Дверь. проза

Осторожно прикрыв дверь, он вышел во двор. Опять ударил в нос запах мертвечины. Голова закружилась. Чтобы не упасть, ему пришлось опереться на приклад ружья… Мир словно в мертвый сон погрузился. Ни звука вокруг. Ни одного светящегося окна.

Может, всех уже сослали?

Может, расстреляли всех?

Может, люди от страха свет не включают?..

Узкой тропой он пошел вниз. До дома Шамиля было еще далеко. Надо было перейти через большой арык, свернуть, пройти через поляну на краю леса. Идти следовало так, чтобы никого не встретить на пути…

Вдалеке что-то слабо блеснуло. Да, кажется, он не ошибся, это дом Шамиля… Не предупреждал ли этот слабый, тусклый свет, едва рассеивающий тьму ночного мира, о подозрительных обысках, о призраке страха, сотрясающем мир?

Чем мог провиниться Шамиль? А он сам? Он жил простой жизнью, не плеснули ли на горячий очаг холодной водой? На него напустили удава. Сколько уж месяцев он скитается вдали от родного крова…

Чем ближе свет, тем сильнее бьется сердце. Он боится столкнуться с чем-то ужасным. Это чувство не покидает его с тех пор, как увидел он этот одинокий слабый свет в темноте ночи.

Перебравшись через забор, подошел к ступенькам. Изнутри доносились приглушенные хриплые звуки, шепот, то ли женский, то ли мужской… Он насторожился. Голоса, похоже, чужие. Различить не смог…

Он вздрогнул от лошадиного всхрапа за домом. Как будто кто-то следил за ним со стороны, наблюдал. На цыпочках обошел дом. Привязанный к липе конь, цвета которого в ночи было не разобрать, при виде его дернул головой.

Он вернулся обратно. На ступеньках хотел кашлянуть, чтобы дать знать о себе тем, кто внутри. Но тут же оставил эту мысль, это могло оказаться совсем некстати. К тому же он так и не смог определить, кто там…

«Нет! Нет! Не может быть!» – слышалось из дома, это был вскрик взволнованной женщины. Похоже было на голос жены Шамиля Севар… И похоже, и нет… Затем послышался хриплый мужской голос.

Он опустил ружье с плеча на грудь. Стал осторожно подниматься по ступенькам; у двери остановился, хотел заглянуть в боковое окно – не достало духу; сочтя это невежливым, повернул назад, спустился на несколько ступенек вниз.

Шум в комнате то возрастал, то стихал. Мардан Халыг оглу определил, что слабый, дрожащий голос принадлежал Севар – женщина что-то исступленно шептала, против чего-то возражала, кажется, не соглашаясь с собеседником… Порой слышны были всхлипывания…

Мужской голос он не узнавал. Голос хрипел и, что странно, Мардану Халыг оглу казался очень знакомым. Он на чем-то настаивал, о чем-то просил женщину. То и дело произносили имя Шамиля. Интересно, где сам Шамиль? Кто осмелился прийти в дом одинокой женщины в эту пору ночи? Может, родственник? Нет, на родство это не похоже. Хозяин хриплого голоса будто молил ее о чем-то. Почему? Хриплый голос эхом отдавался в темноте ночи: «Можешь быть спокойна. Об этом будем знать лишь ты да я, и эта комната еще… даже Аллах ничего не узнает. И какой Аллах? Нет его. Запомни, к аресту Шамиля я отношения не имею; это указание сверху… А ты не убивайся… Ты здесь не при чем… Каждый отвечает только за себя. Все будет хорошо. Никто ваш род не тронет. Поняла? Теперь я здесь всему хозяин… Что ты так смотришь на меня? Или не веришь?.. Ты ведь меня знаешь… И характер мой тебе знаком. Давай поцелую! Не хочешь? Почему? Я с первого раза, как только увидел, сразу тебя заприметил… Но Шамиль вмешался… А то все сложилось бы по-другому… Должность, положение отношения к этому не имеют…»

