Телохранитель

У Ховрина все в паху болело, и в то же время он хотел еще. Хоть беги за Валентиной в душ, но семени уже точно не осталось. «Кошмар какой-то! Безумие! Как насекомые».

И все равно он чувствовал себя как жаждущий пустынник во сне, который пьет, пьет, но никак не может напиться.

Попили чаю. Потом вышли из дома. На улице по дороге до стоянки у Ховрина дрожали ноги.

Валентина достала из сумочки ключи от машины, пикнул замок.

– Я подвезу тебя до «Техноложки». Только, не обижайся, сядь лучше сзади, чтобы особенно не светиться во дворе.

– Да без проблем! – даже обрадовался Ховрин, который тоже не хотел быть замеченным соседями.

У Валентины была небольшая красная «Тойота-ярис», Ховрин, несколько скрючившись, кое-как прилег на заднем сидении. Тут же и задремал, но вскоре проснулся от резкой остановки. Услышал ругань. Оказывается, когда Валентина выезжала из «кармана» на дорогу, на пути ей встретилась подвыпившая компания. Один тип чуть не лег на капот, замахал:

– Куда, блядь, прешь?

Валентина запаниковала, чертыхнулась, сдала назад. Тот, однако, не отставал, висел на капоте:

– Стой, сука!

Если бы в машине за рулем был Данилов, такой ситуации произойти просто не смогло бы в принципе. Ховрин сел, открыл дверь и вышел из машины.

Парень, или скорее мужик – ему было под тридцать, увидев Ховрина, замолчал, но слово уже вылетело, и назад его было не забрать. У Ховрина не было выбора. Он вспомнил, как в подобном случае разбирался Данилов, и сходу нанес один боковой удар в челюсть, от которого мужик улетел в глубокий нокаут, а потом Ховрин двинулся к оставшимся двоим. Под ногой хрустнул раздавленный мобильник.

– Ты чего, парень? – отпрянул один из них, очень усатый, оторвав рот от банки пива. Усы у него были в пене.

Двумя боковыми ударами, не испытывая особых эмоций, Ховрин свалил обоих.

Через минуту, уже пришедшая в себя Валентина, выруливала на дорогу. Чуть позже хмыкнула одобрительно:

– Да ты просто Данилов-два!

Впрочем, пальцы ее на ободе руля слегка подрагивали.

Ховрину эти ее слова не были обидны. Целоваться на прощание не стали.

Ховрин вернулся от Валентины совершенно пустой. Попадись ему в этот момент самая сексуальная красотка мира, ляг перед ним и раздвинь ноги, он бы на нее не отреагировал. В паху у него образовался сосущий вакуум. Он даже шел немного враскоряку, как всадник после долгой скачки на лошади по пустыне с препятствиями.

Ховрин посмотрел на часы. Времени оставалось впритык. В тот день ему надо было быть в школе в пять часов. От метро шел пешком. Вечер выдался теплый, безветренный. Уставший от долгой зимы народ вывалил на улицы: молодые мамы с колясками, старики, вышедшие погреться на солнце, подростки с пивом и сигаретами.

Потом дня два о женщинах он вообще не думал. На следующий день вечером заехал в Купчино к Юрику. Юрик увлеченно смотрел какую-то порнографию. Ховрин без интереса посмотрел немного вместе с ним, и это показалось ему чем-то из жизни насекомых.

По дороге к дому от метро слово за слово сцепился с каким-то мужиком. Мужик был довольно плотный, крепкий, явно качался в спортклубе. Ховрин, ни секунды не раздумывая, выстрелил ему в грудь из «Осы». Мужика отбросило на шаг назад, лицо его исказилось болью. Ховрин направил точку лазерного прицела ему в лоб. Мужик трезво оценил ситуацию и поднял руки в примирительном жесте ладонями вперед. Наконец-то он понял, что не на того нарвался. Руки его заметно тряслись. Он кряхтел, стискивал зубы, пересиливая боль. Ховрину мужик очень не нравился, и он выстрелил ему из «осы» в живот еще раз. На этот раз мужик сложился вдвое и упал на одно колено, скорчился. Есть такая скульптура: «Пролетарий скорбит». Это про него.

