Реквием

– С соседями, Немчиновыми, были хорошо знакомы?

– Не особенно. Конечно, когда мы на даче, то постоянно друг у друга на глазах, так что в лицо и я их, и они меня знали. Но не более того. В гости они ко мне не ходили и к себе не звали.

– А что вы о них знали? Кроме фамилии, разумеется.

– Практически ничего, кроме того, что Геннадий был известным композитором-песенником. Но об этом знал весь поселок. Все девицы к нему за автографами бегали.

Настя вздрогнула. Известным композитором? Ничего себе! Уж не тот ли это Немчинов, который… Ну точно, это должен быть он. Тогда, в восемьдесят седьмом году, еще не принято было публично оглашать неприглядную правду о знаменитостях. Многие известные люди кончали с собой, умирали от передозировки наркотиков или от алкоголизма, а газеты уклончиво сообщали: трагически погиб, скоропостижно скончался. О композиторе Геннадии Немчинове тоже было сказано довольно скупо: ушел от нас в расцвете творческих сил. Поскольку убийство было совершено на даче, то делом занимался не город, а область, потому и подробностей никаких Настя тогда не знала. Слышала только, что вроде как убили его, и все.

– А у Немчиновых дача кому принадлежала? Композитору или Василию Петровичу?

Вот тут Настя начала атаку. Потихоньку, из-за угла, еще плохо понимая, чего хочет добиться. Но эта чертова несуразность не давала ей покоя. Брови Белкина слегка вздернулись в мимической фразе непонимания.

– Василию Петровичу? Кто это?

– Старший Немчинов, отец Геннадия. Вы забыли, как его зовут?

– И не знал никогда. Я знал только Геннадия и Свету, ну и девочку, конечно, Лерочку. Она совсем маленькая была.

– Александр Владимирович, – напряженно сказала Настя, – это очень важно, потому я попрошу вас быть как можно более точным. Когда вы увидели на соседнем участке хозяев и с ними мужчину, вы знали, что этот мужчина – отец Геннадия Немчинова?

– Понятия не имел.

– И вы никогда раньше его не видели?

– Совершенно определенно – нет. Не видел.

– Вы можете быть в этом уверены?

– Анастасия Павловна, у меня хорошая зрительная память. И зрение, кстати сказать, отменное. Не хочу вам лишний раз напоминать, кто я по профессии…

– Я помню, – вставила Настя, – вы были военным летчиком.

– Тогда вы должны понимать, что на мои глаза можно полагаться. Немчиновы пользовались своей дачей круглый год, у них большой теплый дом. У меня дом не такой приспособленный для зимы, но я каждое воскресенье приезжал и продолжаю приезжать туда кататься на лыжах. А в теплый сезон живу там постоянно. И если бы я хоть раз увидел того человека, то запомнил бы его.

Да, вот в чем была та несуразность, которая задела Настю. Читая материалы дела, она сразу обратила внимание на то, что сосед, Белкин Александр Владимирович, говорил не о Василии Петровиче Немчинове, отце хозяина дачи, а о мужчине лет пятидесяти пяти, крепкого телосложения, с заметной сединой и тяжелой походкой, о мужчине, одетом в темные брюки, свитер цвета бордо с двумя белыми полосами на спине и на груди. Немчинова задержали по приметам, главным образом – по описанию как раз этого бордового с белыми полосками свитера.

– Вы хорошо рассмотрели его лицо в тот раз? – спросила она.

– Конечно. И голос запомнил. Я с ним разговаривал.

– О чем?

– Он хотел полить цветы, взял лейку и стал искать воду. Геннадий и его жена в этот момент были в доме, а я как раз возле забора находился, возился с кустом смородины. Вижу, гость с лейкой в руках по участку бродит, и вид у него какой-то растерянный. Он меня заметил, поздоровался и спросил, где тут воду берут. Я ему показал, где у Гены колонка. Он лейку наполнил и стал цветы поливать. Потом в дом ушел.

– А дальше?

– Что – дальше? Дальше ничего не было. Соседи были в доме, я тоже вернулся к себе. Сел на диван и телевизор смотрел, тогда как раз «Семнадцать мгновений весны» днем показывали, и я старался ни одной серии не пропустить. Когда услышал выстрелы, не придал этому значения. Все остальное я вам уже сказал.

– Александр Владимирович, тогда, десять лет назад, вам кто-нибудь задавал те же вопросы, что и я?

