Таким образом, с одной стороны, можно сказать, что Уголовный закон всегда опаздывает в отношении своевременной криминализации, или декриминализации деяний, с другой стороны, что данные процессы носят естественный, исторически обусловленный характер, и находятся вне сферы влияния воли человека (законы развития общественного бытия). Представляется, что данная позиция не совсем верна. Уголовный кодекс всегда ретроспективен, он отражает не только те представления, которые на данном этапе развития составляют содержание понятия о преступлении, но и являются частью того, что есть в действительности преступление уже по самой форме своего бытия в действительности. Соответственно, в самой действительности системообразуются и структурируются формы, которые, являясь преступлениями и в дальнейшем признаваемые таковыми в рамках ограниченного периода времени не являются объектом уголовного преследования (ситуация В. И. Ленина, например, революционная деятельность, изменение мира – тогда не составляло предмет уголовного преследования). Соответственно, с течением времени и попустительством в данном вопросе, вполне реальна ситуация социального взрыва и уничтожения той или иной формы организации социальной материи.

Бездействие в данном вопросе законодателя, нежелание признать понятие преступления универсальным объектом познания (хотя формально – юридически уголовный кодекс, например, универсален в понимании преступления) замещается такой формой реагирования на преступления как коррупция правоохранительных органов. При этом здесь коррупцию следует признать в общем положительным явлением, так как она организовывает и структурирует те процессы, которые остаются за гранью правового понимания. Закон носит субъективный, частный характер, при попытке опосредовать универсальное явления, недостаток универсальности формально – юридического познания компенсируется универсальностью актуально сущих «человеческих» взаимоотношений – коррупцией (следует отметить, что человек как субъект познания есть универсум, противостоящий универсуму чувственных и внечувственных явлений).

Какой выход видится на сегодняшний день? Это, прежде всего, формирование универсального понятия преступления, бытие которого позволило бы эффективно, а главное адекватно реагировать на запросы действительного.

Каким образом это возможно? Вопрос чрезвычайно важный и во многом философский, так как именно определение как форма познания является самым неэффективным орудием корреспондирования значения во временном поле изменения. Соответственно, выход который может быть предложен в данном весьма сложном вопросе (уголовное право работает непосредственно с человеком, истолковывая и называя человеческие деяния преступлением) – это формование единой унифицированной универсальной методологии в отношении познания преступления и придания формам и методам познания формально – юридического характера, закрепление их на законодательном уровне. Такая система и сейчас существует в рамках наследственных обрядовых игровых ритуалах правосудия (процессуальная форма), раньше же эти ритуалы были всецело погружены в сферу религиозного (ордалии).

В таком случае правоприменитель может себе позволить свободу мышления в установленных законом рамках, при том, что данные формы являются едиными в отношении методологии познания, но не в отношении конечности результативности познания (как, например, сегодня квалификация). Соответственно, отпадает необходимость притягивания нормы права на множественность качественности явлений действительности.

Вопрос данного плана весьма успешно может быть решен в рамках людологической школы познания, которая и является самостоятельной универсальной пропедевтикой когнитивных систем. Благодаря формальному выражению значений (математика мысли) именно людологический подход позволяет быстро и эффективно решить вопрос универсального познания преступления в части правоприменительной деятельности.

Преступление как целостная парадигма бытия8

Вопрос о понятии преступления является одним из вечных вопросов теории уголовного права. В данной работе представлена попытка осуществить анализ преступления на основе методологии, разработанной в свое время Аристотелем, а именно – анализ по четырем причинам сущности явления. Как известно, Аристотелем были выделены 4-е причины: целевая, формальная, движущая, материальная. Современный анализ (на основе людологии) позволяет говорить о функциональном наличии трех из них – целевая причина является прототипом материальной, при том, что последняя всегда шире по объему перцепции целевой, так как она составляет бытие в возможности чувственно- воспринимаемого предмета (материальной причины). Удобство данной методологии в ее универсализме относительно неограниченного круга явлений.