На этом заряды к «Осе» кончились. Использованные патроны следовало заменить. Просить у Данилова было неудобно – тот тут же спросит куда дел и вряд ли будет доволен происшествием. Идти в оружейный магазин – значило засветиться – не слишком солидный возраст всегда вызывает подозрение… Простейшее полицейское оперативное мероприятие: обзвонить магазины и узнать, кто покупал заряды, плюс отсечка по возрасту и просмотр видеозаписи с камеры наблюдения в магазине, предъявление ее пострадавшему.

За зарядами для «Осы» Ховрин на следующий день поехал к бывшему однокласснику Толику Долженко. Всего их было пять братьев Долженко. Толик, самый старший, как и Ховрин собирался весной в армию. Он был из братьев самый деловой. Представлял собой новое формирующееся поколение бизнесменов – безжалостных и расчетливых. Всегда куда-то мчался с важным видом: где-то что-то покупал, что-то продавал, всегда у него было какое-то неотложное дело, всегда у него были деньги и довольно большие. Он вполне мог купить себе отсрочку, но не считал нужным тратить на это время и деньги. Следующий по возрасту брат – Сергей – был большой и толстый, учился на повара. До армии ему было еще целых полтора года. Он теперь готовился занять главенствующее положение в семье, шпынять и гонять младших. Впрочем, по натуре он был добряк, тумаки отвешивал скорее по привычке – так было принято, иначе в доме наступал хаос и беспредел. И без того в квартире постоянно что-то происходило: горели чайники, что-то рушилось, билось, ломалось.

– Он ленивый, причем, с самого детства, – говорила о нем Вера Павловна. – Я даже рожала его целых два дня.

Отец их жил в другой семье, а мать, Вера Павловна, однажды сказала старшим: «Вы ленивые, ничего не хотите делать, учиться тоже не хотите. Все: я ничего больше не буду вам давать, сами зарабатывайте!» Наступил некоторый период паники. Один даже хотел ее пошантажировать, что, мол, пойдет воровать и попадет в тюрьму, но это ее не разжалобило. Заработок был только один – Интернет. Четверо ноутбуков (у каждого из братьев, кроме самого младшего, был свой) работали одновременно, трещали клавишами. Шла постоянная он-лайн игра во что-то из серии фэнтези с драконами и летающими конями, все это происходило в основном ночью. Утром все спали до обеда, кроме двух младших, которые уходили в школу.

Уже с полгода в квартире жила девушка. Звали ее Настя. Обнаружилось это однажды утром: туфельки в прихожей. Настя быстро прижилась в семье, помогала Вере Павловне по хозяйству, убиралась, готовила, ухаживала за младшими. Ховрину было непонятно, как это родители разрешают ей жить где-то в другой семье, и не мог понять, с кем она спит. Впрочем, спрашивать было как-то неудобно, да и зачем?

Однажды утром Вере Павловне показалось, что у Насти округлился животик. Она похолодела. Спросить у Насти, не беременна ли она, показалось ей неудобным. Стала думать, от кого этого могло быть, и точно сказать не смогла бы даже она. Отцовство тут установить могло быть затруднительно. Двое младших исключались по физиологическим причинам, оставалось трое. Впрочем, позже беременность не подтвердилась.

Жили Долженки на первом этаже. Дверь в квартиру была незаперта и даже чуть приоткрыта. Там происходил какой-то скандал. Ховрин всунул голову. Вера Павловна бежала за Сергеем с красным яростным лицом и пыталась хлестнуть его ремнем. Стокилограммовая туша каким-то образом ухитрялась выворачиваться, причитая и угрожая матери Европейским судом по правам детей. За матерью бежали радостные младшие братья с криком: «Бей гада!»

