Сердце из нежного льда

В конце концов у Романа все сложилось хорошо. Он встретил девушку, родители которой были покруче его собственных. Молодые сыграли пышную свадьбу в ресторане гостиницы «Москва» и укатили жить в город с одноименным названием. Алла была очень рада за Наследника, как она окрестила Рому, но сослуживицы долго еще не могли ей простить того, как дурно она обошлась с лучшим молодым человеком их института.

Однажды Аллино отношение к мужчинам могло бы быть пересмотрено, если бы…

Как-то в их институт пришел новый сотрудник. Директор переманил очень способного и инициативного инженера с завода города Новореченска, где внедрялись разработки их института. Он предложил инженеру заняться наукой и ни где-нибудь, а в самой Северной Пальмире. Молодому человеку было около тридцати, и директор решил из него вырастить себе зама по науке. Замом по производству у него уже был отличный мужик, вышедший из заводских мастеров и знающий заводские проблемы как свои пять пальцев. Замы по науке все время менялись, потому что директору казалось, что ни один из утвержденных на этот пост не дотягивал до высокого уровня вверенного ему учреждения. Александр Леонидович Звягин оказался ко двору. Он был умен, расторопен, в меру демократичен, а потому умел не только ладить с людьми, но и руководить ими.

На Аллу Белозерову он в первый же день своей трудовой деятельности положил глаз, но дать ей это понять не спешил. Алле же он сразу не понравился, потому что лез во все дырки и мешал работать. Это потом она поняла, что он таким занудливым образом знакомился с работой института, желая быть в курсе всех его тем. А на первых порах она его почти возненавидела, потому что он ходил за ней по пятам и в лаборатории, и на механический участок, и к экономистам, и даже желал присутствовать при всех ее переговорах со сторонними организациями. Один раз она ему сказала:

– А не кажется ли вам, Александр Леонидович, что меня пора уволить, потому что вы уже достаточно хорошо справляетесь с моей работой?

Он рассмеялся и пригласил поужинать в какой-нибудь пищеточке по ее выбору, поскольку сам он в Ленинграде еще плохо ориентировался.

– Будем праздновать мое увольнение? – раздраженно спросила она.

– Будем праздновать наше знакомство! – ответил он.

– Для меня наше знакомство праздником не является, – отрезала она и отказалась с ним встречаться и ныне, и присно, и во веки веков.

Звягин, казалось, ее отказом ничуть не огорчился и очень скоро стал ходить следом за сотрудниками другого отдела, потом третьего, и так далее, пока не ознакомился с работой и тематикой каждого из них.

Приближался Новый год, и директор института выделил из собственного фонда приличную сумму на встречу его всем коллективом в ресторане интуристской гостиницы «Пулковская», славившейся в те времена своей кухней и шикарным обслуживанием. Алла идти в ресторан не хотела. Во-первых, она ничего не пила, чем всегда восстанавливала против себя сотрудников. Во-вторых, она не любила подобный способ времяпрепровождения. Где-то уже на втором часу застолья, когда народ только-только доходил до кондиции ничем не сдерживаемого веселья, она начинала скучать и злиться на весь мир. И она бы не пошла, если бы случайно не услышала, как за ее спиной сотрудницы говорили, что Алла Белозерова, конечно, как всегда, противопоставит себя коллективу и не пойдет вместе со всеми встречать Новый год. Злить гусей Белозеровой не хотелось, и она пошла… правда, вовсе не в «Пулковскую» гостиницу. Прямо под Новый год в Ленинград на какой-то научный симпозиум в области медицины неожиданно приехала делегация канадцев. Разумеется, им тут же отвели лучшие номера в «Пулковской», выселив оттуда несколько советских докторов наук, прилетевших днем раньше на этот же симпозиум из Новосибирска и Петропавловска-Камчатского. Банкетный зал, снятый Аллиным институтом на 29 декабря, тоже передали в полное распоряжение канадцев. Русским, презираемым собственным городом, пришлось забрать из «Пулковской» деньги и снять единственный оставшийся к тому времени свободным актовый зал при одной из жилищно-эксплуатационных контор. ЖЭК взял с института гораздо больше денег, чем гостиница «Пулковская», потому что у него не было собственной кухни и еду надо было возить из комбината школьного питания. Кроме того, ЖЭК прилагал к залу собственного тамаду, услуги которого оплачивались отдельно. Снять зал без тамады не представлялось возможным, и председатель профсоюзной организации уговорил директора института раскошелиться еще, поскольку часть водки уже все равно закуплена, а некоторые женщины даже успели сшить себе новые наряды в знаменитом на весь Ленинград ателье под названием «Смерть мужьям». Директорская жена тоже кое-что себе уже сшила у одной подпольной портнихи, а потому директор, скрепя сердце, открыл сейф и достал еще столько денег, сколько требовалось на комбинат школьного питания и тамаду.

