Повесть палёных лет. Короткие повести

Повесть палёных лет

Короткие повести

Владимир Хотилов

© Владимир Хотилов, 2018

ISBN 978-5-4474-4156-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Любани

Повесть

1

Кузьминична слегла через несколько дней после трагического случая с её соседом сверху: тот не то выпал, не то выбросился из окна в подъезде и разбился насмерть.

Поговаривали об этом всякое, а Жорик – сосед погибшего по площадке, немолодой мужчина со скандальным характером, особенно, когда выпивший, выразился о покойнике без сожаления, но с намёком:

– Такое дерьмо само не прыгает – может, кто помог?

Жорик недолюбливал его и как-то раз, повздорив с ним во дворе, умудрился к тому же ещё подраться, поэтому участковый со следователем посетили квартиру Жорика чуть ли не первой, но у него было железное алиби: он в те дни находился в деревне, у родителей.

Да, многим такая смерть показалась странной, а кому-то даже загадочной. Конечно, вывалиться по неосторожности из распахнутого окна в подъезде или в квартире изрядно пьяному человеку довольно просто, но погибший, как установила экспертиза, находился, выражаясь протокольным языком, в лёгкой степени опьянения.

Ежели таким способом сводить счеты с жизнью, то, наверное, было бы удобней это делать с собственного балкона, где под ним ещё зеленел газончик и благоухала клумба с цветочками. Однако молодой человек, прощаясь с жизнью, летел с матерным воплем навстречу подъездному козырьку из железобетона, от соударения с которым лицо несчастного очень сильно повредилось, что доставило его близким, кроме страданий, ещё и лишние хлопоты.

О смерти молодого человека жильцы дома забыли быстро, но ещё быстрее они позабыли про слёгшую Кузьминичну – старуху помнили и заботились о ней близкие родственники, да изредка вспоминали в разговорах немногочисленные пожилые тётки и бабушки, выходящие во двор и больше не замечающие её на скамеечке возле своего подъезда.

Кузьминична, как и многие горожанки её возраста, происходила из сельских. Их родную деревеньку незадолго до войны начал поглощать растущий поблизости город. Хотя большинство обитателей деревушки являлись членами колхоза, но молодёжь уже тянулась в город. Потянулась туда и юная Кузьминична, в ту пору девушка Люба.

После восьмилетки она поступила в медтехникум. Когда настала лютая военная пора, то через год окончила его, а в ноябре Любу призвали по мобилизации в ряды защитников отечества. И служить бы ей в медсанбате на передовой или в прифронтовом лазарете, но судьба распорядилась так, что девушка попала в эвакогоспиталь, который развернулся в их городке той слякотной осенью.

Оказалась там Люба ни за взятку и ни по блату, который в ту пору был выше наркома. Просто в военкомате представитель от эвакогоспиталя обратил внимание на низкорослую, худощавую, больше похожую на девочку-подростка, выпускницу медтехникума и, видимо, пожалел её, представив на миг, как эта девчушка будет справляться с ранеными бойцами в самом пекле сражений. А таких, вроде Кузьминичны, счастливиц, как затем выяснилось, в медтехникуме оказалось меньшинство.

Уже потом, много лет спустя, Кузьминична, тяжело вздыхая, вспоминала те времена и часто приговаривала:

– Если не тот добрый человек, наверняка бы погибла. И лежали бы мои бедные косточки неведомо где…

Врачи и медсестры эвакогоспиталей считались тогда вольнонаёмными, но призванными по мобилизации. Только начальник эвакогоспиталя, тот самый добрый дядька да комиссар медчасти считались военнослужащими.

Из эвакогоспиталя молоденькая Люба, которую раненные ласково называли Любаней, на фронт не рвалась и ни писала никаких заявлений с просьбой отправить её туда, как делали некоторые военнообязанные медработники, и добросовестно проработала там до конца войны.

Так случилось, что страшная война, а ещё тот душевный человек, который пожалел Любу в военкомате, взяв на службу в тыловой эвакогоспиталь, и определили её судьбу. Здесь, ближе к концу войны, она встретилась с тяжелораненым, молодым бойцом и влюбилась в него.

Парень был родом из западных краёв необъятной нашей державы, и жестокая война уничтожила у него всех его родных и близких.

Когда комиссованного солдата выписали, то они поженились. Мыкаться по чужим углам не стали и начали семейную жизнь в родительском доме Кузьминичны, в деревеньки, которая срослась с городом.