– Нет. И я, кстати, не понимаю, почему вы их мне задаете. Ведь убийцу поймали, это был тот самый человек, которого я видел на участке Немчиновых. Какие тут могут быть неясности?

– Никаких, – вздохнула Настя. – Тем более что Немчинов признался в убийстве и на следствии, и на суде.

– Тогда зачем вы тратите время на это?

– Вы хотите спросить, зачем я отнимаю время у вас?

– Ну хотя бы, – усмехнулся Белкин. – Или вы считаете, что если человек в отпуске, то его время цены не имеет?

– Нет, я так не считаю. Александр Владимирович, вам не показалось странным, что отец хозяина дачи не знает, где на этой даче колонка?

– Не показалось. – Белкин начал раздражаться, и это было очень заметно. – Я этого человека видел впервые, для меня он был просто гостем, поэтому мне показалось вполне естественным, что он чего-то не знает. Я не понимаю, к чему вы клоните. Вы считаете, что я дал недобросовестные показания?

Настя весело рассмеялась. До нее наконец дошло, почему Белкин сердится. Ну конечно, она ставит свои вопросы таким образом, что может сложиться впечатление, будто она перепроверяет его слова и не доверяет им.

– Прошу меня извинить, – сказала она мягко. – Я не хотела, чтобы вы так подумали. Дело в другом. Понимаете, дача принадлежала не Геннадию, а его отцу, Василию Петровичу. Вы были их соседями на протяжении пяти лет и за эти годы ни разу не видели настоящего хозяина. А когда этот настоящий хозяин вдруг появился, то выяснилось, что он даже не знает, в каком месте участка прорублен артезианский колодец. То есть он действительно там не бывал. И у меня возникает вопрос: почему?

– Вопрос, конечно, интересный, но не по адресу. Я уже говорил вам, что знакомство с соседями по даче было шапочным, здоровались и одалживали друг у друга инструмент, не более того. А уж почему отец Геннадия не приезжал на дачу – не могу знать. В их внутрисемейные дела не посвящен.

Голос Белкина был по-прежнему сухим, но раздражение исчезло. Насте даже показалось, что он стал посматривать на нее с интересом. Ну, или, во всяком случае, с любопытством. Она посмотрела на часы и поднялась.

– Вам, наверное, надо идти на обед. Спасибо, что уделили мне время.

Белкин глянул насмешливо и вдруг резко произнес:

– Сядьте, майор. Мы еще не закончили.

Настя оторопела от изумления и послушно села обратно в кресло. Белкин молчал, рассматривая ее, как букашку под микроскопом, и под этим взглядом ей стало не по себе.

– Ловко вы со мной управились, – вымученно пошутила она, пытаясь стряхнуть с себя неловкость. – Подали команду, и я покорно ее выполнила, хотя вообще-то вам я не подчиняюсь. Привыкла за пятнадцать лет службы.

– Вы так давно служите?

– Да, надела погоны сразу после университета. А вы?

– У меня выслуги больше, чем календарных лет жизни. Время участия в боевых действиях засчитывается один к трем. Не уклоняйтесь от темы. Почему вы заинтересовались сейчас таким давним делом?

– Ни почему. – Настя пожала плечами. – Василий Петрович Немчинов летом прошлого года вернулся из мест лишения свободы, и, поскольку он теперь живет в Москве, я хочу хотя бы примерно представлять себе, чего от него ждать. Взяла из архива дело, стала читать и наткнулась на ваши показания. Вот и приехала к вам, чтобы уточнить. Согласитесь, нельзя пройти мимо того факта, что человек годами не приезжает на свою дачу, хотя его сын, невестка и внучка бывают там регулярно, и вдруг ни с того ни с сего он появляется там, пьет водку вместе с сыном и его женой, а потом хватается за ружье и убивает собутыльников. Кстати, Геннадий и Светлана любили застолье?

– Насчет застолья ничего сказать не могу, но то, что гости у них бывали часто, это точно. И пили они много, это тоже точно. В том, что Геннадий пил водку вместе с женой и отцом, ничего удивительного нет. А если вас смущает, что отец вдруг приехал на дачу, так, может, у них повод был. Праздник какой-нибудь семейный, например.

– Семейные праздники случаются каждый год, но тем не менее старшего Немчинова вы ни разу не видели, – упрямо возразила Настя. – Почему они собрались на даче именно в тот раз? Что за особый повод мог случиться?

