Игры капризной дамы

– У нас нет другого выхода, – сказал прокурор, – это долгий путь, но бескровный…

– Надо попробовать уговорить их не брать с собой заложников, – предложил начальник колонии прокурору, – они вам поверят.

На этот раз переговоры прокурора с Бузой проходили через двери санчасти.

Буза был непреклонен и, сколько ни уговаривал его прокурор оставить заложников, сколько ни гарантировал перевозку захватчиков в Каминский изолятор, стоял на своем. И чтобы поставить все на свои места и еще раз напомнить, кто у кого в руках, сказал:

– Осталось пятнадцать минут.

Это подействовало, и уже через десять минут перед окнами санчасти стоял автозак.

– Отпусти литера, – попросил Буза Шныря. Тот пошел в кабинет, но тут же вернулся.

– Он не хочет бросать женщин.

Хряк, услышав это, поднялся со скамейки, чтобы сделать так, как сказал Буза, но тот остановил его движением руки. Он сам сходил в кабинет, поговорил с Виктором, а потом дал команду Шнырю развязать Семеновну.

Поскольку в зоне все уже знали, что прокурор договорился с Бузой о переброске захватчиков и заложников в Каминск, напряжение и ожидание возможной ошибки со стороны захватчиков прекратились. Пост возле дверей санчасти был снят, и поэтому Семеновну у выхода на улицу никто не встретил. Она немного постояла на крыльце и спустилась по ступенькам вниз.

«А ведь зубы у меня не болят», – подумала она и опустилась на затоптанный сапогами осужденных снег: силы оставили ее…

– Теперь о заложниках, – сказал Внучек…

– Заложники-то нам зачем? – поинтересовался Узякин.

– Он правильно мыслит, – поддержал Внучека комбат, – как они себя ведут и поведут – будет зависеть тактика освобождения.

– Тактика, – скривился Узякин, – грамотные все…

– Парень – человек молодой, ему лет двадцать пять. Он начальник тарного цеха, поэтому его жизнь вне опасности.

– Почему ты так решил? – спросил Узякин комбата.

– Видишь ли, ты имеешь дело с преступниками на свободе, а мы за проволокой. Весь персонал в зоне для зэков делится на чистых ментов и тех, кто носит ментовскую форму, но их функций не выполняет – это мастера, начальники производств, врачи, библиотекари, учителя школ.

– Ну тогда и второй бабе ничего не грозит, – проронил Узякин.

– Дай бог, – ответил не верующий в Бога комбат, – для нее есть иная опасность.

– И эта опасность реальна, если они задумали нечто иное, чем выезд из одной зоны в другую, – поддержал комбата Внучек.

– Ну ты их переоцениваешь, – возразил Узякин, – это обычные зэки, а не представители спецслужб, гы-гы-гы…

– А ты их недооцениваешь, – вмешался комбат, ты посмотри, тут что-то не так, уж очень ловко они действуют, и все у них получается. Старую женщину отпустили, правильно: двух заложников им вполне хватит в дороге. Третий бы только помешал.

– Если они таким образом решили выбраться из колонии, то нам повезло. Но если они, а их поведение это подтверждает, выбравшись из колонии, выдвинут новые требования… Потребуют машину и попытаются оторваться от погони вместе с заложниками, вдруг их сообщники ждут, – сказал Внучек.

– Ну размечтались, фантазеры, – произнес Узякин.

– Все это надо иметь в виду и быть готовым к любым поворотам, – сказал комбат, – аппетит приходит во время еды. Они, даже прибыв сюда, могут заявить, что берут заложников в камеру. Они понимают, пока заложники у них в руках – они хозяева положения – тузы, а мы – шестерки.

– Да ладно вам, пессимисты, – сказал Узякин, – о тех, кто приедет к нам, мы уже знаем, теперь посмотрим, чем сами располагаем, посчитаем силы и средства, а также осмотрим плацдарм, на котором проводить боевые действия.

Буза смотрел на автозак долго, словно был экстрасенсом и пытался проникнуть в его внутренности, в которых могла прятаться их смерть.

Вокруг машины не было ни души, но это не вызывало чувства успокоения, скорее наоборот: автозак с открытыми дверьми напоминал Бузе мышеловку.

Буза вел наблюдение из другого помещения – процедурного кабинета. Хряк был в кабинете начальника с заложниками, а Шнырь стоял сзади, готовый выполнить любое указание Бузы.