После войны жили тяжело, но не тужили, надеясь на будущее, и нажили с мужем сначала одну, а затем и вторую дочь. Всё бы ничего, но муженёк Кузьминичны, со временем, пристрастился к водочке. Запойным пьяницей не стал, но выпивал, как говорят сами любители зелёного змия, плотно.

Натерпелась от него Кузьминична за эти годы всякого, боролась, как могла, и даже родила ему сына – думала, что рождение наследника исправит супруга. Однако утихомирился он лишь на время, а затем опять вернулся к выпивкам.

Кузьминична пыталась понять причину его пьянства, но муж стал замкнутым, молчаливым и в чём-то, для бабьего её понимания, уже недоступным человеком, да к тому же не таким ласковым, как в молодые годы. И она, смирившись с этим, просто терпела.

Когда через родную деревеньку и их домовладение пролегла городская дорога в светлое будущее, именуемое коммунизмом, в которое они ещё верили, то их большая семья, взамен утерянного жилища, получила от государства четырехкомнатную квартиру в новом кирпичном доме неподалёку.

Всё шло хорошо: Кузьминична ко всему притерпелась, дочки, одна за другой, повыскакивали замуж и вроде бы удачно; сын женился, вернувшись из армии, правда, муж-выпивоха вскоре помер да незаметно подкралась старость.

Оставшись одна в большой квартире, Кузьминична, как хозяйка, решила её поменять на меньшую, двухкомнатную. Поменяла в своём же доме, с хорошей доплатой, переселившись из одного крайнего подъезда в другой. Доплату поделила поровну, между дочками и сыном, а свою долю положила на сберкнижку.

Вот тогда Кузьминична обратила внимание на мальчугана – картинного ангелочка, который проживал с родителями этажом выше. Мальчишка ещё только собирался пойти в школу, и она часто замечала, как он игрался во дворе с девчонками старше его по возрасту. Девчонкам, видимо, нравилось водиться с этим смазливым, как кукла, мальчиком, которого они могли, когда хотели, всегда осадить, а если нужно, то сладить с ним руками… И был он у них вроде живой и забавной игрушки.

Так случилось, что сверстников и друзей-мальчишек у него во дворе не оказалось, поэтому он пропадал всё время среди девчонок. Кузьминична удивлялась этому и как-то подумала: «Во, бабник растёт!.. Так дело пойдёт – не только родная мать, ещё другие бабоньки от такого наплачутся!»

Кузьминична считала, что сын её женился на хорошей женщине, только уж с крутым характером. Прожил с ней недолго, видно, страсть к горькой досталась ему по наследству от отца, а жена терпеть этого не могла. И терпела она недолго, а устав от пьянства супруга, выставила его за порог, затем развелась и вскоре уехала с дочкой из города.

Сын, вернувшись к матери, ничуть не образумился и продолжал выпивать. Тут лихие годы нагрянули – у него начались проблемы с работой, а у Кузьминичны, как у многих, деньжата на сберкнижке-то сгорели… Сын же, давно пропив свою долю, теперь над ней посмеивался, но страдая с похмелья, частенько требовал у матери денег на выпивку.

Кузьминична многого натерпелась от мужа, а здесь та же самая история с сыном да ещё похлеще… Терзал он её по-всякому и растянулось это на долгие годы. Кузьминична никому на тяжёлую жизнь не жаловалась, даже дочерям, лишь иногда, в минуты откровения, говорила одной знакомой по дому:

– Как я намучилась!.. И кто б его от меня забрал, а то сил моих нет…

– Жениться ему надо – глядишь, может, образумится, – советовала знакомая.

– Да кому он нужен – пропойца такой! – возражала ей Кузьминична. – И никто… и ничто ведь его не берёт, даже водка проклятущая!

Попил кровушки он у неё за это время немало, а когда умер после длительного запоя, то Кузьминична ни разрыдалась, особо ни опечалилась, лишь горестно вздохнула и почувствовала некое облегчение, словно ждала этой смерти, а затем перекрестилась и тихо промолвила:

– Прости, господи… прости…

2

Мальчонка с верхнего этажа рос быстро, превращаясь в интересного на вид молодого человека. А каков он на самом деле, то это Кузьминичну особо не беспокоило – ей бы в подъезде было тихо, без грязи да соседи сверху не заливали водой – вот и все проблемы.