Нервно подрагивающий палец Мардана Халыг оглу прошелся по курку. Он с трудом сдержался, чтобы не выбить пинком дверь. Едва поборол гневный крик, рвавшийся из груди. Перед глазами заплясали огненные точки. Зубы стиснуты, губы дрожат…

Поднявшись на носках, заглянул в окно. Вгляделся в бледные лица людей, горячо перешептывавшихся в слабом свете лампы – да, это была Севар; женщина, съежившись в углу кровати, испуганно смотрела на мужчину, теребя кисти наброшенной на плечи черной шали; подол ее длинного платья был скомкан, из-под него виднелись белые ноги. Прядь черных волос упала на глаза, слабая тень ее лежала на лице; красивое лицо женщины было искажено. Высокий мужчина сидел на табурете напротив кровати и, поглаживая деревянную кобуру на боку, самым бессовестным образом сыпал словами хриплым голосом; на голове у него большая каракулевая папаха; китель с блестящими металлическими пуговицами брошен на кровать. Когда мужчина повернул голову, Мардан Халыг оглу узнал это серое бледное лицо – его бывший ученик Адилов…

После ареста его сразу привели к Адилову. Исподлобья смерив взглядом Мардана Халыг оглу, Адилов хриплым голосом ответил на его приветствие и приказал охраннику в дверях:

– Учителя пока уведите, людей на очереди много, допросим потом и выясним все… Смотрите, не обижайте его…

Только допросить его Адилову не пришлось: убив охранника, Мардан Халыг оглу сбежал… И теперь вот от законослужителя, что столько месяцев уж ищет его, как преступника, его отделяет тонкая стена, вернее, хрупкое стекло, что разобьется вдребезги от одного удара. Эта стена, стекло, отделяющие их друг от друга, а вместе с ними и эта темная ночь, эта минута, миг этот в то же самое время их соединяли, без ведома и понимания их самих.

Человеческое сердце непостижимо, ему порой присущи странные ощущения. Мардану Халыг оглу вдруг (отчего-то) показалось, что с женщиной разговаривает ее муж Шамиль. А вдруг это и вправду Шамиль… «Шамиль? Нет, где же тут Шамиль?» В пальцах, коснувшихся холодного курка, закололо. В глазах зарябило. В слабом свете лампы он еще раз внимательно вгляделся в мужчину – теперь из-под шапки виднелся только мощный, будто бронзовый, затылок.

Рука мужчины потянулась к кровати и дальше – к женщине, забившейся в угол. Она потуже завернулась в шаль, совсем сжавшись в комочек. Крупные пальцы мужчины коснулись голых лодыжек ее. Змеей вытягивалась шея мужчины, кажется, он хотел дотянуться и поцеловать руку женщины, но губы достали только щиколотки прижались к оголенной ноге, выглядывавшей из-под платья; словно огнем полыхающим сердцем припал к родниковой воде…

Женщина смотрела на него с отвращением; она вся дрожала. Точно раскаленным железом жгли ей грудь, ее красивый рот кривился от страха. Попавшим в силки голубком безнадежно метались глаза, длинные тонкие пальцы теребили кисти накинутой на плечи шали.

Адилов вдруг вскинулся, как почуявшая чужой запах собака, и взглянул на окно, словно почувствовал, что кто-то следит за ним все это время… И почему-то лицо его опять напомнило ему Шамиля… (Почему, интересно?) Потянувшись к кобуре, Адилов выпрямился, встал и пошел к двери. (Где же Шамиль?) Мардан Халыг оглу резко поднял к лицу до того прижатое к груди ружье и нажал на взведенный курок…

**

АРИОЗО. Прогресс и регресс всякого мужчины начинается у него дома, сынок. Меня часто спрашивают, почему, Бек Ага, у тебя всегда хорошее настроение? Прошу прощения у всех и у этих стен святых, я отвечаю им, что причиной тому моя жена. Она приветливым лицом меня провожает и таким же приветливым лицом встречает. И провожает – все в места невеселые – к умирающему, на поминки, похороны. Слезы, плач, гробы… Но выйдя из дома с хорошим настроением, я таким же и домой возвращаюсь.

