Долина счастья

Джордан Пенни

Долина счастья

Глава 1

Высоченный темноволосый испанец взглянул на девушку сверху вниз: – Фелисити.

В его голосе не было ни капли эмоций. Никакой доброжелательности по отношению к ней. А лицо… Выражение лица говорило об оскорбительном, почти непреодолимом отвращении. Фелисити знала, что Видаль Сальвадорес, герцог де Фуэнтуалва, никогда не будет рад ее появлению здесь, на его родной земле. Впрочем, в каком-то смысле это была и ее родная земля, так как покойный отец Фелисити был испанцем.

Испанцем и в некотором смысле дядей Видаля.

Перед тем как приехать сюда, Флис провела немало бессонных ночей и собрала всю свою храбрость, но она ни под каким видом не собиралась рассказывать об этом Видалю. Она ничего у него не попросит, так как прекрасно знает, что он ничего ей не даст.

В Фелисити нарастала паника, заставляя сердце биться все сильнее. Пульс зачастил. Она не должна думать об этом. Не сейчас, когда ей необходимо быть очень сильной. Девушка не сомневалась, что ее храбрость исчезнет, как мираж под лучами палящего андалусского солнца, если она позволит воскреснуть этим ужасным постыдным воспоминаниям.

Флис никогда прежде так не нуждалась в поддержке и любви своей матери, а также в трех подругах, общение с которыми придавало ей сил. Но они, как и мама, теперь исчезли из ее жизни. Подруги, конечно, живы, в отличие от мамы Флис, но работа разбросала их по всему свету. Только Фелисити осталась в родном городе и работала сейчас заместителем директора в туристической компании. Это была ответственная, требующая больших физических и эмоциональных затрат работа.

Работа, из-за которой Флис могла позволить себе сказать, что она слишком занята и у нее нет времени на серьезные отношения с мужчиной.

Такие мысли были подобны пронизывающей зубной боли – мгновенной и острой. Лучше подумать о том, почему Фелисити решила использовать часть отпуска, полученного после изматывающих месяцев работы, для поездки в Испанию, хотя на самом деле завещание отца могло быть оглашено без ее присутствия – чего и добивался Видаль.

Если бы только ей хватило смелости отказаться от своего собственного прошлого. Если бы только Флис не была прикована к этому прошлому скандалом настолько грязным, что ей никогда не отмыться. Если бы только… В ее жизни было слишком много «если бы только», причем большая их часть появилась по вине Видаля.

В пестрой толпе шумного испанского аэропорта, где только что приземлился самолет Фелисити, к ней подошел Видаль. Девушку мгновенно охватила паника, и она замерла, не способная ни говорить, ни двигаться.

Прошло около семи лет с того момента, когда Флис в последний раз видела Видаля, тем не менее она сразу же узнала его. Иначе и быть не могло – настолько неизгладимый след он оставил в ее памяти. След настолько глубокий и ядовитый, что раны Фелисити до сих пор не зажили. «Чепуха», – твердила себе Флис. У него нет власти над ней – абсолютно никакой. И она приехала, чтобы доказать ему это.

– Тебе не стоило встречать меня, – сказала она, пытаясь поднять голову и посмотреть Видалю в глаза. В те самые глаза, взгляд которых однажды разом уничтожил и ее гордость, и чувство собственного достоинства.

У Флис все внутри перевернулось, пока она любовалась его красивым, надменным, аристократическим, мужественным профилем. Видаль презрительно скривил рот. Заходящее солнце освещало его густые темные волосы. Фелисити не была коротышкой, однако ей пришлось закинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Внутри немедленно запылал огонь. Уставшая от жары и перелета Флис тряхнула копной своих длинных золотистых волос. От влажного климата на ее висках начали завиваться кудряшки, хотя она очень старалась придать прическе идеальную форму. Девушка предпочитала повседневную одежду и сейчас на ней были уже не раз стиранные полинявшие джинсы и свободная хлопковая белая майка. Куртка, в которой Флис села в самолет в Великобритании, была убрана в объемную кожаную сумку.

Видаль замер, увидев развевающиеся на ветру медового цвета волосы Фелисити. Они напомнили ему их последнюю встречу. Тогда ее волосы разметались по подушке, а девушка наслаждалась любовными играми с молодым парнем до тех пор, пока Видаль и Аннабель, ее мать, не нарушили их уединение.