– Да вы у отца и спросите, вы же сами говорите, он теперь в Москве. Почему вы у меня допытываетесь?

– Неправда ваша, господин полковник, – улыбнулась Настя. – Я не допытываюсь. Я хотела уйти, потому что все, что хотела спросить, уже спросила. А вы меня не отпустили. Так что теперь ваша очередь признаваться: почему? Зачем вы меня задержали?

– Я жду, – коротко ответил Белкин.

Он легко поднялся с низкого кресла, прошелся по комнате, постоял несколько секунд у окна, потом повернулся к Насте, облокотившись на подоконник.

– Я хочу проверить, умеете ли вы слушать, и жду, когда вы зададите мне один вопрос. Но, судя по вашему поведению, не дождусь.

Настя внезапно разозлилась. Что он себе позволяет, этот полковник? Да, он воевал, да, он летчик, участник боевых действий, имеет множество наград, но разве это дает ему право сомневаться в профессионализме других людей, занимающихся отнюдь не такой героической работой? Если ты умеешь хорошо бегать, разве есть у тебя право считать тех, кто не бегает, а прыгает, полным ничтожеством, даже тех, кто прыгает лучше, чем ты бегаешь? Она сделала над собой усилие, стараясь встать с кресла если не так изящно, как это сделал Белкин, то хотя бы не демонстрировать свою неуклюжесть.

– Не дождетесь, – спокойно сказала она. – Но не потому, что я не хочу задать вам этот вопрос. А исключительно потому, что вы ясно дали мне понять: чужими семейными тайнами вы не интересуетесь и на мой вопрос вряд ли захотите отвечать.

– Задавайте свой вопрос, и я вам на него отвечу. Нам действительно пора заканчивать, иначе я рискую остаться без обеда.

Настя сделала глубокий вдох, как перед прыжком в воду. Она терпеть не могла, когда ее экзаменовали, но, к сожалению, далеко не всегда умела избегать таких ситуаций. Вот и сейчас вляпалась по неосмотрительности, позволила этому полковнику взять над собой верх в разговоре, теперь придется доказывать свою профессиональную состоятельность. Она не сомневалась, что Белкин имеет в виду то же, что и она. Он сказал – и не просто сказал, а подчеркнул, что обладает отличной зрительной памятью. Значит, помнит многих из тех, кто неоднократно бывал на даче у Немчиновых, несмотря на то, что прошло столько лет. Может быть, кто-то из этих людей знает ответ на вопрос? Сам Василий Петрович его, конечно, тоже знает, но, если бы не считал нужным скрывать, это обязательно появилось бы в материалах уголовного дела. В протоколах его допросов непременно мелькнуло бы хоть один-единственный раз: «В тот день мы вместе с сыном поехали на дачу, хотя раньше я там не бывал, потому что…» Но не мелькнуло. Приехал – и приехал, а бывал ли там раньше – никого не интересует, потому как непосредственно к убийству никакого отношения не имеет. Стало быть, у Немчинова-старшего спрашивать бесполезно. Тогда не сказал и сейчас не скажет. Немчиновых-младших нет в живых. Лера Немчинова была тогда восьмилетним ребенком, так что и ее спрашивать бессмысленно. А вот друзей семьи Немчиновых поспрашивать имеет смысл. Причем именно таких друзей, которые сами часто приезжали к ним на дачу и могут знать, бывал ли там отец, а если не бывал, то почему.

– Вы можете назвать мне имена? – спросила Настя в лоб, пропуская все предыдущие звенья.

– К сожалению, только одно имя. И узнал я его совсем недавно. Видел этого человека у Немчиновых много раз, поэтому хорошо запомнил. И когда он появился на экране телевизора, я не сомневался ни секунды. Это он.

– Имя, – настойчиво повторила Настя. – Вы обещали его назвать.

– Имени я не запомнил. Он участвовал в передаче об Игоре Вильданове. Есть такой известный певец, может, слышали?

– Слышала. В качестве кого он участвовал в передаче?

– Рассказывал о Вильданове. О том, как он много трудится, как репетирует, как придирчиво относится к своему творчеству и так далее. Мне показалось, что этот человек – что-то вроде его личного менеджера. Кажется, у артистов это называется импресарио. Все, Анастасия Павловна, время вышло. Через десять минут столовую закроют.