Школьное питание оказалось весьма скудным, видимо, в расчете на детские желудки, зато водка, закупленная председателем профсоюзной организации для взрослых, отдельно и по большому блату, лилась рекой. Тамадой был плюгавенький, самого отвратительного вида мужичонка, который, кроме развлечений «нальем и выпьем», похоже, не знал никаких других. Когда он вместе с залом дошел до определенного состояния, то вспомнил еще одну, очень хорошую с его точки зрения развлекуху. Из вспухшего кармана своего потертого пиджачка, из которого вырос еще, очевидно, в школьном возрасте, он вытащил горсть теннисных шариков и предложил выйти в центр зала пятерым смелым мужчинам. Мужчины, которые уже хорошо выпили, были все, как один, смелыми, и бедному тамаде пришлось изрядно попотеть, чтобы отобрать из них самых достойных. Когда участники предстоящего состязания наконец были определены на конкурсной основе, тамада вызвал к ним пятерых смелых женщин. Институтские женщины и без выпивки были довольно смелыми, а уж от выпитого расхрабрились так, что тамаде пришлось пообещать, что конкурс будет проведен в несколько туров, чтобы каждая желающая женщина смогла принять в нем участие.

Алла вяло ковыряла вилкой в салате оливье и старалась не смотреть на середину зала, потому что понимала: ничего хорошего она там не увидит. Несколько раз она ловила на себе заинтересованный взгляд Александра Леонидовича Звягина и мрачнела еще больше. По всему видно, что он начнет приставать. Скоро начнутся танцы-манцы-обниманцы… И зачем она согласилась пойти на этот вечер? Может, взять да и напиться вместе со всеми?

А на середине зала умирающие от смеха женщины пытались на скорость прокатить теннисные шарики под брюками у мужчин: из одной штанины – в другую. Мужчинам это здорово нравилось, и они по-щенячьи повизгивали и чуть ли ни взлаивали от восторга. Тамада потребовал от председателя профсоюзной организации дополнительный гонорар за организацию такого нечеловеческого веселья. Председатель, который в дополнение к профсоюзной деятельности являлся кандидатом технических наук, сунул ему в нос приличный по объему кукиш, заявив, что и сам таких развлекух может организовать бессчетное количество. Тамада, почуяв сильную личность, моментально слинял от него подальше, якобы с целью награждения конкурсантов яблоками и мандаринами.

Как только начались танцы, к Алле первым подошел Звягин. Заранее придумать предлог для отказа она не догадалась, замешкалась и все-таки вынуждена была выйти с замом по науке в центр зала, где уже танцевали счастливые участники конкурса «Прокати шар» и благоухали наградными мандаринами.

– Удивляюсь я нашему народу, – улыбаясь, сказал ей Звягин. – Вроде бы умные люди, кандидат на кандидате, доктор на профессоре, и вдруг такие убогие развлечения! И ведь радуются как дети! Что вы думаете по этому поводу, Алла Константиновна?

– Я думаю, что народ пытается извлечь максимум удовольствия из того суррогата, что им нагло подсунули под Новый год. Они весь год очень много работали и слишком мало отдыхали. Приходится есть что дают! Вы не находите мои слова справедливыми, Александр Леонидович? – встала на защиту родных сотрудников Алла.

– Ну… я не знаю… Можно было бы самим что-нибудь придумать… Все мы были студентами, ездили в стройотряды. Там развлекались по-другому!

– Бросьте, Александр, и в стройотрядах бывало такое, что не приведи господи повторить! И потом, кто вам мешал придумать что-нибудь замечательное для праздника, если уж так претит шарокатание в мужских штанах?

– Я здесь человек новый…

– Это как раз и хорошо! Вы имели чудесную возможность проявить себя с самой лучшей стороны, но… не воспользовались этим.

– А почему вы ничего не пьете, Алла? Я за вами наблюдал, – сменил тему Звягин.

– Не пью, и все, – ответила она. – Никогда. И ничего. Объяснять это не желаю.

