Моя Марусечка

– Только не шибко там охай. Испугаешь еще животину…

– Ой! Ой! Боже, какой хорошенький! Какой маленький! Какой красавчик! – тут же забыв все ее предостережения, громко воскликнула Анночка Васильевна, увидев в деревянной загородке лежащую на сене телочку. – Ой, мамочки, прелесть какая…

– Да тихо ты, оглашенная! – снова шикнула на нее Надежда. – Говорю же, не охай! Нельзя! Сглазишь еще! Глаз-то у тебя, гляжу, черный да урочливый. Да и не красавчик это вовсе, а красавица. Телка она. Поняла?

– Поняла… А как ее зовут?

– Так не назвали еще. Хочешь, Анюткой назовем?

– Ой, а можно?

– Так отчего ж нельзя? Пусть Анюткой и живет свое время. Правда, потом колоть жалко будет.

– Как это, колоть? Куда колоть?

– На мясо, куда…

– Так она ж еще ребенок!

– Ничего, к зиме вырастет. К новому году аккурат и заколем. Так что прошу к нам в гости на пельмени.

– Но… Подождите, как же… Что значит, вырастет? Она же все равно маленькая еще будет. Девушка совсем.

– Ну да. Эта девушка как раз молодой телятиной и называется. Чай, любишь в магазине молодую телятину покупать? Кто ж старое-то мясо есть любит?

– Боже… А я никогда вообще-то об этом не думала, – грустно проговорила Анночка Васильевна. – Так с вами здесь точно вегетарианкой станешь. И вообще… Расквасилась я у вас тут и душой, и телом.

– Так это ж хорошо, чего ж ты горюешь-то? – удивленно подняла на нее голову из-под Дуняшкиного живота Надежда. Звонкие молочные струи упруго бились об оцинкованное дно подойника, ловкие сильные руки привычно делали свою ежевечернюю работу.

– Хорошо-то хорошо, да только ни к чему мне это, – грустно вздохнула Анночка Васильевна, осторожно поглаживая по боку Дуняшку. Потом, поднеся ладонь к носу, втянула в себя задержавшийся на ней коровий запах, задумчиво подняла глаза вверх, продолжила: – Когда в городе живешь, Надь, в суете да в жестокости, такие вот лишние земные чувствования тебе ни к чему. Мешают только. Расслабляют. Там вся жизнь – борьба. И все бабы – стервы.

– И ты, что ль, стерва?

– Еще какая! Не будешь стервой – сразу под себя подомнут и звать как не спросят. Знаешь, с каким трудом я этого места добивалась, на котором сейчас сижу? Ой, да если рассказать…

– Так зато в люди вышла, зарплату, чай, высокую получаешь! И не надо тебе ни на земле, ни в доме горбатиться.

– Ну да. Это так. Что есть, то есть. Но зато ни одной живой души рядом нет, чтоб в плечо поплакаться. И на работе тоже никому довериться лишний раз нельзя. Кому доверишься, тот тебя и спихнуть норовит в первую очередь. Кругом одни интриганы! Вот и приходится все время оборону держать. Мне свои люди ой как нужны, ты даже не представляешь как. Я вот как раз об этом и хотела с тобой потолковать, Надя…

– О чем – об этом? Говори прямо, не понимаю я твоих намеков.

– Да я про Марусю. Может, мне ее на работу в город забрать? А что? Девочка она очень толковая. Я видела, как она работает. Чего такому добру пропадать? А я бы ей помогла, и с карьерой тоже. У меня возможности есть. Правда, сейчас вакансий у нас нет, но это же все организовать можно в принципе…

– Та-а-а-к… Разговор, конечно, интересный у нас пошел, – задумчиво произнесла Надежда. – Очень интересный. Только не в коровнике ж об этом толковать! Иди-ка ты в дом да скажи там, пусть Маруська на стол накрывает. Посидим, обсудим.

Что ж, видно, так уж сложилось, чтоб меняли да определяли дальнейшую судьбу обитателям этого дома пришлые случайные люди. В свое время вор-рецидивист Сергей Климов в Надеждину судьбу вклинился, теперь вот и Анночка Васильевна таким пришлым случайным человеком оказалась.