– Выверни карманы, – неожиданно потребовал Буза.

Глаза Шныря метнулись в разные стороны. Но тем не менее он вывернул оба кармана робы и положил на подоконник несколько стандартов теофедрина, «конфискованных» им у Валентины.

Буза сгреб их одной рукой и выбросил в форточку. Сделал он это так же ловко, как сбрасывал в отбой лишние карты, и даже опытный в этих делах Шнырь не заметил, как он прижал мизинцем к ладони один стандарт лекарства.

– Выберемся отсюда, – сказал он Шнырю назидательно, – все иметь будем, споткнемся, нас в капусту покрошат. А сейчас крой к машине, проверь все.

В окно было видно, как Шнырь появился на плацу, подошел к машине, с опасной заглянул внутрь будки, так, наверное, смотрит в пасть льва начинающий дрессировщик, потом он запрыгнул внутрь, осмотрел будку, заглянул под лавки, в два боксика, в которых обычно возят лиц, нуждающихся в изоляции от других осужденных, затем выпрыгнул на землю и уже с большей уверенностью и даже некоторой бесшабашностью глянул под будку и в кабину.

Проделав все это, он заложил в рот два пальца и по-разбойничьи свистнул, хотя этого можно было и не делать. Буза внимательно наблюдал за ним из окна.

Буза вошел в кабинет начальника санчасти, где на скамейке сидели Виктор и Валентина, а перед ними стоял Хряк с двумя заточками в руках. Буза снял с Виктора наручники и сказал:

– Сейчас я с дамой пойду в машину, а ты останешься здесь, когда мы скроемся в будке, пойдете вы. Чем быстрее мы отсюда уедем, тем быстрее вы попадете к себе домой. Нам вашей крови не надо, но и… об этом мы уже говорили. Одевайтесь теплее…

Буза лично проследил, чтобы Валентина надела все теплое, что было у нее в кабинете, сказал: «Идем», причем произнес это слово настолько непринужденно, что у всех присутствующих в кабинете на душе стало чуть спокойнее.

У выхода на улицу Буза попросил у Валентины прощения, левой рукой обхватил ей шею, а правой демонстративно приставил заточку к сонной артерии.

– Начальники, – заорал он, – без дураков, я иду.

Когда он был уже на середине пути, из-за дощатого забора, где складировалась и ремонтировалась старая «мебель» жилой зоны, раздался голос:

– Бежишь, Буза?

Но Буза и ухом не повел: не пристало человеку, занимающемуся столь серьезным делом, отвлекаться на такие мелочи.

Шнырь подал Валентине руку, и все трое скрылись в будке.

Настала очередь Хряка.

Он так же, как и Буза, обхватил голову Виктора одной рукой, другой приставил заточку к горлу и двигал заложника впереди себя, как катер двигает впереди себя баржу, разница между ним и Бузой была в том, что делал он это все не так элегантно и плотно прижимал свою голову к голове Виктора, прикрываясь от воображаемого снайпера.

Шнырь так же, как и Валентине, помог Виктору забраться в будку, Хряк влез туда сам, дверь закрылась, и тут же в окно будки показалась голова Бузы.

– Начальник, – заорал он, – разговор есть.

К машине подошел ДПНК, но Буза не стал с ним говорить и дождался начальника колонии. Буза потребовал: принести жратвы в дорогу, часы – непонятно для чего, ведро – для возможных естественных надобностей женщины, три телогрейки, чтобы не так трясло.

ДПНК принес все перечисленное, а начальник попытался еще раз поговорить с Бузой:

– Арбузов, ты своего добился, не стоит испытывать судьбу, отпусти их и езжайте на здоровье.

– Э, нет, начальник, – ответил Буза, – только я их отпущу, мое путешествие тут же закончится, а я этого не хочу.

– Да брось ты, – говорил начальник, придавая своему голосу если не отеческий оттенок, то дружеский, коим говорят после того, как сделают глоток чая из одной кружки, – кому вы нужны сейчас, вон и прокурор говорит, что вам лучше будет, если вы ребят отпустите.

– Все, начальник, закончили, – оборвал Буза, – мне будет лучше, если они будут при мне. И не пудрите мне мозги, я вас, как рентген, насквозь вижу.