Применительно к преступлению следует отметить, что целевой причиной является: первичное сознание преступника, а также нормы уголовного права, предусматривающие состав конкретного преступления. Сознание является субъективным бытием в возможности, в то время как статьи особенной части Уголовного кодекса ориентированы на объективность.

Движущая причина всецело перенесена в сферу субъективного и составляет основание для бытия уголовной ответственности. Именно реализация умысла или реализация необходимо присущего содержания целевой причины (преступная неосторожность, небрежность), свидетельствует о возможности наложения наказания на субъекта деяния, который является всецело движущей причиной для субъекта объективной оценки (государство в лице правоохранительных органов). Это единственная форма структурирования материи в соответствии с представлениями о преступлении, которые составляют сегодняшнюю форму оценки данного явления (позитивное право). Движущая причина порождает появление материальной, которая в соответствии с целевой, но при отсутствии уже целевой (идея как «эйдос Платона», вне сферы своей реализации) составляет формальную причину. Только с появлением формальной причины можно говорить о законченности деяния со стороны субъекта деяния (преступника), но при этом само государство (субъект конечного структурирования понятия о преступлении), может ограничиваться своим пониманием формальности (формальные составы преступления, усеченные составы, где уголовная ответственность наступает вне зависимости от наступления вредоносных последствий). Данное обстоятельство позволяет говорить о том, что государство склонно оценивать поведение индивидуума с точки зрения элемента публичности в его действиях. Оно заинтересовано в том, чтобы предотвратить формирование положительного образа структурирования социальной материи именно на основе данной движущей причины, таким образом, общая превенция усматривается уже на данном этапе.

Замкнутость парадигмы бытия (единение возможного и действительного) достигается по мнению некоторых авторов как форма синкретичного взаимодействия субъективного и объективного (Гегель), однако, данное положение в современных условиях не соответствует действительности.

Действительно, в то время, когда мораль несла содержательную нагрузку целевых причин структурирования явлений вне зависимости от их субъекта можно было говорить, что индивидуум, пренебрегающий формой персонификации в должных отношениях (норма), отрицал императивные законы общества, тем самым подменяя их в рамках чувственной перцепции («здесь и сейчас») собственно – личным бытием в возможности, которое в дальнейшем восприятии квалифицировалось, как девиация и соответственно каралось (исправлялось в тех же рамках «здесь и сейчас» – лишение свободы и прочее).

Сегодня потоки обмена информацией (то, что называется информацией) таковы, что нельзя говорить о том, что чувственно – воспринимаемые предметы являются формой фиксации (материальными носителями) бытия в возможности, которое увязано с их предназначением по целевой и другим причинам. Сегодняшний день демонстрирует нам разобщенность форм бытия разных явлений, при этом глубина отчуждения продиктована изолированностью сфер бытия значения.

Таким образом, субъективная целевая причина субъекта преступления и субъекта оценки -государства, в лице правоприменителя, – коренным образом не совпадают, поскольку сама разобщенность государства (как бытия в действительности права, при том, что право – бытие в возможности государства) и бытия субъекта преступления разведены изначально, – человек живет в кругу сплошного лавирования между законностью и ее формой дублирования. Там, где правовые нормативы, выражены более четко, создана вторая действительность, структурируемая в соответствии с ее законами – организованная преступность, фактически новая общественно – экономическая формация.

В конечном счете, можно говорить о том, государство не вправе накладывать ответственность за совершение преступления, так как оно уже не может гарантировать, что само преступление является нарушением формы гармоничности общественных отношений. Наоборот то, что считается преступлением в некоторых случаях может быть отнесено на счет формирования новой гармонии общества (например, декриминализации предпринимательской деятельности в Новой России в начале 90-х годов ХХ века).