– Вот так вот, Маруся. Девочка ты очень способная, толк из тебя будет. Сама видела. Считай, что ты в моем лице свой счастливый билет вытянула. Путевку в жизнь. – Сидя во главе стола и прямо, как в президиуме, держа спину, важно вещала Анна Васильевна. Слышались в ее голосе знакомые уже Марусе властные и жесткие нотки. Даже Надежда вдруг оробела от такой мгновенной метаморфозы, поглядывала на нее робко исподлобья. – Думаю, ты надежды мои оправдаешь. Да и мне, знаешь, неплохо под боком своего человека иметь. Коллектив у нас ненадежный, сволочной, все только и думают, как бы кому пакость устроить. А на тебя я всегда положиться смогу. Ты мне своя. И еще ты, как бы это сказать? Ты очень комфортная, Марусь. На тебе глаз отдыхает. А в нашем сволочизме очень важно, чтоб на ком-то глаз отдыхал.

– Может, не надо, Анна Васильна? Как тут мама без меня на хозяйстве останется? Да и боюсь я, не справлюсь… – скромно сопротивлялась Маруся.

– Еще чего – не надо! Молчи уж! – строго перебила ее мать. – Тебе такой случай подвалил, а ты… Не слушай ее Анночка Васильна, не слушай! Она и впрямь тебя не подведет! А в городе и возможностей вон всяких сколько много! Может, и судьбу свою найдет. А что, чем черт не шутит?

– Только я быстрого успеха тебе не обещаю, конечно. Да и чтоб место тебе освободить, надо мне подсуетиться, перестановку кадровую произвести. На это тоже какое-то время понадобится. А может, и убрать кое-кого. Ну да это уж мои проблемы…

– Как это – убрать? Не надо из-за меня никого убирать! – встрепенулась Маруся.

– Да ладно, не пугайся. Я на своем месте сама разберусь. В общем, так. Примерно через месяц жди моего звонка. Надо же еще и с жильем решить. У нас при фирме общежитие есть малосемейное, я думаю, удастся туда тебя пристроить.

– Это всем скопом в одной комнате, что ль? – с сомнением спросила Надежда.

– Да нет! Ну что ты! Там квартирки такие маленькие – комнатка, кухня, туалет, ванная – все свое. Очень приличное жилье для начала, между прочим. Не каждому удается туда попасть вот так просто, это еще похлопотать надо.

Через день Анночка Васильевна уехала, прихватив с собой всяких кисломолочных гостинцев и сердечно простившись с Надеждой. Марусе же велела – жди! Вот спросил бы кто ее в этот момент – рада она этому «жди» или нет? Она бы и не ответила. Вот если б, например, сказали ей, что Колька Дворкин через год освободится и домой придет, жди его, мол. Она бы ждала! Точно бы ждала! А так… Чего ей в этом Анночкином Васильевном «жди»? Маета одна неизвестная…

Мать, наоборот, была рада. И вовсю строила планы на городскую Марусину жизнь. И каждый вечер давала советы:

– Ты там, главное, слушайся ее во всем, Марусь. Что скажет, то и делай. И старайся, старайся! Она хоть и видно, что стерва, а помочь и впрямь может. Оно даже и лучше, что стерва. Крепше на своем начальницком месте сидит, значит. Может, тебя потом на свое место и посадит. Ей вон уже сколько годочков-то! В городе-то, знаешь, не шибко старых баб в начальницах держать любят, все молодых поставить норовят. А тут – ты! Молодая, грамотная, ею же самой всему обученная. Эх, надо было тебе все ж таки в институт поступать! Да кто ж знал-то.

– Ну, мам, ты размечталась. Знаешь, там какая фирма огромная? Наш филиальчик по сравнению с ней мелочь пузатая…

– Ну так и что? Вовсе не боги горшки обжигают! Ты у меня девка умная, способная, она сама говорила.