Они вместе вышли из номера, Белкин направился по лестнице на третий этаж, где находилась столовая, а Настя спустилась вниз и побрела на электричку. Надежда доехать до станции на автобусе не оправдалась, если верить расписанию, один автобус ушел несколько минут назад, а следующий пойдет только через полтора часа. Ждать глупо, да и холодно.

Три километра, отделявшие дом отдыха от станции, она прошла за сорок минут, не переставая удивляться самой себе. Ведь ходить пешком так здорово, легкие прочищаются от чистого холодного воздуха, и мысли приводятся в порядок. И почему она так ленится гулять? Раньше, когда еще на Петровке работала, Заточный систематически вытаскивал ее на ранние утренние прогулки в Измайловский парк, и ей каждый раз смертельно не хотелось идти, а потом она всегда радовалась, что пошла. За три последних месяца они не гуляли вместе ни разу, да это и понятно. Когда работали в разных службах – одна песня, а когда стали начальником и подчиненным – совсем другая. Служебная этика не позволяет. Да и необходимости нет, и без того каждый день на работе видятся, все, что нужно, можно обсудить в кабинете.

Любопытная все-таки семейка эти Немчиновы. Известный композитор оккупировал просторную теплую дачу, построенную его отцом, принимал там гостей, устраивал шумные застолья. А невидного папашу – побоку. Стеснялся его, что ли? Наверное. Так нередко бывает: детки выбиваются в люди, обрастают солидными знакомыми и делают вид, что у них вообще нет родителей, потому как тех, которые есть, предъявлять своему изысканному окружению не желают. Рылом, стало быть, не вышли предки. Образование не то, манеры не светские, да и внешний вид оставляет желать лучшего.

Однако не очень-то вяжется такая простенькая история с образом Василия Петровича Немчинова. А как же безупречно грамотная письменная речь без единой орфографической и синтаксической ошибки? А как же нормальный русский язык на шестом году пребывания в зоне? На малограмотного темного мужика Немчинов-старший никак не тянет, хоть и нет у него высшего образования, хоть и проработал всю жизнь до ареста рабочим, но рабочим-то он был высочайшей квалификации. Точь-в-точь Гога из знаменитого фильма «Москва слезам не верит». А как же сплошные благодарности за ударный труд и примерное поведение в колонии? Значит, человек умеет держать себя в руках и неукоснительно следовать правилам, даже если правила эти чем-то не устраивают. Трудно поверить, что такой человек не сможет нормально держаться в обществе, если захочет. Настя вспомнила фотографии, которые видела в уголовном деле. Наголо бритый и хмурый, все равно Василий Петрович Немчинов не производил впечатления деревенского неотесанного мужлана, которого мог бы стесняться известный музыкант.

Она дошла до развилки и на мгновение остановилась. С этого места до станции можно идти двумя путями: либо по той же дороге, либо через опушку леса. По дороге спокойнее, но дольше, через лес – короче, только страшно немножко. Хотя чего бояться? Белый день, половина третьего всего. Настя решительно повернула в сторону леса.

И уже через пару минут с удовлетворением признала, что сделала правильный выбор. В лесу было тихо и невероятно красиво. Голова решительно отказывалась думать о давнем убийстве, равно, впрочем, как и об убийстве нынешнем. Господи, ну почему вся ее жизнь – это трупы, смерти, чьи-то слезы, чья-то ненависть. Живут же люди как-то по-другому. Цветоводы, например… Или лесники в заповедниках. Работают с прекрасным материалом, не в смысле – с хорошим, а в смысле – красивым. И никакой ненависти. Никакой злобы.

Не о том она думает, не о том. Что это еще за сопли на глюкозе? Думать надо о том, как выполнять задание Заточного. И задание это, между прочим, состоит вовсе не в том, чтобы раскопать причины, по которым Василий Петрович Немчинов не ездил когда-то на собственную дачу. Ее задание в том, чтобы выяснить, не пытался ли освобожденный из мест лишения свободы Немчинов втянуть в преступные связи молоденького милиционера, слушателя ведомственного вуза МВД Сашу Барсукова, и если пытался, то единичный ли это случай или же одно из звеньев целой системы проникновения криминальных структур в милицию. Только это должно ее интересовать, а не какие-то там сантименты по поводу сложных отношений отца с сыном. На дачу он, видите ли, не ездил! Ну и что? Вон у Настиных родителей тоже дача есть, а толку? Настя на ней и была-то всего один раз, исполняла долг вежливости, приехала лет семь назад посмотреть на родительское приобретение. На дачу ее никаким калачом не заманишь, она существо городское, к природе тяги не испытывает. Ей надо, чтобы горячая вода была, кофе и обязательно телефон под рукой. Компьютер тоже желателен. И чтобы никаких комаров и прочих очаровательных кусачих кровососов. Одним словом, в своей однокомнатной квартире на Щелковском шоссе ей самое место. Удобно и привычно.