Как раз в этот момент танец закончился, зам по науке отвел ее на место и… куда-то пропал. Алла вертела головой, но Звягина нигде не было видно. Она решила, что по своему обыкновению была слишком резка и категорична и он ушел с праздника, потому что во всем коллективе не нашел ни одного единомышленника. Алла уже забыла о нем напрочь и подумывала о том, как бы и ей незаметно уйти, потому что забавы тамады с теннисными шарами начали уже выводить ее из себя. Мерзкий мужичонка поставил в центр зала стул, на который положил свои универсальные шары, и накрыл их несвежим носовым платком. Желающим участвовать в конкурсе предлагалось сесть на стул прямо на шары и определенной частью тела сосчитать их количество.

Алла встала из-за стола и стала потихоньку пробираться к выходу, когда в зал вернулся румяный с мороза Звягин с гитарой в руках. Он цыкнул на тамаду, сбросил со стула его шары, зацокавшие по линолеуму, будто козы копытцами, сел на стул сам и положил руку на струны. Потом он оглядел перевозбужденный горячительными напитками и тамадой зал, усмехнулся и запел. Сначала его слушали плохо: звякали вилками и ножами, звенели фужерами, переговаривались и похохатывали, но потом как-то затихли. Александр Леонидович пел песни Визбора, Кима, Вероники Долиной, Высоцкого и других авторов, которых Алла не знала. У него был несильный, но красивого тембра голос, замечательный музыкальный слух и профессиональная игра на гитаре. Сначала к заму по науке подвинулся со своим стулом председатель профсоюзной организации и спросил:

– А «Ты у меня одна» можешь?

Тот кивнул и запел.

Последние слова песни пел уже почти весь институт, окруживший Звягина:

Будем идти в метель,Будем стелить постель,Будем качать всю ночьУ колыбели дочь…

Потом гитару зама по науке взял в руки сам директор института и, аккомпанируя себе простенькими аккордами, скрипучим голосом запел: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!» Не стоит и говорить, что вместе с ним пели все его подчиненные. Таким образом, с помощью Звягина дальнейшее празднование наступающего Нового года пошло совершенно в другом ключе, за что Алла была очень ему благодарна. Последний танец она опять танцевала с Александром Леонидовичем.

– Вы очень хорошо поете, – сказала она. – Не ожидала.

– Вы вообще меня еще очень плохо знаете, а потому недооцениваете, – весело отозвался он. – Я был бы непротив, если бы мы познакомились поближе.

Размягченная его песнями и успехом у сотрудников Алла и сама не заметила, как согласилась. Они шли по темному промороженному городу бок о бок и болтали о всяких пустяках. Алле уже давно не было так хорошо и спокойно рядом с мужчиной. Ей казалось, что они знакомы с ним уже много лет. Она совершенно расслабилась и поймала себя на том, что последний раз так радовалась свиданию со Счастливчиком. А что из всех тех свиданий вышло? Алла остановилась посреди тротуара и вскинула на Звягина вмиг ставшими холодными глаза.

– Что-то не так? – чутко отозвался Александр.

– Все так… Все нормально, но… мне пора домой. Я – на метро!

– Алла, в чем дело? – Он загородил ей дорогу. – Я что-то не то сказал?

– Нет… вы все очень правильно говорили… – мялась Алла. – Все нормально… но… В общем, до свидания, Александр Леонидович. Спасибо за вашу гитару и вообще…

– Мне бы хотелось, чтобы вы звали меня просто Сашей… Вы можете?

– Н-нет… Я не буду… не могу… Мне надо идти…

– Но почему? – Она видела, что он очень разволновался. – Вас кто-то ждет дома?

Именно в этот вечер ее никто не ждал. Алла хотела соврать что-нибудь поправдоподобнее, но зам по науке вдруг закрыл ей поцелуем рот, и… Алла пропала…

В однокомнатной квартире, которую Звягину выбил директор института, царили хаос и запустение. Мебели почти не было никакой, если не считать узкую одноместную тахту и обшарпанный письменный стол. У стены стояли два раскрытых чемодана, в которых комками лежали носильные вещи. Между оконными рамами мерз приличный кусок масла и очень маленький кусочек колбасы.

– Это все, чем я богат на сегодняшний вечер, – развел руками зам по науке и виновато посмотрел на Аллу.

– Неужели вы не наелись на нашем банкете? – рассмеялась она.

– Не «вы», а «ты»… мы же договорились, – мягко напомнил ей Звягин и поцеловал так страстно, что у Аллы закружилась голова.