А вот Марусина подружка Ленка Ларионова – та самая, что на психолога выучилась, – ее совсем не поддержала. Можно сказать, наоборот, категорически даже осудила:

– Нет, я не понимаю. Вот ты говоришь, она тебя комфортной назвала. А ты задумывалась, что за этим стоит, когда человека комфортным называют? И что такое имела в виду твоя начальница, называя тебя комфортной? Что ты ей в рот смотришь и своего мнения, как всегда, не имеешь? Что принимаешь слепо на веру все, что бы она ни сказала? Плывешь по ее течению? Так это, моя милая, никакая не комфортность, а конформизм чистой воды. Вот зачем, скажи, ты ее к себе домой притащила? Понравиться захотелось, да?

– Ну почему сразу понравиться? Вовсе нет… – слабо защищалась от Ленкиных нападок Маруся. – Просто мне жалко ее стало. Чисто по-человечески. В гостинице воды не было, даже помыться нельзя.

– Да брось! Жалко ей стало! Ты, Маруська, вовсе лица своего не имеешь – все по чужим мозгам да желаниям плаваешь. Надо же от себя отскакивать, самой свою судьбу строить! Как тебе хочется! А ты… Мать велела – Кольку забудь, ты и забыла. Ты ж вроде любила его сильно?

– Не надо, Лен…

– Что, что не надо? Нельзя прожить свою жизнь, делая только то, что другим нравится! Своей жизнью надо жить! Собственной!

– Как ты, что ль? Чужих мужиков из семьи уводить? – неожиданно встряла в разговор вошедшая в Марусину комнату Надежда. Встала в дверях, уперев крепкие руки в бока, выставилась сердито на Ленку: – И вообще иди-ка ты отсюда, подруженька дорогая, не сбивай мою девку с толку! Ишь, рассуждает она тут… Словам умным выучилась, а толку нету! Свою лучше жизнь устрой, а в чужую не лезь!

– А я и устраиваю! – с вызовом усмехнулась ей навстречу Ленка. – А подслушивать за дверью, теть Надь, нехорошо.

– Да уж! Устраиваешь ты! – сердито махнула на нее рукой Надежда, пропустив мимо ушей последнее обстоятельство. – Свела Серегу Головина с ума, вот и все твое устройство. Жил-жил парень при жене да при матери, пока ты не явилась.

– Значит, плохо жил… – тихо произнесла Ленка, отвернувшись к окну. – Значит, ему со мной лучше, раз в никуда ушел. И мы за счастье свое до последнего бороться будем.

– Ага! Вы ж с ним не эти… Фу ты, как его, черт. Не комфон… Не конфом…

– Не конформисты, – с готовностью подсказала ей Ленка. – Точно, теть Надь. Все правильно говорите. Мы с Серегой нормальные здоровые личности. И живем, как нам надо. А не как все от нас хотят. Хоть и трудно живем. Но счастливы, между прочим, вопреки всему.

Что ж, жили ребята, надо признать, действительно очень трудно. Отношения их завязались два года назад, поначалу тайные и греховные, поскольку Серега был женат, проживал с женой и маленькой дочкой вместе со своими родителями, в невестке и внучке души не чаявшими. Ленка особо на его уходе из семьи и не настаивала – он сам так решил. Мать Серегина, наплакавшись, указала сыну на порог, оставив в доме невестку, которой с ребенком на руках податься было совершенно некуда. Многие ее осудили, а многие, наоборот, сочли за высший человеческий подвиг такой материнский поступок. Сереге с Ленкой особо тоже податься было некуда. Благо, что досталась ему в наследство от бабки избушка-развалюшка в деревеньке, недалеко от Кокуя, совсем уж никчемная. Вот и громоздили теперь Серега с Ленкой из своего шалаша рай, как умели. Летом еще ничего, можно до той деревеньки быстро на автобусе добраться, а весной да осенью – маета одна. Ни на чем не проедешь. Как они туда добирались, одному богу да им известно было. Но жили. Держались за свою любовь обеими руками. Пальцы в кровь, а держались. Вот и пойми, где тут подвиг, а где счастье…

– Теть Надь, сегодня Серега в ночную смену работает… Можно я у вас ночевать останусь? – резко сменила тему Ленка, просительно взглянув на Марусину мать.

