Полная версия
Призрак музыки
Так в жизнь семьи Кипиани вошел Денис Баженов. По утрам он заходил за Артемом, и они вместе шли в школу. После уроков вместе возвращались. Разогревали приготовленный Екатериной обед и начинали заниматься. Денис делал все, что нужно, чтобы Артем мог приготовить домашние задания, и еще успевал сделать свои уроки. Задачки, правда, зачастую решал для него Артем, делая это в уме и диктуя Денису. Впрочем, начиная со второго года их совместного бытия проблема уроков Дениса стала совсем несложной, ведь все это он в прошлом году учил вместе со старшим товарищем. Артем научил своего помощника читать ноты, и тот помогал ему даже заниматься музыкой. В периоды тридцатидневных курсов общеукрепляющей терапии, которые должен был регулярно проходить Артем, Денис исправно возил его на уколы.
Они стали неразлучны, они тосковали друг без друга, как тоскуют расставшиеся даже ненадолго близнецы. Родители Артема не могли нарадоваться на ответственного не по годам, доброго и умного Дениса, ежедневно благодаря судьбу за то, что она подарила им этого паренька. Они считали его своим вторым сыном, брали с собой на отдых, делали ему подарки и покупали одежду, не видя разницы между ним и Артемом. А сами мальчики словно забыли о том, что они далеко не ровесники. Этим летом Денис заканчивал десятый класс, Артем – одиннадцатый, но Артему было уже девятнадцать, тогда как его товарищу – только шестнадцать. Впрочем, о разнице в возрасте забыли не только они, ибо Денис был рослым и широкоплечим и рядом с худеньким невысоким Артемом выглядел чуть ли не старшим по возрасту.
Выпускные экзамены Артем не сдавал, Екатерине удалось получить справку об освобождении по состоянию здоровья, и мальчики были целыми днями предоставлены сами себе, дожидаясь августа, когда все вместе поедут к морю.
В тот день они сидели во дворе в тени раскидистого дерева, и Денис читал вслух очередной том Роберта Желязны, а Артем внимательно слушал, привычно крутя в руке шарик, чтобы разрабатывались пальцы, когда к ним подошел незнакомый человек.
– Здравствуйте, – вежливо сказал он.
– Здравствуйте, – хором ответили мальчики и тут же рассмеялись своей синхронности.
* * *Сергей Зарубин тоже рассмеялся, очень уж забавными выглядели взрослые парни, говорящие хором. Братья, что ли?
– Вы живете в этом доме? – осведомился он.
– Да, – и дружный кивок головами.
– И всегда отвечаете хором?
– Как придется, – сказал худенький. – А что?
– Ничего, просто спросил. Про взрыв слышали?
– Конечно, – тут же ответил второй, покрупнее. – Это же совсем рядом было.
– А сами не видели?
Возникла пауза, парни как-то странно переглянулись, и это Зарубину не очень-то понравилось.
– Я не видел, – сказал рослый парень. – И он тоже. А почему вы спрашиваете?
– Я ищу кого-нибудь, кто был в том месте незадолго до взрыва. Или во время взрыва, – пояснил Сергей, обращаясь к худенькому. Ему показалось, что тот находится в зависимости от своего более крупного товарища, и ему хотелось разделить их в разговоре. – Я из милиции. Взрывное устройство, которое подложили в машину, было радиоуправляемым, значит, должен быть человек, который нажал на кнопку, понимаете? А раз человек был, значит, кто-нибудь его видел. Не бывает такого, чтобы никто не видел. Ведь ты был там перед самым взрывом, верно?
– Был, – согласно кивнул худенький.
– И что ты там делал?
– Стоял. Его ждал. – Он кивнул на товарища.
– И что ты там видел?
Снова пауза. Сергей пытался поймать взгляд худенького парнишки, но ему это не удавалось, его глаза все время убегали куда-то.
– Там был мужчина, – наконец сказал он.
– Какой? Что он делал?
– Сидел на скамейке. Слушал Шотландскую симфонию Мендельсона. У него нога сильно болела, он совсем ходить не мог и попросил меня купить ему воды в палатке. Я купил. Вот и все.
Очень любопытно. Мужчина, у которого так сильно болит нога, что он не может ходить. И никто из опрошенных, подскочивших к машине сразу после взрыва, такого мужчину не вспомнил, хотя он должен был сидеть на скамейке и всем попадаться на глаза. Стало быть, он довольно быстро слинял с места происшествия. Нога как-то моментально болеть перестала. Неужели попал?