В гневе он отвел от нее взгляд. Видаль был категорически против того, чтобы Фелисити приезжала. Ее моральные принципы, если их можно назвать таковыми, оскорбляли его.

Он стал очевидцем того, как она, предавшись распутству в шестнадцать лет, без тени стыда демонстрировала свою дерзкую чувственность. Это заставило Видаля ощутить отвращение. Вместе с тем, словно меч, его пронзила мгновенная обжигающая страсть. В душе нарастало презрение к самому себе оттого, что он так и не сумел справиться со своими чувствами.

Фелисити словно пробиралась ему под кожу, но Видаль никогда не позволит ей вернуться в его сердце.

«Мне не следовало приезжать сюда», – повторяла про себя Флис. Она не предполагала, что ей придется противостоять Видалю, не знала, что именно он думает о ней и почему. Но как она могла не приехать? Как отказать себе в последней возможности узнать что-то о человеке, который был ее отцом?

В отличие от Фелисити Видаль выглядел безупречно, несмотря на зной. На нем был бежевый костюм, который потрясающе смотрелся на молодом испанце. Голубая майка под пиджаком подчеркивала золотистый блеск его глаз. То были глаза врага, глаза хищника, холодные, жестокие и грозные. Фелисити понимала, что никогда не сможет забыть эти глаза. Они снились ей в кошмарах, их взгляд замораживал. Полные презрения, они уничтожали ее гордость.

Флис не собиралась демонстрировать Видалю свои чувства. Она не станет сжиматься от страха под этим острым и тяжелым взглядом – точно так же, как не позволит Видалю запугать ее. Только себе самой девушка могла признаться: она была действительно шокирована тем, что Видаль встретил ее в аэропорту. Флис не ожидала этого, несмотря на то что написала адвокатам, проинформировав их о своих планах – о планах, которые, она была уверена, не понравятся Видалю, но которые она менять не собиралась. Ощущение победы смешалось с зарядом адреналина, когда Флис представила, как утрет ему нос.

– А ты не изменился, Видаль, – заявила она, набравшись храбрости. – Очевидно, тебе до сих пор ненавистна мысль, что я дочь Филиппа. Кроме того, отчасти и тебя стоит поблагодарить за разлуку моих родителей, не так ли? Именно ты выдал их своей бабушке.

– Им никогда не позволили бы пожениться.

Флис знала, что это была правда – ее мама часто говорила об этом, скорее с грустью в голосе, чем с горечью. Но она не собиралась так легко отказаться от возможности задеть Видаля.

– Они могли бы найти выход, если бы у них было больше времени.

Видаль отвел взгляд. В его памяти возникли воспоминания, которые он очень хотел забыть: звук его собственного детского голоса, когда наивный мальчик рассказывал бабушке о том, как он и учительница английского языка неожиданно встретили дядю Филиппа во время поездки в Альгамбру. Маленький Видаль тогда не знал, что дядя должен был находиться в Мадриде по делам семейного бизнеса, и конечно же он не понимал значимости этой случайной встречи.

Бабушка Видаля сразу поняла, в чем дело. Филипп был сыном ее старой подруги, Марии Ромеро, вдовы из обедневшего аристократического рода. Когда Мария узнала, что неизлечимо больна раком и ей осталось жить пару месяцев, она попросила бабушку Видаля усыновить после ее смерти двенадцатилетнего Филиппа и вырастить его как собственного ребенка. И бабушка, и Мария разделяли закоренелую веру в то, что представители аристократии должны жениться только на тех, кто соответствует их статусу и бережно хранит традиции.

«Вина – это тяжкое бремя», – подумал Видаль.

– Им бы никогда не позволили пожениться, – повторил он.

Флис разозлилась. Как же он отвратителен со своим высокомерием и гордостью, холодной как лед и тяжелой как камень! Формально ее мать умерла от сердечной недостаточности, но кто может с уверенностью сказать, что эта самая недостаточность не была вызвана разбитым сердцем и разрушенными мечтами? Матери Флис было только тридцать три года, когда она скончалась, а Флис – около восемнадцати. Она как раз поступала в университет. В восемнадцать лет она еще была молоденькой девчонкой, но сейчас – в двадцать три – Фелисити была умудренной опытом женщиной.

