Миллиграммы счастья

– Странно от тебя это слышать. Да, ты безумно любишь внуков, но ведь именно ты боялась, что если я рожу рано, то не смогу сделать карьеру. А если рожу второго ребенка, то вовсе перестану работать. Ты считала, что совмещать материнство и дело невозможно. И я помню, как ты плакала, когда я объявила, что скоро у тебя появится внучка. Ты плакала, думая, что я больше никогда не буду писать. А ты хотела, чтобы я писала.

Я всегда хотела иметь детей. Много. И родила бы, если бы не страх. Мне все время очень страшно. Я все время за них боюсь. И за себя боюсь. И за мужа тоже. Проблемы быстро не решаются, у меня не появилось второе дыхание. Я очень устаю от ответственности. Детей я рожала, вопреки твоим советам, в подходящее время – обе беременности были запланированы. Я просчитывала каждый шаг, каждый день месяца. Я старалась все предусмотреть, предупредить и предугадать. Мне так было проще справляться. Я стала тревожной матерью, которая хочет пристегнуть детей к собственной юбке. Я клуша. Типичная клуша, которая хлопает крыльями и считает, что накормить ребенка – главное предназначение в жизни. «Надень шапку» – это про меня. Я завидую многодетным матерям. Их нескончаемому терпению и стрессоустойчивости. Наверное, у них есть кнопка «выкл.», с помощью которой они справляются с этим нутряным страхом за детей. Я завидую тому, что у них в доме всегда есть младенец.

Вася вырос слишком быстро, я его почти не вижу – у него своя жизнь. Иногда он позволяет посидеть с ним, пока обедает или ужинает. Я сижу и смотрю, как он ест. Сын что-то рассказывает, шутит. Дочка растет. Так стремительно, что мне становится страшно. Скоро она тоже будет лишь позволять мне смотреть, как она ест.

У меня нет ни братьев, ни сестер. В моем поколении многие росли в одиночестве. А недавно я оказалась в компании очень мудрой женщины. «Почему так?» – спросила я ее. Почему мое поколение настолько одиноко, что ограничено даже родственными связями. «Все просто, – ответила она, – двое детей считалось уже непозволительной роскошью, а семью с тремя детьми автоматически записывали в неблагополучные». И ведь она оказалась права. У нас была в классе, в московской школе, такая семья. Мама, папа и трое детей. Я училась с младшим сыном. И мы с мамой ходили к ним домой в рамках какой-то акции по поддержке детей из неблагополучных семей. Этот мальчик, Димка, издевался надо мной в школе: дергал за косу, норовил заглянуть под юбку, мазал клеем мой стул. Нет, я ему совсем не нравилась. Он мне мстил за то, что моя мама принесла ему стопку тетрадей и ручек. Но другого нашего одноклассника – Юрку – он бил сильно, пользуясь тем, что тот не мог дать сдачи. Очкарик, хиляк-разрядник. Мама Юрки передавала в рамках той же помощи вещи для Димки. Тот бы ни за что не признался, что ходит в штанах, которые мама купила Юрке «на смену», и в кедах, которые стали ему малы, а Димке – все равно, у него вообще никаких кед не было. А Димка боялся, что Юрка всем об этом расскажет.

…Учись. Научись делать что-то руками: шить, вязать, сколачивать ящики, выкладывать плитку, жонглировать апельсинами, печь торты или менять обивку на стульях. Когда тебе будет плохо, а плохо будет обязательно, занятие не позволит сойти с ума. В конце концов, это может стать источником дохода. Ты мне не веришь? Я тоже не верила своей бабушке, когда ходила на курсы кройки и шитья. Но однажды это может спасти тебе жизнь. В руках нужно иметь ремесло. В любом случае ты однажды сможешь порадовать своих детей, пожонглировав апельсинами. Они начнут тебя уважать.

– Ты не ходила на курсы кройки и шитья, не выдумывай! Тебя оттуда выгнали с позором. Ты даже наволочку сшить не могла! А в школе? Всем девочкам мамы помогали шить эти дурацкие фартуки и косынки, а ты мне в ателье заказала. Я стояла перед всем классом, и учительница по домоводству… о, вспомнила, у нее было прозвище Безешка из-за прически – такой дули на голове, – меня отчитывала. За то, что я со своей матерью, то есть с тобой, неразумно расходую семейный бюджет. С жиру бесимся, раз заказываем сшить фартук в ателье. И что ты после этого сделала? Не помнишь? А я помню прекрасно. Пустила весь аванс на какую-то дико дорогую ткань, из которой всем девочкам в классе в ателье сшили юбки-солнце. У Безешки тогда чуть удар не случился. Девочки, естественно, были счастливы и отказались шить эти юбки сами.