Невозмутимый Толик куда-то собирался, стоял в прихожей в одном ботинке, натягивая другой.

После быстрого рукопожатия произошел такой же быстрый разговор. Ховрин показал Толику патрон.

– Можешь достать десяток таких зарядов для «Осы»? Не хочу светиться.

Толик вовсе не удивился заказу, пошарил у себя в смартфоне:

– Не вопрос. Оплата вперед.

– Заметано! Сколько?

Тут же и отсчитал. Толик, схватив деньги, сразу же хотел куда-то свинтить за угол. Ховрин ухватил его за рукав:

– Когда?

– Хоть сегодня вечером. В девять.

И тут же исчез.

Ровно в девять товар был Ховриным получен. Он вложил заряды в «Осу» и внутренне успокоился. Теперь у него снова был полный комплект: кевларовый жилет, нож в рукаве, нож на голени, «Оса» на поясе.

В десять приехал Свирь с бутылкой дешевого вина. Он явно психовал. Теперь уже не по армейскому поводу. Оказалось, он наконец-то завел постоянную подружку. Подружка-то была, а сексом с ней заниматься было негде. Иногда друзья пускали на пару часов, но подружку его это не устраивало: она, как и все женщины, хотела стабильности, семьи и детей. И они не знали, что делать дальше.

– Мне никогда не купить квартиру! – горевал Свирь.

– Как-нибудь сложится: сначала купите в ипотеку студию, потом двушку, – сказал Ховрин просто, чтобы хоть что-нибудь сказать в утешение. – Все так делают.

– Тебе-то пофиг – ты в казарме будешь жить, тебе койку выделят и паек. А мне вот куда девушку привести? В лучшем случае лет через десять-двадцать, если не буду есть и отдыхать. На лестнице ебаться, что ли? – сокрушался плачущим голосом Свирь.

Он буквально готов был заплакать. Душа его постоянно хотела секса.

– Люди всю жизнь платят – живут по ипотеке – и ничего, – сказал Ховрин. – Поснимайте пока квартиру или комнату, если невтерпежь.

– Она из Белгорода, живет в общаге, ипотеку ей не дают, банк отказывает, да и денег нет на первый взнос. И вообще: ипотека – это кабала, рабство. Если потерял работу, заболел – тебе пиздец!

– Выбора-то все равно нет, – пожал плечами Ховрин.

– Тебе-то похер…– ныл Свирь.

– Надо жениться на богатой или местной с жильем, – буркнул Ховрин.

Свирь на это ничего не сказал. Девушку свою он любил. Звали ее Света. Кажется.

Посидели, немного выпили. Потом Свирь ушел в глубокой печали, приволакивая ноги.

Хотя уже неделю как наступил апрель, утром в лужах еще лежали стрелки льда, стекла машин покрывал иней, но все-таки в едва пробивающейся зелени травы уже кое-где желтела мать-и-мачеха. Все-таки весна!

Следующим вечером, после того, как Ховрин завез Катю домой, он поехал к Данилову. Позвонил ему из машины, как приехал. В квартиру не заходил, подождал на улице, пока тот выйдет.

Свернули в парк. Там было нехорошо. Гопники в количестве человек тридцати сидели на корточках, рядом на асфальте стояли банки с пивом. Они что-то живо обсуждали. Орала какая-то молодая женщина. Известно, что любимая забава гопников нанять проститутку, оттрахать ее всей гопой, а потом свалить, не заплатив. Там вдруг оказался и парнишка из сквера, куда они ездили накануне с Максимовым. Фингал у него даже издали было видно.

Увидев Ховрина, парнишка мгновенно возбудился, ноздри его затрепетали:

– Это тот самый гад. Бейте его! – завопил он.