– Опиши, как он выглядел, как был одет, – попросил Зарубин.
И снова возникла пауза. На этот раз Сергей не стал мучиться в догадках.
– Ребята, что происходит? Почему вы так боитесь отвечать?
– Понимаете, Артем почти ничего не видит, – произнес рослый парнишка. – Он не любит, когда об этом догадываются.
– Как не видит? – оторопел Зарубин. – Совсем?
– Почти совсем. У него такая болезнь, при которой он видит только размытый силуэт и в очень узком поле.
– А очки почему не носишь? Стесняешься? – спросил Сергей Артема.
– Нет, – тот застенчиво улыбнулся, – при этой болезни очки не помогают.
– Значит, ты совсем ничего не можешь сказать про того мужчину?
– Голос я запомнил, у меня слух хороший. А как выглядел – не знаю. Даже не могу сказать, сколько ему лет.
– У него был магнитофон?
– Плейер.
– Откуда же ты знаешь, какую музыку он слушал? Он же был в наушниках, – удивился Зарубин.
– У меня слух хороший. Если близко стоять, то слышно даже через наушники. Он, наверное, солидный дядька, – задумчиво произнес Артем.
– Почему ты так решил? – насторожился Сергей.
– Молодежь Мендельсона не слушает, это не модно. Классику вообще только старшее поколение любит. А это была хорошая запись.
– Что значит «хорошая»? – уточнил оперативник. – Ты имеешь в виду качество записи?
– Нет, оркестр. Я такой записи и не слышал никогда. У меня Шотландская есть в исполнении Берлинского оркестра, Венского и нашего Большого симфонического. Ну и еще другие записи я слышал, только у меня их нет. Но то, что этот дядька слушал, это что-то особенное. Наверное, дирижер какой-то выдающийся.
– Да как же ты различаешь такие вещи? – изумился Зарубин. – По мне так, оркестр – он и есть оркестр, и музыка одна и та же.
– Просто вы музыкой не занимались, поэтому не умеете слышать. – Артем снова застенчиво улыбнулся.
– Послушай, а что насчет голоса этого мужчины? – спросил Сергей. – Если ты так хорошо слышишь, то, может быть, различил какие-нибудь особенности?
– Особенности… – Артем задумался. – Он медленно говорил. Но мне показалось это нормальным, потому что жарко было очень, в такую погоду все становятся медленными. Да, правильно, медленно и как будто с трудом, вот, знаете, словно у него язык распух и плохо во рту поворачивается. Я, наверное, поэтому и решил, что он старый уже. А он что, молодой?
– Не знаю, – признался Зарубин. – Если бы знал, не спрашивал бы у тебя. Артем, ты мне очень помог, но тебе придется еще раз побеседовать или со мной, или с моими коллегами. То, что ты рассказал, это важная информация, и ее нужно как следует обсудить и обдумать. Как мне с тобой связаться?
Сергей записал адрес и телефон Артема и протянул ему листок со своим номером телефона.
– Если что-нибудь еще вспомнишь, сразу же звони, хорошо? Меня зовут Сергей Кузьмич, можно просто Сергей.
– Мы позвоним, – подал голос второй парень. – Артем, нам пора в поликлинику.
В его голосе Сергею почудилось неудовольствие. Странно. Что такого он сказал или сделал, чтобы вызвать неприязнь этого рослого мальчишки? Надо исправлять положение, свидетель должен тебя любить, это непреложное правило сыщицкой работы.
– А тебя как зовут? – обратился он к парню.
– Денис.
– Ты брат Артема?
– Я его друг. Извините, Сергей Кузьмич, нам пора. Артему нужно делать уколы, а медсестра сердится, если мы опаздываем.
* * *Многодневная жара изматывала людей, мешала думать и принимать решения и заставляла стремиться только к одному – к прохладе, пусть даже в ущерб работе и прочим важным вещам. Основной темой для разговоров стали передаваемые по радио и телевидению прогнозы и обсуждение степени их достоверности.
Настя Каменская сидела в кабинете Короткова и составляла вместе с ним план первоочередных мероприятий по раскрытию двойного убийства, совершенного минувшей ночью. Дышать было нечем, несмотря на распахнутое настежь окно, и они периодически открывали дверь в коридор, чтобы немного остыть на сквозняке.
