Рейтинг лучших любовников

– Теперь уже выпускают и в пластиковых футлярах, – сказал он, – но эта картонка на качество и надежность не влияет. Это я тебе говорю!

Андрей осторожно вытащил из бумажного складня вороненую тушку пистолета, которая сразу очень ловко легла в руку. Наверно, у каждого мужчины заходится сердце, когда он впервые берет в руки оружие. Что-то екнуло и в груди у Андрея. Он сразу почувствовал себя взрослее и значительнее.

– Слышь, Лысый! А в чем разница с боевым? – спросил он новым, незнакомым для себя голосом настоящего мужчины.

– Ну… даешь! Пневматика – и есть пневматика! Пороха нет! Сжатый газ! Но внешне – почти ничем не отличаются. – Лысый забрал у Андрея пистолет и начал показывать. – Вот видишь, тут особая маркировка на затворе – «МР-654К Cal.4,5 mm». Это калибр… в общем, диаметр канала ствола… ну… и шариков тоже. А у настоящего «макарыча» – 9 мм. А на дне магазина, вот тут… видишь такая штука – антабка называется… Она скрывает зажимной винт баллончика с газом.

Андрей не очень понял про антабку, но переспросить постеснялся. Решил, что потом лучше в Интернете посмотрит. А Лысый между тем продолжал:

– Да и вообще у него все, как у настоящего пистолета. Гляди – вот так можно отвести затвор назад и поставить на задвижку. А можно даже отделить от рамки.

Андрей с завистью следил, как ловко Лысый обращался с пистолетом, уверенно сыпал терминами и названиями.

– Прицел состоит из неподвижной мушки и целика. Вот видишь, он регулируется по горизонтали. Стрельбу можно вести как самовзводом, так и с предварительным взведением курка, – заливался соловьем Вова Лысый. Чувствовалось, что ему здорово нравилось рассказывать о пистолете. – Такой вот у него классный ударно-спусковой механизм! А кассета для шариков расположена в рукоятке. Тут же и баллончик со сжатым газом. В паспорте указано, что кассета вмещает тринадцать шариков, но это так… перестраховка! Туда запросто входит и четырнадцатый! Чтобы, значит, не ходить с «чертовой дюжиной» в кармане! Ну… в общем… держи! Владей, значит!

Андрей принял в ладонь «макарова» и снова подивился тому, как он ловко устроился в его руке.

– А стрелять поначалу лучше всего в какую-нибудь картонную коробку, – опять принялся наставлять его Лысый. – Например, от обуви. Нужно набить ее газетами и журналами, а сверху прилепить мишень. Думаю, нарисуешь! Смогешь!

– Зачем коробка-то? Можно, наверно, мишень приклеить на дощечку, – решил проявить сообразительность Андрей.

– Да? А шарики потом кто тебе будет искать? У меня пулеуловителя нет. А из коробки шарики потом запросто можно достать магнитом. А можно и просто руками, не развалишься.

Вова раскрыл свою спортивную сумку и выставил на подоконник заброшенного банно-прачечного комбината четыре бутылки от пива «Сокол» с длинными горлышками, отсчитал двадцать шагов и вынул свой пистолет.

– Учись, студент! – сказал он. – Когда станешь вот так же сбивать горла с бутылок – пойдешь на охоту! Пока будешь промахиваться, с собой не возьму! Тренируйся, как я сказал, на коробках для обуви или… – Лысый хохотнул, – на кошках!

Выстрелы показались Андрею оглушительными. Еще ему казалось, что сейчас завоет сирена и из-за полуразрушенного угла комбината выедет милицейский наряд. Но никто ниоткуда не выехал. Лысый сбил горлышки с трех бутылок, а одна разлетелась в мелкие брызги.

– Теперь ты, – приказал он и поставил на ограду еще одну пивную бутылку.

Андрей еще раз полюбовался гладкими черными боками своего «макарова», старательно прицелился и нажал на курок. Руку резко отбросило в сторону. Бутылка осталась стоять на подоконнике целой и невредимой. Андрей растерянно посмотрел на Лысого. Тот презрительно скривился и сказал:

– А ты думал это такое легкое дело: придешь и всех постреляешь? Ни хрена! Это тебе не с Машкой целоваться! Это, если хочешь знать, вообще не каждому дано! Гляди, как надо! – И Лысый опять ловко отбил горлышко пивной бутылки.

– И сколько же ты тренировался, чтобы так? – спросил Андрей.