Опять мысли куда-то в сторону ускакали. Нет, лесная тишина и заснеженные деревья определенно не способствуют конструктивному мышлению. Итак, что нужно сделать? Первое: встретиться с Лерой Немчиновой и поподробнее поговорить с ней о взаимоотношениях Барсукова с ее дедом. Второе: повидаться с Василием Петровичем, познакомиться и сделать хотя бы приблизительные прикидки. Третье: плотно заняться институтом, в котором учился Барсуков. Максим Заточный уже назвал фамилии слушателей, которые могут знать о Барсукове больше, чем он сам. С ними сейчас работает Юра Коротков, ему убийство раскрывать надо. А Настя вступит в дело чуть позже, когда поутихнет горячка первых дней расследования.

И все-таки почему Немчинов-старший не ездил на свою дачу, не ездил, а потом вдруг приехал и убил сына и невестку? Бред какой-то, с досадой подумала Настя. Ну чего ей всякие глупости в голову лезут? Какое это имеет значение? Никакого. Не ездил он на дачу полтора десятка лет назад, а Сашу Барсукова убили на прошлой неделе. Кстати, любопытно было бы узнать, бывает ли Василий Петрович на своей даче сейчас? Дача стоит, никуда не делась, после пожара ее восстановили и никому не продали. Судя по всему, Немчинов на нее по-прежнему не ездит, иначе полковник Белкин обязательно сказал бы об этом. Что ж, ничего удивительного, мало кому захочется приезжать в то место, где в пьяном угаре убил двоих человек. Да не чужих, не случайных собутыльников, а родителей своей единственной внучки.

«Уймись, Анастасия, – сердито сказала она себе, – тебя будто приворожил этот Немчинов. Ты его и не видела-то еще ни разу, а ни о чем, кроме него, думать не можешь. Дался он тебе…»

Впереди показалась платформа, и Настя с удивлением поняла, что уже дошла до станции.

* * *

Ее до сих пор охватывала дрожь каждый раз, когда она подходила к его дому. Впервые она пришла сюда три года назад, еще пятнадцатилетней соплюшкой-школьницей. Адрес узнать было нетрудно, у каждого знаменитого певца есть фанаты, которые знают о нем все, начиная с адреса и заканчивая любимым цветом презервативов. Лера тоже была фанаткой, но не такой, как все. Так, во всяком случае, она считала. Для всех других Игорь Вильданов был знаменитым и уже одним этим заслуживал поклонения. Для нее факт его известности значения не имел. Значение имело лишь одно: он пел песни ее отца и тем самым как бы продлевал его давно оборвавшуюся жизнь. Было и еще одно обстоятельство, признавать которое Лера не любила, но и забыть о нем не могла. Вильданов был не просто красив, он был прекрасным принцем из ее девичьих снов. Ну просто один в один, точно такой же, каким грезился ей первый и единственный на всю жизнь возлюбленный. Она даже рисовала его портреты, никому, правда, не показывала, но рисовала и когда ей было девять, и десять, и двенадцать, и четырнадцать. А в пятнадцать вдруг впервые увидела Игоря по телевизору и поразилась сходству придуманного и вымечтанного образа с живым и вполне осязаемым человеком.

Но тогда еще мысль о том, чтобы прийти к нему, не появилась. Пришла эта мысль к ней спустя два месяца, когда Лера услышала, как Вильданов исполняет одну из лучших песен отца, «Реквием». С этого момента она перестала сомневаться. У нее не только есть огромное желание быть рядом с ним, у нее и право на это есть, ведь она – дочь композитора Немчинова, чьи песни поет Игорь.