И вдруг они все разом кинулись на Ховрина. Тут же образовалась хрипящая, матерящаяся куча-мала. Казалось, что у Ховрина нет никаких шансов, ему точно конец. Данилов смотрел на это даже с некоторым изумлением. Однако куча стала тут же и распадаться: из нее начали один за одним выпадать люди. Наконец остался на ногах один раскрасневшийся, запыхавшийся, взмыленный, но вполне целый Витя Ховрин. Часто дыша, он подошел к Данилову. Ховрин вовсе и не ждал, что тот сунется в схватку – все-таки пожилой солидный человек. Впрочем, в какой-то момент Данилов действительно был на грани того, чтобы достать пистолет и пальнуть в воздух, – стрелять на поражение по гопникам он, конечно бы, не стал – не тот контингент. Разве что пугануть. Он уже и куртку как бы внезначай расстегнул, уже и рука нырнула подмышку на кобуру. А тут и само разрешилось.

Ховрин потом рассказывал Юрику:

– Короче, там сидят гопники и их гопотелки. Семечки, пиво, сплошной мат, все завалено шелухой, заплевано. Если мимо идет какой-нибудь ботаник или просто человек, который точно не даст сдачи, или молодая девушка, они их непременно заденут. Ну, и мы идем. Они какое-то время думали, приставать к нам или не приставать. Все-таки решили прикопаться. Там был один тип, которого я раньше встречал. Питер – город маленький.

– И что дальше? – Юрик был весь внимание.

– А ничего! Пришлось немного помахаться.

–Тебе-то хорошо – пробормотал Юрик, – ты парень здоровый и спортсмен, а у нас в Гопчине по позднему времени хорошеньких пиздюлей отхватить очень даже вероятно. Специфика района.

Ховрин на это ничего не сказал.

– И еще на Псковщине есть такая станция Пыталово, прямо на границе с Латвией, очень даже оправдывает свое название: там пиздюлей выдают всем и помногу…– печально констатировал Юрик.

– Пиздишь!

– Тебя бы туда!

– Ты-то откуда знаешь?

– У меня там тетка родная живет. Я к ней ездил туда пару раз…

– Ага…

А тогда Данилов спросил, как будто ничего и не было:

– Виктор, ты у какого метро живешь?.. «Приморская»? Ага… Заедешь по дороге на улицу Одоевского, передашь юристу эти документы. Зовут ее Людмила Николаевна. У нее муж инвалид, помнишь, я как-то тебе про него рассказывал. Минут десять у тебя займет. Отдал – ушел. Я ее предупрежу.

Протянул папку и листок:

– Вот адрес.

– Не проблема, – сказал Ховрин. Еще и подумал тогда: «Может, накормят?» Тетки любит кормить молодых ребят. Есть-то хотелось.

Людмила Николаевна открыла дверь сразу после нажатия кнопки звонка, даже не спрашивая кто. Это оказалась довольно дородная дама, на вид лет пятидесяти, но очень моложавая и в ярком макияже, явно следящая за собой. На ней был женский деловой костюм, видно, еще она не переодевалась с работы.

Кивнув, она взяла документы и вышла из комнаты.

Ховрин, сев на диван, полистал какой-то иллюстрированный женский журнал. Прошло, наверно, минут десять.

Тут вошла Людмила Николаевна:

– Хочешь выпить вина?

– Можно, – не стал отказываться Ховрин.

Вино даже по виду бутылки было очень дорогое, не то, что у Свиря, и в принципе должно было быть очень вкусным – так и оказалось; впрочем, Ховрин в винах не особенно разбирался. Принесла она и закуску: сырную тарелку, в середине которой стояла маленькая чашечка с медом. Сыр полагалось окунать в мед, а потом есть.

Как бы между прочим Людмила Николаевна выключила большой свет и зажгла прикроватный ночник. Лампа никак не могла загореться и какое-то время мерцала, словно в нее было заключена обычная горящая на ветру свеча. А может, и специально так было задумано.

