Вердикт: невиновен!

– Здравствуй, дитя моё, – низким голосом пророкотала Кира Ивановна, опуская на пол сумки со съестным. – Прости мою назойливость, но, по-моему, ты дежурила в прошлый раз.

– Ага, дежурила, – кротко согласилась я. – И опять дежурю.

Я вскинула на Киру Ивановну исполненные страдания глаза и втянула носом воздух. С появлением секретарши в офисе явственно запахло домашней выпечкой.

– Только не говори, что тебе так понравились мои чебуреки, что ты готова безвылазно торчать на работе все субботы подряд, – погрозила пальцем секретарша.

– Не скажу, хотя чебуреки у вас – высший класс, – льстиво улыбнулась я. – Мне Устинович-старший с утра позвонил, просил вместо Маши выйти.

– А я всем говорю, что сегодня работает Ветрова, – огорчилась Кира Ивановна, разливая по чашкам чай, раскладывая на тарелке пирожки, водружая всё это на поднос и направляясь с угощением к моему столу. – Учись, Агата, у Ветровой, как извлекать пользу из дружбы с начальством. А что это ты читаешь?

Я как раз штудировала сайт университета, пытаясь определить, какое место декан факультета истории профессор Черненко занимал в жизни вуза.

– О, надо же, знакомая организация! – заметив название странички, оживилась Кира Ивановна. – Как же, отлично помню Столичный гуманитарный университет. В январе девяносто первого года у меня как раз был роман с Пашей Грачёвым, который защищал лаборантку из этого вуза. Статья сто одиннадцатая, умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, как сейчас помню. И дали ей по тем временам совсем немного – каких-то три года – Паша постарался. Тогда, знаешь ли, в моде были заказные убийства, каждый день взрывались «Мерседесы» кооператоров и расстреливались бандитские «БМВ», и лаборантка на общем фоне выглядела кроткой овечкой.

– А что так? – заинтересовалась я. – Три года и правда довольно небольшой срок за причинение тяжкого вреда здоровью. По сто одиннадцатой статье от двух до восьми лет дают. Может быть, были смягчающие обстоятельства?

Секретарша задумалась, припоминая, и, пожав плечами, неуверенно произнесла:

– Видимо, были, раз дали почти по минимуму.

– Тогда понятно, – с уважением кивнула я. Если Кира Ивановна говорит, что смягчающие обстоятельства были, значит, так оно и есть. – А у меня дело про любовь. Жених застал невесту в квартире преподавателя в неурочное время и в слегка разоблачённом виде. Как водится, приревновал, после чего профессора нашли убитым. Крутился там ещё один фигурант, он взятку принёс.

– И как фамилия профессора? – спросила Кира Ивановна, прихлёбывая чай и заедая его конфеткой.

Я откусила пирожок, стараясь, чтобы крошки не сыпались на клавиатуру, и, тщательно прожевав, ответила:

– Черненко, Пётр Михайлович.

– Черненко, – задумчиво повторила Кира Ивановна. – Черненко. Знакомая фамилия. Фигурировал в том деле аспирант Черненко, это точно. А подсудимая – лаборантка Глаголева. Я ещё запомнила – как актриса Верочка Глаголева, я её просто обожаю. Помнишь тот фильм, где она Рыбникова щипала? Там, где Проскурин за ней сумку носил? Неужели не помнишь? – Кира Ивановна даже разволновалась, негодуя на мою забывчивость. – Называется «Выйти замуж за капитана», – пыталась она пробудить мои воспоминания подсказками, но, убедившись, что из этого ничего не выйдет, оставила свою затею.

– Нет, не помню я такого фильма, – виновато призналась я.

– А у меня феноменальная память, – похвасталась старушка. – Особенно на фамилии. Этот аспирант Черненко изнасиловал подсудимую Глаголеву, а она в отместку ударила его ножом в живот. Аспиранту удалили селезёнку, и он стал инвалидом. Вот тебе и тяжкий вред здоровью.

– Почему же не подали встречный иск об изнасиловании? – удивилась я.

– По-моему, – собрала лоб складками Кира Ивановна, – иск подавали, только дело не выгорело.

– А почему же?

– Дорогая моя, ты слишком много от меня хочешь, – улыбнулась секретарша. – Всё-таки двадцать лет прошло…

Прекрасно отдавая себе отчёт в том, что грубо льщу, я восхитилась, делая пометки в блокноте:

– У вас не голова, а Большая Советская Энциклопедия! И как вы, Кира Ивановна, всё запоминаете?