К тому же государство является заложником тех установок, которые составляют идеологическое содержание политики. Если политикой государства является правовое содержание позитивного права, то это еще допустимая форма стабилизации, если же мы говорим о политике как о динамической форме оценки явлений текущей действительности, то неизбежно увеличение зазора межу должным и действительным, где уголовная ответственность лица служит формой прикрытия данного «зазора». Именно так устранялись ошибки логики «военного коммунизма» – посредством устранения носителей здравого смыла (тогда уже старого).

Более того, если до возложения уголовной ответственности содержание целевой причины преступника «по случаю» было легко исправляемой девиацией, то после актуализации на нем внимания государства, прохождения пенитенциарной системы, оно становится формой восприятия мира (маска «осужденный», двойная жизнь осужденных в исправительных учреждениях и прочее). Таким образом, происходит переход из разряда случайного в сферу профессионального (при пассивном реагировании), а в некоторых случаях и организованного. Таким образом, система воспроизводит, сама того не желая, врагов общества.

В макроракурсе такая ситуация грозит не только чудовищными социальными катаклизмами, но и простой переоценкой ценностей в форме их замены в ходе смены содержания позитивного права (упрощение права, жизнь «по понятиям»).

Следует совершенно по – новому отнестись к проблеме формирования понятия преступления. Но это нельзя сделать на основе старых представлений о преступлении. Скрещивание наук так же не дает положительного результата, кроме как формирования гибридов познания, отражающихся на практике недееспособностью теории. Методология познания должна быть универсальной. При этом анализ, изложенный выше, – лишь часть абстрактной формы алгоритма познания, который необходимо пройти на пути формирования понятия преступления, способного стабилизировать отношения уголовной ответственности не в рамках смехотворных 20—30 лет, когда Уголовный кодекс по своей сущности ретроспективно устремлен в будущее (законодателю кажется, что нормы Уголовного закона отражают действительность дня сегодняшнего и завтрашнего), а на основе гибкой, четкой системы познания, приемы которой ясны и отчетливы таким образом, что у любого субъекта познания не возникает противоречий относительно ее содержания. Это первичный залог согласованности устранения противоречия субъективной целевой причины и объективных представлений о ее содержании. Именно тогда можно будет говорить о том, что мы знаем, что такое преступление, а не навязываем его представление неограниченному кругу лиц посредством государственного аппарата принуждения.

Преступление необходимо изучать как целостную замкнутую парадигму бытия в ее связи с другими парадигмами, как данность, а не как объект уничтожения.

Проблемы понятия «преступление»

Предисловие

Необходимость обратиться к проблематике определения преступления вызвана не только гносеологическими интересами юриспруденции, но задана нам самой действительностью. Положение, при котором легальное определение преступления и представления о преступлении «простого человека», являющегося формой персонификации общественного мнения рознятся с точностью до диаметральной противоположности, нельзя признать удовлетворительным. Однако именно сегодня автономизация уголовно-правовой науки достигла такой степени, что для не посвященных юридическое понятие преступления остается лишь областью догадок и упорного не понимания, которое трансформируется в враждебное отношение вообще к спектру дисциплин уголовно-правового цикла. Склонность видеть причину данного положения в непросвещенности населения, отсутствии должного уровня правосознания и прочих факторах, является явно недостаточным условием для полного бездействия «переднего края» науки в методологическом отношении определения преступления.

Данная работа посвящена анализу проблем, которые возникают при определении преступления как в пределах сферы значения юридической методологии, так и за ее границами.

Следует отметить, что сама работа носит ознакомительный характер и является своего рода лишь геометром в определении того поля проблемы, на котором только предстоит сразиться в будущем. Мы не претендуем ни на исчерпанность в описании самой проблематики, ни на приемлемость способов ее решения, которые кратко изложим в заключение работы. Нашей целью является приглашение к дискуссии.