Начальник отошел от машины, удивляясь интуитивной прозорливости Бузы, потому что буквально в то время, когда Буза и Хряк перемещались с заложниками в автозак, в колонию прибыла группа захвата, которой командовал двухметровый капитан из Н-ска, а с ними приехал генерал-майор внутренних войск Маров, хотя сам Маров считал наоборот: это он прибыл в тараканинскую колонию, а уж с ним приехала группа захвата.

Маров и капитан были недовольны тем, что начальник колонии не дождался их и дал возможность захватчикам спрятать заложников в машину, а саму машину выставить так, как было удобно одним захватчикам: посредине плаца.

– Ну ты… додумался, – распекал Маров начальника колонии в присутствии и младших по званию, и подчиненных, – хреновей ты ничего не мог придумать.

Начальник стоял перед генералом красный как рак и время от времени говорил:

– Виноват, таш генерал, виноват…

Начальник мысленно рвал волосы на голове, и не только потому, что ему был неприятен начальственный разнос. Он мог бы затянуть предоставление автомобиля, и заложников освободили бы в его колонии. А теперь было ясно, что упущен удобный случай и все другие по закону подлости будут неудачны, и начальник был уже согласен с тем, чтобы освобождение заложников произошло не у него в колонии, потому что теперь ничего хорошего ждать не приходилось.

Генерал продолжал выходить из себя. Ему не хотелось ехать по мерзлой и кочковатой дороге полтораста километров, да потом еще разбираться с захватчиками в Каминске, тогда как это можно было сделать сейчас и уже к вечеру улететь в Н-ск.

Капитан тоже был недоволен. Он считал и себя, и своих ребят специалистами по рискованным операциям, и его не прельщала роль конвойных, которая отводилась его подразделению в случае отъезда.

Прибежавший ДПНК, неумело козырнув, стал докладывать начальнику колонии, что Буза требует его.

Генерал, для которого подобное нарушение субординации было серпом по горлу, взъярился, поставил ДПНК по стойке «смирно» и стал воспитывать, суть «воспитания» сводилась к тому, что ДПНК в свои сорок с лишним лет не научился отличать подполковника от генерала и не знает, что прежде чем обратиться к подполковнику, нужно испросить об этом разрешения старшего по званию.

ДПНК стоял перед генералом не менее красный, чем его начальник. И так продолжалось бы долго, не вмешайся прокурор.

– Что там у вас, – перебил он «беседу», поскольку был человеком гражданским и генералу не подчинялся.

– Буза, тьфу, Арбузов требует начальника колонии.

– Что? – взбеленился генерал, услышав это. – Требует… да я ему.

– Семен Владимирович, – произнес прокурор, – давайте выслушаем…

– Арбузов сказал, чтобы пришел начальник колонии и что ему не нравится задержка.

Возникла пауза. Начальник обратился к генералу с разрешением выйти.

– Иди уж, – махнул рукой генерал.

– В чем дело, начальник, – спросил Буза хозяина, когда тот подошел к машине, – почему стоим?

– Арбузов, – ответил начальник укоризненно, – это у вас все просто, пришли, сели и давай ехай, а у нас конвой не готов.

– Валерий Александрович, – послышался голос из глубины будки, – надо ехать, Валентине плохо.

– Валя! – спросил начальник. – Как ты?

– Ничего, ничего, – ответила Валентина.

– Холодно ей, – вмешался Шнырь.

– Я сейчас, Валя, сейчас, – заторопился начальник, – что-нибудь тепленькое принесу… Миша, Миша, принеси одеяло для Валентины.

– Да, еще вот что, – добавил Буза, после того как ДПНК принес и сунул в окно будки автозака одеяло, – не нравятся мне эти задержки, и ты знай… остановится зак в шлюзе или на стену «случайно» налетит, завалим обоих, на тебе кровь их будет.

Начальник, сердцем чуя неладное, помчался в административный корпус, там, в его кабинете, завершалось короткое совещание, в котором участвовали Маров, прокурор и капитан – командир группы захвата.

– Возьмем их в шлюзе, – сказал Маров начальнику колонии, когда тот вошел в кабинет, – машина резко остановится напротив дверей от вахты, они потеряют равновесие и ребята успеют ворваться в будку.

– Они закрыли дверь на палку, – сообщил начальник и, нарушая субординацию, опустился на стул, – Буза предупредил, что они будут готовиться к остановке машины в шлюзе, если остановка будет – они убьют заложников.

– Блефуют, – ответил Маров.