– Да… немного… – махнул рукой Лысый. – Я как взял пистолет в руки, сразу понял – мое! Но, чтобы бить точно в цель, месячишко мне понадобился. Каждый день стрелял. Столько шариков извел – ужас! Честно говоря, поначалу и в коробку не попадал! А потом этих коробок с газетами штук десять измочалил! Мамаша вопила – страсть! Каких-то коробок ей жаль, прикинь!

– Месяц – это много… – Андрей Корзун будто и не услышал про количество коробок и жадную до них мамашу Вовы Лысого.

– А ты куда спешишь, Андрюха? Что задумал-то? Может, поделишься?

– Это мое личное дело, – буркнул Андрей.

– Ну, гляди… Не вляпайся. Оружие, конечно, не боевое, но стальные шарики могут тоже так поранить – будьте-нате! Парняге из соседнего двора руку прострелили – в больнице лежал!

– А шарики? Если вдруг все исстреляю и не найду. Тогда что?

– Договоримся! Не боись! – Лысый снисходительно потрепал Андрея по плечу. – Были бы деньги, а шарики найдутся!

* * *

– Андрей, давай поговорим. – Катя положила руку сыну на плечо и с тревогой заглянула в глаза.

– О чем? – сразу насторожившись, спросил Андрей.

– Сядь, – Катя показала ему на диван.

– Мам! Ну к чему такие торжественные приготовления? Давай я тебе стоя все расскажу. Что тебя интересует?

– Меня беспокоит, где ты опять пропадаешь вечерами. Ты поссорился с Машей?

– С чего ты взяла?

– Она звонит. Тебя нет. Я не знаю, что ей говорить… Она может подумать, что ты ее избегаешь, а я на твоей стороне.

– А ты на чьей стороне? – как-то недобро ухмыльнулся Андрей.

– Разумеется, я на вашей с Машей стороне! Я хочу, чтобы вы… дружили…

– Мам! Нам не по десять лет!

Катины щеки залила краска, но она заставила себя ответить честно:

– Ну… если вы полюбите друг друга… то… словом, я буду этому только рада.

– Да? – удивился Андрей. – А тетя Вера почему-то не рада. Кстати, мам, ты не знаешь, за что она меня ненавидит?

– Не преувеличивай, пожалуйста. – Катя передернула плечами и, чтобы не продолжать эту скользкую тему, решительно перешла к другому вопросу: – И вообще! Я последнее время совсем не вижу тебя дома за уроками. Скоро выпускные экзамены! Чем ты занимаешься, Андрюша?

– Ничем таким, о чем тебе стоило бы беспокоиться! – слишком поспешно ответил он.

– И все-таки?

– Ну… гуляю… с друзьями…

– Андрей! – надрывно крикнула Катя. – У тебя появились очень плохие друзья! Они чуть не довели тебя…

– Мама! У меня нормальные друзья! И уроки я делаю! Не беспокойся! Скоро, между прочим, родительское собрание… кажется… в эту пятницу. Вот все про меня и узнаешь!

Андрей посмотрел исподлобья на мать совершенно не понравившимся ей взглядом и вылетел в коридор. Через минуту хлопнула входная дверь. Сын ушел. Катя бросила взгляд на часы. 22.15. И почему надо гулять именно по ночам?

* * *

Антон Зданевич вышел в отставку и вернулся к родителям в Питер.

После школы, отказавшись от поступления в институт, он в первый же осенний призыв пошел в армию, и был отправлен под Хабаровск. Служилось ему неплохо, и он решил не демобилизовываться: остался на сверхсрочную. Он, пожалуй, служил бы и до самой пенсии, если бы не язва желудка. Она периодически открывалась и укладывала Антона в госпиталь. В конце концов на больничной койке он начал проводить времени гораздо больше, чем в воинской части. Он решил не дожидаться, когда его комиссуют, и сам вышел в отставку по состоянию здоровья.

В Петербурге Антон не появлялся более восемнадцати лет. Собственно, он и уезжал-то не из Петербурга, а из Ленинграда. Конечно, у него случались отпуска, как и у всех нормальных людей, но в родной город с новым названием его не тянуло. Родители обижались, но он отговаривался тем, что на поезде от Хабаровска ехать надо около недели, да еще с пересадкой в Москве или Омске. А если лететь самолетом – по миру пойдешь: слишком дорогие билеты. По этой же причине родители к нему тоже не приезжали. Восемнадцать лет они обменивались письмами, фотографиями и изредка разговаривали по телефону.