– А ты вообще кто? – вдруг спросила Людмила Николаевна.

– Да так, никто – просто человек. – Ховрин развел руками, как бы обводя пустоту вокруг себя.

Выпили по бокалу вина. Людмила Николаевна положила в рот маленький кусочек сыра, сначал макнув его в мед, сказала:

– Мне мама говорила: «Когда я выйдешь замуж, обязательно измени мужу. Иначе ты будешь от него зависеть, и если он уйдет, это сломает тебе всю жизнь». Она знала, что говорила. Папа у меня был красивый и гулящий, женщины его очень любили.

Ховрин только пожал плечами. Он знал, что муж этой женщины уже лет пять был инвалидом первой группы, еле-еле ходил с палочкой, плохо соображал. При разговоре таращился в лицо, стараясь понять смысл сказанного ему. Это было последствием травмы от падения с высоты. Работал он на стройке, и ему было противопоказано работать на высоте из-за высокого давления. Однако в тот раз его послали то ли на пятый, то ли на третий этаж. Там голова у него внезапно закружилась, и он упал вниз, получив множественные переломы и тяжелую черепно-мозговую травму, из-за чего неделю пролежал в коме. Насилу оклемался. Как мужчина он был никакой, сама жена его об этом всем как бы между прочим сообщала. Ей было сорок пять («Баба ягодка опять»), была она довольно полной («Хорошего человека должно быть много»), еще и всякой косметики на ней было, пожалуй, что с килограмм. От нее исходил приятный, но немного душный аромат духов.

– Раздевайся, – вдруг сказала она.

– Не понял…

– Давай живо в постель! Я сейчас приду.

Явилась она в каком-то эротическом, с ее точки зрения, наряде – как из фильмов ужасов: черные чулки на поясе при отсутствии трусов и черный же лифчик, только снизу поддерживающий огромные груди с широкими ореолами вокруг таких же огромных сосков. Кошмар!

Она стала исполнять что-то вроде танца, постепенно обнажась полностью и затем окончательно раздев Ховрина. Потом прижалась к нему своим студенистым, колыхающимся, как у медузы, телом, с придыханием прошептала: «Шлепни меня по попке!» Ховрин хлопнул ее по ягодице. По всему телу Людмилы Николаевны пробежало затухающее колебание – жировая волна. Людмила Николаевна застонала. Ховрина передернуло.

– Тебе холодно? – заметила это передергивание Людмила Николаевна.

– Знобит как-то! – поежился Ховрин.

– Сейчас закрою окно.

Пошла к окну, ягодицы ее тряслись.

«Точно не встанет!» – подумал Ховрин.

Людмилу Николаевну это отсутствие мгновенной реакции на ее наготу вовсе не смутило:

– Давай помогу! – сказала она и встала перед кроватью на колени.

Она оказалась опытной мастерицей этого дела, а ведь вроде была замужняя женщина и к тому же преподаватель ВУЗа, доцент, наставник молодежи. Ужас! Юрик как-то сказал по какому-то реальному поводу (подруга его старшей сестры получила горловой сифилис): «Учительница начальных классов в принципе не должна делать минет. Обычный секс еще ладно – дело молодое, но минет – ни в коем случае. Это аморально».

Дальнейший секс был фееричен: она и посидела на Ховрине, едва его не раздавив, потом заставила взять ее сзади, причем постоянно контролировала весь процесс, указывая, что и как надо делать. Наконец оба, часто дыша, откинулись на подушки. Людмила Николаевна вытащила из пачки тонкую сигарету, щелкнула зажигалкой, втянула в себя дым, выдула струей. По телевизору показывали новости, выступление какой-то высокопоставленной городской чиновницы. Людмила Николаевна сказала, кивнув на нее:

– О, Тамарка! Я ее еще по юности знала. Она училась с нами на одном курсе в химфарме, с нами же и ходила в общагу на Торжковской – трахаться с неграми. Это было тогда общее увлечение среди наших девчонок. Негры здорово трахаются, могут кончить два раза подряд без перерыва. Это было как наркотик. Ноги сами туда тащили. У нее тогда был постоянный партнер, кажется, из Нигерии. Приятный парень, забыла, как звали. Вертится на языке, но не могу вспомнить. – Она приложила руку ко лбу, закрыла глаза, тряхнула рыжими волосами. – Томас, кажется. Это делалось типа для здоровья, как бы не по-настоящему, чистая физиология, но было здорово! А настоящая любовь была впереди. – Людмила Николаевна улыбнулась какому-то своему воспоминанию. – Они, черные ребята, уедут к себе и исчезнут навсегда. Их никогда не встретишь случайно на улице. Да, кстати: у меня остались фотки того времени. Не все, оказывается, уничтожили, я сама, когда позже познакомилась со своим первым мужем, все свои сожгла – не хотела, чтобы когда-нибудь всплыло. У нее одну фотку однажды ухватила. Хвастались фигурами, примитивная секс-съемка, когда еще можно показаться обнаженной, а время-то идет, фигура меняется, хочется сохранить память о ней. После родов у меня вдруг образовалась большая задница да и так и осталась, что я только ни делала. Что ни делай, а, как говорится, «жопа растет». Хочешь посмотреть? Тогда не принято было брить интимные места. Помню, как-то после аборта спала с парнем – а там при операции все бреют – он так удивился этому – ему было как-то непривычно. И пирсинга тогда не делали на гениталии и соски. Татуировок тоже массово не было. Жаль…

Ховрин заерзал, от этого рассказа у него снова началась эрекция. Людмила Николаевна тут же это усекла. И снова понеслось. Тетки за сорок все оказались какими-то повернутыми на сексе. Но в целом получилось неплохо. Опыт есть опыт. Ховрин испытал оргазм, пробивший его аж до корней волос – они словно встали дыбом и надолго осталось ощущение в теле, какое бывает после чередования парной и ледяной купели.

– Был у меня любимый мальчик, которого я любила, но он ушел в армию. Я не могла его ждать целых два года. Тогда два года казались огромным чудовищным бесконечным сроком. Нам было по восемнадцать лет. Мы постоянно менялись. Два года тогда казались эпохой! Сидеть, ждать мужика? Когда я без секса, то я работать не могу, у меня нос ловит мужской запах, я вижу одни жопы и мускулы. Меня всю трясет – так хочется секса! У меня подруга есть так ей все равно: есть секс – хорошо, нет – ничего страшного. А я другая.

У Ховрина снова кое-что начало подниматься, и Людмила Николаевна это увидела.

– Захочешь прийти – звони! – сказала Людмила Николаевна часом позже, провожая Ховрина.

Еще и дала с собой какой-то еды – целый пакет.

Съели все это тем же вечером вместе с Викой. Было вкусно. На вопрос: «Откуда», Ховрин буркнул: «Сестра дала», на том вопросы и закончились. Впрочем, Вика весь тот вечер к Ховрину принюхивалась:

– Чем это от тебя воняет? Мерзкие старушечьи духи. Откуда?

– Новый лосьон после бритья. Мне тоже не нравится, – соврал Ховрин.

У Вики в этот день как всегда неожиданно начались месячные, о чем она тут же со злорадным удовольствием и сообщила Ховрину, что секса не будет, морщилась, пила обезболивающие. Делать было нечего – решили пойти в кино. Ховрин, понятно, предпочитал боевики, на крайний случай дурацкие комедии, а Вика – ужастики, причем такие, чтобы визжать и прятаться за соседа по креслу – с распиливанием, тайными комнатами и расчленениями тел. В зале было человек десять – в основном парочки. Но и был с краю какой-то одинокий мужчина с банкой пива.