Однако они всё-таки её тревожили: несколько раз заливали, но не так уж сильно. И когда к ней прибегала извиняться и предлагать компенсацию за причинённый ущерб перепуганная соседка, то Кузьминична вела себя великодушно, от помощи отказывалась и, наоборот, сама её успокаивала.

Бывший хозяина квартиры – супруг этой женщины, к тому времени был с ней в разводе, но отсуживать ничего у неё не стал. Муженька соседки Кузьминична видела редко, знала плохо, а про папашу мальчонки, как человека, поинтересовалась лишь разок у своего сына, когда того к себе в гости затащил сам сосед, наверное, ему было скучно в тот вечер пить одному.

– Ну и как тебе наш соседушка? – спросила она тогда у сына.

Сын долго морщился, а потом, махнув рукой, проговорил нехотя:

– А-а… так себе… обычный, как все мужики!

– Как это, как все?! – усмехнулась Кузьминична. – Он чай человек… Пёс дворовый – тот норов имеет, натуру свою, а у каждого человека свой характер.

– Мать, о чём ты – какая натура, какой характер?! – злился сын. – У него на уме, как у всех: для начала водочки вмазать, а уж потом с бабой своей поиграться… Вот и вся его натура!

Сын Кузьминичны был молчуном и предпочитал, как покойный отец, квасить в одиночку, поэтому собутыльником соседа сверху не стал. Тот вскоре укатил за длинным рублем в северные края и, похоже, там осел, а вежливый мальчонка, который, встречая Кузьминичну, всегда с ней здоровался, воспитывался с той поры без отца.

Года шли… Соседский парнишка незаметно отучился в школе, куда по причине своей болезненности пошёл с восьми лет; побывал там разок во второгодниках и поэтому, получив школьный аттестат со сплошными тройками, сразу же угодил в армию.

Афганская война к тому времени закончилась, однако в стране где-то ещё стреляли, убивали людей и продолжались, кому-то нужные, кровавые разборки. Мамаша, как не крутилась, но уберечь сынка от армии так и не смогла. Но нагрянула базарно-рыночная пора – на всё уже была своя цена… И у неё хватило сил, и денег, чтоб пристроить сынка на службу в своём городе, чему она и её чадо страшно радовались.

Соседский сынок пусть с приключениями, но отслужил во внутренних войсках, охраняя местную колонию, которая располагалась в черте города, и по выходным дням, во время увольнений, имел возможность хлебать домашние щи.

Вернувшись со службы, умудрился, всего лишь за один год, пару раз жениться. Если первая жена, ещё не расписавшись с ним, просто сбежала от него через два месяца, то со второй он вступил в официальные отношения.

Ещё не став папой, пристроился по протекции тестя в тёплом местечке на северах. Но после рождения сына, жена распрощалась с ним, не пожелав жить дальше с бестолковым муженьком и, похоже, никудышным человеком. Вслед за этим сосед Кузьминичны автоматически лишился тёплого места на могучей и щедрой трубе, к которой в ту пору многие присосались. Не имея никакой серьёзной профессии, он вернулся домой под крылышко любимой мамочки.

Сосед Кузьминичне нынче не нравился и не потому, что здороваясь, воротил от неё лицо и бурчал в ответ, словно делал ей одолжение. Она подметила, как из бойкого на вид паренька он превратился в грубого и наглого мужика: вёл себя высокомерно, говорил со всеми через губу, подчёркивая этим некую свою значительность.

Кузьминична, повидавшая всякого на своем веку, понимала, что ничего исключительного в её соседе, который рос на глазах, нет и быть не может. Но перемены в человеке, которого давно знала, задевали старуху, и она как-то подумала: «Ишь, каким гоголем ходит!.. Думаешь, не знаем, кто ты?!.. Знаем, ещё, как знаем!.. По одним глазам бесстыжим видно – кроме пустоты и злобы ничего, парень, у тебя нет!»

Ветрогона многие раскусили, в первую очередь старые жильцы дома, а он, как зверь, почуял это, но вести себя лучше не стал. С ней перестал здороваться и, проходя мимо, отворачивался, будто не замечая пожилую соседку, видимо, надеясь унизить Кузьминичну таким образом, а она, не ожидая от него ничего хорошего, этому уже не огорчалась.

В чужую жизнь нос она не совала, однако громкие голоса, частая ругань доносились регулярно, и причина всего происходящего у соседей не была для Кузьминичны секретом.

