телефона: и стационарный, и мобильный, чтобы они не пытались меня разыскать. Объясниться с ними можно будет и позже, от них не убудет. Обе бутылки дорогущего коньяка остались у меня и были распиты позже, мной и им, тем, кто очень скоро стал моим Бусем. Я, правда, до сих пор не понимаю, почему этот напиток стоил таких бешеных денег. Впрочем, я не разбираюь в алкоголе.

Когда мы вышли из универсама, муж сестры, разумеется, вызвался меня подвезти. Разумеется, я согласилась, и когда машина подъехала к моему дому, конечно же, пригласила его на чашечку кофе. Естественно, он согласился, поскольку не мог не почувствовать, что мое предложение – вовсе не дань вежливости, а недвусмысленный женский зов.

Мы начали целоваться уже в лифте. Нам мешали коробки с коньяком, и, если бы за них не было заплачено столько денег, возможно, бросили бы их на пол, возможно, даже разбили бы бутылки и, вдыхая пьянящие пары дорогого напитка, топтали бы осколки ногами до тех пор, пока не изрезали бы их в кровь, совершенно этого не ощутив. Впрочем, такие тяжелые бутылки, да еще и грандиозно упакованные, вряд ли легко бьются.

Я всегда была женщиной последовательной, несколько педантичной и очень брезгливой. Интимные отношения со своими поклонниками, переведенными в статус любовников, всегда начинала не с бухты-барахты, не от порога в пальто, а с обязательного романтичного ужина. И даже если принимала ванну перед приходом мужчины, все равно после нашей с ним трапезы еще раз пользовалась душем и обязательно чистила зубы. Пока принимал душ тот, кого было решено допустить до тела, я уже лежала на заранее раскинутом на полкомнаты и застеленном красивым и чистым бельем диване и настраивалась на секс. Да, прежде мне всегда надо было настраиваться, чтобы удовольствие получил не только допущенный. Я была уверена, что такой уж меня устроила природа: несколько медлительной и плохо разгорающейся. Оказалось, что просто еще не встретила в жизни своего мужчину. С мужем сестры мне не надо было настраиваться, поскольку я была настроена на него уже давно, с самой первой встречи в кабинете отца. Сегодня в универсаме эта моя настроенность перешла в степень сильнейшего желания, а в лифте уже трансформировалась в такую страсть к мужчине, когда не до душа и не до застеленного чистым бельем дивана. Все произошло прямо в коридоре. Раньше подобное я видела только в фильмах и всегда считала кинематографической натяжкой.

После такого бурного начала все потекло вообще в полном беспорядке относительно той последовательности, которой я придерживалась, когда принимала любовников у себя дома, чего я не могла с удивлением не отмечать на каждом последующем этапе. После коридорного интима, кое-как сорвав с себя растерзанную одежду, я отправилась в душ. Струи горячей воды, льющиеся на разгоряченное тело, не успокаивали, а возбуждали еще сильней, и я с трудом держала себя, чтобы не выскочить из душа и не броситься снова в объятия мужчины, который впервые в жизни разбудил во мне настоящую женщину. Очевидно, этот мужчина испытывал те же чувства, потому что пришел ко мне в ванную, и там мы продолжили то, что начали в коридоре.

Потом был ужин. Отнюдь не романтический. Я включила чайник, и пока он грел воду, достала из хлебницы полузасохшую нарезку батона, чтобы приготовить бутерброды. Сыр и колбасу я кое-как порубала на части, будто мы собирались закусывать не на цивильной кухне, а где-нибудь на бугорке посреди леса. Мой мужчина в этот момент открывал бутылку того самого элитного конька из коричневой ламинированной коробки. Мы вполне могли бы сесть за стол и спокойно перекусить, но почему-то с жадностью ели стоя, запивая все дорогущим коньяком, который, наверно, надо было пить наперстками. Однако мы пили прямо из бутылки большими глотками, совершенно забыв о согревшемся чайнике.

После опять был жаркий секс уже в комнате. Мы, конечно, нашли в себе силы оторваться друг от друга, чтобы раскинуть для пущего удобства диван, но бельем его застилать не стали – жалко было терять на это драгоценное время. Покрывала и декоративных подушечек было вполне достаточно. Когда все было кончено, совершенно обессиленная, обездвиженная и обескураженная, я лежала, вытянувшись рядом с мужчиной, и с наслаждением вдыхала его запах. Такого со мной еще не было никогда. Возможно, все дело в химическом сродстве тел, их оболочек – человеческой кожи. Они либо гармонируют, либо нет. Либо сочетаются и сплавляются в единую ткань, растворяясь друг в друге и обновляясь, либо ничего не происходит. Как ничего не происходит, когда неисправна вилка электрического прибора или перепутаны контакты на распределительном щитке. Но когда механизм срабатывает – а сегодня он сработал, – тогда раскалывают небо стрелы и пылают леса. И пусть я проживу до девяноста лет, выйду замуж, рожу пятнадцать детей, второй такой ночи у меня не будет – не брызнет осколками мир, не сгорит у меня на глазах.