Зданевич был женат на медсестре воинской части, что неудивительно при его мужской привлекательности и состоянии здоровья, требующего частых посещений медсанчасти. Язва образовалась почти сразу, как он попал на Дальний Восток. Видимо, организм никак не мог приспособиться к смене климата и, главное, воды.

Миленькая кудрявая Оленька ставила Антону бесконечные уколы и в конце концов так влюбилась в слабого желудком пациента, что отдалась ему прямо в процедурном кабинете. Перед этим она бросала на него такие недвусмысленные взгляды, что Зданевич все правильно понял и должным образом среагировал.

Женился он на Оленьке, когда остался на сверхсрочную. Молодой семье несказанно повезло, потому что как раз перед их свадьбой на территории воинской части в одном из облупленных одноэтажных домов барачного типа освободились две небольшие комнаты, да еще и с отдельным входом. Оленька сразу родила сына Генку, а через три года – дочку – толстую смешную Люську.

Если бы кто-нибудь спросил Зданевича, любит ли он свою жену, он, не задумываясь, сказал бы: «Конечно». Никаких особо изощренных любовных признаний сама Ольга никогда ему не делала и от него ничего особенного не требовала. После близости в процедурном кабинете все было понятно само собой. Они должны были пожениться и сделали это. Став женой, Ольга вообще перестала в чем-либо сомневаться, и слова любви окончательно отмерли за ненадобностью. Жене Зданевича было достаточно того, что муж всегда рядом, что у них общие дети.

В юности Оленька была очень хорошенькой: длинноволосой, кудрявой, с чистым нежным лицом и крепенькой, но стройной фигуркой. После рождения Люськи она сильно растолстела, но все равно осталась очень привлекательной – эдакой обаятельной толстушкой. Мужчины всегда замечали ее и оказывали должные знаки внимания, а потому жена Антона не испытывала никаких комплексов по поводу своей пышнотелости. Зданевич – тоже не испытывал. Оленька ему нравилась.

Пока супруги жили под Хабаровском, Антон не вспоминал свою прошлую жизнь в Северной столице. Той жизни как бы и не существовало, а Ольга и дети, напротив, были всегда.

В Петербург Зданевич приехал один. У него не было никакой гражданской специальности, и он хотел для начала осмотреться, найти работу и только потом тащить через всю страну семью.

Город, в котором Антон родился, поразил его уже на вокзале. В зале ожидания вместо хрестоматийного бюста В.И.Ленина стоял, насупивши брови, суровый Петр. По сторонам зала лепились бесчисленные магазинчики, ресторанчики и бистро. Магазинчики пестрели импортными товарами и кричаще яркими сувенирами. В одном из киосков Зданевича особенно поразила запаянная металлическая банка, по размеру тянувшая на советский «Завтрак туриста», которая содержала в себе консервированный «Воздух Санкт-Петербурга». На ценнике стояла внушительная сумма в триста семьдесят рублей. Антон присвистнул и вместо питерских консервов нового образца купил Люське смешного бегемотика с розовыми атласными боками. Девчонки сейчас обожают вешать на свои школьные сумки маленькие мягкие игрушки.

Из бистро тоже тянуло западным сервисом. Зданевич хотел перекусить, но, взглянув на пирожок-с-ноготок, ценою в восемнадцать рублей, быстренько вышел из заведения. Это ж сколько таких надо съесть…

В общем, зал ожидания стал чужим. Чужим оказалось и метро: жуткие очереди за жетонами, навязчивая удушающая реклама и опять всюду, всюду, всюду – лавки, киоски… Товар, товар, товар, как правило, кричаще-вульгарный, хотя, по мнению Антона, и недешевый. Зданевичу казалось, что обнаженные женские тела готовы выскочить с лоснящихся обложек журналов и начать вокруг него бесконечный хоровод, стоит только игриво подмигнуть одной из этих красоток. Антон не был уверен, что не поддался бы искушению, но подошла электричка, и он, так и не подмигнув, вошел в вагон.

Народу в электричке почему-то было немного. Наверно, пока он глазел на лавки, бутики и голых журнальных баб, все пассажиры, которые на Московском вокзале выгрузились вместе с ним из одного поезда, уже давно уехали в предыдущих электричках. На станции «Гостиный двор» Антону надо было перейти на другую ветку. В центре города народу в метро резко прибавилось, и он двигался в плотной толпе вслед за девушкой с торчащими во все стороны ультрачерными волосами. В электричке девушка уселась на диванчик напротив Зданевича, и он смог как следует разглядеть ее в небольшой просвет между стоящими пассажирами.