Апельсинами жонглировать, говоришь? Да, я умею жонглировать апельсинами! И салфетки крючком вяжу, чтобы голову переключить. Я так стресс снимаю. Если дети и муж видят меня с мотком ниток в руках, они сразу становятся послушными. Иначе я весь дом обмотаю, как паучиха. А что делала ты, когда тебе «нужно было подумать»? Ты втыкала перочинный нож в мою дверь. Тогда же игры в дартс еще не было. Так ты нож метала. Но почему в дверь моей комнаты? Представляешь, что было с моими подружками, когда они в гости приходили и видели дверь в отметинах? Да у меня подруг не было! И друзей, кстати, тоже. Все испарялись тут же. Главное, я долго не могла понять почему. Думала, что я какая-то странная. Да я и была странной. Солила капусту в тазике в восьмом классе. Закатывала огурцы в девятом. Табуретки сколачивала. Обивку на диване меняла.

Сейчас все не так. Мы выросли в другое время. Я умею менять карниз, шить шторы, пеленки, пододеяльники и наволочки. Безешка считала, что шить фартуки и косынки, положенные по программе, – это совершенно никому не нужные знания, и учила нас «жизни». Эта мудрая женщина, как и ты, мамочка, была уверена, что новый карниз и новые шторы могут изменить жизнь или хотя бы взгляд на нее. И если совсем тяжело, то нужно повесить новые шторы и сшить новое постельное белье. Тогда покажется, что не так все и плохо.

В школе мы осваивали мужские стрижки: Безешка приглашала свою подругу-парикмахера, поскольку считала, что подстричь мужа – это наиважнейший из навыков. Сейчас бы это назвали «мастер-классом». А секретарь директора учила нас, девочек-старшеклассниц, печатать на машинке вслепую десятью пальцами. «Без работы никогда не останетесь. На детей всегда заработаете», – приговаривала она. У нее, молодой женщины, были изувечены руки: по ночам она печатала диссертации, дипломы и бралась за любую работу, чтобы прокормить двоих детей.

Моя бабушка считала, что я должна уметь выкладывать винтовую лестницу. Почему-то она была уверена, что я так удачно выйду замуж, что в моем доме непременно будет винтовая лестница, ведущая на второй или даже третий этаж дома, и я должна знать, как именно складывать камни, чтобы проконтролировать рабочих. Опять же бабушка, прошедшая войну, учила меня выживать в полевых условиях: искать родники, разбираться в ягодах и травах и не быть брезгливой. «Жизнь заставит – все сделаешь», – говорила бабушка. Она приводила меня в местную больницу и «приставляла» к санитарке и медсестре. Я покорно выносила утки, училась делать уколы и перевязки.

Так учили многих девочек моего поколения. Мы действительно умеем многое: разобрать смеситель, прочистить и собрать заново, из одного куска мяса сварить и первое, и второе, и компот. Ввинтить саморез и починить дверь. Вбить гвоздь, построить дом, посадить дерево и родить сына. А потом еще и дочь, и на всех заработать. Мы умеем завязывать галстуки, складывать рубашки как в магазине. Кстати, меня этому научила мама моей подруги: она однажды отвела нас в галантерею, поймала за руку продавщицу, о чем-то с ней пошепталась, и мы часа четыре вязали галстуки разными узлами, складывали рубашки, упаковывали конвертом покупки и делали из бечевки специальные ручки, чтобы было удобно носить.

Нас готовили к тяжелой жизни, от которой не знаешь чего ждать – то ли карниз на голову упадет, то ли потолок рухнет. Они учили нас выживать, выстаивать и радоваться мелочам – новой стрижке, покупке платья или туфель. Они внушили нам, что на мужчин нельзя полагаться, а можно рассчитывать только на себя, на собственные силы и умения.

Когда мне прописали уколы, у меня и в мыслях не было пойти к медсестре – я изворачивалась перед зеркалом и колола себя сама. И мне все равно, кого колоть, если жизнь заставляет. Я колола собственную крошечную дочь, соседскую собаку и коллегу. Потому что надо. Нас приучили, что нельзя болеть и сидеть на больничном, и мы ходим на работу, наглотавшись таблеток.