Когда посланник Аллаха Мухаммед женился на Хадидже, ему было двадцать пять лет. А ей сорок, дважды до того она была замужем, мать троих детей. Несмотря на это, кто первым признал Мухаммеда, как избранника Аллаха? Его жена Хадиджа. Потом двоюродный брат Али, пасынок Зейд, купец Абубекр, а после Осман, Талха, Абдурахман… Вначале его сторонников было пятьдесят человек. Затем число их увеличилось до ста, тысячи, их стало миллион. Теперь сторонникам Мухаммеда нет числа; если с одной стороны число их уменьшается, то с другой – растет. Речь не об этом. Я говорю о том, что если ценят и отличают тебя дома, ты и до пророка можешь дорасти. Вот почему сначала нужно вырасти в глазах семьи, домочадцев, у себя дома. Кто сегодня упал в глазах своих близких, тот в глазах Аллаха упал еще вчера. Если вы уверены в тех, кого оставляете дома, можете не беспокоиться, все будет хорошо.

**

ХОР. – Таг- тараг!

– Тараг – таг!

– Так – тараг-так-тараг!

– Тараг – таг – тараг – таг!

– Таг- таг – таг – таг!

– Тараг – тараг – тараг – тараг!

*

ВТОРОЕ ПИСЬМО.

Мое нескончаемое приветствие великому вождю!

Отец народов!

Под сенью Вашей щедрости и славы мы переживаем самые значительные дни нашей жизни. А жизнь наша становится краше день ото дня. Благодаря Вашей отеческой заботе мы живем радостно и счастливо. Что еще нужно человеку? Ничего…

Отнимая Ваше драгоценное время, хотел бы поставить Вас в известность относительно некоторых вопросов. Как отмечал я в предыдущем своем письме, вины за мной никакой нет, я обвинен по ошибке. Положение мое здесь очень и очень хорошее. Как бы там ни было, от работы меня освободили. Несмотря на то, что нет кроватей, чтобы поспать, нет воды помыться, нет одежды одеться, мы счастливы все равно. Поесть дают что-то напоминающее собачье месиво, но ничего, мы смотрим в будущее с надеждой. Вот уже сколько месяцев идет следствие. Меня иногда допрашивают, слегка побивая мягкой палкой. Бывшие коллеги заподозрили меня в тайной связи с какой-то организацией. Будто я верю в Аллаха, читаю Коран, совершаю намаз. Я вообще безграмотный, как же я могу читать Коран?..

Наверное, Вас интересует, по какой такой конкретной причине меня привлекли к ответственности. Не так ли? Давайте в таком случае я все Вам расскажу, в прошлом письме я не хотел описывать случившееся подробно, думал, не стоит занимать Ваше время, расписывая все это. Но теперь вынужден буду рассказать…

Случилось это несколько месяцев назад. Активистам села раздавали книжки – членские книжки общества безбожников. Книжки раздавались под руководством и при участии уважаемого товарища из центра. Помимо него, в торжестве принимали участие Адилов и еще несколько человек. Товарищ из центра, раздавая членские книжки, книжки безбожности, активистам, пожимал им руки, желал успехов в делах, информировал о проводимой борьбе с религиозными служителями – моллами, ахундами, попами. Призывал жечь церкви и мечети. Получавшие книжки давали слово противостоять любым религиозным провокациям, бороться с религиозными деятелями. Я думал и мечтал о том, как сразу после этого торжественного заседания оттаскаю за белоснежную бороду перед народом одного моллу, имя которого в последнее время стало очень известным. А то как же?! Это они, оказывается, повергают народ в бедность и нищету! Но мечта моя не сбылась. Почему? Сейчас скажу.