Интересно, этот румянец на золотистой коже является знаком осознания Видалем своей вины? Фелисити сомневалась. Скорее всего, эта особенность организма досталась ему от аристократических предков, в жилах которых текла чистейшая кастильская кровь. Этот человек просто не способен на настоящие чувства, свойственные обычным людям. Даже кровь у него иная. Поговаривали, правда, что эта кровь давным-давно смешалась с кровью мавританской принцессы, которую возжелал гордый кастилец, враг ее семьи. Он похитил принцессу ради собственного удовольствия, и в итоге она родила ему сына вне брака. Кастилец вскоре бросил свою наложницу и забрал у нее ребенка, а принцесса умерла от горя.

Флис не сомневалась, что предок человека, который сейчас стоял перед ней, способен совершить такой ужасный поступок. Когда мама впервые рассказала ей старую историю о кастильском герцоге, Флис сразу же связала ее с герцогом нынешним. Видаль и его пращур были одинаково жестоки, высокомерны, не уважали чужие чувства и не сомневались в том, что у них есть право издеваться над людьми, судить их и осуждать, не позволяя им защититься.

Ее отец… Фелисити часто думала о своем отце, представляла их встречу, втайне страстно желая осуществить ее.

Она жила в стильно обставленной квартире, в элегантном старинном английском особняке, перепланированном под несколько апартаментов. Окружали дом чудесные сады, теннисный корт, бассейн и тренажерный зал. В красивом бюро Флис хранила коробку с письмами, которые она написала отцу. Она так никогда их и не отправила. Эти письма она прятала от матери, не желая причинить ей боль.

Бабушка, должно быть, была тем человеком, который разлучил ее родителей, но именно Видаль ни под каким видом не позволял Фелисити встречаться с отцом. Видаль лишил ее права познакомиться с ним. Он, видите ли, считал, что она недостаточно хороша, чтобы считаться членом семьи.

– Зачем ты приехала, Фелисити?

Холод в голосе Видаля задел ее гордость.

– Ты прекрасно знаешь, зачем я здесь. Из-за завещания моего отца.

Когда Флис сказала «моего отца», то почувствовала, как эмоции, которые она всегда старалась подавить, начинают вырываться из-под контроля. Она испытывала такую боль, такой стыд на протяжении долгих лет из-за неприятия ее и ее матери семьей отца. И для Фелисити Видаль был воплощением этого неприятия. Он причинил ей боль намного большую, чем отец.

Флис боролась с эмоциями, готовыми захлестнуть ее. Она боялась продемонстрировать их, так как не желала, чтобы Видаль увидел, насколько она уязвима.

Правда же заключалась в том, что она приехала сюда не в погоне за какой-либо материальной выгодой, не из-за завещания отца. Завещание – всего лишь повод. Девушка нуждалась в эмоциональном исцелении, которого очень долго ждала.

На земле не было такой силы, которая заставила бы Фелисити посвятить в это Видаля.

– Не стоило приезжать в Испанию из-за завещания Филиппа, – процедил он сквозь зубы. – В письме, которое тебе отправил адвокат, все написано. В твоем присутствии нет необходимости.

– Точно так же, по-твоему, не было необходимости моего присутствия, а также присутствия моей матери в жизни отца. Ты настолько высокомерен, Видаль, что свято веришь, будто у тебя есть право осуждать людей. Тебе неплохо удается влиять на чужие жизни, верно? Ты думаешь, что ты – лучше остальных, но это не так, Видаль. Несмотря на твое положение в обществе, на твое богатство, ты намного беднее, чем самый последний бродяга в Гранаде. Ты презираешь людей, так как не сомневаешься, что все они недостойны тебя, но истина заключается в том, что именно ты, и никто другой, заслуживаешь презрения. Ты не в состоянии ощущать жалость или понимать боль. Ты не можешь испытывать настоящие чувства. Ты даже не знаешь, что такое быть человеком. – Флис словно копья вонзала в него слова, которые так долго переполняли ее.

У Видаля побелели губы. Он пришел в ярость. Как эта девчонка с сомнительными моральными принципами смеет обвинять его?!

– Ты понятия не имеешь, что я за человек, – бросил он грубо.

– На самом деле я знаю о тебе намного больше, чем ты думаешь, – парировала Флис. – Ты – герцог де Фуэнтуалва. Ты с рождения был таковым, точнее, ты родился, чтобы стать герцогом, так как семьи сосватали твоих родителей, чтобы обеспечить чистоту рода. Ты владеешь обширными землями в Испании и Южной Америке. Ты являешься представителем феодальной системы, которая требует от окружающих безоговорочного повиновения, и ты считаешь, что это дает тебе право презирать всех. Именно из-за тебя я так никогда и не познакомилась со своим отцом.