И чему мы можем научить наших детей? Хочу ли я, чтобы моя дочь умела раскраивать пододеяльник? Или знала, чем отмывать сажу? Или как вкручивать вылетевшие пробки? Хочу ли я, чтобы мой сын знал, как менять помпу в унитазе или смеситель? Или чтобы он мог сколотить табуретку и самостоятельно поменять отлетевшие набойки на сапогах? Да, я и это все умею делать. Но я никогда не пожелаю этого своим детям и ни за что не стану их этому учить. Я не хочу, чтобы они готовились к тяжелой жизни, и сделаю все, чтобы ни одно из этих сокровенных знаний, которыми снабдили меня, им не понадобилось. Если для этого мне придется работать по ночам и вышивать крестиком, что я, кстати, тоже умею, то я готова. Пусть только они думают, что укроп растет в цветочном горшочке, а для мытья посуды нужна специальная таблетка и кнопка в посудомойке. Может, это неправильно и непедагогично, но мне всем сердцем хочется, чтобы сын был пристегнут булавкой к моей юбке как можно дольше, а дочь встретила принца на белом коне.

…Научись играть – в шахматы, в карты, нарды, но лучше в шахматы. Ты не представляешь, сколько друзей я приобрела через игру. Сколько увлекательных собеседников я встретила. И, кстати, получила отличную работу, выиграв пару шахматных партий. Не привлекают шахматы, тогда научись играть на пианино – хотя бы будешь слышать фальшь.

– Я так и не научилась играть в шахматы. В нарды тоже не умею, хотя пыталась учиться. В карты играю слабенько – в дурака подкидного. В шашки чуть более сносно. Я окончила музыкальную школу, но к инструменту подхожу редко – когда нужно для детей сыграть «В лесу родилась елочка». Твой внук доигрался до второго разряда и бросил шахматы с формулировкой «в принципе мне здесь все понятно». Перед уходом из секции он разбил шахматные часы и бросил на пол доску. У него сдавали нервы. Твоя внучка играет по-другому – она уходит в глухую оборону и выматывает нервы противника. Внук знал комбинации, дебюты, ему хотелось красивой яркой игры. Внучка знает, как защищаться. С музыкальным слухом тоже интересно получилось. Все досталось твоему внуку, внучка гудит на одной ноте.

А ты помнишь моих учительниц музыки? Их было много. Шесть или семь, по числу школ. Они все были несчастными. Глубоко несчастными женщинами. В Осетии моя любимая учительница… ее насильно выдали замуж. И муж запретил ей работать. Она плакала. Приходила уже с коляской, в которой лежала новорожденная дочка, во двор школы, стояла там и плакала. Ей хотелось преподавать, хотелось вернуться к дозамужней жизни. Мы – девочки – ее обступали, обнимали, а она продолжала плакать. На Севере у меня была учительница, которая сбежала из психиатрической клиники. Она была тоже из Москвы, за плечами консерватория. Несчастная любовь, несколько попыток суицида, родственники уложили ее в клинику. Она каким-то чудом уехала на Север, на край света, где хотела просто жить и играть. Она любила Прокофьева. Она показывала мне шрамы на запястьях и рассказывала, чем ее пичкали в больнице. Мы слушали на пластинке первую и седьмую симфонии Прокофьева.

…Научись дружить. У тебя должны быть друзья. Пусть их будет немного, их и не может быть много. Но ты должна знать, что тебе есть кому позвонить среди ночи и попросить о помощи.

– Ты бы никогда никому не позвонила среди ночи, потому что всех друзей ликвидировала. В разные годы, по разным причинам. Даже я не стала тебе другом. Мне ты позвонишь в последний момент. Как и я тебе. Наоборот, буду твердить: «Только маме не говорите». Я не хочу тебя расстраивать, ты не хочешь обременять меня. Я учу своих детей тому, что нужно звонить мне. Сразу же. У друзей могут быть дела, у матери только одно дело – ее дети. Из-за чего ты поругалась с тетей Люсей и дядей Геной? Они тебя терпели дольше всех, между прочим. Тетя Люся ушла с головой в религию, стала ходить в церковь, а дядя Гена вслед за ней. Я помню, ты мне рассказывала, как встретила дядю Гену в магазине.

– Ничего, Ген, прорвемся, – сказала ты.

– На все воля Господа, – ответил он.

– Гена, ты же летчик! – сказала ты.

– Я помолюсь за твое здравие, – сказал дядя Гена.

