Галерея «Максим»

Шум воды в ванной стих, и Алла грациозно раскинулась на кровати, сексапильно выставив стройную загорелую ножку из-под шелковой простыни. Пусть она не так уж молода, пусть ей тридцать восемь, пусть у нее взрослый сын, но тело у нее упругое и ухоженное, такое не стыдно продемонстрировать любовнику. Который, как это видно сейчас, когда на нем одно только полотенце, обернутое вокруг бедер, тоже в очень хорошей форме. Свежий и бодрый, с капельками воды на волосах, он выглядел очень привлекательно, она прямо-таки залюбовалась им и потянулась ему навстречу, чтобы поцеловать.

В этот момент в сумочке снова запиликал телефон. Алла хотела проигнорировать звонок, но Влад сказал:

– Возьми, мало ли что… Он уже третий раз звонит, вдруг что-то важное.

И сам подал ей сумочку, избавив ее от необходимости вставать с широченной кровати.

– Алла, привет! – раздалось в трубке. – С тобой все в порядке? А то я звоню, звоню, а ты не подходишь…

– Сыночек! – громко сказала Алла, чтобы дать понять Владу, кто ей звонит. – Со мной все хорошо, просто я не слышала звонка. Как твои дела?

– Все нормально, только… Слушай, можешь мне немного деньжат подкинуть?

– А сколько тебе нужно?

– Ну, баксов сто. Или лучше двести.

– Двести долларов… – Она вопросительно взглянула на Влада, тот кивнул – мол, все в порядке, не вопрос. – Да, могу. До вечера это терпит?

– А можно сейчас? Ты сейчас где?

– Я в центре. Если так нужно, могу через полчаса быть в нашем кафе на Петровке.

– Отлично! Ты у меня лучшая в мире! Уже вылетаю.

– Через полчаса, – сказала она любовнику после того, как нажала кнопку отбоя.

– Балуешь ты его, – беззлобно заметил Влад, доставая из кармана пиджака бумажник и протягивая ей две купюры. Алла взяла их и чуть виновато улыбнулась:

– Да, наверное, ты прав – балую. Но что делать? Ты же знаешь, я не очень хорошо воспитывала Максима, все время была занята… Им в основном занимался Илья. А теперь, когда Макс вырос, все изменилось, он отдалился от отца и сблизился со мной… Впрочем, что я гружу тебя нашими семейными проблемами, они тебе на фиг не нужны.

– Не в том дело, – отвечал он, уже успевший полностью одеться, пока она говорила по телефону. – Мне надо бежать, да и тебе тоже – иначе опоздаешь на встречу с сыном.

Расстались они на улице – Влад сел в свою машину, а Алла пошла пешком, кафе было в двух шагах от отеля. Напоследок она потерлась щекой об его шею – пусть пахнет ее духами и вспоминает о ней.

Максим опаздывал. Алла успела дойти до кафе, усесться за столик, заказать кофе и клубнику, а его все не было. Поджидая, она невольно задумалась о своих отношениях с сыном и пришла к выводу, что им друг с другом повезло. Оба они ощущали себя не представителями разных поколений, а скорее приятелями.

Наконец появился и Максим, но не один, а в компании очень красивого темноволосого парня, по виду его ровесника.

– Это Гоча, Георгий, – представил Макс. – А это Алла, моя мама.

– Да ладно, хорош прикалываться, – ухмыльнулся Георгий.

– В смысле?

– Ты думаешь, я идиот? Поверю, что такая молодая девушка может быть твоей мамой? – отвечал Георгий.

Если он и притворялся, то весьма убедительно, и Алла довольно улыбнулась.

Она отдала сыну деньги, и Георгий почти тут же поспешил откланяться, чтобы «не мешать им». Алла, конечно, поняла, что Макс попросил у нее доллары для друга, но ей это было безразлично. Сын у нее уже взрослый, и это его дело, как он распоряжается деньгами.

– Красивый мальчик, – заметила она, когда Максим проводил приятеля и вернулся за столик.

– И ты туда же, – с досадой пробормотал он.

– Нет, ну правда! И знаешь, вы с ним чем-то похожи.

– Знаю, – отмахнулся Макс. – Много раз об этом слышал. Ты уже заказала себе что-нибудь?

– Да, вот несут мой кофе, – Алла поблагодарила официантку еле заметным кивком. – А ты что будешь?

– Я бы поел как следует. А то дело к вечеру, а я еще не обедал.