Ей было не больше двадцати, а накрашена она была так демонически, что у провинциала Антона сами собой полезли вверх брови. Ее блестящая помада была почти черной. Черными были и ногти, которыми она элегантно нажимала кнопки сотового телефона, видимо, играя в какую-то игру. Перегон от станции к станции был длинным. Девушку укачивало. Голова ее несколько раз откидывалась назад, но усилием воли юная особа возвращала ее в исходное положение, не без труда разлепляя серебряные веки с жестяными ресницами, и продолжала игру. В конце концов сон ее все-таки сморил, и она заснула, сильно запрокинув голову. Рот ее понемножку открывался и очень скоро превратился в черный провал, в бездонную воронку, окаймленную темной блестящей полосой помады. Антон почему-то подумал, что если бы на эту полосу села муха, то обязательно приклеилась бы, а потом была бы втянута в черную бездну организма девушки. Передернув плечами, Зданевич решил, что очень не хочет, чтобы его Люська так красилась и спала в метро, раззявив рот. Он бросил еще один взгляд на девушку и увидел, что рука с мобильником чересчур безвольно лежала на ее джинсовом колене. Экран голубовато светился. Черногубая красотка явно рисковала своим телефоном. Его очень просто вытащить из ее ослабевших пальцев.

На станции «Горьковская» в вагон зашло много народу, и плотная людская масса скрыла девушку от Антона. На подходе электрички к станции «Черная речка» толпа снова рассосалась, и взору Зданевича опять предстала девушка с запрокинутой головой. Она все так же некрасиво спала, рука по-прежнему безвольно лежала на колене, только телефона в ней уже не было. Антон подивился тому, что кто-то вынул его из пальцев девушки при всем честном народе. Неужели никто не видел? Или теперь у жителей Питера другой менталитет? Никто и ни во что не вмешивается? Город нравился Зданевичу все меньше и меньше.

Он подошел к дверям вагона на станции «Удельная», где на проспекте Энгельса жили его родители. Девушка все так же спала. Ее бок уже не поджимала объемистая сумка из синей джинсовки. Зданевич сочувственно вздохнул, вышел из вагона и сразу увидел ЕЁ… Нет! Конечно, это была не она. На рекламном щите молодая девушка держала в руках целую связку мобильных телефонов. Антон успел подумать о той черноротой девчонке из вагона. Вот бы ей один телефончик с рекламного щита! А потом он стал думать о НЕЙ. О своей первой любви. Ясноглазая девушка со связкой мобильников была очень похожа на ту, которую Зданевич изо всех сил старался вытравить из своих воспоминаний, и был уверен, что это у него получилось. На Московском вокзале он, правда, уже почувствовал некое беспокойство и даже понял, с чем оно связано, но старался не акцентировать на этом свое внимание.

Здесь, у рекламного щита, воспоминания накрыли его с головой и чуть не раздавили на гранитных напольных плитах питерского метрополитена. Сердце билось так, будто Антон в хорошем темпе пробежал метров четыреста. Он тяжело вздохнул, потер кулаком грудь в районе беснующегося сердца, привалился к холодной стене, поставив возле ног дорожную сумку, и задумался.

…Это случилось с ним в выпускном классе средней школы. Он собирался поступать в институт холодильной промышленности и был очень увлечен учебой. На девчонок принципиально не смотрел. Зная свою увлекающуюся натуру, понимал, что, влюбившись, не достигнет цели, которую поставил. Сначала – поступление в институт, а уж потом всякая любовь-морковь. Нет, он не превратился в сухаря или зануду. Он болтал с одноклассницами, говорил им комплименты, танцевал с ними на дискотеках, тесно прижимая к себе их уже вполне созревшие горячие тела, но к сердцу не подпускал. Все у него еще будет, только чуть попозже. Жизнь впереди – такая длинная!

Однажды после уроков Антон замешкался в школьном гардеробе, потому что никак не мог найти свою куртку. Он как раз чертыхнулся в адрес пропавшей одежды, когда к нему вплотную подошла одноклассница. Антон ничего от нее не ожидал. Он даже сказал ей что-то вроде: «Представляешь, куда-то куртка подевалась!» Девушка на это его заявление среагировала очень странно. Она обняла его за шею и осторожно, невесомо поцеловала в сомкнутые губы. Зданевичу показалось, что где-то рядом произошло короткое замыкание: погас свет, а его с одноклассницей осветил сноп огня, вырвавшийся из лопнувшей электрической проводки.