– Нет, в таком случае так нельзя, – вмешался прокурор, – тут, будь ребята молниями, они все равно опоздают. Уж лучше это сделать в пути или вообще не делать, если они по дороге не потребуют еще чего-нибудь.

– Ну черт с вами, – сказал генерал, – едем, но в поле это сделать будет еще труднее, а-а…

Гора упала с плеч начальника колонии: все же не у него кровь прольется.

Буза сдержал свое слово, Шнырь и Хряк держали заточки рядом с головами заложников, пока автомобиль не выехал за ворота колонии. Затем Валентину и Виктора заперли в «изоляционных» боксиках-стаканах, а сами уселись в будке. Буза посмотрел на часы и впервые за весь день удовлетворенно ухмыльнулся.

– Так чем мы располагаем?

– Пяток прапорщиков я могу выделить, – пообещал Михалыч.

– Плюс десяток моих ребят из горотдела, – подхватил Узякин, – желательно помоложе.

– Желательно побледнее, – съязвил Собинов, в который раз удивляя присутствующих, считавших его служакой, который двух слов связать не может и заставляет всех ходить строем.

– Почему побледнее, – не понял Узякин.

– Потому, что с такими румяными рожами они на зэков не похожи, – пояснил Собинов ехидно.

– Ох, остряк, – сказал старший оперативный начальник, – а что ты дашь в общий котел и на общее дело.

– Снайперов дам, – проговорил комбат, – снайперов у меня двое… и две винтовки.

– Две? – переспросил Узякин.

– Две, – подтвердил комбат.

– А почему две? Нам надо три.

– По штату положено две, – невозмутимо ответил комбат.

– Да, конечно, – не преминул поддеть его Узякин, – по штату положено двое захватчиков, а их – трое…

– Что же делать, – спросил Внучек, – позвонить соседям?

– Не надо соседям, – сказал Узякин, – найдется у меня и снайпер, и винтовка, в хорошем хозяйстве все есть. Михалыч, давай твоих на инструктаж, а я своим позвоню.

Михалыч ушел, а Узякин стал звонить в отдел.

Через некоторое время Михалыч вновь появился в кабинете с грудой телогреек, все принесенное он сложил в углу.

– На какой свалке ты их подобрал? – спросил ехида Узякин.

– Почему на свалке… не на свалке, но у меня нет других…

– Ах нет других, а ты подумал, что их сразу расшифруют: во-первых, рванье, в котором порядочный зэк не ходит, во-вторых – сытые физиономии…

– Что я могу сделать с физиономиями, – прикинулся дурачком Михалыч.

– С физиономиями – ничего, с физиономиями я разберусь, скажу, что они у меня по выговору получат, и физиономии у них станут, что у твоих подследственных, понял? А ты давай другое одеяние.

– Да нет у меня другого.

– Есть, есть, и ты не думай, что это игрушки, если захватчики сообразят, что вокруг не зэки, а переодетые менты и с перепугу убьют заложников, где ты будешь потом? Тогда тебе не только подпола[10] не видать, но и с должностью придется расстаться, – давил на больное место Михалыча Узякин, – а то и вообще стать клиентом той гостиницы, в которой ты сейчас заведующий.

Так они препирались, пока в кабинете не появился кадровик из горотдела милиции. Он был в гражданке.

– Сколько – спросил Узякин.

– Десять, со мной.

Узякин оглядел всех. Взгляд его говорил: видите, у нас все в порядке, сказал я, что будет десять, значит, будет десять.

Михалыч, увидев, что его телогреек не хватит на всех, увел резерв в другое место, а потом вернул для осмотра старшим оперативным начальником.

Узякин, как старшина на утреннем осмотре, обошел строй из десяти переодетых в телогрейки и робы милиционеров, велел убрать волосы под шапки, а тем, которые не смогли этого сделать, приказал спустить клапаны.

После осмотра стали думать, чем вооружить эту банду в тюремных телогрейках без воротников.

Штатное оружие не годилось: драться, скорее всего, придется в тюремных переходах, а там вокруг бетонные стены, и возможен рикошет – своих же и перестреляешь. Вооружать сотрудников резиновыми палками было вообще несерьезно. Обстановка была боевая, и оружие должно быть боевым.

Узякин и комбат посовещались и отправили кадровика в соседнее СМУ; через полчаса тот вернулся с десятком нарезанных сваркой арматурных прутьев средней толщины.

Узякин взял один из них в руки.