– Гады, обещали же вчера, что сегодня будет на пять градусов дешевле. Опять обманули, сволочи, – ворчал Юрий, расстегивая еще одну пуговицу на рубашке и дуя себе на грудь, влажную от пота. – А оно все дорожает и дорожает. С утра на градуснике было уже двадцать девять, а сколько сейчас – даже подумать страшно.
– У погоды тоже инфляция, – улыбнулась Настя.
Она жару переносила на удивление легко, единственным неудобством были отекающие ноги, из-за чего она не могла надевать босоножки, и приходилось париться в теннисных туфлях.
– И еще обещали, что вчера будет гроза, – упрямо продолжал жаловаться Коротков. – Ну и где она? Уже сегодня наступило, а грозы все не видать. Дурят нашего брата, ой дурят!
– Не видать Красной Армии… – пробормотала Настя. – Слушай, Мальчиш-Плохиш, кончай ныть, а? Ты меня с мысли сбиваешь.
– Все-все, извини, – Коротков поднял руки. – Ася, мне идет, когда я молчу?
– Невероятно.
– Ладно, тогда побуду красивым.
И в этот момент зазвонил телефон.
Поговорив, Юра положил трубку и горестно вздохнул.
– Что случилось?
– Не удалось нам Коляна спасти, – сказал он. – Поступило указание подключаться к делу гражданина Дударева в порядке оказания практической помощи.
– Жалко. Ну, ничего не поделаешь. Кто у нас там следователем выступает?
– Борька Гмыря.
– Как Гмыря? – удивилась Настя. – Ты же мне другую фамилию вчера называл. Ермаков, что ли…
– Ермилов. Он возбудил дело как дежурный следователь, а потом Борьке передал. Ох, наплачется Колян от Гмыри, Борис Витальевич терпеть не может вести дела, которые не сам возбуждал. Ходит злой как я не знаю что и на всех свое настроение выплескивает. Между прочим, подруга любимая, тебя тоже чаша не минует. Одного Селуянова нам явно не хватит, так что тебе тоже придется поработать.
– Да я что, – рассмеялась она, – я завсегда с нашим удовольствием. Только чтобы никуда не ездить и нигде ноги не оттаптывать. Ну что, солнце мое незаходящее, сладостно командовать, а? По такой-то погодке поди-ка побегай по городу. А ты сидишь себе в кабинете и указания раздаешь.
– Сладостно, – согласился Коротков. – И еще я предвкушаю особое удовольствие, когда меня по начальству тягать начнут за вашу, господа подчиненные, плохую работу. Вам что, вы от меня выволочку получите, но даже не расстроитесь, потому как я один из вас, вы все меня сто лет знаете и, стало быть, не боитесь. В случае чего и послать меня можете по старой дружбе. А для вышестоящих товарищей я молодой, неопытный руководитель, которого нужно воспитывать и натаскивать, тем более когда он в самом начале пути остался без надзора, то бишь без Колобка. Ладно, будем жениха нашего искать.
* * *Сергей Зарубин Селуянову понравился. Парень был энергичным, активным и любознательным, и Николай подумал, что, если Зарубин проработает в милиции хотя бы года четыре, он станет хорошим сыщиком. Вообще-то считается, что хорошим сыщиком можно стать не меньше чем лет за десять, но людей, проработавших в уголовном розыске столько времени, сегодня днем с огнем не найдешь. Это надо быть Колобком-Гордеевым, чтобы собрать команду и удерживать ее около себя много лет. Но таких начальников, как он, еще меньше, чем опытных оперов.
Следователь Гмыря, против ожидания, совсем не злился на то, что ему передали чужое дело.
– Одно дело, когда мне передают материалы, с которыми кто-то не справился, и я понимаю, что нужно подчищать чужие ошибки, и совсем другое – когда это действительно производственная необходимость, точнее, правовая, – объяснил он Селуянову. – Мишка Ермилов не виноват, что подозреваемый оказался любовником его жены. Он грамотный следователь и наверняка с блеском провел бы дело. Но закон запрещает, против этого не попрешь.
Выслушав сообщение Зарубина об Артеме Кипиани, Гмыря задумался.
– Как мальчик-то, ничего? – неопределенно спросил он.
– Хороший парень, – уверенно ответил Сергей. – Толковый и вообще очень симпатичный.