1.Введение

Очевидно, что целевое назначении юриспруденции сегодня переросло рамки технического обоснования действии власти, государства. Юридические науки все больше присваивают себе функции, которые ранее принадлежали лишь таким формам как церковь, философия. Сегодня юриспруденция объединяет не только сферу ученых, приобщающих к науке в стенах alma mater десятки тысяч студентов, но и огромное количество юристов-практиков. Данное количество носителей юридического знания образует актив Науки как общественной формы воспроизводства знания. Помимо этого в орбиту включены так же правоприменители самого различного уровня, которые косвенно связаны с положениями постулируемыми юриспруденцией. Влияние же юриспруденции на политические процессы и тем более на законодательство уже становится универсальным и поэтому существует основание говорить о том, что сегодня юридическая наука выполняет функцию формирования представления о целесообразности деятельности масс в тех или иных формах, очерченных в рамках правового поля.

В данных условиях совершенно противоестественна пассивность в отношении понятия преступления. Уголовное право прячется за маской «законодателя» и намеренно не желает видеть проблему в объеме большем, чем формальность закона. Возможно, это следовало бы признать верным, если бы мы не имели в распоряжении фактов, свидетельствующих о том, что та часть носителей юридического знания, которую образуют правоприменители, как раз делают совершенно обратное. «Коррупция», «организованная преступность», «правовой произвол» и прочие «ужасные явления действительности» – по сути, свидетельствуют лишь об одном – правоприменители, правоиспользователи не следуют образу, представлению, обозначенному в норме права. Размеры нарушения законодательства позволяют говорить о том, что это не просто конкретно случайные проявления, тонущие в статической массе показателей, а формы социального бытия которые приобретают (приобрели) общественный характер, характер того, что мы называем общественное отношение. Причины этого видятся наукой во всем чем угодно, кроме одного – наших представлений о преступлении как форме негативного положения вещей и форме должного бытия (объекты, охраняемые уголовным законом). Считается, что действительность не соответствует должному идеальному (правовой норме), но с точки зрения независимости познания это тупиковый вариант решения проблем. Прежде всего наука должна задать себе вопрос, что не соответствует в ее результатах (содержании) действительности? С чем это связано и, если это проблема методологическая, то необходимо сменить либо методологию, либо предмет, который данная методология в состоянии обнаруживать, трансформируя свое применение в содержание научного знания.

Итак, нам предстоит ответить на четыре вопроса относительно:

– предмета;

– метода;

– содержания («выводов»);

– общей целесообразности в соотношении с практической верификацией третьего элемента (содержания).

Будет методологически правильным свести эти пункты к одной предметности – полагаемому содержанию понятия преступления (универсальное исследование невозможно произвести в рамках одной статьи).

2.О предмете

Прежде всего необходимо понимать, что «преступление» есть следствие оценки факта действительности как преступления. Преступление с этой точки зрения, является следствием квинтэссенции представлений о позитивном и негативном. Преступление не существует вне уголовного закона, ибо именно уголовный закон может определять что есть преступление, а что им не является. Это прекрасно. Но не следует забывать, что преступление (то, что мы называем преступлением) носит именно общественную природу, которая характеризуется как стабильная форма существования определенного массива субъектов социума. В этом массиве наличествует идеологическая база, форма воспроизводства духовных ценностей, система поощрений, программные системы целей и прочее. Формой существования этого массива является то, что мы называем преступлением. Преступление это отнюдь не случайность, а заданная форма, которая получает назыание преступления в зависимости от постулируемого обществом в лице государства ряда причин (идеологическая, нравственная, целесообразность и прочее). Поэтому не учитывать представления о преступлении ряда субъектов, которые являются непосредственными участниками преступной деятельности просто не допустимо. Амплитуда колебаний представлений о преступлении обнаруживает себя среди:

– Государства (Уголовный кодекс);

– Общества, неперсонифицированного круга лиц (мораль, нравственность, системы объективированного знания – философия, церковь, система высшего и среднего образования, средства массовой информации, – исключая замещение представления сферой принадлежности к событиям в рамках «здесь и сейчас»).