Антон очень обрадовался пропаже куртки. Если бы он ее сразу нашел, то давно уже ушел бы из гардероба, и ничего не было бы…

Он звал ее Дарой. Сначала назвал подарком судьбы, потом даром. Затем сказал девушке, что придумал новое женское имя – Дара. Оно вполне имеет право на существование среди таких говорящих имен, как Любовь, Лада. Девушка смеялась, радовалась новому имени и целовала его все так же осторожно и невесомо. Молодые люди вообще только целовались. Ничего другого между ними не было. Они могли молча часами сидеть друг против друга за столом, держась за руки и глядя глаза в глаза. Это была любовь. Самое сильное чувство, которое Антон испытал в своей жизни.

Он не насиловал себя, когда женился на Ольге. Он был необыкновенно счастлив, когда она родила ему сына. Он испытал щемящее до слез чувство отцовства, когда впервые взял на руки толстощекую Люську. Но все это было на порядок ниже тех ощущений, которые он испытывал в юности от невесомых поцелуев Дары.

Они почти никуда не ходили вместе. Даре почему-то нравилась таинственность их отношений, а ему нравилось все то, что нравилось ей. Он сидел на уроках, и его захлестывало чувство восторга от превосходства над одноклассниками. Они все суетились, кокетничали друг с другом, обменивались многозначительными взглядами и даже не догадывались об их поцелуях с Дарой. Они все только еще готовились к любви, а они с Дарой уже любили.

На удивление, Антон не стал хуже учиться. Любовь приподняла его над суетой, отсекла все лишнее и ненужное. Существовали лишь наука и девушка. Они были связаны между собой неразрывной нитью. Конечно же, он женится на Даре, но сначала должен поступить в институт, чтобы получить хорошую специальность, а потом приличную работу. Работа позволит ему зарабатывать большие деньги, которые он сложит к ее ногам. Его Дара не будет нуждаться ни в чем.

Все кончилось сразу после выпускного вечера. Дара так и сказала:

– Все кончено.

– Но почему? – не понял Антон. Он не чувствовал, что девушка к нему охладела. – Надеюсь, ты шутишь?

– Нет.

– И в чем же дело?

– Так надо.

– Кому надо?

– Всем нам.

– Мне – не надо! – хватался за соломинку Зданевич.

– Мы больше не будем встречаться, – упрямо твердила она, и больше уже никогда не подошла к телефону, когда он звонил, не выходила к нему из комнаты, когда он приходил к ней домой, молчала, если он, подкараулив ее на улице или в подъезде, пытался получить какие-нибудь объяснения.

– Все кончено, – это были единственные слова, которые она соглашалась произносить.

Антон не стал поступать в институт холодильной промышленности, куда уже успел подать документы. Он также не стал ничего объяснять родителям, которые чуть не рыдали под дверями его комнаты, умоляя пойти на экзамены.

Осенью его забрали в армию. Он был счастлив уехать из города, в котором жила Дара. Он не мог ходить по тем же улицам, где ступали ее ноги. Он сошел бы с ума, если бы увидел ее с другим.

Перед армией у Антона была еще одна девушка. Тоже одноклассница. Она, как и Дара, пришла к нему сама в чудесном синем платье с белыми змейками. Он подумал, что она пришла, чтобы что-то передать от Дары, потому что была лучшей ее подругой, но девушка вдруг заговорила о любви.

Антон решил, что это какая-то провокация со стороны Дары. Проверка. Но девушка начала рыдать и уверять, что любит его серьезно и давно и что готова ради него на все.

Он назвал ее Да. Она действительно оказалась готовой на все. Дара говорила «Нет!», а ее подруга – только «Да!». Когда Антон целовал страстные губы Да, то думал лишь о Даре. Да была продолжением Дары. Да хорошо знала Дару, потому что была ее подругой. Тело Да могло быть похожим на тело Дары. Обе девушки были высокими, статными, с хорошо развитой грудью и узкими бедрами. У обеих были темные длинные волосы и светло-карие глаза.