Узнав адрес, Лера смело отправилась к дому, где жил певец. Конечно, так ее и пустили к нему, разбежалась! Таких, как она, фанаток, к кумирам на пушечный выстрел не подпускают, потому они обычно и дежурят на улице, возле подъезда, в ожидании, когда объект обожания появится хоть на три секунды, которые нужны, чтобы сделать пять шагов от двери до машины. За эти три секунды можно успеть не только увидеть его вблизи, но и вдохнуть запах его туалетной воды, и потрогать за рукав куртки, и поймать на себе его рассеянный и утомленный взгляд, а уж если совсем повезет – то и автограф получить. В тот раз возле подъезда околачивались десятка полтора восторженных малолеток. Заметив неуверенно приближающуюся незнакомую девицу, малолетки впились в нее настороженными глазенками: как же, конкурентка, чужая. Ведь чем больше народу толчется возле двери, тем меньше шанс, во-первых, близко подобраться к кумиру, когда он соизволит показаться, а во-вторых, быть им замеченной. Но Лера вовремя сообразила сделать надменное лицо, добавила уверенности походке и вошла в подъезд, будто так и надо, будто вовсе не Вильданов ей нужен, а совсем другой человек. Однако до лифта ей дойти не удалось. Здесь же, в холле, сидел не то вахтер, не то консьерж, не то охранник, здоровенный детина с пустыми глазами. Детина дело свое знал и на появление молоденькой девушки отреагировал моментально.

– Ты к кому, девочка? – спросил он неожиданно высоким голосом.

Ее покоробило это небрежное «девочка». Какая она ему девочка? Это те, возле подъезда толкущиеся дуры – девочки, даже не девочки, а девицы. А она – совсем другое дело.

– Я к Вильданову, – холодно ответила она, стараясь скрыть внезапно охвативший ее испуг.

– А он тебя звал? – продолжал допрос тонкоголосый детина.

– Да, – соврала она, тут же устыдившись собственной глупости. Какой смысл врать, когда каждое ее слово он может проверить? Вон и телефон стоит прямо перед ним.

– А если я позвоню ему и спрошу, что будет? – насмешливо осведомился охранник.

Лера набрала в грудь побольше воздуха и сказала:

– Скажите ему, что пришла дочь композитора Немчинова.

Детина хмыкнул, но глаза перестали казаться пустыми, в них мелькнуло что-то вроде любопытства. Будто нехотя снял он трубку и набрал номер.

– Вячеслав Олегович? Это дежурный. Тут к Игорю девочка пришла, говорит, что она дочь композитора какого-то…

– Немчинова, – тут же подсказала Лера, – Геннадия Немчинова.

– Геннадия Немчинова, – послушно повторил за ней детина. – Не знаю, спрошу сейчас. Тебя как звать? – обратился он к Лере.

– Валерия Немчинова.

– Валерия, – произнес он в трубку. – Ага, ладно.

Положив трубку, дежурный несколько мгновений разглядывал Леру не то скептически, не то с интересом.

– Поднимайся, – наконец процедил он. – Шестой этаж.

– А квартира?

– Тебе откроют.

Она поднялась в лифте на шестой этаж и, когда автоматические двери раздвинулись, сразу увидела мужчину, стоявшего к ней лицом. В первый момент она его не узнала.

– Лерочка? – взволнованно сказал мужчина, и тут она вспомнила его голос.

– Дядя Слава!

Ну конечно, это же дядя Слава, папин друг! Лера не видела его семь лет, с тех самых пор, как родителей не стало, но когда они были еще живы, трех дней не проходило, чтобы дядя Слава не пришел в гости. Надо же, как все обернулось! Знала бы она, что дядя Слава близок к Игорю Вильданову, давно бы уже познакомилась со своим прекрасным принцем. Во всяком случае, не сейчас, а еще два месяца назад, когда впервые увидела его и поняла: «Это он». Целых два месяца потеряно! Два месяца, шестьдесят восемь дней (она точно подсчитала) по двадцать четыре часа в сутки она мечтала о встрече с Ним и строила планы один невероятнее другого, как бы познакомиться с Ним и обратить на себя Его внимание.

Вблизи Вильданов оказался еще лучше, чем по телевизору. Леру окончательно покорила его обаятельная улыбка и негромкий ласковый голос. Она очень боялась, что знаменитый певец будет держаться с ней заносчиво и высокомерно, но ничего этого не произошло. Только дядя Слава все портил. «Лерочка, деточка…» Разговаривал с ней, как с маленьким ребенком. А она уже не ребенок, она взрослая самостоятельная девушка, ей пятнадцать лет. Джульетта в ее возрасте замуж выходила. И Игорь вслед за дядей Славой смотрит на нее как на дитя малое, а вовсе не как на молодую женщину.