– Субъектов, связанных непосредственно борьбой с преступностью, формами реагирования (работниками правоохранительных органов, судьи и прочее);

– Социума, обнаруживающего свою принадлежность к преступлению в качестве участника (ОПС, коррупционеры и прочее);

– Индивидуального субъекта (преступника);

– Жертвы преступления (потерпевший);

– Круга лиц, вовлеченных в событие в рамках определенного времени и пространства (свидетели, технические работники правоохранительной сферы, адвокаты и прочее).

Качественные оценки весьма различны в зависимости от субъекта представления о преступлении. Очевидно, что группы под №1 – 4 являются коллективными носителями в то время, как группы, представленные под номером №5 – 7 всегда персонифицированы, как по своим действиям, так и по своим представлениям. Однако это не означает, что последние в своих представлениях независимы от первых 4-х групп. Преставления коллективного характера детерминируют сферу возможных представлений частного порядка (общее всегда шире частного, если оно определено относительно своего предмета и содержания, форма сочетания элементов общего в частном формообразует индивидуальность). Но здесь есть одна особенность – представления преступной среды:

а) сжаты и компакты, заземлены на тезаурус практических действий гарантирующих результативность в случае должной реализации;

б) идеологически обоснованы и поддерживаемы системой, эксплуатирующей самые близкие инстинкты – установки (культ силы, власти, первенства, лидерства, наживы и прочее);

в) сфера корреспондирования представлений и способы весьма практичны и удобны, главное замкнуты и не подвергаются девиации в процессе перехода от одного субъекта к другому;

г) поддерживаемы жесткой системой учения противоречий действительности в случае отступления от пронятой идеологии.

Все это позволяет обеспечивать динамику развития преступности и оперативность реагирования на запросы действительности. Представления же о преступлении, названные под группами №1, 2, 3, 7:

1. Громоздки по своему содержанию, противоречивы, как в объективном смысле (диалектическая подоплека, помноженная на время), так и в субъективном (так, например, для того, чтобы стать юристом необходимо закончить университет), лишены непосредственно практической отдачи, здесь проблематика вопроса огромна, начиная от несовершенства уголовного процесса и заканчивая вопросами заработной платы государственных служащих.

2. Подвергаемы постоянной коррозии со стороны ситуаций «здесь и сейчас» (достаточно прослушать новости по ТВ, чтобы усомниться в том, что борьба с преступностью увенчается когда-либо успехом).

3. Качественно негативно трансформируются в силу недостаточной эффективности способов корреспондирования и соотношения с практикой.

4. Испытывают массу других негативных факторов, нисколько не улучшающих положение дел.

Несомненным достоинством, конечно, является их единство в рамках территории государства и унифицированность доступа (публичность), но в общем следует констатировать, что один только аппарат определения преступления настолько громоздок, что его эффективное использование (даже если бы он был лишен своих противоречий) весьма затруднительно. У науки это порождает желание прятаться за маску «законодателя» и исследовать лишь то, что есть закон, у правоприменителя – решать задачи уголовного права исключительно средствами, обеспечивающими максимальную эффективность частного порядка (причем во многом эти средства не отличаются от методов преступления). В итоге сегодня мы имеем ситуацию бытия нового социального феномена – организованной преступности, борьба с которым очевидно неэффективна средствами и методами, порожденными современным пониманием преступления.

—

2.1. «Преступлением признается виновно совершенное общественно опасное деяние, запрещенное настоящим Кодексом под угрозой наказания» (ч.1 ст.14 УК РФ 1996г.).