Вика, прижавшись с Ховрину, прошептала:

– Нет, это точно был маньяк! Мне бы и в голову не пришлось бы идти одной в кино на ночной сеанс…

Уже когда легли, выскочила из постели, в одних черных трусиках подбежала к шкафу и тут же вернулась назад.

– А мне вот что бабушка сегодня подарила!

Ховрин подержал увесистый золотой кулон, вернул Вике.

– Отчего женщины так любят бриллианты, изумруды, золото и другие блестящие вещи? Это же полная бесполезная фигня, – сказал, зевая, Ховрин.

– Такова уж наша женская природа. Мы женщины – как обезьянки и сороки, любим все блестящее! – Она приблизила губы к зеркалу, поверхность стекла напротив ее рта запотела кружком от дыхания.

Потом выключила свет и снова легла. Некоторое время обсуждали зомби, и откуда они берут энергию для движения и почему не едят друг друга, а если кого-то покусают, тот тоже становится зомби и его тоже не едят. Пришли к выводу, что это полная фигня. На том и мирно заснули.

На следующий день снова кого-то искали с Даниловым. Поиски в тот день закончились ничем. Поехали к дому, встали на светофоре. В соседней машине опустилось стекло со стороны водителя, оттуда высунулось рыло кирпичного цвета, выплюнуло на землю окурок.

– Дать бы ему в рожу, вбить хабарик назад в рот, заставить сожрать! – процедил Данилов.

Он психовал до самого дома. Без слов пожал руку Ховрину и ушел, не оборачиваясь.

Ховрин, наконец, отправился к себе. Было уже одиннадцать часов вечера. Первый раз он не мог сразу заснуть, долго ворочался, думал о Валентине.

Следующим вечером поехали уже в Приморский район. Оказалось, там тоже были свои трущобы.

Там Данилов вышел, приказав Ховрину ждать в машине. Ожидая, Ховрин крутил ручку радио, скакал по каналам, искал приличную музыку и не находил. Когда поднял глаза, увидел перед капотом Данилова. Тот дрался с каким-то парнем в капюшоне. Сквозь музыку слышно ничего не было. Эта беззвучная схватка перед самым капотом машины даже несколько затянулась. Парень в капюшоне внезапно оказался позади Данилова и схватил его за горло локтевым захватом. Для сидящего в машине Ховрина это все происходило почти бесшумно, как в немом кино в формате 3D. Однако в какой-то момент Данилов вывернулся, крутанул парня и тот со всего маха врезался лицом в капот. Этот удар Ховрин ощутил, поскольку машина содрогнулась. Капюшонщик мячиком отскочил от капота и рухнул на дорогу. На этом происшествие, казалось, и закончилось. Только откуда-то возникла явно пьяная подружка капюшонщика, завизжала и начала молотить кулачками Данилова по спине, впрочем, безрезультатно. Через минуту запыхавшийся Данилов сидел в машине и давил на кнопку «Start». По машине прошла легкая дрожь. Данилов вывернул руль. Ему потребовалось некоторое время, чтобы отдышаться.

– Ладно, проехали, – пробормотал он скорее себе, чем Хорину. – Откуда эта мандавошка выскочила?

Поехали в центр. Вскоре вывернули на Невский проспект. Там уже зажигались огни реклам. Сплошная толпа перла по тротуару в обе стороны.

«Точно Валентина сегодня ему не дала!» – подумал Ховрин, чувствуя неприятный холодок в животе и ощущая при этом некоторую угрозу и для себя.

– У вас все нормально? – спросил он.

– Не совсем. Валентина чудит. Хочет ребенка.

Потом добавил:

– Счастье Валентины для меня гораздо важнее моего. Хочет ребенка – пусть будет ребенок. Если, конечно, получится…

Однако выражение его лица всю дорогу оставалось мрачным.

У Ховрина словно камень появился в горле – не проглотить – он вспомнил тот свой день с Валентиной. Что-то она такое говорила: овуляция, эякуляция…