– Арматура – оружие милиционера, как булыжник – пролетариата, – сказал он и дал команду разобрать прутья.

Дальше стали разбирать возможные варианты освобождения заложников. Их было три. Первый предусматривал случай, когда «гости» въедут в изолятор, но отдать заложников откажутся, захотят забрать их в камеру. Для этого случая разработаны два подварианта: возле машины во дворе и в переходе, в районе прогулочных двориков, там было много дверей и можно было разместить всю группу за ними.

Второй вариант заключался в предоставлении «гостям» машины с сюрпризом, если они потребуют другой автомобиль.

Третий вариант предусматривал освобождение в машине, это был самый опасный для жизни заложников вариант. Для того чтобы выбить дверь в автозаке, было решено бросить в «предбанник» машины гранату и, после того как наступит шок у захватчиков, освободить заложников, все понимали, что этот вариант – самый дурной, и все, будучи атеистами, в душе просили Бога не допустить его.

Был предложен и четвертый вариант, но он был с ходу отвергнут Узякиным и Собиновым. Вариант этот предлагал отработать Внучек на случай подключения к захватчикам их сообщников с воли и «перерастанию захвата заложников в побег». Милицейская часть «тройки» высмеяла его, как «не могущий иметь место быть».

Буза кивнул Шнырю, и тот выглянул из окошка насколько позволяла решетка.

– Сколько?

– Три, – ответил Шнырь, – впереди машина с мигалкой, сзади «волжанка» и автобус с солдатами.

– Так и должно быть, – сказал Буза.

– Где они нас будут ждать? – спросил Хряк.

Буза ничего не ответил и снова кивнул Шнырю посмотреть заложников.

Шнырь вышел в предбанник, умело, будто всю жизнь работал дубаком[11], открыл оба боксика заточкой, проверил заложников и вернулся в будку.

Машину сильно качало на кочках.

– Где? – снова спросил Хряк.

– В одном месте, – ответил Буза, – возле железной дороги…

– Чтобы по железке уйти…

– Мекай балдой, – усмехнулся Буза, – чтобы подумали так.

– А как же конвой? – шмыгнул носом Шнырь. Будка не отапливалась, и он простыл.

– Ему будет не до нас… Парняги мои все сделают, – сказал Буза, – а мы сядем в «жигуль» кофейного цвета и рванем в обратную от железки сторону.

– Так где? – еще раз спросил Хряк, словно сомневаясь, что такое может произойти.

– Дорогу будем переезжать несколько раз, и каждый раз нужно дать ребятам сигнал, показать в окно белую марочку[12], но так, чтобы ее не было видно ментам.

Буза вытащил из кармана платок, и хотя белым его назвать было никак нельзя, никто ему не возразил.

Немного подумав, он сунул платок Хряку.

– Я скажу когда… Будь готов.

– Всегда готов, – осклабился Хряк.

Хряк вылез в предбанник и сел на место конвойного. Десятки раз ездил он в автозаках, но на таком месте сидел впервые.

Он зыркнул свиными глазками по отверстиям боксиков и посмотрел в зарешеченное окно. Голое поле с редкими колками вдалеке тянулось вдоль дороги. Как можно незаметно устроить здесь засаду? Даже Хряк понимал это. Конвойные не дураки, сразу сообразят что к чему и изрешетят из автоматов и тех, и других. Тем более что это не срочники из роты охраны, которые за изготовление резинового штампа в военный билет для подтверждения выдачи воинских значков таскали на зону водку и чай. Эти ухорезы даже «Стой! Стрелять буду!» не крикнут.

Хряк вспомнил труп побегушника между двумя рядами колючей проволоки. Кто-то из кавказцев, отбывавших срок, узнал, что на вышке земляк, полез на проволоку и стал кричать:

– Не стреляй, я к мама пошел…

Земляк выпустил в него полмагазина…

Хряка передернуло не то от холода, не то от неприятного предчувствия, уж лучше бы ничего не произошло и парняги Бузы не успели.

Некоторое время Хряк тупо смотрел на однообразный зимний пейзаж. Ни одной мысли не возникло в его голове, которую в зоне называли калганом. Калганом своим Хряк пользовался так же умело, как и кулаками, не подозревая, наверное, что он может служить другим целям.