Но даже в тот момент запредельного физического счастья я отдавала себе отчет, что особый вкус и терпкость происходящему придавал элемент преступления, запрета. Заповедь «Не возжелай жены ближнего своего», безусловно, вбирала в себя и другие варианты, включая: «Не возжелай мужа сестры своей». Я не только возжелала мужа своей сестры. Я предалась с ним любви и убеждена была, что не в последний раз.

Сначала я думала, что являюсь для него просто очередной любовницей. Конечно, он говорил мне, что я особенная, не похожая на остальных, самая-самая, что ничего подобного у него не было никогда в жизни, но я на подобные мужские клише уже давно не покупалась. Подобные слова мне уже говорили мужчины, которых жизнь приводила в мою постель. Их у меня было не слишком много, но никто из них оригинальностью не отличался. Возможно, им казалось, что после таких определений женщина непременно захочет им соответствовать на все сто процентов и примется учинять им какие-нибудь особо изощренные праздники плоти. Ни один из моих предыдущих мужчин этого от меня так и не дождался. Я была уверена, что просто несколько холодновата по натуре. Оказалось, что я просто не хотела им устраивать никаких праздников, поскольку они все для меня были чужими. Моим мужчиной оказался муж моей сестры.

Когда мы познакомились поближе, я поняла, что Бусь говорил правду. Как он мне потом рассказал, сестра никогда не старалась для него в постели. Она только позволяла ему пользоваться ее телом в том объеме, в каком ему хотелось. Первое время он был этим счастлив. Он женился на нежной хрупкой девушке с ангельским лицом, и было бы странно, если бы она вела себя в супружеской постели, как бывалая проститутка. Но время шло, а поведение жены не менялось. Муж пытался намекать ей на то, что ему тоже иногда хочется особой ласки, похожей на ту, какую она получает от него в полной мере, но моя сестра не понимала, о чем он ведет речь, или, скорее всего, делала вид, что не понимает. Какое-то время он пытался разбудить в ней чувственность, но, поняв всю бесплодность собственных попыток, завел себе любовницу и даже, как ему сгоряча показалось, обрел необходимое равновесие. У него наконец было все, чего только может желать мужчина: работа в солидной богатой компании, деньги, дом – полная чаша, дорогой автомобиль, красавица-жена, каждый пальчик которой ему все еще хотелось целовать, и любовница, которая еженедельно зацеловывала его с ног до головы. Потом его стала раздражать двойственность подобного положения. Нет, он вовсе не тяготился тем, что изменяет жене. Почти для каждого мужчины это является нормой жизни. Выводило из себя, что он хочет ту женщину, которая не хочет его. Целовать же ту, которая обожает его, у него не было никакого желания. Первым делом он сменил любовницу на другую, потом вторую – на третью, но ни одна из женщин, которые влюблялись в него, не вызывала в нем ответной страсти. Свою жену он скоро уже начал тихо ненавидеть. Она, конечно, догадывалась о любовницах, устраивала скандалы и даже несколько раз делала попытки отравиться. Разумеется, сестра глотала таблетки только тогда, когда в доме находилась домработница, чтобы на самом деле случайно не отойти в мир иной. Несколько раз Буся вытаскивали с важных совещаний, поскольку его жена находилась якобы при смерти. Потом ей промывали желудок, он покупал ей очередное дорогое колье или сумочку, и жизнь как-то налаживалась опять до того момента, пока сестре не приходило в голову снова принять штук двадцать снотворных таблеток одновременно, поскольку муж продолжал ей изменять.

Конечно, я спрашивала Буся, почему он не ушел от моей сестры. Мне было любопытно, что он ответит, поскольку сама не сомневалась в причине, по которой он не желал с ней разводиться. От таких денег, которые ему принесла в клюве жена, не уходят. И Бусь не стал меня обманывать, что тут же пошло ему в плюс. Он сказал, что привык к обеспеченной жизни и начинать все заново ему не хочется, тем более что еще один шанс разбогатеть и зажить в свое удовольствие ему, безусловно, не выпадет. Деньги приносят не только материальные блага, они дают определенную степень свободы, а потому с истеричной и фригидной женой ему приходится мириться, как с неизбежным злом.

Когда умер отец, наследницей его состояния и фирмы, разумеется, стала моя сестра, и Бусь оказался прикованным к ней намертво. Конечно, я его понимала. Я давно уже не питала иллюзий и реально смотрела на вещи, а потому даже и не рассчитывала, что из любви ко мне мужчина может пожертвовать своим благосостоянием. Да мне и не нужны были такого рода жертвы. Мне Бусь нужен был только вместе со своими деньгами, то есть с деньгами жены.

