Соавторы

– Славик, но у нас есть шанс… Если это сам Богданов, то он может что-нибудь сказать в телефонном разговоре. Или к нему придет кто-нибудь. Понимаешь? Надо слушать его квартиру постоянно.

– Шанс, шанс… – проворчал Слава. – Тридцать три процента – не такой уж большой шанс.

– Но и не такой уж маленький. Мы ведь только начали, не надо раньше времени впадать в отчаяние.

– Не успокаивай меня, пожалуйста, Лиза. Они начали в двенадцать и в три прервались на обед. И что они делали три часа? Сначала обсуждали какую-то бредятину про мальчика и бога, потом слушали подробный доклад о порядках и нравах в общежитии студентов Щукинского училища. И все. Ни одного полезного слова. И совершенно неизвестно, когда они дойдут до собственно расследования убийства, они, кажется, даже еще не придумали, как именно убьют этого своего режиссера.

– Кстати, насчет погибшего мальчика, – задумчиво проговорила Лиза. – Я уже где-то нечто подобное читала… Не могу вспомнить где. Что-то переводное, кажется, с английского… Этот юный гений – банальный плагиатор, пользуется тем, что люди такого склада, как его соавторы, подобную литературу не очень-то читают, у них воспитание атеистическое, вот он и заимствует идеи из модной эзотерической литературы.

– Да фиг с ним, – махнул рукой Слава, – какая нам разница, у кого он идеи ворует? Нам другое важно.

– Ты не прав, – тихо возразила его жена.

– Почему это?

– Потому что если он в принципе ворует чужие идеи, то это стиль поведения. Понимаешь? А это и есть то, что нам важно. Ну, что там у них?

– Едят. Вернее, уже пьют чай.

– А разговаривают о чем?

– О чем, о чем… О борще, о чем же еще, будь он неладен, – проворчал он. – Старуха совсем сбрендила, только о милиции и твердит. Неужели правда этого Богданова кто-то может хотеть отравить? Кому он нужен, старый пень?

* * *

Они вышли на улицу вместе, как обычно. Катерина двинулась к своей машине, Василий замешкался у самых дверей подъезда, словно решая, в какую сторону идти.

– Где твой драндулет? – спросила она, окинув взглядом улицу и не обнаружив знакомых желтых «Жигулей».

– Так ведь драндулет же, – пожал плечами Вася. – Где ему и быть, как не в очередном ремонте.

– Вась, ну почему ты не купишь нормальную машину, а? Тебе что, денег не хватает?

Он промолчал, снова пожав плечами.

– И куда только ты их деваешь? – вздохнула Катерина.

– Можно подумать, мне платят бешеные бабки, – огрызнулся Василий.

– Вася, не забывай, что по основной профессии я все-таки бухгалтер и деньги считать умею. Уж на машину-то приличную их всяко должно было хватить. Ты что, в казино играешь?

– Да ну вас, Кэт, выдумаете тоже. И вообще, это что, бухгалтерская привычка – считать чужие деньги?

Она остановилась возле машины, достала ключи.

– Давай я тебя подвезу хотя бы до метро.

Он кивнул и сел на переднее сиденье. Вообще-то до ближайшей станции метро было совсем недалеко, всего пять минут пешком, и Катерина, как всегда в подобных случаях, довезет его не до этой ближней станции, а до «Менделеевской», ей по пути, а ему останется проехать всего восемь остановок без пересадок.

– У тебя еда дома есть? – спросила она.

– Куплю. Не проблема.

– Вась, не сиди голодным, ладно? Отец переживает, боится, что ты язву себе наголодаешь. Питаешься ведь черт знает как. Лень самому приготовить – ходи в кафе или в ресторан.

– Откуда у вас эти барские замашки, уважаемая Китри?

Катрин, Кэт, Китри. А еще Китти, Катарина и Кэто. Так повелось с самого начала, когда десять лет назад она выходила замуж за Васиного отца. Василию тогда было восемнадцать, ей – тридцать два.

– Называть вас тетей Катей – смешно, а Екатериной Сергеевной – напыщенно, – заявил тогда юноша. – Надеюсь, у вас хватит чувства юмора на восприятие моих собственных вариаций вашего имени.