– Бедненький, совсем заучился… Конечно, закажи себе что-нибудь покушать. Кстати, сегодня Антонина должна приготовить на ужин твою любимую свинину по-царски.

– Это здорово, – отвечал Макс, изучая меню, – но домой я сегодня попаду очень поздно. Если вообще попаду сегодня. Может быть, что и завтра.

– Так, это уже интересно, – оживилась Алла. – А ну-ка рассказывай, не темни! Что там у тебя? Очередная девушка?

– Ну вроде того… Только она не очередная. Она особенная, понимаешь? Не такая, как другие.

Алла глядела во все глаза.

– С ума сойти! У тебя появилась постоянная девушка, а я ничего не знаю! И давно вы вместе?

– С весны, – охотно отвечал Максим, видимо, ему было приятно поговорить о своей избраннице. – То есть с лета. Мы познакомились в апреле, а встречаться стали в июле.

– Но как же так вышло, что я до сих пор ничего не знаю? – с шутливой укоризной продолжала расспросы Алла.

Макс замялся.

– Ну-у… Сначала рассказывать было особенно нечего. А потом, когда мы начали встречаться, тебя уже не было в Москве. Вспомни, сколько ты моталась – то на Майорке отдыхала, то на модные показы ездила…

Алла действительно вспомнила об этих своих поездках, в которых ее сопровождал Влад, и глаза ее затуманились.

– А где вы познакомились? – спросила она, вернувшись с небес на землю.

Ответ сына ее ошеломил:

– Да у тебя на презентации, весной. Помнишь, ты замутила тусню, когда открыла новый бутик? Там мы и встретились.

– Не может быть! Надо же, какое совпадение… – пробормотала Алла.

Сын поднял на нее взгляд:

– Ты о чем?

– Да так… Ни о чем. – Она чуть смутилась и быстро вернула разговор в прежнее русло. – И кто же она? Как ее зовут? Сколько ей лет?

– Зовут Лена. Елена Горохова. Ей двадцать пять.

– Двадцать пять? – Безупречные брови Аллы изумленно взметнулись вверх. – То есть она старше тебя на шесть лет?!

– Ну и что? – с вызовом парировал Макс.

– А чем она занимается? Где живет? Кто родители? – расспрашивала Алла, водя рукой по скатерти и рассматривая свой маникюр. По верху каждого ногтя, отделяя розовую часть от белой, шла полукруглая серебряная полоска. «В этот раз дизайн ногтей не очень удачен, на мизинце и среднем пальце вышло так себе», – подумала она, поморщившись.

– Лена учится в ГИТИСе. Кто ее родители, я не знаю. Живет в общежитии, приехала откуда-то с Урала, то ли из Екатеринбурга, то ли из Челябинска. А может, из Магнитогорска. Я не помню, – по тону Макса было ясно, что он уже понял, куда клонится разговор, и сам был не рад тому, что его затеял.

– ГИТИС – это нормально, но провинциалка… – Алла презрительно наморщила носик. – На каком она хоть факультете-то?

– На актерском.

– И что? У вас все серьезно?

Он уловил в ее голосе озабоченность и демонстративно рассмеялся:

– Да не волнуйся ты так! Жениться и прописывать ее в нашу квартиру я не собираюсь. Ты же знаешь, мне всего девятнадцать. Я еще непозволительно молод для серьезных отношений.

Алла на миг задумалась, потом пристально посмотрела на сына и тоже улыбнулась:

– Ну и слава богу. Только очень прошу тебя, будь аккуратнее, не вляпайся в историю! А то знаешь, как это бывает…

– Да знаю я, знаю, – заверил ее сын. – Ты уж за лоха-то меня не держи, ладно?

* * *

Сегодня ему почему-то особенно не работалось. Усмехнувшись, Илья подумал, что в его творческом кризисе уже выработалась целая градация состояний – от «просто не работается» через «не работается вообще» к «не работается особенно». Последний вариант был самой тяжелой формой. Вроде бы все обстоятельства сложились в его пользу – дома никого, сын в университете, Алла уехала по своим делам, соседка, помогающая Алле по дому, придет только к вечеру готовить ужин. Никто не отвлекает, за окном солнечно, в студии прекрасное освещение… А вот поди ж ты – не получалось вообще ничего. Ни один мазок не ложился как надо. И так уже который день… Над несложной, в общем-то, по задумке работой он безуспешно бился вот уже второй месяц.