В конце заседания народ – активисты – стал расходиться. Выходивший последним Готур (это прозвище у него такое) споткнулся обо что-то на пороге. Он чуть было не упал лицом вниз, но удержался, схватившись за ручку двери, и тихо проговорил: «Спаси, Аллах!» Быстренько обернувшись, я шепнул товарищу из центра и Адилову, что Готур верит в Аллаха. Адилов спросил, откуда я это знаю. Я ответил, что вот только что слышал сам. Лицо Адилова посерело, исказилось, глаза прищурились, рот скривился. Заорал, чтобы быстро вернули Готура обратно. Первым за ним бросился я. Что может быть почетнее исполнения приказа начальника?! Приволок я его в комнату. Товарищ из центра молча смотрел на нас. Допрашивал Адилов. Ничего не понимающий Готур свирепо поглядывал на меня. Наконец, не сдержавшись, я выкрикнул, не ты ли, мол, только что, выходя из комнаты, помянул Аллаха? Готур пожал плечами: «Ну и что?» Опережая Адилова, я закричал – ты веришь в Аллаха и было неправильно давать тебе такую книжку. Краем глаза заметил, что Адилов улыбается в усы – то есть, продолжай, пусть товарищ сверху видит, какой у меня оперативный работник… Я повысил голос: «Ты веришь в Аллаха! Из тебя не выйдет безбожник!» Глаза Готура полезли на лоб. Кажется, по настрою моему он, наконец, понял, что здесь что-то не так. Дальше стали происходить неожиданные для всех чудеса. Готур достал из нагрудного кармана чухи «книжку безбожника», положил на покрытый красным сукном стол и, совершив салават, поклялся на ней, что веру не признает. Готур в здешних краях известен как обманщик, поэтому клятве его никто не поверил. Адилов мне подмигнул. Я приступил к работе: ударил Готура пару раз прикладом ружья. Товарищ из центра смотрел на меня удивленно, но сдержанно молчал. Готур спросил, чем поклясться, чтобы мне поверили?.. Адилов показал на портрет на стене (это был Ваш портрет, дорогой вождь) и сказал, поклянись ему, что не признаешь ни религии, ни Аллаха. Готур поклялся. Потом я вышел на середину комнаты и сказал – поклянись, Готур, знаменем в углу, что не веришь в Аллаха. Готур поклялся знаменем. Я опять сказал – ты говоришь неправду, ты веришь в Аллаха, ты верующий. И снова пошел в ход приклад ружья… Раз, другой… Оказывается, настоящее чудо было впереди. Из кармана, откуда вынул Готур книжку безбожника, теперь он достал другую, завернутую в платок книгу и положил ее на стол. Развернул платок – это был Коран. Встав на колени, Готур положил руку на Коран и сказал, что веры не признает. Я снова заявил, что он говорит неправду (чтоб отсох мой язык!). Готур поднялся, отошел и, глядя мне в глаза, сказал: «Если я говорю неправду, пусть покарает меня этот Коран. А если ты – истинный безбожник, тоже положи руку на эту священную книгу и поклянись, что я говорю неправду». Я застыл на месте. Меня прошиб пот. Человек из центра и Адилов неприязненно смотрели на меня. Что было делать? От страха дрожали колени. Откуда я мог знать, верит этот сукин сын Готур в Аллаха или нет?.. Что попусту клясться священной книгой?.. Готур меня здорово прихватил. С другой стороны, Адилов, будто защищая Готура, заорал на меня – что стоишь, клянись!.. Человек из центра по-прежнему сдержанно молчал. Интересно, почему рассвирепел Адилов?.. Может, он видел во мне будущего противника? Не знаю… Но было и то, что я не мог поклясться на священной книге, на Коране, в том, чего точно не знаю. Ну, откуда мне было знать, признает Готур веру, Аллаха или нет?.. Готур взял надо мной верх и поедал взглядом – мол, что стоишь, давай клянись… Клянись на Коране… Клянись, что Готур врет, что Готур верит в Аллаха… Я застыл на месте. Как было клясться из-за какого-то Готура такой книгой, как Коран?.. Я ни говорить не мог, ни двигаться. Пошел вперед, чтобы приложить руку к Корану, локоть будто свело, рука в воздухе повисла, ремень винтовки соскользнул с плеча, – оружие с грохотом ударилось об пол, пуля, вылетевшая из дула, прошила насквозь портрет на стене: это был Ваш портрет, великий вождь… Пуля прошла прямо через рот Ваш. Все застыли на месте. Готур совершил салават… Коран лежал на покрытом красным сукном столе, и листы его трепетали. Чудеса продолжались, потому что у всех на глазах страницы священной книги стали переворачиваться сами по себе. Как будто дул ветер и листал страницы. На самом же деле никакого ветра не было. Не удержавшись, я рухнул на колени… Почувствовал только то, как что-то жаром обдало затылок. Открыв глаза, увидел себя здесь, в превращенном в тюрьму святом месте. О дальнейшей судьбе Готура мне ничего неизвестно…