– Хватит, хватит, – заверила его она…

Прошло десять лет. Из утыканного иглами сопротивления окружающему миру паренька Василий превратился в странноватого молодого человека, прошедшего армейскую службу, не получившего никакого законченного образования и уверенного в собственной гениальности. После развода родителей он почти сразу ушел в армию, потом немножко пожил с матерью, всего пару месяцев, и, убедившись, что та ведет интенсивную личную жизнь, легко уговорил ее и отца давать ему деньги на аренду квартиры. Начав получать гонорары за участие в проекте, он оплачивал эту квартиру самостоятельно. По подсчетам Катерины, он вполне мог бы купить не только подержанную иномарку, но и недорогую квартирку, не в центре Москвы, конечно, но приличную и, главное, собственную. Однако Вася продолжал ездить на старой отцовской машине, жить в дешевой съемной квартире где-то в самом конце Алтуфьевского шоссе и одеваться отнюдь не в бутиках. Куда он девает деньги? Копит? Тратит на женщин? Или на азартные игры? Или на наркотики?

Она остановила машину возле кафе, где меню было маленьким, но изысканным.

– Давай зайдем выпьем кофе, – предложила Катерина.

Это было уловкой, Вася понимал, что вторая жена отца просто хочет ненавязчиво подкормить его, а Катерина точно знала, что он это понимает, но старается сохранить лицо.

– У вас что, дома кофе нет? – ехидно спросил он, соблюдая правила игры.

– Кофе есть, а вот такие салаты, как здесь подают, мне дома не приготовить, я даже не знаю, где такие продукты купить. И потом, я люблю морепродукты, а у твоего отца на них страшная аллергия, он даже запаха креветок и мидий не выносит, так что я не могу их в дом принести. Ну что, пойдем?

– Ну пошли, – со вздохом согласился он, изображая покорность.

Они сели за столик, сделали заказ, Катерина взяла только кофе и пирожное (как будто не она десять минут назад пела романсы об экзотических салатах, без которых жить не может), Василий попросил принести два салата и горячее.

– Расскажи мне историю про мальчика, – попросила она. – С самого начала и до конца.

– Зачем? Вы же ее отвергли как непригодную.

– Для нашей книги она действительно не годится, ей там не место. Но мне любопытно. Ты меня заинтриговал.

– Да ну? Ладно, слушайте. Мэтру такие истории, конечно, не по зубам, он человек ортодоксальный, но вы, Катрин, может, и поймете что-нибудь. Значит, попадает маленький мальчик под машину, его душа отлетает и разговаривает с богом…

… – Почему ты не захотела больше жить в той семье? У тебя были прекрасные родители, они дали бы тебе хорошее воспитание и достойное образование, ты могла бы сделать блестящую карьеру, стать богатым и благополучным мужчиной. Да, у них были некоторые… м-м-м… трудности интимного плана, дело чуть было не дошло до развода, когда тебе было пять лет, но теперь-то все наладилось. В чем же дело?

– Да ну, скучно это все. Сыном благополучных родителей я уже четыре раза была, – отвечает Душа ребенка, – два раза мальчиком и два раза девочкой. Я про эту жизнь уже все знаю. Я этих последних родителей специально выбирала, чтобы пережить опыт пятилетнего ребенка, родители которого стоят на грани развода. Ссоры там всякие, скандалы, подозрения и все такое. Что я хотела, то и получила, а дальше мне неинтересно, дальше я и так все знаю. Теперь выберу себе родителей, у которых я буду девочкой, а после меня родится еще один ребенок, который окажется тяжело больным, ну там инвалидом, или дауном, или еще что-нибудь в том же роде. Я хочу пережить опыт старшей сестры, которая была единственной и любимой, а потом сразу потеряла роль дочери и превратилась в бесплатную помощницу-прислугу, которую замечают постольку, поскольку она обслуживает второго ребенка, который приковывает к себе все внимание родителей и забирает всю их нежность и любовь. Представляешь, какая это травма для девочки? И как она с этим справится? Я хочу пережить этот опыт.

– Я понимаю тебя, дитя мое. Но подумала ли ты о тех своих родителях, которых только что покинула? Ведь они сейчас плачут, ты причинила им огромное горе. Книга судеб давно написана, и мы с тобой знаем, что у них больше не будет детей, и отныне до самой своей смерти они будут оплакивать тебя и ходить на твою могилу. За что ты их так наказала?