Оперативники понимали, о чем сейчас размышляет Борис Витальевич. Информация Ермилова о том, что Дударев часто бывает на книжной ярмарке в «Олимпийском», требовала, чтобы и в этой огромной толпе, помимо других мест, выявлялись возможные связи подозреваемого. Работы навалом, а людей не хватает. И при раскрытии преступления приходится придумывать разные хитрые фокусы, направленные на сокращение объема работ. Выход напрашивался сам собой: вместо того чтобы тупо искать неизвестно кого по всей Москве, проще выпустить Дударева из камеры, чем-нибудь припугнуть как следует и посмотреть, кого он побежит предупреждать об опасности.
– Борис Витальевич, – осторожно сказал Зарубин, – он почти слепой. Разве мы имеем право вовлекать его в наши дела?
– Сколько ему лет, говоришь? – вместо ответа поинтересовался следователь.
– Девятнадцать.
– Ну вот видишь, он совершеннолетний. И никто его никуда вовлекать не собирается. Просто мы никому не скажем, что он ничего не видит, а его попросим быть внимательным и никому из посторонних не говорить о своей болезни, вот и все.
Селуянов тихонько хмыкнул. Гмыря, как и любой другой человек, не был лишен недостатков, но оперативники любили с ним работать, потому что Борис Витальевич в прошлом сам был сыщиком и понимал проблемы розыскников. Более того, он в отличие от многих следователей частенько шел на нарушения закона, не грубые, конечно, и не наносящие ущерба правосудию.
– Надо с родителями Артема поговорить, – предложил Сергей.
– Тоже правильно, – кивнул Гмыря. – Как говорится, для поддержки штанов. Но вообще-то, ребятки, об этом распространяться не следует. Узнают – по головке не погладят.
– Понял, не дурак, – весело откликнулся Селуянов.
– Кстати, я слышал, Каменская вернулась, – неожиданно сказал следователь. – Это правда?
– Истинный крест.
– Ты можешь попросить ее, чтобы она сходила к родителям этого парня?
– Да я сам могу сходить, труд невелик, – удивленно ответил Селуянов.
– Ага, ты сходишь. С тобой даже разговаривать не станут, как посмотрят на твою дурашливую физиономию. И Серегу нельзя засылать, молодой он еще, не сможет правильно построить разговор, если они упираться начнут. А Каменская их уговорит. И потом, там же, как я понял, какой-то музыкальный вопрос, ни ты, ни Зарубин в этом ничего не понимаете, а я тем более. Зато Анастасия ваша – дамочка музыкальная, это я еще по делу Алины Вазнис помню. Она тогда с оперными либретто разбиралась.
– Нет проблем, Борис Витальевич, только вы бы сами позвонили нашему начальству, а? Моя просьба для Аськи – так, сотрясание воздуха. А вот ежели ей начальство прикажет, то она все сделает.
– Позвоню. Кто у вас там на месте сейчас?
– Коротков.
– Кто?!
Селуянов с трудом сдержал смех. Никто и ничто на свете не могло заставить его перестать шутить и веселиться, разыгрывать своих коллег или просто подначивать их. И непередаваемым удовольствием для него было в этот момент видеть, как исполненный собственной важности следователь Гмыря будет стоять перед необходимостью обращаться с просьбой к Юрке Короткову, которого он столько раз гонял как мальчишку.
– Почему Коротков? – спросил Гмыря недовольно. – Что, никого из руководства отдела на месте нет?
– А он и есть руководство. Его неделю назад назначили.
– А Жерехова куда?
– На пенсию. По собственному желанию.
Борис Витальевич внезапно расхохотался и хлопнул Селуянова по плечу.
– Ну и жук ты, Николай! Но меня не проведешь, сам таким был, когда опером работал. Хлебом не корми, дай только следователя уесть. Ладно, позвоню, корона не свалится. Как его отчество?
– Викторович, – с готовностью подсказал Селуянов.
Гмыря набрал номер и откашлялся.
– Юрий Викторович, Гмыря беспокоит. Могу обратиться с просьбой?
* * *К Екатерине и Тенгизу Кипиани Настя решила ехать в форме. Ей отчего-то казалось, что так будет проще разговаривать. Все-таки не мальчишка придет, а старший офицер.
Расчет оказался правильным, в форменных брюках, затянутых на тонкой талии, и в рубашке с подполковничьими погонами Настя выглядела одновременно необычно и привлекательно и вызывала доверие.
– Я не позволю втягивать моего сына в сомнительные мероприятия, – сразу же заявила мать Артема. – Он еще совсем ребенок.