– И теперь ты приехала, чтобы отомстить? Это ты пытаешься мне сказать?

– Мне не нужно мстить, – ответила Флис, в отчаянии отвергая его обвинения. – Ты сам накажешь себя, хотя, я уверена, ты даже не поймешь, что происходит. Твоя сущность, твои взгляды не позволят тебе получить от жизни то, что ты помешал получить моим родителям, – счастливые, полные нежности и доверия отношения, возникшие по одной-единственной причине – любви двух людей. Моя месть заключается в осознании того, что ты никогда не познаешь настоящее счастье, поскольку генетически не способен познать его. Ты никогда не испытаешь истинной любви и, что самое печальное, даже не заметишь, как упускаешь что-то.

Молчание Видаля показало, что он нервничает. Флис сразу это заметила. Но она не была нежной и ранимой, как ее мама, ставшая боязливой и незаметной под давлением слишком высокомерного человека.

– Тебе никто никогда не говорил, что порой бывает опасно высказывать подобное мнение? – вкрадчиво поинтересовался он.

– Может быть, но я не боюсь надвигающейся опасности, поскольку настало время говорить правду, – ответила Флис и вздрогнула, добавив: – И какой вред ты можешь причинить мне после всего того, что ты уже сделал?

Девушка не решилась продолжать. Она и так позволила боли вырваться наружу. Рассказать еще больше было бы слишком опасно. Она рисковала позволить Видалю увидеть все те шрамы, которые он оставил глубоко в ее душе и которым не суждено зажить. Он изменил ее жизнь навсегда. Лишил ее права любить и быть любимой – не только в качестве дочери, но и как женщине. Однако сейчас не время вспоминать весь тот вред, который был нанесен Флис, ее эмоциям и чувствам. Она никогда не разрешит Видалю насладиться осознанием того, что он натворил.

Видаль изо всех сил старался держать себя в руках.

– Позволь заверить тебя насчет одной вещи, – начал он зловеще, взвешивая каждое слово. – Когда настанет день моей свадьбы, женщина, которая станет моей женой, не будет такой…

– Как я? – язвительно предположила Флис.

– Ни один мужчина, если он честен и благороден, не захочет иметь жену с моральными принципами, подобными сточной канаве. В мужской природе заложено защищать целомудрие жены, желать, чтобы интимная жизнь супругов была исключительной. Мужчина никогда не может быть уверен, что ребенок, которого носит жена, его собственный, поэтому он инстинктивно ищет женщину, в чьей верности не сомневается. Я буду верен жене в течение всей нашей совместной жизни, и того же самого я буду ожидать от нее.

Видаль был в ярости. Флис видела это, но вместо того чтобы испугаться, развеселилась. Гнев герцога вдохновил ее, усилил желание задеть его еще больнее и продолжать, пока Видаль не выйдет из себя окончательно.

Дрожь от неизведанного прежде чувства охватила Флис. Видаль, конечно, очень страстный мужчина, хотя и держит свои чувства на привязи. Женщина, которая сможет выпустить на волю его эмоции, должна быть такой же страстной, иначе она рискует погибнуть. В постели Видаль был бы…

Пытаясь отвлечься от шокирующих мыслей, Флис покраснела. Что с ней творится? Она чувствовала себя так, будто ее ударило молнией и она потеряла последние силы. Как она посмела думать о Видале подобным образом?

– Фелисити, тебе не следовало сюда приезжать.

– Говори яснее. Ты не хотел, чтобы я приезжала, – заметила Флис. Холодный тон Видаля начал нервировать ее. – Ладно, у меня есть для тебя новости. Мне уже не шестнадцать, и ты не можешь указывать мне, что я должна делать. Теперь, если позволишь, я хотела бы зарегистрироваться в отеле. Тебе не надо было приезжать в аэропорт, – повторила она, подталкивая его к прощанию. – Нам нечего сказать друг другу. Все может подождать до завтра.

Фелисити сделала шаг, собираясь уйти, однако Видаль неожиданно удержал ее руку. Он обхватил длинными смуглыми пальцами запястье девушки. Казалось странным, что такая красивая, с ухоженными ногтями рука может обладать такой дикой мужской силой, но было именно так. Ощутив эту силу, Флис почувствовала, как участился пульс. Ее резкое: «Дай мне пройти», – было встречено мрачным взглядом.