И что? Ты перестала с ними даже разговаривать! Ну, верующий летчик, и что? Мелочь для одного, для тебя же – принципиальный вопрос.

Еще я помню соседку тетю Свету. У нее было очень плохое зрение, но очки она не носила, поскольку рассчитывала выйти замуж. Все ее женихи, как она полагала, были «очень приятными мужчинами», на которых ты «открывала ей глаза». В первый вечер знакомства тетя Света находила своих избранников очень красивыми, высокими, стройными. Но на втором свидании она на всякий случай показывала потенциальных женихов тебе. И тут, конечно, открывалась страшная правда, которую тетя Света со своими «минус шестью» на обоих глазах не могла увидеть. Однажды тетя Света даже с тобой поругалась, заподозрив в том, что ты специально наговаривала на мужчин, чтобы сломать ей личную жизнь.

На следующее свидание тетя Света все-таки надела очки, чтобы «самой во всем разобраться». И была шокирована увиденным. Потом она долго плакала на нашей кухне, забросив очки в сумку.

– Зачем, зачем я только их надела? Он казался таким милым! – причитала соседка.

После чего решила никогда больше очки не носить, чтобы не видеть «этот мир таким, каков он есть». И перестала с тобой общаться.

Тетя Света мне нравилась – она вытирала кухонный стол, уткнув нос прямо в столешницу. И всегда садилась на пол, когда со мной играла. Дальше своего носа она и вправду ничего не видела. Например, то, что ее воздыхатели смотрели в твою сторону. Так что не так уж она была и неправа.

…Готовь. Ты должна уметь хорошо готовить. Мужчина скорее вернется в тот дом, где пахнет едой, чем туда, где пахнет духами. Ты можешь умирать от усталости и недосыпа, но обязана утром встать и сварить детям кашу. Они не запомнят твои кулинарные подвиги, но у них хотя бы не будет гастрита.

– Это полная ерунда. Мужчине нужны духи, биение сердца, взгляды, прикосновения. Плевать он хотел на домашнюю еду. Сегодня он хочет пельменей, слепленных вручную, а завтра, с новой женщиной, будет хрустеть сельдереем. Да, я варю кашу детям, и они считают, что это в порядке вещей. Им не с чем сравнивать. У них нет другой мамы и другой каши на утро. А у мужчины всегда есть выбор. Сегодня он требует яичницу-глазунью, непременно жидкую, на сливочном масле, равномерно поджаренную, да еще с двух сторон, и придирчиво разрезает ножом ровно посередине – чтобы желток вытекал, а не поджарился, а завтра будет сам плясать над сковородкой ради того, чтобы новая пассия умерла от счастья при виде его кулинарного подвига. Нет, путь к сердцу мужчины не ведет через желудок. А дети… они все равно будут есть пиццу, гамбургеры, чипсы и прочий фастфуд. Про мамины котлеты они вспомнят лет в сорок. И дай бог, я к тому времени буду в состоянии их пожарить.

…Расставь приоритеты. Дети – на первом месте. Они – твое будущее, твое продолжение. От того, какими они вырастут, зависит то, как ты проведешь свою старость. Научи их главному – они должны помогать до того, как ты об этом попросишь. Даже если речь идет о мусорном пакете.

– Ну да. Если кто-то изобретет способ научить детей выносить мусор, мыть за собой посуду и не разбрасывать носки с футболками, немедленно будет признан гением и гуру воспитания. Обычно я прошу раза четыре и считаю, что у меня очень послушный сын. Дети – не мое будущее. Они свое будущее. И свое продолжение. Свою старость я постараюсь провести в относительном, хотя бы ментальном, здравии. Надеюсь, мне хватит сил работать.

Ты помнишь свою закадычную подругу тетю Ларису? Мы с ее сыном Антоном в детский сад ходили и в школу. Тетя Лариса тоже считала, что Антон – ее продолжение. Когда он решил жениться, она сожгла его паспорт, лишь бы помешать. У Антона было все: репетиторы, лучший вуз, работа, на которую его устроили по большим связям. Тетя Лариса на него очень рассчитывала в старости. Так и говорила: «Антон будет меня содержать». Тетю Ларису ты хоронила, Антон даже на похороны не пришел. И на лекарства матери денег не дал, хотя мог, имел возможность.