Она ни прислушивалась, что происходит у соседей наверху, и ни собиралась вникать в их ссоры – её лишь раздражало громыханье дверей и постоянный топот ног непутёвого соседского сынка над головой.

– Вон, как растопался, малахольный… Как слон! – возмущалась Кузьминична в такие минуты. – Папаша – мужчина покрупней был – почти богатырь!.. И буйный, когда выпимши, но так не топал… А этот – трезвый или пьяный – один только грохот от него!

Соседка, встречаясь в подъезде с Кузьминичной, охотно с ней заговаривала, касаясь иногда проблем с сыном, скрывать которые было уже невозможно. Но Кузьминична подолгу с ней не беседовала, ничего ей не советовала, но чтоб не выглядеть чёрствой и бездушной, заканчивая разговор, приговаривала:

– Я, милая, прекрасно всё понимаю – сама намучилась… Терпи!.. Терпи уж как-нибудь – могу лишь тебе посочувствовать!

И хотя мамаша, переживая за сына, старалась как-то на него повлиять, но всё было понапрасну. Сын же так умело мог к ней подластиться и успешно этим пользовался… Она баловала сынулю, потакала ему, а он доил её, как денежную корову. Не прошло и двух лет, как он, нигде толком не работая, продал старую и купил новую, более дорогую машину. А мамаша, сменив тактику, решила тогда оженить его – и вскоре в соседской квартире появилась молодая женщина.

Кузьминична никаких свадебных процессий и торжеств в то время не наблюдала, поэтому приняла её за новую сожительницу соседа.

– Мне-то что – кто она ему… – рассуждала вслух Кузьминична, усмехаясь. – Сожительница или жена законная – лопал бы водку меньше да по ночам надо мной не ревел, как медведь!

Мамаша пожила какое-то время вместе с молодыми, но ссоры не прекращались, и она, похоже, от отчаяния, а, может, из благоразумных соображений, оставив сыну квартиру, перебралась от них и стала жить в другом месте.

Первое время навещала молодожёнов часто, а затем всё реже и реже, уже не вмешиваясь в их жизнь и полагаясь в деле перевоспитания сына на его очередную жену.

Кузьминична видела эту женщину всего несколько раз, в соседнем магазинчике, и, разглядев вблизи, посчитала её смешливой, жизнерадостной простушкой. Но простушка оказалось не такой уж простой – со старыми жильцами знакомиться не спешила, к общению с ними не стремилась и даже не здоровалась в подъезде.

«А простушка-пастушка, видать, с форсом… – подумала про неё Кузьминична. – Да, народ нынче не тот… Это тебе не в деревне – тут каждый сам по себе – дичком растёт!»

3

Топот, громыханье и ругань прекратились – стало тихо и сосед вроде бы начал где-то трудиться. Кузьминична успокоилась, полагая, что молодая соседская чета скоро заведёт детей. Однако время шло, а ничего такого не происходило.

Кузьминичне, в общем-то, было безразлично, но иногда она призадумывалась.

– Кто она ему, подстилка, что ли или прислуга какая?! – удивлённо вопрошала старуха. – Настоящей семьи без детей не бывает! – и, усмехнувшись, добавляла неодобрительно: – Ещё одна дурёха нашлась… Раба любви!

Соседи сверху не заливали её и особо не беспокоили, пока молодые не затеяли перестановку мебели и не установили брачное ложе прямо над ней. Вот тут начались уже другие звуки: шум от соседских любовных игр, возня, скрип кровати, сладостные стоны и крики во время соития.

Отголоски чужого сладострастия донимали Кузьминичну ни меньше, чем когда-то соседский топот. И натерпевшись вдоволь этих ночных звуков, она перебралась с дивана в проходной комнате в спальную, где раньше обитал её сын.

– Хоть здесь укроюсь от блядства вашего… – ворчала Кузьминична. – Жила б в одной комнате – точно умом рехнулась!

Но скоро в её жизнь вернулись старые, ещё не позабытые звуки… Наверху возникали ссоры – доносились крики, ругань и даже плач жены соседа.

«Неужто бьёт?!.. И чего ждать от этого… урода, – размышляла Кузьминична. – Правильно люди в старину говорили – дай, Бог, детей и в них толк!.. А толка нет – не жди ничего путного!»