Два предновогодних дня, проведенные в захламленной комнате на узкой одноместной тахте, были восхитительны. Зам по науке был нежен и страстен одновременно, а Алла впервые за несколько лет ни разу не подумала о посторонних вещах, о работе и о том, какие все мужики сволочи.

Потом Александр перебрался к Алле, потому что в его неустроенной квартире жить было невозможно. Ее мама к тому времени переехала к сестре в Петрозаводск, оставив дочери небольшую двухкомнатную квартирку. Переездом к ней Звягина Алла была счастлива и выбросила из головы все мысли о мести мужчинам. Ей наконец повезло, и на прошлом она поставила жирный крест. Александр был отличным любовником и одновременно хорошим другом. С ним было о чем поговорить. На все он имел свое собственное мнение, был умен и всеми уважаем. Обаяние личности делало его, внешне довольно обыкновенного: темноволосого, кареглазого и не слишком высокого ростом, почти красавцем. Он улыбался так же ослепительно, как Юрий Гагарин, имел потрясающе красивый тембр голоса и умел расположить к себе любого.

Алла уже собиралась сшить себе все в том же ателье «Смерть мужьям» красное платье, как вдруг необходимость в ярких туалетах опять отпала. На майские праздники из Нижнереченска к Александру Леонидовичу Звягину приехала законная жена с двумя девочками-близняшками. Она сделала супругу «сюрприз», явившись с вокзала вместе с дочерьми прямо в институт. О счастливом воссоединении мужа и отца со своим семейством в холле родного здания Алле услужливо доложили сослуживицы. Она не поверила, хотя услышала за спиной что-то вроде: «Это ей за нашего Романа расплата». С чрезвычайно прямой спиной и застывшим лицом Алла спустилась на первый этаж. Через дырку от вывалившегося звена стеклопрофилита она смотрела из коридора в холл и не хотела верить своим глазам. Вокруг Александра прыгали две абсолютно одинаковые девчушки лет шести, а его самого собственнически обнимала за шею пухленькая молодая женщина с немодной в то время, но очень шедшей ей толстой пшеничной косой. На Александре Леонидовиче, что называется, не было лица.

На Алле тоже не было никакого лица, когда она оторвалась наконец от дыры в стеклопрофелите и столкнулась с директором института. Это выражение полного отсутствия лица так поразило начальника, что он вынужден был сам заглянуть в дыру в стене. Увидев то, что и должен был увидеть, он остановил Аллу, бредущую по коридору к лестнице на этажи, и сказал:

– Извини, Алла… Я знал, конечно, что он женат, на работу ведь нанимал… Я должен был тебя предупредить, но… – он развел руками. – Я думал, что он тебе сам все сказал и что ты была не против… Чужая душа – потемки.

Директор института, наверно, еще долго развивал бы свою мысль о странности и непредсказуемости человеческих отношений, но вовремя заметил, что Белозерова близка к обмороку.

– Вот что, Алла… Иди-ка ты домой… Отдохни пару дней, погуляй… Ну я не знаю… что еще… Сходи куда-нибудь… Вот! В Театре эстрады сейчас Геннадий Хазанов выступает со своим кулинарным техникумом. Ухохочешься! Мы с женой позавчера ходили… А с бухгалтерией и табельной я договорюсь. Скажу, что… это… ну, в общем, найду что сказать!

Алла благодарно посмотрела на директора, одного из лучших представителей семейства мужчин, и пошла к выходу из института. Ей пришлось пройти мимо все еще обнимающихся Звягиных. Как среагировал на ее торжественный проход мимо них зам по науке, Алла не заметила. Ей было уже не до него. Она не могла понять, каким образом опять так расслабилась и попала в лапы к очередному оборотню. Ей ли, уже битой и тертой жизнью, утрачивать бдительность! Ей ведь уже далеко не двадцать, когда Счастливчик мог вить из нее веревки! Как же Звягин сумел ее так приворожить? Чем? Неужели всего лишь песнями под гитару? Неужели приятным голосом и улыбкой? Это ведь все такое внешнее… А она уже давно не реагировала ни на что внешнее, броское и эффектное. Казалось, что Сергея ей хватило на всю жизнь… Ан нет! Как же она могла так довериться этому заму по науке? Ведь уже много лет не откликалась ни на какие призывы мужчин, выбирала их только сама, и вот вам… Алла остановилась посреди улицы, потому что вдруг поняла, в чем дело. Ей опять захотелось любви, чтобы все внутри напрягалось струной и трепетало при одном лишь звуке его голоса, при одном прикосновении… Как же все-таки неправильно воспитывают девочек! Зачем им забивают головы всякой чушью: сентиментальными сказками о любви, легендами о верности и баснями о самоотверженности? Всю эту галиматью потом почти невозможно вытравить из души и сердца. Девочек с младенчества надо воспитывать так же, как мальчиков: солдатиками и пистолетами. Их надо учить драться, плеваться сквозь зубы, материться как можно забористей и чихать на любовь и верность. Она, Алла, если бы была учителем литературы, совсем по-другому преподавала бы свой предмет. Она говорила бы девочкам:

– Читайте и учитесь на классике! Швабрин – это норма! Гринев – сказочный герой вроде Чиполлино. Онегиных в жизни – пруд пруди, а Ленский, «с кудрями черными до плеч», скорее всего, нетрадиционалист. Печорин – очень жизненная сволочь, Болконский – лощеный гад, ухайдакавший свою жену еще до родов! Ромео Монтекки очень вовремя помер, потому что в противном случае Джульетта осточертела бы ему через пару месячишек, как бедняга Розалинда!

А уж что касается «Алых парусов», то эту книгу Алла вообще сожгла бы на костре и рассыпала бы ее последний типографский набор. А изучать в школе предложила бы «Кармен» Проспера Мериме. У этой женщины нежным девочкам надо учиться, как себя вести с мужчинами.

Очнулась Алла у Эрмитажа, куда ноги принесли ее сами, как после разрыва со Счастливчиком. А стоит ли идти смотреть на Антиноя? Он наверняка был таким же негодяем, как и все. Красивые негодяи – они еще страшнее. Алла резко развернулась, пересекла Дворцовую площадь, через арку Главного штаба вышла на Невский и медленно пошла к метро, постепенно успокаиваясь. А собственно, чего это она так вызверилась на Звягина? Разве он ее в чем-нибудь обманул? Он просто не сказал, что у него есть жена и дети. А разве он обязан был говорить? Вот если бы она его спросила, а он сказал, что холост и бездетен, тогда бы соврал, а так… Неполная правда – все равно правда. А если бы он сказал, что женат? Что тогда? А тогда она послала бы его ко всем чертям! Вот и славно! Можно представить, что он сегодня сам объявил ей, что женат, и она послала его ко всем чертям! Была проблема – и нет проблемы!

Алла храбрилась и бодрилась, но на самом деле ей хотелось выть громко и долго. Хорошо, что она сейчас на людях и не может этого сделать.

На Владимирском, в ее собственной квартире, Аллу ждал Александр Леонидович Звягин, которому она на свои деньги лично заказала ключ. И первым, что она ему приказала, было:

– Ключ на стол.

Звягин безропотно выложил его на журнальный столик.

– Вы свободны, Александр Леонидович, – абсолютно спокойно сказала ему Алла. – Можете идти заниматься наукой и… семьей.

– Погоди, – Звягин подлетел к ней, схватил за руку и заговорил так проникновенно, как еще никогда до этого: – Да… я виноват перед тобой… и перед женой своей виноват… перед всеми… Но разве я знал, когда женился, что встречу тебя? Я как только тебя увидел в институте, сразу понял, что все… влип… влюбился…

– Брось, Саша, – усмехнулась Алла. – Это у тебя врожденный мужской инстинкт сработал: бери, что плохо лежит! Любовью тут и не пахнет!

– Разве я не доказал, что люблю тебя? Да я сто раз доказал!!!

– Если бы любил, то сказал бы про жену и дочерей, сказал бы, что ошибся, поторопился с женитьбой… А ты успевал и нашим, и вашим: и со мной спать, и жене любовные весточки слать! Так ведь? Иначе она не обнимала бы тебя так страстно в институте, а сразу залепила бы по морде!

– Ну… я же сказал, что виноват, – взмолился Звягин. – Я все время хотел вам обеим сказать… признаться во всем, но как-то не получалось… И потом там девочки: Катя и Машка…

– Вот и катитесь, многоуважаемый зам по науке, к своим девочкам! – зло сказала Алла и сложила руки на груди, отгородившись от него их живым крестом.