После нескольких бесплодных попыток Илья наконец отложил кисть. На сегодня пора заканчивать. Он знал по многолетнему опыту: можно, конечно, заставлять себя, насиловать, вымучивая хоть что-то, хоть мизерный результат, но ни к чему хорошему это все равно не приведет. День будет потерян зря. Он проторчит до вечера в студии, ничего так и не сделает, ляжет в постель расстроенный, подавленный, с чувством разочарования в себе и всю ночь будет ворочаться без сна, увязая в печальных мыслях. Утром встанет весь разбитый – и все начнется сначала. Замкнутый круг. Именно так, кстати, и называлась картина, над которой он работал. Задумывая ее, Илья мечтал выплеснуть на холст все свои переживания, все гнетущее состояние обреченности и безнадежности, которое так преданно сопровождало его последнее время, не отпуская ни на шаг. Но работа не шла и облегчения не приносила. «Замкнутый круг». Замкнутый круг… По сути, странно как-то звучит, нелепо и парадоксально. Разве круг может быть незамкнутым? Тогда это уже не круг, а иная геометрическая фигура. Может быть, автор выражения имел в виду не круг, а окружность? Но окружность всегда тоже замкнута, иначе она будет не окружностью, а кривой линией… Господи, и что за ерунда лезет в голову!

Окончательно решив поставить на сегодняшней работе крест – «крест в замкнутом круге», как сформулировал это для себя Илья, – он тщательно вымыл и вытер кисти, убрал краски, прикрыл тряпкой незаконченное полотно. Илья никогда не понимал тех своих коллег, которые оставляли рабочее место в состоянии полного бардака, гордо именуя это творческим беспорядком. Сам он любил чистоту и терпеть не мог, когда вещи лежали неаккуратно и не на своих местах. Алла утверждала, что страсть ее мужа к порядку объясняется тем, что он Дева по гороскопу. Но сам Илья знал, что гороскопы тут ни при чем. Подобное отношение к окружающей обстановке, в особенности к собственной рабочей территории, было у него с детства, и помогла его выработать бабушка. Когда встал вопрос о том, чтобы отдать комнату на втором этаже Илюше под студию, она поставила условие – только в том случае, если он сам будет поддерживать там порядок и чистоту. И он ни разу не нарушил правила договора. Не нарушал их и теперь, когда ни бабушки, ни деда, ни мамы уже не было на свете.

По советским меркам родовое гнездо Емельяновых считалось огромным, а главное – уникальным. Это сейчас, когда многие уже стали нормально зарабатывать и иметь возможность разнообразно обустраивать свое жилье, двухэтажные квартиры не редкость. А тогда они были чем-то особенным, из ряда вон выходящим. Почти все, кто приходил к Емельяновым в гости, удивлялись – с ума сойти, у вас второй этаж есть! Маленький Илюша этим очень гордился. В их районе, на Басманной (тогда улице Маркса) просто большими квартирами было никого не удивить – исторический центр, дома в основном старые, новостроек, с социалистическим стандартом – двенадцать метров общей площади на человека – немного, хрущевок, где даже в комнатах тесно, а в кухне и вовсе не повернуться, практически нет. Так что количество комнат в квартире Емельяновых – их тогда было пять – приятелей Илюши не удивляло. А вот то, что в одну из них, просторную и светлую, хоть и с низким, всего два двадцать, потолком, нужно подниматься по лестнице – это совсем другое дело.

При бабушке верхняя комната была приспособлена для хозяйственных целей, служила чем-то вроде кладовки. Потом превратилась в его студию и пребывала в этой роли без малого тридцать лет. А затем ей добавилась еще одна функция – она стала еще и его спальней. Раньше Илья приходил сюда спать на старом диване-книжке только в исключительных случаях, когда болел гриппом, например, и не хотел заразить Аллу. Потом стал оставаться тут все чаще. А в последнее время окончательно перебрался из спальни в студию. Здесь можно было открывать окно и всю ночь спать, дыша свежим воздухом, и утром не слушать претензий жены о том, что она «вся окоченела и глаз не могла сомкнуть от холода». Здесь не было махровых простыней, на которых он чувствовал себя неуютно, и обилия розового цвета, который его так раздражал. Здесь – что греха таить! – не было Аллы, контактировать с которой ему иногда совершенно не хотелось…