Сама Кузьминична выходила замуж в ту пору, когда поколотить жену считалось делом не таким зазорным, а для многих и вовсе привычным. Но она перед свадьбой предупредила своего избранника: «Коли раз пальцем тронешь – сразу уйду!»

И хотя жизнь ей досталась нелёгкая, и отношения с мужем и сыном были непростыми, а порою обострялись до предела, но никто из них даже не замахнулся на Кузьминичну. А когда они были молодыми, то муж в минуты нежности часто называл её Любаней. Да и сын, в честь матери, назвал свою дочку Любой, и всё это согревало душу Кузьминичны, когда былое всплывало в памяти.

– Деньги… Всё деньги! – слыша соседскую брань, говорила Кузьминична и была права.

Непутёвый сосед временами где-то работал, но подолгу нигде ни задерживался. Мамаша-торговка вышла на пенсию, превратившись из денежной коровы в обычную бедную овцу… И доить её, как прежде, избалованный сынуля не имел возможности. А что-то поменять в своём характере, в образе жизни – так на это ни ума, ни воли у соседа, видимо, уже ни хватало.

Соседская жена что-то предпринимала, пытаясь обуздать его тягу к выпивкам, и старалась, наверное, как-то повлиять на праздного и ленивого супруга. Но все её усилия оборачивались лишь временным затишьем.

Кузьминична, занимаясь делами на кухне, иногда произносила вслух свой житейский диагноз, как приговор:

– Поздно, милая!.. С ним мамаша не справилась… Куда уж тебе, пастушка, с этим бараном упрямым сладить!.. Чего с тупаря возьмёшь?! – да ничего!.. Баран – он и есть баран!

Однако, вспоминая свою несладкую семейную жизнь, жалела в душе соседскую жену, а та однажды не выдержала и ушла от муженька. Что потом творилось с соседом?!.. Так это надо было видеть или хотя бы, как Кузьминична, всё слышать не по своей воле.

С утра пьяный сосед сначала гремел в квартире и топал ногами по полу, а потом настойчиво и беспрерывно звонил то жене, то её родственникам. Он постоянно что-то громко бубнил, чего-то от них требовал, иногда взрываясь и впадая в истерику. Затем, вроде бы успокоившись, кого-то тихо уговаривал, и потом снова начинал ругаться.

В короткие паузы между тишиной и руганью почему-то выскакивал на балкон и чуть ли не орал в телефон:

– Кто?!.. Куда?!.. Она моя женщина!.. Повторяю – она моя женщина!.. Объясните ей… объясните!

Этот многочасовой концерт так надоел Кузьминичне, что она собралась и отправилась в гости к младшей дочке, которая жила неподалёку.

Весь остаток воскресного дня она провела у неё и вернулась домой поздним вечером. А перед сном вышла на балкон, подышать воздухом, но задумавшись, вздрогнула от неожиданности, когда над ней раздался охрипшей мужской голос всё ещё не протрезвевшего соседа.

Он устало, но достаточно громко кому-то доказывал:

– Она моя женщина… Повторяю… Кто?!.. Куда?!.. Она моя женщина!.. Объясните… объясните ей – вы же родитель…

Но в тот вечер, услышав соседский голос, она быстренько убралась с балкона.

Когда во дворе, на скамеечке, не было знакомых тёток и старушек, Кузьминична любила сидеть у себя на балконе. Она наблюдала за дворовыми кошками, забегающими в поисках пропитания бродячими собаками, шумливыми поутру и обычно солидарными в эти похмельные часы местными алкашами. Но особенно она любила наблюдать за проходящими мимо людьми. Она внимательно смотрела на прохожих, что-то подмечая в их облике, походке, а иногда, чему-то удивляясь, покачивала с улыбкой головой.

«Какие все разные, – рассуждала Кузьминична, – и ведь у каждого, как свой норов, особая, своя походка… А если присмотреться, то и характер человека по ней несложно понять… М-да!.. Глаза и походка много чего скажут, в чём человек никогда сам ни признается».

Вообще-то, старуха выходила на балкон в последнее время с опаской и не потому, что боялась высоты или сомневалась в его прочности. Просто сосед сверху очень часто курил, сорил пеплом, швырялся окурками, подолгу болтал по телефону. Мог порою высморкаться прямо вниз или рыгнуть с балкона, когда его неожиданно стошнит после пьянки… И всё это сильно Кузьминичне не нравилось.