– Я с большим удовольствием оставил бы тебя здесь, поверь, но так как моя мама хочет, чтобы ты остановилась у нас, и ждет, когда мы приедем, боюсь, это невозможно.

– Твоя мама?!

– Да, – подтвердил Видаль. – Она специально приехала из домика в горах в наш городской особняк, чтобы поприветствовать тебя в нашей семье.

– Поприветствовать меня в вашей семье? – Флис с усмешкой посмотрела на него. – Ты считаешь, что я мечтаю об этом после того, как обошлись с моей матерью – гувернанткой и неподходящей невестой? После того, как твоя семья отказалась признать мое существование?

Игнорируя ярость Флис, Видаль холодно продолжил:

– Тебе следовало бы думать о последствиях, но ты не из тех, кто на это способен, не так ли, Фелисити? Ты не думаешь ни о последствиях, ни о том, как они повлияют на кого-то еще.

Флис не могла заставить себя взглянуть на него.

– У меня нет желания видеться с твоей матерью, – сказала она. – Номер в отеле…

– Разбронирован.

Нет, она не может! Она не будет. Паника охватила Флис. Она открыла рот, собираясь запротестовать, но было слишком поздно. Видаль вел ее к парковке. В неожиданно окружившей их толпе Флис оказалась вплотную прижатой к Видалю и ощутила мужскую силу и жар тела, когда она слегка коснулась его бедра с твердыми мускулами, спрятанными под дорогой тканью. Фелисити отшатнулась. У нее пересохло во рту, а сердце бешено забилось. Воспоминания вновь захлестнули девушку.

Они быстро шли под ослепительным палящим солнцем. Видимо, из-за солнца тело Флис начало пылать, и она почувствовала, что сильно покраснела.

– Тебе не помешало бы надеть панаму, – заметил Видаль, критически осматривая ее покрасневшее лицо. – У тебя слишком бледная кожа, чтобы подставлять ее нашему жаркому солнцу.

Флис наконец сообразила, что в жар ее бросило вовсе не от солнца. Слава богу, только она знала причину.

– Моя панама лежит в чемодане, – объяснила она, – но я посчитала, что она мне не понадобится, так как из аэропорта собиралась сразу отправиться в отель. Однако меня фактически похитили и заставили плавиться на солнце.

– Тебе пришлось стоять на солнце только потому, что ты решила поспорить со мной. Моя машина припаркована неподалеку, – надменно произнес Видаль.

Флис заскрежетала зубами. Как это похоже на герцога де Фуэнтуалва! Вместо того чтобы извиниться, он пытается свалить всю вину на нее. Видаль поднял руку, собираясь опустить ее на спину Флис и, без сомнения, подтолкнуть девушку к ожидавшей их машине, но Флис поспешно увернулась. Она не может позволить Видалю дотрагиваться до нее. Разрешив ему это, Фелисити изменит самой себе. И, кроме того, он слишком… Слишком что? Слишком мужественный?

Конечно же Видаль заметил ее поспешное движение, и теперь от его взгляда, полного презрения, у Флис все застыло внутри.

– Слишком поздно строить из себя робкую девственницу, боящуюся мужских прикосновений, – процедил он сквозь зубы.

Она не допустит, чтобы он так с ней разговаривал.

– Я не притворяюсь, – ответила Флис, – и это был не страх, а отвращение.

– Ты уже давно утратила право на такое целомудренное поведение, и мы оба это знаем, – горько упрекнул ее Видаль.

Ярость и что-то еще – что-то болезненное, грустное и потерянное – сжало грудь Фелисити.

Однажды, много лет назад, – или просто сейчас так казалось, – она, будучи молодой девушкой, трепетала от первой, необычайно эмоциональной влюбленности во взрослого мужчину. Флис видела в этом мужчине все, чего страстно желало ее сердце, и ощущала в нем способность удовлетворить ее невинные чувственные фантазии, порождаемые проснувшейся в ней сексуальностью. Внезапное, похожее на заряд тока ощущение пробежало по спине Флис, возбудив ее и приподняв волоски на затылке.