– Он не ребенок, – тут же возразил Тенгиз. – Ему уже девятнадцать лет, он совершеннолетний. Если бы не зрение, он бы сейчас служил в армии и, вполне вероятно, находился там, где стреляют. Ему пора становиться мужчиной.
– Да какой он мужчина! Он только-только школу закончил! Нет, нет и нет.
Екатерина казалась непреклонной, но Настя поняла, что спорит она не с работником милиции и даже не с собственным мужем, а скорее сама с собой.
– Катенька, но ведь от Артема ничего особенного не требуется, – уговаривал Тенгиз. – Правда, Анастасия Павловна?
– Правда, – сказала Настя. – Мы не пытаемся привлечь вашего сына к своей работе. Мы могли бы вообще ничего вам не говорить, просто мы сочли, что будет неправильным не поставить в известность родителей. Мы только скажем подозреваемому, что его соучастника видели на месте происшествия и есть юноша, который его запомнил и может опознать. Ни имени этого юноши, ни тем более его адреса никому не скажут. Единственная неправда, которая будет иметь место, это утаивание информации о том, что юноша хоть и был на самом деле, но ничего не видел. И в связи с этим просьба к вашему сыну будет состоять в том, чтобы при незнакомых людях он старался не показывать, что плохо видит, вот и все. Я, честно говоря, никакой опасности здесь не вижу. Но если вы против, то я не смею настаивать.
– Нет, – снова сказала Екатерина, но, впрочем, уже совсем нетвердо, – я боюсь за сына. Лучше мы сразу его увезем куда-нибудь. Возьмем отпуск и увезем.
– Да глупости ты говоришь! – вспылил ее муж. – Для чего мы с тобой тянули его столько лет, стараясь, чтобы Артем жил среди зрячих и вел полноценную, нормальную жизнь, какую ведут все зрячие? Для того, чтобы при первой же сложной ситуации признать его инвалидом и спрятать под крыло? Он мужчина и должен совершать мужские поступки. Пора отпустить его от своей юбки.
– Но он же ничего не видит… – слабо сопротивлялась мать.
– Ну хорошо, давай рассуждать здраво, – вздохнул Тенгиз. – Если бы он был полноценно зрячим, если бы дело касалось, например, Дениски, а не Артема, что бы ты сказала?
– Я бы сказала то же самое. Преступнику все равно, зрячий он или слепой, он найдет мальчика и попытается его убить. Я боюсь.
– Резонно, – заметил он. – Что вы можете на это ответить, Анастасия Павловна?
Настя поняла, что он взял на себя роль арбитра-посредника между своей женой и человеком из милиции. Он, как истинный хозяин положения, не допускает разговора втроем, он ведет отдельные беседы с Екатериной и с гостьей и в каждой из этих бесед старается занять лидирующее положение. Настоящий глава семьи, подумала Настя с улыбкой.
– Я полагаю, что такого рода опасности нет, – мягко ответила она. – Человек, которого мы хотим освободить, будет проинформирован о том, что есть некий свидетель. Об этом ему нужно будет сообщить другому преступнику, тому, который разговаривал с вашим сыном. Мы будем следить за всеми контактами подозреваемого, и, как только он встретится со своим сообщником, оба будут задержаны. У них даже не будет времени задуматься над тем, где и как искать вашего сына.
– Вы меня убедили, – решительно сказал глава семьи.
– А вашу жену?
– И ее тоже.
– Мне так не показалось, – осторожно возразила Настя.
Ей хотелось получить согласие обоих родителей, в противном случае могли возникнуть самые непредвиденные осложнения.
– Катя всегда разделяет мое мнение, – твердо произнес Тенгиз. – У нас с ней полное единодушие.
Екатерина молча кивнула в знак согласия, но взгляд у нее был какой-то затравленный.
– В таком случае мне нужно поговорить с вашим сыном. Последнее слово за ним. Может быть, он и сам откажется.
* * *Артем стоял, прижав ухо к двери, и шепотом пересказывал другу все услышанное.
– Отец соглашается, а мама против, – сообщил он.
– А чего эта тетка хочет? – тихонько спросил Денис.
Он сидел на диване в одних шортах, влажная от пота майка висела на спинке стула перед вентилятором.
– Она хочет кому-то сказать, что я хорошо разглядел того мужика на скамейке.
– Зачем?
– Чтобы его напугать.
– А как она узнает, что это он? Ты же его не видел толком и не можешь рассказать…
– Тише! Потом обсудим, а то мне не слышно.