– Да оставайся, чего уж… – махнула рукой Надежда, выходя из комнаты. – Только девку мою с ума не своди. Она и так вон истряслась вся: ехать – не ехать. А может, ее там судьба ждет, в городе-то? Может, тоже счастье свое найдет да за него уцепится? Не ждать же ей в перестарках Кольку Дворкина столько лет в самом деле.

* * *

– …А теперь – горько!

Красивый мужчина-тамада, похожий скорее на эстрадного артиста, осушил одним махом бокал с шампанским и поднял его над головой и уставился весело-выжидательно на гостей, требуя поддержки.

– Горько! Горько! – вразнобой закричала красивая, нарядная публика за столом, и Маруся с Никитой встали со своих мест и в который уже раз начали целоваться прилюдно.

– Раз, два, три, четыре, пять… – весело закричали гости, хлопая в ладоши.

Засмущавшись, Маруся уперлась руками в Никитины плечи, вывернулась из его объятий, быстро опустилась на стул. Какое, оказывается, наказание – вся эта шумная свадьба! Столько незнакомых лиц кругом, огромный банкетный зал ресторана, официанты в белых крахмальных рубашках – все это кружилось и мелькало калейдоскопом перед глазами, и голова тоже кружилась, и корсет нещадно давил на ребра, и лицо у нее, должно быть, совсем пунцовое от всего этого шумного чужого праздника. Хотя почему этого – чужого? Чего это она… Ведь это же ее свадьба! Она столько раз представляла себе ее в мыслях, свою свадьбу, во всех подробностях, и даже ощущения свои при этом представляла. Правда, там, в мыслях-мечтаниях, они были совсем другими, эти ощущения. Они были там теплыми, дрожащими и немного стыдливыми. И губы, ее целующие, были другими. И руки, ее обнимающие, тоже. Кольки Дворкина там были и руки, и губы…

Нет, Никита ей очень понравился, конечно. Еще бы не понравился! Он вообще был необыкновенный. Она таких парней в своем Кокуе сроду не видела! Не было там таких парней, как Никита. Умный, вежливый, чуточку грустно-насмешливый, красивый до умопомрачения. И еще – очень загадочный. Так она эту загадку до свадьбы и не разгадала, чем же она, простушка деревенская, такого парня завлекла. А может, никакой загадки тут и нет? Может, просто понравилась, да и все? А что, бывает же… Ей и самой этого хотелось, чтоб ему нравиться. Так хотелось, что голова болела от напряжения. А вдруг он посмотрит повнимательнее и поймет, что никакая она не красивая, да и не умная вовсе… Нет, совсем не просто было ей рядом с Никитой. Вот с Колькой было просто, а с Никитой – нет. Хотя чего это она снова о Кольке…

– Марусь, ты поешь чего-нибудь! – наклонившись к ее уху, тихо-заботливо прошептал Никита. – И перестань так напрягаться, все же хорошо. Вот, смотри, я тебе салат положил. Поешь! Попробуй, он очень вкусный, с королевскими креветками!

– Ага… – благодарно улыбнулась ему Маруся. – Сейчас попробую.

Вот Кольке бы она запросто сказала – не хочу я салат! Отстань! Я, мол, вообще салаты не ем, потому что не понимаю мешанины этой! Чего хорошего-то – продукты только переводить! Гораздо же вкуснее съесть все по отдельности. Чем проще, тем лучше. Ей казалось, что и сама жизнь так устроена должна быть – от простоты. Тогда в ней все понятно и прозрачно будет. И все видно. Если креветка, так она и есть креветка – деликатесный продукт. А помидор – он и есть помидор. Овощ, значит. А сыр, он тоже сыр…

Вздохнув, она зацепила вилкой салат, принялась вежливо жевать. Что ж, придется отвыкать от прежних своих привычек, раз так жизнь сложилась. Чего ее гневить, жизнь-то. Она к ней вон каким благосклонным боком повернулась! И Анночку Васильевну к ней в дом направила, и Никиту вот подарком подсунула. Анночка Васильевна, например, как Никиту увидела, только руками всплеснула:

– Ну, ты даешь, Маруська! Только успела в городе нарисоваться, а уже такого мужика себе отхватила! Да еще из такой семьи! Значит, не зря я тебя из твоей дыры вытащила, слушай! Значит, судьба у тебя такая счастливая.