Начало смеркаться. От окна дуло, Хряк стал замерзать и почувствовал себя оскорбленным: его, первого гладиатора зоны, поставили на стрему, хотя он понимал: Шнырь нужен Бузе, чтобы приготовить чифир. Но все же Хряк не шестерка, чтобы мерзнуть перед окном, ведь это он – Хряк – захватил заложников, был в этом деле ударной силой. Хряк напрочь забыл, что он только выполнил то, что задумал Буза, а поскольку он это забыл, ему – человеку с бицепсами тридцатилетнего мужика, а умом пятнадцатилетнего правонарушителя – продолжало казаться, что его незаслуженно забыли, что это он организовал захват, он сообщил на волю время захвата и примерную дорогу, это он рассчитал, что их повезут в Каминск, поскольку другого изолятора поблизости не было, это у него воровская кровь во втором поколении, это его подставили лихие ребята Чубатого, и он был вынужден сесть в ШИЗО. Но он все правильно рассчитал, вырвался из колонии, и теперь сам черт ему не брат…

– Хряк, – раздался голос Бузы.

Хряк просунулся в дверь будки, там было чуть теплее. Буза был чем-то недоволен, а Шнырь был подвижнее обычного, так выглядит провинившийся школьник, не оправдавший надежд учителя. Он не смог при такой качке сварить чифир. Все искусство Шныря заваривать чай в камерах оказалось непригодным для заварки чая в движущемся автозаке.

– Чая не будет, – сказал Буза, – погреемся по-другому.

Он вытащил из кармана заначенный стандарт теофедрина, разломил пополам и протянул Шнырю и Хряку.

Из горотдела милиции прибыл старший лейтенант с винтовкой. Он уселся в коридоре на кожаном диване и презрительно смотрел на своих коллег, переодетых в черные робы и телогрейки. Возле него в самодельном чехле стояла снайперская винтовка, рядом с которой он был похож на охотника, приехавшего на сафари. «Ему бы пробковый шлем и шорты», – подумал Внучек, проходя мимо. Он ненавидел чванство от кого бы оно ни исходило, от коллег по работе или осужденных следственного изолятора.

Первый вариант освобождения заложников должен был начаться с одновременными выстрелами трех снайперов. Для того чтобы «гости» сразу попали в поле зрения всех трех стрелков, отгородили маленький участок двора, куда, как в ловушку, должна была въехать машина.

Осталось пристрелять винтовки.

– А где твои бойцы? – спросил комбата Узякин.

– А что им здесь делать сейчас, машина приедет не раньше, чем через два-три часа…

– И ты решил их привезти за пятнадцать минут…

– Не за пятнадцать, а за тридцать, что им делать здесь раньше, анекдоты твоих орлов слушать…

– Ну ты даешь…

– Понимаешь, это срочники, если их привезти сейчас, то у них ужин накроется.

– Их нужно привезти сейчас, – сказал Внучек, – Михалыч их накормит, а если они приедут за пятнадцать минут, все может сорваться, тем более они не профессионалы…

– Да какая разница, – вяло отбивался комбат.

– Нет-нет, – забеспокоился Внучек, – нужно везти сейчас, поставьте себя на их место. Вас привезли в изолятор, поставили у форточки и сказали: сейчас приедут плохие дяди и нужно выстрелить им в голову. Каково?

– А если их привезти сейчас, дяди станут не такими плохими?

– А он прав, – поддержал Внучека Узякин, – вот мы приехали сюда и никаких чувств к захватчикам не испытывали. А узнали о них все, попереживали вместе с заложниками и завелись, да так, что попадись эти ребята мне сейчас, я бы их собственными руками задавил. А ты, анекдотов наслушаются… Ну и наслушаются, но вместе с анекдотами они пропитаются здесь ненавистью к захватчикам. Ты думаешь, легко, просто так, выстрелить в человека? Я на своих орлов смотрю – приехали сюда, хихикали, а побыли здесь, и захватчики – их кровные враги. Иначе и быть не может, потому что все реально представляют себя на месте заложников, а когда дело касается тебя, а не чужого дяди, когда ты чувствуешь заточку у собственного горла, ты в отца родного выстрелишь. Поэтому прения заканчиваем, ребят надо привезти сейчас, Михалыч их покормит, не останутся они без ужина.

Комбат отправил свою машину в батальон, а вся троица решила проверить, насколько удобно стрелять из окон во двор изолятора.

Присланный Михалычем столяр расстеклил три шибки в указанных ему Узякиным окнах к неудовольствию переодетого резерва: в коридоре возник жуткий сквозняк.