Дорогой вождь, скажите сами, есть ли здесь моя вина? Как клясться мне понапрасну? Теперь каждый день меня мучают, бьют, якобы я специально выстрелил Вам в рот, якобы я связан с какой-то тайной организацией. У меня никогда не было никакой связи ни с какой тайной организацией. Вы дали мне свободу, и если умру я, то на смерть пойду за Вас. Но прошу Вас распорядиться выпустить меня на свободу. Выйдя отсюда, я опять добросовестно стану исполнять все поручения нашего государства, буду еще беспощаднее к врагам его. Таких, как Готур, стану расстреливать на месте…

Письмо это записывает уважаемый учитель Шамиль Керимли. Он тоже ни в чем не виноват. Во всяком случае, если виноват, то совсем немного. Записывавший мое предыдущее письмо Мардан Халыг оглу оказался врагом нашего строя. Потому как задушил охранника и сбежал из-под ареста. Подбивал к побегу и меня. В свое время я предупредил охранника о том, что он собирается бежать, но все без толку, охранник пропустил слова мои мимо ушей, и врага народа выпустили из рук. Шамиль Керимли хоть и учился у Мардана Халыг оглу, но его дорогой идти не хочет. Во всяком случае, мне так кажется.

Дорогой вождь, надеюсь, что, как только получите это письмо, вы сразу распорядитесь освободить меня. С уважением, всегда готовый служить Вам, раб нашего государства

Аллахгулу»

**

КАВАТИНА. Скоро откроется дверь, полумрак комнаты прорежет острая полоса света, человек, которого вытолкнут или выволокут оттуда солдаты, перейдет в Его распоряжение, Он же, наставив на этого человека – теперь уже приговоренного к смерти преступника, – дуло, поведет его перед собой к месту, называемому «Рудник».