Поначалу Анночка Васильевна встретила ее очень сурово. Даже когда позвонила ей через месяц, уже голос в трубке звучал короткими сухими командами – собирайся, мол, приезжай. Жду. Пусть тебя уволят сразу, в один день. Здесь место освободилось, для тебя держу. Ну, она и встрепенулась, и собралась в один день, и заявилась утречком с поезда прямо к ней в головной офис…

– Так. Хорошо, что быстро приехала. Иди сейчас в отдел кадров, там тебя оформят. А потом – в общежитие. Комната для тебя тоже готова. Вещи отнесешь. Потом снова сюда, ко мне подойдешь, поняла? – быстро проговорила она, не поднимая озабоченного взгляда от разложенных по столу бумаг. – Иди, иди, Маруся, некогда мне пока с тобой… У меня совещание сейчас будет.

От такой холодной встречи она поначалу оторопела, конечно. Но ведь Анночка Васильевна ее предупреждала, что так будет! Вздохнув и подхватив сумку, поплелась в отдел кадров, потом поехала в общежитие селиться. Комната ей понравилась. И впрямь, как маленькая игрушечная квартирка. Все под рукой. И все есть. И холодильник, и телевизор. Живи – не хочу. Однако рассматривать комнатку ей было некогда – тут же рванула обратно. Наверное, надо уже сегодня и к работе приступить! Зря, что ли, Анночка Васильевна для нее место держала.

Однако ни в тот день, ни в следующий приступить к новым обязанностям ей не пришлось.

– Эй! Эй! Новенькая! Как тебя там, Климова! – окликнула ее в коридоре строгая девчонка из кадровой службы. – Зайди-ка к нам еще раз! Ты направление на диспансеризацию взять забыла!

– Куда? Зачем мне на диспансеризацию? Это в больницу, что ли? Нет, мне не надо, наверное. Я совершенно здорова. Анна Васильевна сказала, что мне сегодня же к работе приступить надо.

– Ну, мало ли, что сказала Анна Васильевна! У нас для всех правила одни! Полагается так! Мы всех новеньких сначала на диспансеризацию направляем!

Взяв направление, Маруся робко заглянула в кабинет к своей новоявленной начальнице, протянула ей бумагу:

– Тут вот, в кадрах дали…

– Что такое? – недовольно заглянула ей в руки Анна Васильевна. – А, ну да, ну да, поняла. Что ж, надо так надо. Иди в поликлинику, что ж… Пробегись там быстро по врачам, я думаю, в один день уложишься.

Хотя куда там было – в один день! Список, который назывался «пробежаться по врачам», оказался не таким уж и маленьким. Да это еще ничего бы, если бы просто пробежаться! У каждого кабинета, куда ни сунься, оказывается, очередь из таких же страждущих скопилась. Да еще и кабинеты эти расположены на разных этажах да в закоулках – поди разбери, где какой! Отоларинголог на первом этаже, окулист на четвертом, к невропатологу вообще с другого входа заходить надо, а уж кабинет гинеколога Маруся вообще никак не могла найти, сколько ни плутала по закоулкам большого здания поликлиники. Даже в глазах зарябило от четырехзначных номеров кабинетов. А вот вроде бы та самая дверь…

– Раздевайтесь! До пояса! – быстро скомандовал ей молодой врач в белоснежном халате, не отрываясь от бумаг на своем столе.

Пожав плечами, Маруся торопливо начала стягивать с себя кофточку, потом долго расстегивала застежки лифчика нервно дрожащими пальцами, тихо про себя недоумевая – почему до пояса-то? Вроде у гинеколога наоборот надо…

– Ну что, разделись? Подойдите ко мне! – снова скомандовал врач.