Зданевич и Да никогда не говорила о Даре. Почему этого не делала Да, Антон не знал. Он же обнимал не Да, а Дару. Он сливался телом с Да, он исходил слезами восторга и острого сладострастного наслаждения, но они для него были связаны только с Дарой. Это ее шелковистую кожу он гладил, это в ее душистые волосы зарывался разгоряченным лицом. Это она, Дара, отдавалась ему страстно и неистово. Это она любила его до самоотречения.

Через два месяца сумасшедшей плотской любви Зданевич сказал Да то же самое, что совсем недавно сказала ему Дара, а именно:

– Все кончено.

– Но почему? – в точности так, как он Дару, спросила его Да. – Надеюсь, ты шутишь?

– Нет.

– И в чем же дело?

– Так надо.

– Кому?

После этого вопроса Да диалог перестал в точности копировать разговор Зданевича с Дарой.

– Так надо мне, – сказал он.

– Зачем? – спросила растерянная Да.

– Я не люблю тебя.

– Врешь! – возмутилась девушка. – Ты любил меня два месяца, как сумасшедший!

– Это ты любила меня.

– А ты?!! Ты не мог не любить! Ты шептал мне на ухо самые нежные слова! Ты так обнимал меня! Тело не может обманывать!!!

– Именно тело и может. Уходи, Да. Я никогда не смогу тебя полюбить. Прости.

В конце концов Да поняла, что все действительно кончено. Антон был благодарен ей за то, что она не стала навязываться, плакать или прикидываться беременной. Он и так чувствовал себя подлецом, и никак не мог понять, почему посмел использовать девушку в своих целях. Да и в каких целях! Жил в угаре, иллюзии, что обладает Дарой! Идиот! Урод и сволочь! Хорошо, что хоть сумел вовремя остановиться…

Когда Зданевич очнулся от воспоминаний, его дорожной сумки у ног не было. Привет тебе, девчонка с черным ртом! Мы с тобой теперь одного поля ягоды!

Деньги и документы Антон всегда носил при себе во внутреннем кармане наглухо застегнутой куртки, поэтому самого отвратительного с ним не произошло. По-настоящему жаль было почему-то только смешного розового бегемота, купленного для Люськи. О вещах он не слишком сожалел. Он и взял-то с собой пока всего лишь смену белья, спортивный костюм и второй джемпер. Зданевич вез родителям несколько литровых банок красной икры и особым способом засоленную Ольгой дальневосточную рыбу. У кого-то сегодня будет классный праздничный ужин.

Антон сунул руки в карманы куртки и пошел к эскалатору. Скажет родителям, что заснул в вагоне метро.

* * *

Вере не спалось. Машка выходила из-под контроля, отказываясь прислушиваться к материнским доводам. Вера уже несколько раз говорила с ней по душам, весьма прозрачно намекая на то, что Андрей Корзун ей не пара.

– Я люблю его, – отвечала ей дочь.

– Маша, в твоей жизни будет еще столько таких Андреев, что глупо в семнадцать лет зацикливаться на первом попавшемся!

– Я не зацикливаюсь. Я люблю. Это разные вещи. И никакой он не первый попавшийся! – упрямилась Машка.

– Именно, что первый. Андрюшка был первым мужчиной, которого ты смогла наконец отличить от женщины. Ты же знакома с ним с колясочно-горшочного периода! Неужели он тебе не надоел? Неужели тебе не интересны другие ребята? В вашем классе столько красавцев, в сто раз лучше Корзуна. Мы тебя специально отдали в параллельный класс, чтобы ты хоть немного от него охолонула!

– Мама! Я тебя не понимаю! – кричала Машка. – Ты что, никогда не любила?

– Ну почему… – терялась Вера. – Конечно, любила… и вообще… твой отец…

– А если любила, то должна знать, что все разговоры про каких-то там других и лучших – абсолютно бесполезны! Он для меня лучший и единственный! Понятно тебе?!

– Ну хорошо, тогда предлагаю отбросить все условности и обсудить проблему его… алкоголизма!

– Мама! Ну что ты несешь! – Глаза Машки наполнялись слезами, и Вере тут же хотелось плакать вместе с ней. – Он никакой не алкоголик! Это случайность! Его напоили!

– Ничего случайного в этом мире нет! Поверь мне, моя девочка! Я хочу только, чтобы ты была счастлива. А с таким, как Корзун, ты будешь несчастна!

– Ну мама!

– Понимаешь, Маша, многие пьют. Но не впадают в то, во что впал твой Андрюшенька. Это звоночек. Ему нельзя пить! Вообще! Ничего! Никогда!