2.1.1. Виновность

Необходимо понимать, что для преступника многие вопросы и вовсе не стоят в сфере сознания общественной опасности, предвидения возможности наступления общественно опасных последствий и прочее. Это оценочные категории, которые абсолютно чужды духу целесообразности, которое несет в себе действие, называемое преступлением. Если раньше мы могли всегда оглянуться на моральные устои и сказать, что преступник нарушал в самом себе норму нравственного императива, то сегодня в век информационных технологий, в век становления новой общественно-экономической формации мораль просто не успевает за технологическим прогрессом, а тем более за морализированным отношением к его результатам. Если прибавить к этому действительный правовой нигилизм и элементарную неосведомленность населения о степени общественной опасности каждодневно совершаемых «деяний», принцип виновности в своем реальном существовании трансформируется не в знание лица, совершившего деяние о его общественной опасности, а в знание лица, привлекающего к уголовной ответственности за общественно опасное деяние лицо его совершившего, при полной несведущности последнего. Эта ситуация малозначительна в рамках нашего столетия, нашего поколения, но она чудовищна в перспективе своего развития. Это означает, что мы находимся на пути к объективному вменению, мы приписываем знания и способность знания субъекту ответственности, который по своему развитию не может иметь даже представления об этих понятиях, то есть налицо именно патерналистское отношение государства к личности.

2.1.2. Общественная опасность9

Общественная опасность как качественный признак характеризует степень вреда, нанесенного объекту преступного посягательства. Сам объект формируем как общественное отношение, урегулированное нормой права. Здесь уголовное право сталкивается с проблемой общего и субстанционального, которую не совсем верно решает. Преступление всегда единично и привязано к индивидууму, оно сфера выражения его внутреннего мира.10 С точки зрения же уголовного права преступление есть общая форма акта человеческого поведения, которая несет в себе разрушающую способность по отношению к позитивному, обнаруживающему себя в рамках правоотношений. Государство выражает однозначное принятие или не принятие тех или иных форм общественных отношений, наделяя их содержание рамками уголовно – правовой охраны, или наоборот объявляя уголовное преследование.11 Фактически государство берет на себя функции по формообразованию социально преемлемых форм бытия общества. Для юриспруденции стран Запада это положение может показаться абсурдным, но применительно к Российской Федерации, на ее сегодняшнем этапе развития, это фактическое положение дел. Достаточно привести примеры декриминализации предпринимательской деятельности, отмены уголовного преследования гомосексуализма и прочие общественные факты. Перед нами ситуация в которой государство фактически определяет что есть преступление, а что нет. И при этом оно не имеет достаточно четкого критерия отнесения какой либо формы деятельности к преступлению помимо Уголовного закона, который выражает интересы непосредственно самого же государства, формируем им. Получается, что государство определяет единичное деяние человека на основе внеличностного содержания представлений о нем, более того критерием определения служат представления о причинно – следственной связи, которые ориентированы именно на отношения общественного характера, и складываются в система регулирования правом общественных отношений.12 Вред общественным отношениям (общественная опасность) определяем только на основе представлений о развитии этих самых отношений, исходя из непосредственной связи причины и следствия, при том, что они формулируемы нормами материального права, которые носят регулятивный характер. Соответственно, в обстановке стихийного формирования общественных отношений, когда норма права фактически находится в состоянии явно не первичного регулятора (поскольку она не в состоянии еще предугадать возможных последствий неизвестности), а именно в такой обстановке сейчас находится общество в нашей стране, невозможно говорить о возможном точном знании государства о степени дезорганизации, наносимой преступлением складывающимся общественным отношениям. Тем более, недопустимо требовать этого от субъекта деяния. Причем эта тенденция не заметна в рамках частных случаев (конкретное уголовное преследование за конкретное преступление), но очевидна в макро-ракурсе. В этом недостаток решения проблемы субстанционального и общего (на основе тех представлений которые являются доминирующими сегодня). Мера осознания вины индивидуумом и мера вины, приписываемая ему государством не совпадают. Тем более не совпадает степень наказания. В итоге мы имеем не общество, благодарное за хорошую работу по преследованию преступников, а озлобленность и полнейшее непонимание. Если прибавить к этому то, что сегодня на тысячу человек у нас один осужденный нашей системой, то ситуация может оказаться вообще катастрофической. Еще раз подчеркнем, что с точки зрения сегодняшней методологии определения преступления данная ситуация неисправима.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4