Что ж, она подошла. И опять же тихо про себя удивилась, когда он, встав со своего места и наклонясь к ней, начал сосредоточенно мять пальцами ее грудь. И так, и этак. Долго мял, она аж испариной от неудобства покрылась. Но терпела. Что ж, раз надо. Странный какой-то гинеколог. И кресла у него специфического в кабинете нету… Может, у них тут, в большом городе, свои какие-то новомодные медицинские способы появились, чтоб женские интимные места обследовать?

– Что ж, у вас все в полном порядке, можете не волноваться. Давайте ваш талон и карточку, я вам запись сделаю.

– А у меня не карточка, у меня вот… Я на работу поступаю, мне просто расписаться надо, что я у вас была на диспансеризации.

– Как это – расписаться? Вы чего, девушка? – впервые посмотрел ей в лицо врач. – Меня в списке осмотра на диспансеризацию нет, я же маммолог.

– Кто?!

– О господи… Маммолог! Врач такой. Вы, по всей видимости, меня с гинекологом перепутали!

– Простите… – пробормотала Маруся. – Ой, как неловко получилось… А я думала…

Вмиг почувствовав, как вспыхнули быстрым стыдом щеки, она автоматически скрестила на груди руки и попятилась от него к стулу, на спинке которого сиротливо пристроились лифчик и кофточка. Даже захотелось плакать от стыда.

– Ну чего вы так расстроились, девушка… – улыбнулся ей ободряюще врач. – Ничего же страшного не произошло! Зато теперь знать будете, что вы здоровы.

– Да, да, спасибо, – прошептала Маруся, с трудом попадая головой в горловину кофточки. – Извините меня…

Выскочив из его кабинета, она пулей промчалась по коридору, остановилась в холле у окна, прижала дрожащие ладошки к щекам. Господи, зачем она притащилась в этот проклятый город? Чего ей в родном Кокуе не сиделось? Вот так теперь и будет позориться на каждом шагу… Одному мужику грудь за здорово живешь покажет, другому еще чего-нибудь… Фу, неудобно-то как…

– Что, все еще переживаете? – раздался у нее за спиной сочувствующий и слегка насмешливый голос давешнего маммолога. – Девичий позор перенести не можете?

– Нет-нет, я просто… Я просто заблудилась тут у вас… – торопливо смахнув слезу, повернулась к нему от окна Маруся. – Не подскажете, где кабинет гинеколога?

– Подскажу. Пойдемте, я как раз туда иду. А хотите, я вас без очереди проведу? Так сказать, в компенсацию за девичий позор…

– Нет-нет, спасибо, я сама!

– Да ладно! Идемте, не вредничайте. Вы куда на работу поступаете?

– В «Стройсоюз».

– Что ж, солидная организация. На слуху. А кем, если не секрет?

– Экономистом.

– О! И профессия у вас тоже солидная! А как вас зовут?

– Маруся. Ой, то есть Мария… Маша…

– А фамилия?

– Климова.

– Что ж, успехов вам, стыдливый экономист Маша-Маруся Климова. Подождите здесь, – остановился он у двери кабинета, – я скажу, чтоб вас без очереди вызвали.

Ее действительно вызвали без очереди – хоть в этом повезло. Но всех врачей по списку в тот день ей обойти так и не удалось. Расправилась она с этой проклятой диспансеризацией только на следующий день к обеду – выскочила на крыльцо поликлиники совершенно этой процедурой изнуренная. И тут же наткнулась на вчерашнего своего знакомца, в самом прямом смысле слова наткнулась. Лбом прямо ему в грудь. Налетела с ходу, как на стену. Вот же неловкая какая, господи…

– Стоп, не падайте мне в объятия, я этого недостоин, – придержал он ее за плечи, весело заглянув в глаза сверху вниз. Она вдруг увидела, какие у него глаза – необыкновенно-синие. Такие только у киношных артистов бывают. Синие, умные и немного грустные. И улыбка такая смешливая, но не обидная вовсе.

– Ой, здравствуйте! А я уже все, я всех врачей пробежала! – поделилась она с ним своей радостью, тряхнув зажатой в руке бумажкой.