– Отец мой, ты сам сказал, что Книга судеб давно написана. Души моих родителей сами выбрали ту жизнь, которую сейчас проживают. Много лет назад они захотели пережить опыт людей, потерявших единственного сына. Между прочим, я такой опыт уже пережила, и не один раз. Ты помнишь, я где-то в Средней Азии была матерью, у которой во время пожара погибли трое детей, и я была мужчиной на Ближнем Востоке, у которого во время террористического акта погибли жена и дочь, и еще я была женщиной, потерявшей в результате авиакатастрофы всю семью: мужа, детей и родителей, которые летели все вместе.

– Да, я помню твою историю, дитя мое. И все-таки я спрошу тебя: разве тебе не было жаль своих родителей? Разве ты не понимала, какую боль причиняешь им?

– Конечно, нет! Пока я была в теле мальчика, я была душой семилетнего ребенка, который хочет только играть и радоваться жизни. В тот момент, когда тело столкнулось с машиной, я вспомнила, что я не просто душа семилетнего мальчика, а Вечная и Бессмертная Душа, которая проживает множество жизней и переживает разнообразный опыт по собственному выбору. В тот момент мне предстояло сделать выбор: остаться в теле мальчика и продолжать приобретать этот опыт или покинуть тело, освободиться и выбрать себе новую жизнь и новые приключения. В тот самый момент, Отец мой, я руководствовалась не земными чувствами, каковыми являются жалость и сочувствие, а Вечной Мудростью и Знанием. Я знала, что мальчик должен погибнуть, потому что Души моих родителей знали об этом еще раньше и именно это хотели пережить.

– Разумно. Что ж, дитя мое, благословляю тебя на новую жизнь…

…Катерина слушала внимательно, боясь пропустить хоть слово. Ей казалось, что история будет длинной, что после разговора с богом начнут происходить какие-то события, наглядно иллюстрирующие некую законченную идею, но Василий внезапно умолк.

– Продолжай, – нетерпеливо попросила она.

– Так чего продолжать-то? – удивился он. – Все, сказочке конец. Больше я пока ничего не придумал.

– Но я ничего не поняла. Ты мне пересказал занятный диалог, но за ним же должна стоять какая-то теория, продуманная идея, а у тебя здесь идея совсем сырая, поверхностная, нет концепции.

– Это вы у отца таких слов нахватались? – усмехнулся Вася. – Теория, концепция… Классно быть женой профессора, а, миссис Кэт?

– Быть сыном профессора тоже неплохо, – сухо парировала она. – По крайней мере есть шанс усвоить, что любая теория должна быть стройной и внутренне непротиворечивой. Ты, судя по всему, этим шансом не воспользовался. Я-то думала, ты действительно придумал что-то стоящее. А оказалось – просто набор непродуманных ощущений.

– Ощущения – это, между прочим, тоже вещь. Вы, дорогая Катрин, даже ощущениями похвастаться не можете, – вяло огрызнулся Василий. – Ваша продукция состоит из сплошных фактов, за которыми нет ни идей, ни ощущений.

Катерина смягчилась. Она никогда не обижалась на него, потому что сам Вася был на удивление необидчив и незлопамятен. Сама-то она старалась без особой нужды не делать ему замечаний и не критиковать, поскольку испытывала до сих пор чувство вины перед ним за развод родителей, а вот Глеб Борисович – тот в выражениях не стеснялся и Васиным потугам творить самостоятельно давал обычно оценки резкие, нелицеприятные, а порой и откровенно грубые. И хоть бы раз мальчик обиделся всерьез! Сидит себе, улыбается, а то и похохатывает, как будто это не его критикуют, не его называют (пусть и в скрытой форме) бесталанным ничтожеством. С него любая критика как с гуся вода. Вот ведь счастливый характер!

– Васенька, давай поговорим серьезно. Если у тебя есть оригинальная идея, надо постараться ее продвинуть. Но у нее должна быть приемлемая форма, которая, во-первых, сделает эту идею понятной и, во-вторых, не будет отвергнута ни редактором и издателем, ни Глебом. Если ты можешь внятно и доступно изложить мне идею, я могу попробовать придумать под нее историю.

– То есть вы, мадам Катрин, собираетесь мне помочь, так, что ли?

Он уже все съел и теперь курил и улыбался сыто, самодовольно и иронично. Любому другому Катерина такую улыбку не простила бы. Раньше не прощала, было время… Хотя и вспоминать об этом не хочется, но порой приходится.