Но дверь пока не открывалась. Людей в ту комнату приводили другой дорогой – Он не знал ее, вернее, знал, но своими глазами не видел; у той дороги стояли другие. Наверное, в душе тех, кто шел в комнату той дорогой, еще жила надежда, они верили в свою невиновность, тех же, кто шел дорогой, которую сторожил Он, с надеждой уже ничего не связывало, потому что выходящие из этой двери хорошо знали, куда и зачем идут – знали, что выходящие на эту дорогу обратно уже не возвращаются. Они думали только об одном, как бы ускорить ожидаемую смерть, сократить путь, поскорее покончить с мучениями… Да, и еще умереть без боли. Но как же можно умереть без боли? Еще не найдено такого лекарства, которое дарило бы человеку безболезненную смерть. Разве что могла прийти на помощь наука обрывать одной пулей предсмертный крик: секреты науки этой Он полностью изучил уже и усвоил. Гюпп!…Тапп! Хырп! Дышать перестал? Да, упокоит тебя Аллах! Нигде не болит, не ноет? Нет? И не будет! Я – опытный мясник: знаю, какой удар, с какой стороны и как действует. Это же целая наука: не каждый может одной, самое большее, двумя пулями, свалить на землю здорового, как бык, человека! Да, но почему, интересно, истребляют этих людей? Рубят людей все равно что баранов на скотобойне… Наверное, они чем-то провинились. Разве убивают невинных людей? Жена на днях говорила, что и дядю моего арестовали, в тюрьме поднял он руку на охранника и сбежал… Хорошо, что в тот день не я был на его месте. Не то придушил бы меня и сбежал. Нет, на меня у него не поднялась бы рука. А вдруг я сам, разозлившись, убил бы его. Убил бы? Не знаю. Дело государственное. Если заметил бы, что хочет бежать, вынужден был бы стрелять. А что делать? Нельзя устраивать государство в государстве. Говорят: стреляй, должен стрелять!.. Разве я сам себе голова? Я научился точно попадать в цель. Время боязни прошло. Теперь, когда пуля попадает в тело, мне кажется, будто нож входит в сливочное масло. Как бы плохо не звучало, но иногда я получаю удовольствие от своей работы. Оказывается, между человеком и животным нет такой уж большой разницы: оба одинаково встречают смерть – оба перед смертью боятся, дрожат, оба кричат, когда попадает в них пуля или входит нож, и хрипят, когда умирают. На глаза умирающих животных набегает слеза – это хорошо знает каждый мясник. И у людей в последние минуты в глазах появляются крупные капли слез – блеск их я видел много раз на лицах умирающих людей в лунные ночи.

Интересно, в чем вина этих людей? Того же дяди моего… Какой грех на нем? Он убил человека? Но убил уже после того, как был осужден. Если его поймают – убьют. Кто его убьет? Эх, сейчас человека убить легче, чем курице голову свернуть…

Его рабочий день начинался по ночам. Обычно, ближе к утру, сдав дежурство, Он спешит домой. Днем, большей частью, спит, иногда выходит на поселок, на базар, в магазин. На улицах и дорогах людей бывало мало. Число их как будто уменьшалось день ото дня. В последнее время люди словно прятались где-то, старались не попадаться никому на глаза. Что случилось с людьми? Чего хотели они друг от друга?..

Он стал внимательно, будто в первый раз, рассматривать ружье на коленях, крепко сжимая холодное дуло. Ружье чем-то напомнило Ему холодную змею – Он содрогнулся…. На лбу проступил холодный пот. Показалось, что сейчас кто-то откроет вдруг тяжелую дубовую дверь, войдет в комнату, выхватит из рук Его ружье, направит дуло Ему же в глаз и, нажав на курок, откроет огонь. Он крепко прижал к груди приклад… Никто не сможет забрать у Него двустволку! Никто!.. Это ружье дал Ему Адилов. К тому же, получая оружие, Он большими буквами записал в толстой черной тетради: «Получил». И подписался внизу. Ствол ружья был коротким, приклад большим, вес тяжелым. При выстреле раздавался глухой звук: «Гюп-п-п…»

Да, так почему же давят и убивают этих людей, точно муравьев? Кто их убивает? Он сам – не один ли из тех, кто убивает? Он сам? Ведь Ему говорят «убивай», и Он убивает. А чтобы не заставлять людей долго мучиться, Он, к тому же, открывает все новые и новые методы: иногда одним лишь выстрелом кладет конец страданиям их. Это есть то добро, что Он может для них сделать. У Него нет терпения наблюдать за муками тех, кто, хрипя, падает на землю и извивается там, точно змея. И что Ему делать? Ему приказывают «убивай!» – И Он убивает. Видимо, иногда людям нужно и смерть тоже дарить, как жизнь. Смерть кладет конец всем мучениям, уводя их в тихий спокойный мир…