Потерянный, сжавшийся и скукоженный, Звягин ушел, а для Аллы начались кошмарные дни. Жена Александра Леонидовича, Лариса Павловна, устроилась к ним же в институт в бухгалтерию. Разумеется, в очень скором времени она была посвящена доброжелателями в тайны отношений собственного мужа с некоей Белозеровой Аллой Константиновной. Лариса Павловна поначалу придала этому не слишком большое значение. У всех мужиков бывают загулы, так уж они устроены, и с этим надо считаться. Александра тем более можно простить, потому что он целых полгода жил в Ленинграде без женщины. Какой мужчина это выдержит? Но когда Лариса Павловна увидела Аллу Белозерову собственной персоной, то онемела от ужаса. Таких безупречных красоток она видела только в иностранных модных журналах. Только одно лицо – есть настоящее произведение искусства! Как она умудряется так красить ресницы, что ни одна не слипается с другой? А кожа?!! Какая у нее кожа!!! Гладкая, матовая, без единого дефекта!!! И губы! Такой красивый изгиб! И помада какая-то особенная! У нее, Ларисы, помада вечно скатывается в противные кусочки и в уголки губ почему-то затекает. А у этой – блеск да и только! А одежду эта Алла явно не в магазине покупает! Шьет, наверно, на заказ. Но ведь это надо еще суметь придумать, чтобы тебе так сшили: просто, неярко, но так элегантно и изысканно, хоть плачь. Такую женщину на кривой кобыле не объедешь… В такую любой мужчина влюбится, не только ее Сашка. Наверняка эта инфернальная женщина совратила кучу мужиков из института.

Больше всего Ларису поразила Аллина прическа. Настоящий блестящий шлем – волосок к волоску! А что, если по этой части и попытаться с ней сразиться? У нее, Ларисы, тоже очень сильные и густые волосы, и тоже, между прочем, прямые! Если она пострижется, то они, возможно, будут лежать не менее красиво. Да и вообще! Давно пора распрощаться с косой. Она теперь живет в столичном городе, а не в паршивом заштатном Новореченске, где и сходить-то, кроме речного вокзала, некуда. Что-то не видела она в Ленинграде женщин с косами! У всех стильные стрижечки или пышные прически.

Укрепившись таким образом в собственном решении, Лариса отправилась в парикмахерскую. Когда она распустила свои волосы, они накрыли ее всю до колен, как плащом, и смотреть на это чудо сбежалась вся парикмахерская. Лариса стояла перед зеркалом и чуть не плакала. Она вспоминала, как впервые разделась перед Сашей, вот так же стыдливо закрывшись волосами. А он онемел от этого необычного зрелища и сначала целовал лишь кончики пшеничных прядей, а потом, специально медля и растягивая удовольствие, долго добирался до ее тела… А потом волосы мешали, и приходилось их срочно скручивать жгутом или быстренько заплетать опять в косу, чтобы забрасывать за подушку, иначе в постели не повернуться было ни ему, ни ей. Ларисины волосы были семейной реликвией. А распускать их на ночь и расчесывать стало для обоих ритуалом. Саше нравилось, зарываясь в густое золото ее волос, искать в них пышное розовое тело…

Парикмахерши дружно уговаривали Ларису не сходить с ума и не покушаться на такое богатство, но она, с трудом сдерживая рыдания, твердила только одно:

– Будем стричь…

Прическа, которую она заказала, к ее лицу и фигуре абсолютно не подошла. Лариса окончательно лишилась шеи и стала казаться еще толще, чем была. Бесконечно набегающие на лицо пряди с непривычки мешали ей до головной боли, и она приспособилась заправлять их за уши. При этом голова своими очертаниями стала напоминать грушу с печальным измученным лицом. Но самым ужасным оказалась даже не потеря косы, а вместе с ней и яркой индивидуальности, а то, что Саша этой потери даже не заметил. Он и не вспоминал, что совсем еще недавно любил расчесывать ее волосы и любоваться их блеском в свете тусклого ночника. Ритуал перехода от бытовухи к таинствам интимной жизни был утрачен без всякого сожаления со стороны Саши. Да и таинства-то никакого больше не было. Был голый, торопливый секс, который не приносил ни одному из супругов ни удовольствия, ни отдохновения. Лишившись косы, Лариса ничего не приобрела. Саша не заметил ни нового синего костюма, который она сшила в Аллином стиле, ни смены колера косметики. И она поняла, что чисто внешними признаками Сашу не пронять, а возможно, что и вообще ничем не пронять, а потому бороться следует с источником зла, а именно с Аллой Константиновной Белозеровой.