– Знаешь, Васенька, сколько раз я видела на лицах такое выражение, как у тебя сейчас? – Голос ее звучал обманчиво-ласково, и он хорошо знал эту интонацию, поэтому мерзкую улыбочку с лица все-таки согнал, принял вид наигранной заинтересованности.

– Это где же вы видели?

– Да там, где ты и подумал. И хватит об этом. Я предлагаю помощь. Если она тебе не нужна, просто скажи, и мы закроем тему. Ты беспокоишься насчет своего авторства, именно поэтому не хочешь со мной делиться?

– Да ну, Кэт, глупости все это, – он весело махнул рукой. – Идея есть, но она не моя, я ее у другого писателя вычитал. Но книжка у него не художественная, ее мало кто читал, только узкий круг любителей, я и решил донести эту идею до массового читателя в собственной обработке. Правда, пока я обдумывал чужую идею, у меня появилась своя собственная. Сказать?

– Конечно.

– Только она пока не продуманная, так, на уровне ощущений.

– Говори-говори, – подбодрила его Катерина.

– Ну… в общем, жизнь – это игра. Понимаете?

– Нет.

– Вот смотрите. Дети играют… ну, например, в казаки-разбойники. Одни казаки, другие – разбойники. Играют всерьез, совершенно забывая о том, что на самом деле они Миши, Гриши и Пети. Игра закончилась с каким-то там результатом, неважно с каким. И они из казаков и разбойников превращаются снова в Гриш, Миш и Петь. И то, как они ведут себя вне игры, совершенно не зависит от того, что происходило между ними, пока они играли, кто там кого убил или взял в плен. Им не придет в голову сказать: я не поделюсь с тобой пирожком, потому что тебя же нет, я тебя убил. Они игру прожили и забыли. А когда через три дня они снова начнут играть, никому из них не придет в голову особо изощренно пытать пленного только за то, что он накануне не дал списать задачку по математике. То есть пока они играют, они забывают о своих отношениях по поводу реальных жизненных событий, а когда не играют, забывают о том, что происходило во время игры. И наши души ведут себя точно так же. Есть их существование в чистом, так сказать, виде. А есть что-то вроде игры, когда они вселяются в тело и проживают определенную жизнь. При этом, пока они в человеческом теле, они не помнят о своем существовании в «чистом виде», они играют в эту игру увлеченно и искренне. Как играют дети. Или как спортсмены играют. Ведь понятно же, что от результата футбольного матча ничего в этой жизни не изменится, больные дети не выздоровеют, бедные не разбогатеют, войны не прекратятся, экология не улучшится, к покинутым женам не вернутся мужья. Никакой разницы, кто выиграл и кто проиграл и вообще был ли этот матч. А сколько переживаний! Тысячи болельщиков, не говоря уже об игроках и тренерах, с ума сходят, как будто что-то существенное может измениться. Понимаете?

– Понимаю, – кивнула Катерина. – Ты хочешь сказать, что не имеет никакого значения, была или не была конкретная человеческая жизнь? И если была, то совершенно неважно, какой она была и как закончилась? Ты это имеешь в виду?

– Ну… в общем… почти. Да, почти. Жизнь – это просто очередное приключение Бессмертной Души. Не главное приключение, не единственное, а именно очередное. Одно из великого множества. В этом суть. Очередная игра. Очередной матч. Все, Катрин, я больше не хочу говорить об этом. Либо у вас хватило интеллекта, чтобы меня понять, либо нет, и тогда дальнейшее обсуждение бессмысленно. Спасибо за ужин.

Василий встал, не дожидаясь, пока ей принесут счет.

– До метро дойду пешком, здесь уже недалеко.

– Как хочешь, – обескураженно пробормотала Катерина, не ожидавшая столь резкого прощания.

– Отцу пламенный привет. Можете поделиться с ним моей идеей, ему, как профессору и крупному теоретику, будет легче ее переварить. Он привык размышлять об абстрактном. Вам, как бухгалтеру, проще иметь дело с конкретикой, голые абстракции вам не по зубам.

Она уже справилась с растерянностью и снова держала себя в руках.

– Ну разумеется, сам ты не рискнешь ничего отцу рассказывать, потому что в моем изложении твоя идея будет звучать куда более связно. Я умею не только придумывать истории, но и увязывать концы с концами, а тебе это вообще не дано.