Студия была его царством, его территорией, его миром, куда не допускались посторонние. Когда несколько лет назад Алла затеяла грандиозный ремонт и кардинально переделала все в квартире, Илья ни в чем ей не возражал, но на второй этаж не допустил. И тут все осталось, как было и десять, и двадцать лет назад. Разве что картин прибавилось. И конечно, изменился их стиль. В юности и в студенческие годы Илья работал в классической манере, потом стал пробовать другие приемы, искал себя… И нашел. Пусть его имя не гремит, у него нет собственной галереи и пока не было персональных выставок, а восторженные почитатели его таланта не рвут на аукционах друг у друга из рук его работы, но владелец швейцарского арт-салона купил целых три его картины за весьма приличную сумму, а это о многом говорит. Беседуя с Ильей, он недвусмысленно намекнул, что, если бы такой художник жил в Европе, его путь к успеху оказался бы куда короче. Однако Илья и мысли об эмиграции не мог допустить. Он нисколько не осуждал тех, кто уезжает, считая, что выбор места жительства – личное дело каждого. Но он, Илья Емельянов – русский человек и русский художник, и хочет жить только здесь, в России.

Едва он положил на место последнюю чистую кисточку, как внизу раздался звонок. «Наверное, Марина», – подумал Илья, торопливо спускаясь вниз. Его агент, или директор, или, как ей больше нравилось себя называть, импресарио, должна была приехать вечером, чтобы обсудить что-то важное. Но оказалась не Марина, и вообще звонили не в дверь, а по телефону. Илья не сразу это понял (так уж он был устроен: увлекшись работой или своими мыслями, мог запросто перепутать звонки), а поняв, отправился по квартире в поисках телефонной трубки. Ни Алла, ни Максим почему-то никогда не возвращали трубку на базу, а, поговорив, просто бросали ее где попало. Илью эта манера очень нервировала, тем более что лишенная подзарядки трубка быстро «садилась» и в самый неподходящий момент важного разговора принималась противно пищать, сообщая, что вот-вот «сдохнет».

Телефон обнаружился в гостиной на журнальном столике, Илья нажал кнопку уже в последний момент, после девятого или десятого звонка.

– Привет, старик! – услышал он. – А я уже хотел отбой давать, думал, вас никого дома нет. Наверное, оторвал тебя от работы? Прости засранца.

– Нет, что ты, Славка, – торопливо заверил художник. – Ты мне нисколько не помешал. Я просто телефон найти не мог.

Славка Буковский был его лучшим другом, даже больше, чем другом. Так уж получилось, что вырос Илья практически без мужского воспитания. Дед его, занимавший довольно крупные посты и бывший одно время даже заместителем министра, что называется, «сгорал на работе» и умер от очередного инфаркта, когда внуку было всего шесть лет. А отца Илья никогда даже не видел. Мама Илюши, Зиночка, была очень хорошенькой девушкой, модницей и хохотушкой. Кавалеры утверждали, что она похожа на Брижит Бардо, и ходили за ней толпами. А еще Зиночка была максималисткой, весьма обидчивой и не в меру принципиальной. И когда ее муж всего-то через три месяца после свадьбы неудачно пошутил с беременной женой – мол, при таком количестве поклонников вокруг нее он не может быть уверен, его ли это ребенок, – как Зиночка тут же выставила его за порог папиной квартиры, заявила, что больше никогда не захочет его видеть, и клятвы своей не нарушила. Верность данному слову была фамильной чертой Емельяновых.

Илья рос с мамой и бабушкой. И оттого особенно привязан был к соседу из квартиры напротив – Славе Буковскому. Тот был старше на восемь лет и относился к Илюхе как к младшему брату. Для мальчика же он был и старшим другом, и в какой-то мере даже заменой отсутствующего отца. Славка никогда не шпынял его, не унижал, не говорил обидных вещей в духе: «Ты еще мал, не поймешь!», а всегда объяснял, помогал, заступался, если нужно, – Илья в детстве был трусоват и дать отпор обидчикам не умел, не хватало ни сил, ни смелости.

Свою дружбу они пронесли сквозь годы и сами не заметили, когда стали общаться уже на равных. К тому моменту, когда Славка отслужил в армии, окончил МГУ и переехал в другой район, разменяв с сестрой родительскую квартиру, они уже не чувствовали разницы в возрасте. Да, Слава старше, опытнее, лучше разбирается в жизни и в людях. Но Илья так много знал об искусстве, культуре, истории и многих других вещах, что чаще даже старший из друзей, а не наоборот обращался к младшему за советом, например с просьбой объяснить, что означает то или иное новое слово, появившееся в последнее время в русском языке.