– Работа такая, – зарделась старушка, заглотив наживку. – Ты, Агата, допивай чай и отправляйся домой. Я всё равно цветы сначала опрыскивать буду, потом подкормку подсыпать, так что проторчу здесь часов до шести. Если придут клиенты, свяжусь с тобой по телефону.

– Вот спасибо, Кира Ивановна, – обрадовалась я, легко получив желаемое.

Напрасно я считала себя великим манипулятором, Кира Ивановна не осталась в долгу.

– Спасибо в карман не положишь, – пробормотала старейшая сотрудница конторы. – С тебя, моя дорогая, рецепт бабушкиного штруделя.

По дороге на дачу я заехала в супермаркет и купила баночку мидий и пару грейпфрутов. Мидии предназначались для бабушки, грейпфруты – деду. Честно говоря, обожаю своих стариков и всякий раз, когда их навещаю, стараюсь приехать не с пустыми руками. Каждую осень, следуя этой дорогой, я собираюсь купить хорошую камеру и заняться пейзажной съёмкой. Если бы вы увидели чарующие левитановские пейзажи, которыми так богаты наши дачные места, вы бы тоже загорелись этой идеей. Но осень проходит за осенью, клёны и липы год за годом желтеют, краснеют и облетают, а фотокамера до сих пор пылится на полке магазина. Всегда находятся неотложные дела, которые отодвигают творческие планы на потом, делая их несбыточной мечтой.

Путь до дачи я проделала за каких-нибудь сорок минут, любуясь красотами осеннего леса и давая себе клятвенное обещание, что уж в этом году я непременно воплощу свои идеи в жизнь. Миновав лес, я въехала в посёлок. Хотя Снегири были застроены в середине тридцатых годов, добротные бревенчатые дома до сей поры смотрели на окружавший их сосновый бор чисто вымытыми эркерными окнами и удивляли прохожих резными мезонинами. Я неторопливо ехала по посёлку, минуя участки соседей, где в субботний день за невысокими заборами уютно светились веранды. Во многих домах в этот час хозяева пили чай. Звенели о блюдца чашки, звякали, помешивая сахар, ложечки, из открытых окон пахло ватрушками и яблоками с корицей.

Подъехав к даче деда, я загнала машину в гараж и, размахивая пакетом с гостинцами, вбежала в дом. Первым делом отправилась в гостиную, поздороваться с дедом. Двигаясь по коридору, я прислушивалась к доносящимся оркестровым звукам и наперёд знала, что увижу. Остановившись в дверях, я обвела взглядом знакомый интерьер, и сердце сжалось от нестерпимой любви и нежности – годы идут, я расту, взрослею, становлюсь вполне самостоятельной личностью, а у моих обожаемых стариков ничего не меняется. Хорошо, когда есть островок постоянства в бурном море житейских перемен. С тех пор как я себя помню, Владлен Генрихович в это время суток неизменно сидит в кресле-качалке у камина и кованой кочергой помешивает угольки. В свободной руке дед обычно держит раскрытую книгу – на этот раз это томик Бальзака, ноги деда укрывает шерстяной плед, а из старой радиолы «Грюндиг» льётся негромкая музыка.

Сегодня дед слушал Вагнера. Обложка от винилового диска покоилась на столе, между початой бутылкой армянского коньяка и большой пузатой чашкой, из которой дед любит пить чай. Пьёт он его так: заваривает крепкий чай и добавляет в него капельку коньяку; отпивает несколько глотков и подливает коньяку побольше; снова пьёт и на освободившееся место льёт коньяк. Вскоре изначальные пропорции чая и коньяка меняются местами, и Владлен Генрихович, умиротворённый и расслабленный, отправляется по спиральной лестнице на второй этаж спать. Заглянув в гостиную, я застала тот момент, когда приоритетное место в чашке занимал ещё чай.

– Привет-привет, кому грейпфрут? – игриво осведомилась я, потрясая пакетом с гостинцами.

– Здравствуй, Агата, – степенно ответил дед, продолжая помешивать угли и не оборачиваясь на мой голос. – Спасибо, положи на стол.

Я знала эту особенность деда – никогда не бросать начатого дела – и поэтому не обижалась на него. Если уж он взялся мешать угли, то не остановится до тех пор, пока не сотрёт в порошок.