Недовольная Кузьминична, подметая балкон, куда теперь залетал соседский мусор, иногда приговаривала:

– Хорошо нужду хоть тут не справляет… Ни капли совести у засранца!

Когда-то она жаловалась мамаше соседа, потом стыдила его самого, но всё оказалось бестолку, поэтому Кузьминична выходила на балкон всё реже и с неохотой.

– Молодец, что ушла! – рассуждала вслух Кузьминична про жену соседа. – Так его упыря, душегуба проклятого!.. А чего с ним жить?! – она молодая, глядишь, свое счастье ещё найдёт.

Но спустя некоторое время жена соседа вернулась, и Кузьминична огорчилась этому малоприметному для многих жильцов их подъезда событию.

«Дурёха, ты, дурёха, – мысленно упрекала она соседку. – Неужто ослепла от этого хлыща и ничего не соображаешь?!.. Ах, девка, девка, век плакать тебе от него!»

Однако споры, ругань и топот наверху с возвращением жены соседа поутихли, а сам он снова где-то пристроился. Но Кузьминична не радовалась этим переменам, в которые уже не верила, и на лучшее не надеялась.

Она просто удовлетворилась относительной тишиной и покоем от нынешнего соседского проживания и перестала о них думать. Правда, когда на кухне до неё доносились голоса с верхнего этажа, Кузьминична вспоминала про своих соседей и по привычке иногда задумывалась: «Ведь не зря же люди говорят – два сапога пара… А, может, они такие?.. И не могут уже без друг дружки, а?.. Господь с ними – пускай живут, коли им так хочется, лишь бы не заливали и не топали надо мной!»

Но так продолжалась недолго. И хотя Кузьминичну никто ни заливал, но соседи снова начали шуметь, выясняя отношения между собой. Она же, памятуя о прошлом, на соседские дрязги внимания не обращала. Лишь однажды, после очередного громкого скандала, услышав женский плач, с тревогой подумала: «Видать, опять побил пастушку… Душегуб проклятый!»

И у Кузьминичны возникло желание при встрече с соседкой подсказать ей, чтоб она поскорей и навсегда рассталась с этим бессердечным иродом. Но встретиться с ней во дворе или ещё где-нибудь Кузьминичне не удавалось.

В подъезде поселились несколько новых жильцов, более молодых, чем его старожилы. Кузьминична толком их не знала, поскольку они сторонились других обитателей подъезда. Выходя из своих квартир, чаще старались прошмыгнуть незамеченными – такой была и соседка сверху.

Многие жильцы, кроме Кузьминичны, уже поменяли входные двери по нескольку раз. Только у неё оставалась простенькая и неброская дверь, установленная ещё сыном. И она, поднимаясь по лестницам на свой этаж, иногда удивлённо восклицала, замечая дорогие стальные двери:

– Ишь, ты, как забронировались!.. Теперь, как в этих… сейфах, жить будут!

Всё же один раз соседка ей повстречалась и прошла, как раньше, не здороваясь, а Кузьминична, увидев её, остолбенела – вместо живой, смешливой пастушки мимо неё промелькнуло что-то бесформенное и размытое… Какое-то безглазое существо с пухловато-красным пятном вместо лица. Она так удивилась этому, что совсем забыла про свое желание поговорить с ней.

4

У себя в квартире Кузьминична выглядела расстроенной.

– С глазами беда или померещилось, что ли? – проговорила она.

Однако разглядывая из угла комнаты старые фотографии на стене, убедилась – дела со зрением у неё не так уж плохи, а странное лицо соседки, увиденное сейчас в подъезде, похоже, всего лишь зрительный обман от причудливой игры света.

Кузьминична немного успокоилась. На неприветливую пастушку, потерявшую собственное лицо, не обиделась, а, наоборот, стала жалеть её ещё больше.

«Да на ней лица нет!.. Ей просто стыдно – отсюда и лицо такое, – переживала старуха за пастушку. – Она прибитая жизнью… нечеловеческой… с этим упырём!»

Тот случай Кузьминична запомнила ещё и потому, что через день нашла Ваську – бездомного кота, которого потом приютила.

Она возвращалась с покупками из магазина и увидела кота дымчатого цвета. Застенчивый котик, с хрустом вращая своей головкой, несколько раз чихнул и внимательно посмотрел в её сторону. По его заинтересованному и трогательному взгляду становилось ясно, что он одинок и ищет друга на предстоящую осень и зиму.