Наверное, со стороны нелегко было бы понять, что связывает и держит вместе этих двух совершенно разных людей. Один – художник, влюбленный в искусство, быть может, несколько «не от мира сего»; второй – офицер «на государевой службе», как он сам говорил, здоровый карьерист, отличный организатор, волевой, сильный. И при этом – душа любой компании, шутник, красавец, большой любитель и любимец женщин. Вроде бы диаметрально противоположные личности. А вот поди ж ты…

Последние годы они редко виделись, да и созванивались не так уж часто – оба заняты, дела, семья, работа. Но Илья по-прежнему очень дорожил этой дружбой. Он вообще был человеком не слишком общительным, трудно сходился с людьми, а привязавшись к кому-то, прирастал всем сердцем, всем существом. Не то что Алка – та могла, едва познакомившись на очередной тусовке с какой-нибудь дамочкой, тут же записать ее в лучшие подружки, проводить с ней сутки напролет, а через неделю рассориться и, повозмущавшись денек тем, какая та нехорошая, напрочь забыть о ее существовании.

Только благодаря Алле его круг общения оставался достаточно широким. В их доме часто бывали люди, устраивались какие-то приемы – жена настаивала на том, чтобы он поддерживал знакомство с бывшими однокашниками. Спецшкола, которую окончил Илья, в свое время считалась элитной, многие ее выпускники вышли в люди и стали крупными специалистами, возглавляли свой бизнес или занимали видные посты. Саша Глазков, с которым Илья в пятом и шестом классе сидел за одной партой, даже стал депутатом Думы. Бывшим сокурсникам по Строгановке в целом повезло чуть меньше: лишь немногие из них стали известными и пробились наверх, остальные держались как-то так, ни шатко ни валко, а большинство вообще сошли с дистанции, спились или и того хуже… С теми, кто остался, Илья продолжал общаться, но по-настоящему, всей душой, был привязан только к Марине. А из друзей детства – только к Славе Буковскому. К счастью, Славка, занимавший высокий пост, никогда не думал, что Илья дружит с ним из корыстных соображений. За столько лет они уже стали очень близкими людьми, почти родными, понимали друг друга с полуслова, и общение им никогда не надоедало. Вот и сейчас они протрепались почти полчаса – так, о всякой ерунде, – и прервались только потому, что раздался звонок домофона.

– Маринка пришла, – сказал Илья другу.

– А! – Даже по телефону было понятно, что Слава усмехнулся. – Ну, привет нашей бизнес-леди.

– Зря ты ее не любишь, старик, – привычно отвечал Илья. – Она хорошая.

– Ладно, ладно, не начинай. Все это уже сто раз сказано… Иди открывай. Нехорошо заставлять даму ждать. Пока, услышимся!

И в трубке раздались гудки. Поставив ее на базу, Илья поспешил к двери.

Марина, как всегда, влетела, точно вихрь. Не успел он щелкнуть замком, как она, буквально на лету сбросив плащ и цокая каблуками по паркету, уже была в комнате, а затем и в кухне.

– Пить хочу, умираю…

Не спрашивая разрешения, вынула из сушилки чашку, налила воды из фильтра, осушила ее несколькими жадными глотками, вытерла губы тыльной стороной кисти. Будучи частым гостем у Емельяновых, Марина вела себя здесь, как дома, и все давно к этому привыкли.

Напившись, Марина поставила чашку в мойку и решительно направилась в гостиную. Илья последовал за ней.

– Ну вот что, дорогой мой Емельянов, – начала она, усаживаясь на диване и вытягивая ноги, – скажу без ложной скромности: тебе со мной очень повезло.

– Да я никогда в этом и не сомневался, – улыбнулся Илья.

Он и правда так думал. Невозможно было даже представить себе, как бы он существовал без Маринки. С ней он обсуждал замыслы своих картин, с ней советовался в трудные моменты, ей первой показывал готовые работы. Именно Марине, даже чаще, чем Славке, он звонил, когда тяжело было на душе и казалось необходимым поговорить с близким человеком, а то и просто выплакаться. И при этом она еще и помогала ему в работе. Именно Марина, когда они еще были студентами пятого курса, пристроила в художественный салон его картину – и ее почти тут же купили, аж за сто рублей. Смешно вспомнить, что они тогда с Маринкой о себе возомнили, как развесили уши, воображая, что вот-вот, буквально завтра, Илья Емельянов станет знаменитостью и они разбогатеют… Конечно, тот первый успех был случайностью, не больше. Следующую работу им удалось продать только через несколько лет, Илья к тому времени уже был женат и растил Максимку. Как раз началась перестройка, многие художники продавали свои картины на Вернисаже, на Арбате, на Крымской набережной. Илья совсем было собрался примкнуть к ним, но Марина решительно его отговорила.