– Что ж, поздравляю. А вы сейчас куда идете? Может, мы посидим где-нибудь?

– Как это, посидим? Что вы… Мне сидеть некогда. Мне на работу надо.

– Да? Жаль. А я вот, наоборот, слишком рано приехал. У меня прием с трех часов. Можно было бы пообедать сходить.

– Так пообедать или посидеть? – удивленно моргнула ресницами Маруся, одновременно пожав плечами.

Он тоже уставился на нее несколько удивленно, словно она ляпнула что-то совсем уж несусветное. Хотя и впрямь, наверное, ляпнула. Наверное, у них тут «посидеть» и «пообедать» одно и то же обозначает.

– А знаете что? А давайте! – спешно пытаясь исправить свою ошибку, решительно произнесла Маруся. – Давайте посидим! Я так проголодалась – сил нет! Я утром даже не позавтракала! Не успела ничего купить с вечера. И спать легла голодной.

– Ну, вот и замечательно! Давайте посидим-пообедаем! Пойдемте, вон там, за углом, замечательное летнее кафе есть. Меня, кстати, Никитой зовут. А вас Марусей. Я помню.

Так они и познакомились. А потом закрутилось все так быстро и непонятно, будто понесло ее куда-то сильным ветром, от которого ни опомниться, ни остановиться нельзя. Хотя, если честно, ей не особенно и хотелось опоминаться да останавливаться. Несет и несет. Тем более ей так до конца и не верилось, что этот ветер ее до свадьбы донесет. А может, Никита ей и не сделал бы предложения, если б не Ксения Львовна. Маруся помнит, как она эмоционально всплеснула ручками, когда Никита впервые привел ее к себе в дом:

– Ой, прелесть какая, Никитушка! Чудо, чудо природное! Какие конопушки, какие ямочки… Вот! Вот это именно то, что тебе надо!

– Мам, успокойся! Не смущай девушку. Иначе она испугается и убежит. Я ее знаю. Правда, Маруся?

– Нет… Я не убегу…

– А вас Маруся зовут, да? Какое чудное имя – Маруся… – снова плеснула в нее смешливым восхищением Ксения Львовна. – Ну проходите, Маруся, проходите! Вы меня извините, что я так бесцеремонно вами любуюсь! Просто такую вот девушку сейчас редко на улице встретишь. Такое вот солнышко первозданное. Вы знаете о том, что вы есть самая чистая прелесть, Маруся? У вас каждая веснушка на лице отдельным солнышком светит. А можно, я к вам на «ты» буду обращаться?

– Можно… – робко улыбнулась ей Маруся, про себя удивляясь потоку этой странной экзальтации.

– Вот и замечательно! А меня зовут Ксения Львовна. Я Никитина матушка, как вы сами уже догадались, наверное. Витя! Витя! Иди, познакомься с Никитушкиной девушкой! – крикнула она куда-то в глубину квартиры. – Иди быстрее, посмотри, какое Никитушка чудо к нам привел!

Никитин отец Виктор Николаевич, слава богу, оказал ей гораздо более сдержанный прием. Вышел в гостиную, расшаркался не то что бы вяло, а как-то равнодушно даже. Склонился, ручку поцеловал. Потом улыбнулся одним уголком рта, взглянул коротко на жену, проговорил нарочито вежливо:

– Очень рад, очень рад… Извиняюсь, конечно, но должен вас покинуть. Дела, знаете ли.

Был Виктор Николаевич очень похож на Никиту – такой же, наверное, в молодости красивый был. Да и сейчас он был хорош. Походил немного на барина, несущего на себе гнет поднадоевшей повседневности. Как раньше говорили – сплин. Если халат с кистями на него надеть – чисто барин. Бросались в глаза его особенная, вальяжная посадка головы, седой бобрик волос, отстраненный взгляд умных голубых глаз. Правда, глаза были не такими яркими, как у Никиты, поблекшими от времени, даже мутноватыми немного. Оттого, может, и выглядел Виктор Николаевич таким уставшим.