Это случилось какое-то время назад. В ту ночь Он провожал четвертого или пятого человека, чтобы положить конец мукам и борьбе очередного несчастного с этим миром. Это был худой, высохший, как чучело, человек средних лет. Волоча ноги, человек шел перед ним к своей неизвестной могиле. Остановившись на полпути, заключенный обернулся. Его друзья тотчас схватились за винтовки! Сам же Он непроизвольно сделал им знак рукой успокоиться. Человек-чучело-заключенный, обращаясь к ним, спросил, куда его ведут. Голос заключенного был удивительно полон жизни. Потом человек-чучело-заключенный все тем же очень живым голосом заявил, что ни в чем не виновен, и его не смогли заставить признать какую-либо вину. Он и Его друзья молча продолжили путь. Заключенный тоже пошел, едва волоча ноги. Они ничего ему не ответили. А что они могли сказать? Какое им дело до того, виноват он или нет? И потом, почему они должны отчитываться перед этим чучелом-заключенным? С какой стати? Замедлив шаг и обращаясь к Нему одному, заключенный спросил вдруг, – будь ты на моем месте, что делал бы в эти минуты, о чем думал бы? Вначале Он рассмеялся. Прикрикнул на заключенного – шире шаг, а не то… Что «а не то»? Застрелю тебя? Так и так скоро расстреляет.

По всему виду его и походке заметно было, что жизни у него осталось всего на два выстрела, на две пули. Гюпп!.. Гюпп!.. Вот и все. Да упокоит Аллах душу его… Потом Он вдруг подумал, а вдруг и Его самого… когда-нибудь вот так же, пустив впереди, поведут на расстрел, что сделал бы Он тогда? Заплакал? Закричал? Стал бы умолять? Или молчал бы? Смеялся? Почему? За что? Но кто стал бы Его слушать? Люди жестоки… В самых темных и глубоких уголках сознания и души даже самых спокойных, как ягнята, людей таится хищность тигра, коварство волка и хитрость лисицы. Нужны только подходящие условия, чтобы проявились эти хищность, коварство и злобность. Люди, как змеи. Пока никто не наступил на хвост, ползут себе своей дорогой; но стоит чуть задеть, зацепить – шипят и ищут, кого бы ужалить. Видя ягненка, помни о змее…

Да, ну что бы делал Он сам, если бы вместо заключенного Его вели бы на встречу со смертью? От страха тряслись бы колени. Наверное, и шага не смог бы ступить. Может, умоляя, упал бы на колени перед тем, кто вел бы Его на смерть. Умолял бы? Или, как мужчина, смотрел бы с высоко поднятой головой прямо в глаза человеку, который стал бы Его расстреливать? Смотрел бы? За время, проработанное здесь, сколько повидал Он таких людей, скольких расстрелял. Одним, двумя, самое большее, тремя выстрелами валил Он на землю спокойных, гордых и хмурых людей, не утративших выдержки после всего процесса «подготовки». Смерть людей, что после выстрела распластывались на земле, тоже была разной. Некоторые со стоном падали ниц, «погребение» их было делом легким. Столкнуть в яму, закидать землей и делу конец. К таким людям, то есть покойникам, Он благоволил. Встречались и такие, что, упав на землю, поднимали крик, орали дикими голосами. Таких Он ненавидел. Обычно после выстрела люди забивали рот, откуда била кровь, землей, точно пытаясь утолить жажду сердца.

Интересно, как умирал бы Он, если бы расстреливали Его самого? Спокойно упадет на колени или станет набивать землею рот? А может, будет яростно кричать, кого-то звать на помощь? Кого вспомнит Он в миг смерти? Детей? Жену? Брата? Дядю? Или Ганса? Того самого Ганса, который когда-то отправил в дальние края Его брата и помог получить образование? Или вспомнил бы это чучело-заключенного-философа, которого вел сейчас убивать? Странные вопросы задает, бестия: куда ведете меня? Что стали бы делать на моем месте? Или сам ты не знаешь, куда мы тебя ведем? – На расстрел! Понял? Что бы мы делали на твоем месте? – Мы просто не можем тебя заменить? Осознал?!. Глупец… Чучело-философ-дурак… Ты только посмотри на его пророчества! Обрати внимание, как философствует!..