А Катя из моего класса? Всегда считалась дурочкой с переулочка. У нее старшая сестра была умница и красавица, гордость школы. Все удивлялись: почему старшая сестра умная, а младшая – дура. Еле-еле учится, с двойки на тройку. Ушла в училище после восьмого класса – все с облегчением вздохнули. Когда их мама заболела, Катя за ней ухаживала. Старшая занималась личной жизнью, карьерой. Катя уколы маме делала, кормила с ложечки. Почти семь лет жизни ей подарила. Так что не знаю. Мне кажется, научить ничему нельзя. Или заложено в человеке, причем с рождения, или нет.

…И последнее. Если в твоей жизни случится атомная война, землетрясение или катастрофа – поезжай в салон, сделай маникюр. С маникюром ты быстрее решишь, что делать дальше.

– Нет, мам. Я и без маникюра могу. Я знаю, что буду делать завтра, послезавтра и в следующем месяце. У меня график расписан на год вперед, есть ежедневник, который лежит на подоконнике на кухне, куда я и все домашние вписывают планы. Сима может написать на субботу «хореографии не будет» и поставить три восклицательных знака. Муж обводит кружочками даты командировок. Сима составляет отдельный список дел на неделю и ставит галочки – сделано. Даже Вася приблизительно понимает, что будет делать завтра.

Ты считаешь, что так жить нельзя, и до сих пор удивляешься, как я замуж умудрилась выйти. Да, я не яркая, как ты, я скучная и блеклая. Зато я неприметно держусь в стороне и записываю за тобой события, воспоминания, поездки. Спасибо, что не оставляешь меня без литературного материала. И да, я тебя очень люблю.

* * *

Про свою шахматную секцию мне мама часто рассказывала. Я запомнила один случай. Она тогда классе в десятом училась и уже играла за район. К ним в северокавказское село с инспекцией должен был приехать большой начальник из города. Очень большой. С очень большой инспекцией. Естественно, у начальника поинтересовались, как бы он хотел провести досуг до и после проверки: посмотреть выступление танцевального коллектива, послушать детский хор или насладиться игрой на осетинской гармошке – лучшего ансамбля в районе, между прочим? Начальник пожелал сыграть партию в шахматы, ведь село славилось своим шахматным клубом!

– Только я хочу с молодежью играть, – заявил начальник, – со стариками неинтересно. И чтобы сильная молодежь была. Пусть покажут, на что способны! Пусть дерзкие будут, как джигиты! И играют как в последний раз!

– Кого будем выставлять? – с ужасом спросил председатель сельсовета у руководителя секции Валерия Георгиевича.

– Как кого? Ольгу и Казика! – ответил Валерий Георгиевич, назвав имена своих лучших учеников.

– Казик подойдет, а Ольгу нельзя ни за что! – замахал руками председатель сельсовета.

– Казик без Ольги не согласится играть. Ему психологическая поддержка нужна. А Ольга? Ты же сам знаешь – она любого за пояс заткнет. Никого, кроме Ольги, назвать не могу.

Скрепя сердце председатель вызвал Ольгу и Казика.

– А нам-то какая радость? – спросила моя мама.

– Как тебе не стыдно такое спрашивать? Какая радость? Радость, что ты с таким уважаемым человеком будешь играть! Что представишь достойно лицо села! – возмутился председатель.

– Ближе к делу, – спокойно сказала мама.

– Еду вам дадим какую хочешь.

– Казик, ты хочешь еду? – уточнила мама у напарника.

– Нет. Муку, песок и кукурузу надо, – сказал Казик, который был очень хозяйственным парнем и с пяти утра помогал отцу.

– Так, нам по мешку муки, песка и кукурузы. И по три рубля. Каждому.

– Ольга! Как тебе не стыдно? Как у тебя язык поворачивается такое говорить? Ты забыла, что ты советская девушка? Комсомолка! Ты же не какая-то продажная девица!

– Хорошо. Казику два мешка муки, два песка и два кукурузы. А мне – пять рублей. Плюс рубль – на мороженое и кино, – улыбнулась мама. Казик открыл рот и забыл его закрыть.

– Вот, другой разговор! – обрадовался председатель. – Ведь можешь говорить как нормальный человек! После игры подойдешь к Алику – он все тебе выдаст.

– Нет, сейчас. У вас потом времени не будет.

– Да, ты права. Иди. Передай, что я разрешил все выдать.

Мама уволокла за собой Казика, который забыл, как ходить не только фигурами, но и ногами.

– Ты с ума сошла? – прошептал ее друг. – Он же поймет, что ты его обманула.

– Я же не виновата, что он считать не умеет, – усмехнулась мама.