«И думать не смей, Емельянов! – заявила она. – Это – болото, зыбучие пески, смерть для творческого человека. Настоящие знатоки искусства картины на улице не покупают, а рисовать китч и дешевку на потребу публике – это унизительно. Ты же не собираешься разменивать свой талант на медные пятаки, Емельянов!»

И он послушался, хотя потом неоднократно жалел об этом. Особенно в то время, когда началась инфляция и его зарплаты реставратора перестало хватать даже на кисти и краски. Те годы вообще были тяжелыми. Алка, не привыкшая к трудностям, то и дело закатывала скандалы. Хорошо, что тесть быстро сориентировался, открыл свое дело и поправил материальное положение семьи. Все опять наладилось, у Аллы снова появились деликатесы и заграничные тряпки, к тому же они стали всей семьей выезжать за границу. Там от обилия новых впечатлений на Илью буквально нахлынуло вдохновение. Пока остальное семейство бродило по магазинам, он рисовал и, на удивление, быстро создал те три картины, которые потом и купил с подачи какого-то знакомого тестя владелец арт-галереи. Это были единственные работы Емельянова, проданные не Мариной (чего она ему до сих пор не могла простить). Всех остальных покупателей находила она. Подобное случалось не так часто, но все-таки благодаря ей Илья мог спокойно существовать, не чувствуя, что сидит на шее у Аллы. Хотя, конечно, зарабатывал он немного, приходилось экономить на всем, даже на красках. Вот и сейчас ему уже давно пора было бы обновить свои запасы, но в бумажнике только что ветер не гулял. И это было большой проблемой для Ильи – большей, чем он сам себе мог признаться. Любому мужчине неприятно, когда жена зарабатывает больше его. А если она еще тычет ему этим в лицо, покупая тряпки и побрякушки и каждый раз подчеркивая, что его денег не хватит ни на что подобное, – это неприятно вдвойне. Так что добрая весть, которую, как кажется, принесла Марина, может оказаться весьма кстати.

– Ну, говори, не томи! – поторопил он подругу. – Что там у тебя?

– А то, что я нашла тебе жирненького покупателя! – Она вся сияла, весьма довольная собой. – Слушай меня внимательно и запоминай. Покажешь ему «Камиллу» и «Осенний пейзаж», я с ним о них договорилась. А заодно еще пару-тройку, скажем, «Пиковую даму», «Подснежник»… и вон ту, с ладошкой…

Илья нахмурился:

– Марин, ты что говоришь? Ты же знаешь, я «Ладошку» даже не выставляю. Она для меня как талисман. Я ни за что ее не продам!

– Да кто тебя просит продавать ее? – напирала Марина. – Ты просто покажешь, какое разнообразное у тебя творчество. Так, чтобы себя зарекомендовать…

– Ладно, – не слишком охотно согласился Илья. – Просто показать могу. Когда он приедет?

Марина вдруг замолчала.

– Илюш, он не приедет, – проговорила она после паузы. – Он хочет, чтобы ты сам приехал к нему с картинами.

– Я?!

– Ты. Ну, то есть мы, – затараторила Марина. – Я с тобой тоже поеду, хотя у меня и дел невпроворот. Но ты же переговоры вести вообще не умеешь, обязательно накосячишь, а мне потом разгребать… Этот Агафонов, покупатель, такой вреднючий, еще, глядишь, потом вообще со мной работать откажется…

– Марин, а с какой стати мы должны ехать к нему и везти картины? – недоумевал Илья. – Это же не марки и не спичечные коробки, их перевозить целая история… Он что, стар или болен, твой Агафонов, не может выбраться из дома?

– Не заводись, Илюш. – Марина положила свою тяжелую руку с коротко остриженными ногтями ему на плечо. – У богатых свои причуды. Ему, понимаешь ли, хочется сразу увидеть, как будут смотреться твои картины в интерьере его дома…