Фелисити вздрогнула. Ее охватила паника. Должно быть, дело в жаркой погоде. Не может быть, чтобы причиной оказался Видаль. Так не может быть, так не должно быть! Видаль ни в коем случае не станет причиной неожиданного, лишающего ее спокойствия трепета от прикосновения, которое обдало Флис невероятным жаром. Скорее всего, это скрытое проявление того, как сильно Фелисити брезговала Видалем. Дрожь отвращения, не иначе, а вовсе не женский трепет, вызванный страстным желанием. Флис хочет Видаля? Это исключено. И это никогда не случится.

Осознав, что ее пульс участился, а сердце бешено бьется – несомненно, от праведного гнева, – Фелисити остановилась и попыталась взять себя в руки. На мгновение, пока девушка вдыхала воздух волшебного города, враждебность по отношению к Видалю была забыта. Флис была словно очарована. Да, она чувствовала запах бензина и выхлопных труб, но также ощущала запах раскаленного от солнца воздуха Гранады. Казалось, он до сих пор хранит историю Востока с его могущественными мавританскими правителями и был наполнен дорогими тонкими ароматами вперемешку с запахами специй. Если бы Фелисити закрыла глаза, она, без сомнения, услышала бы мелодию журчащей воды, столь любимой маврами, и увидела бы блеск дорогих тканей, которые проследовали по Великому шелковому пути, прежде чем попасть в Гранаду. Историческое прошлое города, казалось, заключило Флис в свои объятия – экзотические ароматы, нежное прикосновение шелка…

– Вот моя машина.

Голос Видаля, внезапно вторгшийся в ее тайные мысли, вернул Фелисити в реальность, но недостаточно быстро, и она не успела помешать ему положить руку ей на спину. Рука Видаля словно прожигала кожу Флис сквозь одежду. Девушка представила, как мужская рука ласкает обнаженную женскую спину. Как она медленно опускается к ягодицам, поворачивает женщину к себе… Его темная кожа и ее лунная бледность… Дыхание учащается, пока он разглядывает ее, словно охотник свою жертву…

Нет! Голова и сердце Флис теперь разрывались от нахлынувших эмоций. Она должна сконцентрироваться на реальности. Даже осознавая это, девушка приложила немалые усилия, пытаясь совладать с собой.

Машина, на которую указал Видаль, была очень большой, идеально отполированной и черной – класс машин, в которых богатые и влиятельные особы разъезжают и по Лондону.

– Значит, ты не защитник природы и отравляешь окружающую среду? – Флис не могла удержаться и в очередной раз уколола Видаля, когда он открыл дверцу автомобиля, взял у нее дорожную сумку и положил ее на заднее сиденье.

Щелчок захлопнувшейся дверцы был единственным, что Флис услышала в ответ, перед тем как Видаль сел на водительское сиденье.

Означала ли эта тишина, что она разозлила его? Флис надеялась на это. Она мечтала довести его, стать вечным напоминанием о том, что он сделал с ней.

Видаль не хотел, чтобы Флис приезжала сюда. Она знала это. Его устроило бы, если бы она предоставила все решить адвокатам. Однако Флис приехала. Чтобы насолить Видалю? Нет! Дело в наследстве, а не в возмездии.

Все-таки сама сущность этой страны текла в ее крови.

Гранада – последнее пристанище мавританских правителей на полуострове. Альгамбра – Красный замок – архитектурно-парковый ансамбль такой красоты, что лицо матери Флис озарялось счастьем каждый раз, когда она рассказывала дочери о городе и его достопримечательностях. Это тоже часть ее наследства.

– Отец гулял там с тобой? – спрашивала Фелисити у мамы.

В то время ей было около семи лет, но она никогда не называла мужчину, который был ее родным отцом, папочкой.

– Да, – отвечала мама. – Однажды я поехала туда с Видалем, и к нам присоединился твой отец. Мы провели прекрасный день. Когда-нибудь ты и я вместе туда поедем, – пообещала она. Но этот день так и не настал, так что теперь Флис приехала в Гранаду одна.

Через тонированные стекла машины Фелисити могла видеть раскинувшийся перед ними город, его древние кварталы, ведущие к холму с возвышавшейся на нем крепостью. Вот она, знаменитая Альгамбра… Флис нисколько не удивилась, когда Видаль свернул на улицу, застроенную зданиями шестнадцатого века, воздвигнутыми после завоевания города католическими правителями Изабеллой и Фердинандом. Высокие, времен Ренессанса сооружения воплощали богатство и привилегии высшего общества.