Какое-то время в комнате стояла тишина. Денис встал с дивана и на цыпочках подошел к вентилятору. Струи теплого воздуха обдавали обнаженное тело, и ему стало чуть полегче. Все-таки в том, чтобы не быть взрослым, есть свои преимущества. По крайней мере, в такую жару можно ходить в шортах, а взрослые, вынужденные отправляться на службу, должны напяливать на себя костюмы.
Внезапно Артем отскочил от двери и плюхнулся на диван, изобразив на лице скуку и рассеянность. В ту же секунду дверь комнаты распахнулась.
– Мальчики, идите сюда, – послышался голос Тенгиза. – С вами хотят поговорить.
Денис тут же двинулся к двери, но Артем остановил его.
– Майку надень, – шепотом подсказал он. – Неудобно, там же тетка чужая.
Денис послушно натянул непросохшую майку и поморщился. Одни неприятности от этой милиции.
Глава 3
Денис Баженов смотрел на гостью настороженно. Она ему не нравилась. Не нравилась уже по одному тому, что понимала, о чем говорит Артем. Он сам не понимал, а она понимала.
– Записи Берлинского, Венского и Большого симфонического оркестров я послушаю, – говорила женщина в милицейской форме, – но ведь наверняка существуют еще десятки других записей Шотландской симфонии. Мне нужны какие-то признаки, по которым я смогу отличить из этих десятков записей именно ту, которую ты слышал.
– А сам музыкальный текст вы знаете? – спросил Артем.
Денис приготовился злорадствовать. Он-то знает, что такое «музыкальный текст», Артем ему объяснял, а вот тетка эта может и не знать.
– Конечно, – улыбнулась она.
– Тогда я могу наиграть несколько фрагментов из первой части, по которым вы сразу отличите ту запись.
Артем открыл рояль, сел на крутящийся стул, взял несколько аккордов.
– Вот в этом месте, – он сыграл несколько тактов, – очень слышна медь. В других записях здесь ведут струнные, понимаете?
– Да, – кивнула Каменская. – Я запомню.
– И вот еще, – Артем снова заиграл, – здесь, наоборот, медной группы как будто совсем нет, слышны только скрипки.
– Я поняла. Ты давно занимаешься музыкой?
– Всю жизнь. Сколько себя помню, столько и занимаюсь.
– Значит, когда ты только начинал, ты видел лучше, чем сейчас?
– Намного. Поэтому мне нетрудно играть, пальцы все равно знают, где какая клавиша, вся проблема только в нотах.
Денис чуть не позеленел от злости. Как она смеет! Как смеет заговаривать с Артемом о его слепоте! Ни сам Артем, ни его родители, ни Денис никому не позволяли обсуждать проблемы болезни, все дружно делали вид, что вопрос не стоит того, чтобы о нем говорить. Надо жить и работать, а не думать о болячках. Так учили Артема родители, так думал сам Артем и именно так приучил думать своего друга. Но Артем тоже хорош, почему он отвечает ей, вместо того чтобы резко оборвать и поставить на место, как делал всегда с одноклассниками?
– А как же с нотами? – спросила Каменская. – Наверное, ты не можешь читать с листа, тебе приходится разбирать вещь, как в начальных классах?
– По-разному. Первые минут десять я могу читать с листа, потом нужно отдыхать примерно полчаса: глаза сильно устают, и я вообще перестаю видеть. В эти полчаса мне Денис помогает, читает партитуру вслух. Правда, это медленно получается, я же вижу все нотные знаки одновременно, а он мне их называет по очереди. Но ничего, справляемся. Больше всего я люблю из головы играть, тут никакие ноты не нужны. Играю в свое удовольствие.
– А какие перспективы? Вылечиться можно?
Нет, этого Денис стерпеть уже не мог. Даже с ним, со своим ближайшим другом, Артем никогда не говорит на эту тему, хотя Денис полностью в курсе, дядя Тенгиз еще в самом начале объяснил ему все о болезни Артема раз и навсегда и предупредил, что тема эта запретна для обсуждения. Нужно делать то, что велят врачи, но никогда не обсуждать, потому что обсуждать тут нечего. Надо жить и работать, а не языком болтать.
– Перспектив нет, – сказал Денис громко и нервно, стараясь защитить друга, которому неприятно говорить об этом, – эта болезнь не лечится нигде в мире. Она ведет к полной слепоте. Некоторым везет, состояние стабилизируется, человек видит плохо, но с годами это не становится хуже. Просто замирает на одной точке.