Это была вовсе не ссора, а привычный обмен репликами. Именно так они общаются вот уже десять лет за исключением того времени, когда Вася служил в армии. Говорят друг другу колкости и при этом улыбаются, иногда притворно, но чаще – искренне. Между ними нет недоговоренностей, и каждый из них довольно точно представляет, как к нему относится другой. Катерина знала, что Вася ее не любит, и это вполне естественно. Новая жена отца ничего не отняла у Василия, напротив, развод родителей послужил толчком к тому, что его все оставили в покое и позволили жить одному, чего он, собственно, и добивался. Если бы отец не развелся и не женился на Катерине, жить бы Васеньке до сих пор с мамой-папой, плясать под их дудку и считать копейки. А скорее всего он женился бы на ком попало, на первой встречной, не хромой и не горбатой, но с квартирой, только для того, чтобы получить возможность жить отдельно от предков. И мучился бы сейчас с нелюбимой женой и ненужными ему пока детьми, гулял бы от нее направо и налево, изоврался бы вконец и измучился в беспрерывных семейных сценах. Появление Катерины избавило его от такой приятной перспективы, и Василий это ценил. Но все равно не любил ее. Потому что еще до проекта она сумела сделать то, чего не сумел он сам. И потом… Он ее боялся. Когда он вернулся из армии, пройдя хорошую школу «дедовщины», то среди своих неслуживших приятелей выглядел по меньшей мере крутым авторитетом. Но то, что пережила Катерина, не шло с армией ни в какое сравнение, и перед женой отца Вася пасовал. Она умела так сказать, так посмотреть и так улыбнуться, что молодому человеку становилось холодно до озноба и страшно до судорог.

В общем, не любил Вася Катерину, но как-то так, спокойно не любил, без ярости и гнева. Просто как была она ему чужой, так и осталась. Чужой и загадочной. И загадка эта, оказавшаяся для Василия непосильной, таилась вовсе не в ее женственности, вот как раз никакой особой женственности он в ней и не примечал, не считал красивой, не чувствовал обаяния и вообще не понимал, чем она лучше его матери. Моложе, что ли? Так не намного, когда отец развелся с мамой и женился на тридцатидвухлетней Катерине, матери было всего сорок, не так уж и велика разница. Нет, не женская тайна ставила Васю в тупик, а совсем другая. Он до сих пор не мог понять, как ей это удалось. Ей, экономисту по образованию, бухгалтеру по профессии, воровке, которая отсидела четыре года и которую из-за этого бросил муж, легко, как будто между делом, между пеленками, носками, кастрюлями и пылесосом удалось то, что до сих пор не удавалось Васе, который вот уже много лет посвящал этому все свое время, отдавал всю душу, всего себя. Ну почему? Почему?

Он не понимал и от этого злился. И не любил Катерину.

И она его не любила. Потому что редко встретятся люди, которые искренне любят тех, перед кем чувствуют себя виноватыми.

Глава 2

Рабочий день был в разгаре, и, когда позвонил Чистяков, Настя Каменская сидела на совещании в кабинете следователя, возглавлявшего бригаду по раскрытию нашумевшего убийства крупного предпринимателя. Почувствовав, как вибрирует в кармане пиджака мобильный телефон, Настя жестом попросила разрешения выйти в коридор.

– Леш, я не могу сейчас разговаривать, – скороговоркой пробормотала она, притворив за собой дверь кабинета.

– Я быстро. Ты не забыла, что нам сегодня нужно к Сашке на квартиру подъехать? Когда и где встречаемся?

– Они же только завтра прилетают, – удивилась она. – Зачем сегодня ехать?

– Квартиру расконсервировать. Пыль вытереть, проветрить, продукты купить. Там целый год никто не жил. Как ты себе это представляешь?

– Леша, я не знаю… Не могу сказать точно, когда освобожусь. Я позвоню, ладно? Как только будет ясность, сразу и позвоню.

– Хорошо бы, чтобы это случилось все-таки не завтра, а хотя бы сегодня, – проворчал муж.

Вернувшись в кабинет, Настя моментально выбросила из головы проблему брата, его квартиры и его возвращения из-за границы, где он с семьей прожил без малого год: маленький сынишка нуждался в лечении в условиях чистого альпийского воздуха. Следователь, с которым ей приходилось работать по делу об убийстве предпринимателя, был строгим и требовательным, и никакие личные дела его не интересовали. Если бы он только заметил, что Каменская отвлеклась от обсуждения и не может попасть в русло беседы, нотации было бы не миновать. Этот следователь – не Костя Ольшанский, к сожалению, и даже не Гмыря, отношения с которыми сложились давно и носили характер не столько служебный, сколько братско-сестринско-дружеский.