Завхоз выдал все, что потребовала мама. Еще звонил, уточнял: все ли верно? Председатель подтвердил.

Наконец приехал большой начальник. Ему накрыли стол в кабинете. В соседнем помещении ждали мама с Казиком. И вот начальник отобедал и зашел отдохнуть – поиграть. Казик от долгого ожидания задремал – с пяти утра на ногах все-таки. Мама отодвинула друга от стола и решила играть за двоих.

– О, вот это удивили! Девушка! – ахнул начальник. – А ты, дорогая, хоть знаешь, как фигуры называются?

– Знаю, – спокойно сказала мама, поскольку председатель, стоявший за спиной начальника, показал, как перережет маме горло, если она скажет что-то лишнее.

– А как они ходят, знаешь? – веселился начальник.

– Знаю, – ответила мама.

– Ну давай. Играй белыми, раз ты девушка. Могу тебе сразу ладью отдать, – махнул рукой начальник и расхохотался.

– Спасибо, не надо, я так попробую. – Мама робко сделала стандартный первый ход пешкой.

Начальник от радости крякнул.

– Какая умная девушка. Только, уважаемый, я же просил сильных соперников. Зачем вы меня так боитесь, что девушку подсунули? Проверку я уже сделал, документы заполнил. Все, я играть хочу.

– Она лучшая в селе. За район играет, – промямлил председатель сельсовета.

– И как ты за район играешь? – спросил начальник у мамы.

– Я играю так, как учит нас тренер. Чтобы каждый ход – как выстрел в голову. Чтобы после каждой партии соперник встал, схватился за сердце, упал и умер! – отчеканила моя мама не моргнув глазом.

– Мудрый человек ваш тренер. Ладно, давай играть.

Они сыграли первую партию вничью. Начальнику услужливо подносили коньяк. Во второй партии выиграла мама.

– Может, хватит? – Председатель наматывал круги и не знал, как вывести начальника из-за шахматной доски и вернуть за накрытый стол.

– Нет, еще одна партия, – рявкнул он. – Эту я по глупости проиграл.

– Да, детская ошибка, – подтвердила мама. – Слона проморгали.

Казик очнулся от дремоты и следил за происходящим. На его лице отразился ужас. Он прекрасно знал свою подругу, манеру ее игры и понимал, к чему идет дело. Она собиралась разгромить начальника подчистую. Быстро и жестоко.

Шла третья партия. Мама сделала очередной ход и объявила шах и мат. Начальник встал, отошел от стола, схватился за сердце и упал.

Все рассмеялись. Но начальник продолжал лежать и не подавал признаков жизни. К нему не решались подойти.

– Что ты сделала? – тихо спросил председатель.

– Ничего. Слона съела.

– Если с ним что-то случится, – председатель дрожащим пальцем показал на начальника, – я заставлю тебя ишака съесть!

Мама вышла из-за стола, наклонилась над поверженным соперником и прощупала пульс.

– Дышит. «Скорую» вызывайте, – сказала она.

Тут, конечно, все забегали, засуетились. Стали звонить.

Казик застыл над доской.

– Красиво, – сказал он, разглядывая положение фигур, – только тебя за это убьют.

– Не убьют, – хмыкнула мама, – сколько раз обещали.

Начальника увезли в больницу. Председатель запретил трогать шахматную доску и вызвал руководителя секции.

– Красиво! – сказал Валерий Георгиевич, разглядывая расстановку. – А предыдущую партию записала?

– Я записал, – сказал Казик.

– Дай посмотреть.

– Валерий Георгиевич! Что она сделала? Почему он упал? Она сказала, что вы ее научили так делать! Что-то про «выстрел в голову, схватился за сердце, лег и умер»!

– Именно так она и играла. Умница, – улыбался Валерий Георгиевич.

К счастью, большой начальник быстро пошел на поправку. В больнице ему поставили капельницу и вернули к жизни. Выяснилось, что он уже пять дней ездит по селам с проверками и беспробудно пьет. Да по нему и не скажешь, что пьяный. Даже видно не было. Многолетняя практика. А организм не железный. Вот и дал сбой.

– Так, держать язык за зубами. Чтобы никто ничего не знал! – велел председатель.

Про маму потом долго по селу ходили слухи. Что она отравила большого начальника, что выстрелила ему в голову, задушила, что он умер от позора. Казик, кстати, после этого случая бросил шахматы.

– Я никогда не смогу так, как ты, – признался он.