На то, что мне может отойти какая-то часть отцовских денег, я тоже не рассчитывала, поскольку мне уже давно было указано мое место, но считать такое положение вещей справедливым, конечно, не могла и мириться с этим не собиралась. Если отец лишил меня всего, пусть меня вознаградит мой любовник. Хотя бы за то, что ему со мной очень хорошо, и не только в постели. То, что обычно ему приходилось получать в разных местах и потом пытаться скроить из этих разрозненных частей некое подобие мужского счастья, он наконец нашел в отношениях с одной женщиной, то есть со мной. Мы были созданы друг для друга, но назвать наши отношения любовью я, пожалуй, не решилась бы. Одно время мне, конечно, казалось, что именно любовь осенила нас своим крылом на дне рождения сестры, когда мы, сидя за праздничным столом, посылали друг другу призывные взгляды поверх густых венчиков гортензий, но сейчас я понимала, что нас связывает воедино и намертво нечто более сильное: страсть и ненависть.

– Приехали, – услышала я голос таксиста и удивилась тому, какая бездна воспоминаний может пронестись в голове человека за время переезда из одного конца города в другой. Пока я вытаскивала и отсчитывала деньги, туманность воспоминаний окончательно рассеялась, и передо мной опять встал вопрос, что делать. Я уже сожалела о том, что приехала именно сюда. Пожалуй, мне надо было бы мчаться совсем в другое место. Я задумалась, совершенно забыв, что пора бы уже и расплатиться с водителем. Через несколько долгих минут, в течение которых таксист терпеливо дожидался денег, я буркнула ему:

– Подождите меня здесь. – И вышла из машины.

Раздумывая, не подняться ли мне все же в квартиру, раз уж все равно сюда приехала, я машинально подняла голову к знакомым окнам. Мне показалось, что в них в это самое мгновение погас свет. Или они и были темны, и в стеклах мелькнул всего лишь отблеск фар проехавшей по проспекту машины? Кто теперь может это сказать?

Я продолжала вглядываться в окна. Они по-прежнему были темны, но в одном из них мне почудилось какое-то движение. Возможно, это отбросили в сторону занавеску, чтобы наблюдать… За кем? За мной? Не может такого быть! Откуда кому-то знать, что за мной надо наблюдать? Кто вообще мог знать, что я именно в это время подъеду к дому на такси? Я сама об этом не знала еще полчаса назад! Похоже, там два лица… два светлых пятна за стеклами… Или это мое воображение чрезмерно разыгралось? Пожалуй, я не смогу подняться и позвонить в квартиру… И что же тогда делать? Тогда надо…

Я решила больше не тратить времени на ненужные размышления, села обратно в такси и сказала:

– Пожалуйста, высадите меня на параллельной проспекту улице.

Таксист кивнул, и мы поехали. Выйдя из машины, я, чуть-чуть пробежав вперед, заскочила в вовремя остановившийся автобус. Никто больше не должен меня разглядывать. Таксисты очень наблюдательны – я больше не поеду в такси. В автобусе я не привлеку ничьего внимания. Опаздывающие к праздничному столу заняты только собой. Им не до меня.

Игорь

Без четверти два в мою захламленную каморку ввалился главный редактор нашей газеты Ларкин. У него была маленькая голова с пухлыми вислыми щеками и коротенькие ножки. Широкую грудь, выпирающую из лацканов темного строгого костюма, всегда обтягивали кипенно-белые рубашки. Из-за неизменного черно-белого гардероба, а также из-за привычки резко, по-птичьи, наклонять голову, Ларкина прозвали в редакции Пингвином. Он застыл перед моим компьютером.

– Последний абзац никак не дается, – отвечая на незаданный вопрос, промямлил я.

– И что? Это повод испортить нам встречу Нового года? – Пингвин склонил голову, словно клюнул воздух.

Когда-то кто-то сказал ему, что его слова всегда полны сарказма, и Ларкин, уверовав в это, сознательно окрашивал свою речь преувеличенно патетическими интонациями.

– Еще десять минут, – попросил я.

Мое сердце билось тревожно и неровно, одежда липла к телу. В комнате стояла ужасающая духота: фрамугу заедало, а кондиционер мне не могли починить уже неделю.

– Я сделал неправильный вывод из нашей беседы накануне, что ваша статья готова? – выдержав паузу, спросил Ларкин.

Все три года моей службы в редакции главный планомерно подтачивал мою веру в силу журналистских выступлений. Он считал, что наша задача проста – не упускать сколько-нибудь значимых в городе событий и объективно излагать их, но статьи не должны напоминать предварительных дознаний, а интервью – перекрестных допросов. Факты – вот альфа и омега любого материала! Но мне казалось, что факты подобны бабочкам. Их так трудно поймать, а будучи пойманными, нанизанными на иголку и внесенными в каталог, они часто лишаются всей своей привлекательности. Я горячо спорил с шефом. Поединок двух журналистов обычно заканчивался вымарыванием наиболее острых, на мой взгляд, абзацев и лишением меня премии.

– Вы должны наконец понять, что ваша неистовость ни к чему не приведет, – наставлял меня Пингвин. – Она напоминает мне шаманские заклинания, просто-таки отчаянные попытки вынудить высшие силы как-то проявить себя в наших маленьких делишках. Должно быть, в вас говорит провинциальная зависть к идейным вдохновителям прошлых революций. Увы, мой друг, времена не те!