После совещания она съездила по двум адресам, поговорила с возможными свидетелями и только около восьми вечера вспомнила о муже и о брате. Лешка прав, маленький Санечка – астматик, да еще и аллергией страдает, нельзя его запускать в пропыленную квартиру. Конечно, его там, в Австрии, лечили, и Даша уверяла, что успешно, что мальчик уже почти совсем здоровенький, но ведь почти, а не окончательно. Чувствуя себя виноватой, она вытащила из кармана телефон и позвонила Чистякову.

– Я свободна, – радостно сообщила она. – Назначай место встречи. Ты сейчас где?

– Я уже давно у Сашки, пылесосом орудую, – сообщил муж. – Приезжай сюда, по дороге купи продукты.

– Какие? – глупо спросила Настя.

– Ну знаешь, подруга, не испытывай мое терпение. Какие увидишь, такие и покупай. Хлеб, масло, сахар, чай, кофе – это обязательно, остальное на твое усмотрение. Тебя что, и этому учить нужно?

– Ладно, Леш, не злись, – примирительно произнесла она. – Скоро приеду.

В магазине она набила едой три объемистых пакета, догадываясь, что наверняка купила много лишнего, и браня себя за то, что не может сосредоточиться и подойти к решению задачи, как выразился бы Лешка, «системно». Вот, к примеру, взять хоть молочные продукты. Что выбрать: кефир, простоквашу или йогурт? Кто знает, что любит Саша, что ест его жена и что можно племяннику? На всякий случай Настя бросила в корзину и то, и другое, и третье. И только расплатившись и распихивая содержимое корзины по пакетам, сообразила, что можно же было прямо из магазина позвонить Дашеньке на мобильник и все спросить. И почему она такая тупая? На работе ее хвалят, говорят, Каменская – умница, а на самом деле? До такой простой вещи не додумалась. И экзамен чуть не завалила. Может, не такая уж она и умница? Или была когда-то умницей, а теперь… Стареет, что ли? Мозги уже не те? С возрастом утратила способность быстро переключаться, как начала с утра думать о работе, так остановиться не может?

Ей стало грустно. И немного страшно. Ей сорок три года. Это «уже» или «еще»?

В квартире брата царил арктический холод – Чистяков открыл все окна, чтобы изгнать застоявшийся воздух, который отчего-то казался протухшим, хотя по законам химии так быть не могло.

– Лешик, я, кажется, что-то не то сделала, – виновато сказала Настя, выкладывая покупки на стол в кухне. – Ты только не ругайся, ладно? Я сегодня немножко не в себе.

– Ты и вчера была немножко не в себе, и позавчера тоже, – ехидно заметил муж, критически оглядывая довольно странный набор съестного. – Это у тебя перманентное состояние. Асенька, это вот что такое?

Он ткнул пальцем в красивую яркую упаковку с изображением пальмы.

– Это? Финики.

– И зачем?

– Вкусно… Они сладкие, с чаем хорошо… Леш, не надо, пожалуйста, я и так сейчас расплачусь.

Ее голос задрожал, и набежавшие на глаза слезы удалось удержать с большим трудом. Да что с ней такое? С чего это она решила рыдать на ровном месте?

– Леш, со мной что-то не так, – тихо сказала она, утыкаясь лбом в плечо мужа. – Может, я болею чем-нибудь? Соображаю плохо, плакать все время хочется. И усталость страшная, как будто я сто лет пахала и ни одного дня не отдыхала.

– Ну что ты, Асенька, что ты, – Чистяков ласково погладил ее по голове. – Ты присядь, давай я сейчас чаю сделаю с бутербродом. Ты ведь голодная?

Она кивнула, села на уютный мягкий диванчик и почувствовала, как мешают ей закаменевшие плечи. Подняла руки и привычным движением начала разминать твердые, словно деревянные мышцы. Она смотрела, как Леша ловко разворачивает упаковки, нарезает хлеб и сыр, делает бутерброды, заваривает чай, и чувствовала, что снова вот-вот расплачется.

– Леша, может, это у меня нервы? – спросила она, украдкой стирая со щеки все-таки прорвавшуюся сквозь заслоны слезинку.