Нетленный

Александр Тамоников

Нетленный

© Тамоников А.А., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Глава первая

Разговор не складывался. Молчание Варвары в телефонной трубке становилось грубым и агрессивным. Она сопела – как-то чревато, и я зримо чувствовал, как сжимается и разжимается маленький, но очень подвижный кулачок.

– Варвара Ильинична, простите меня, пожалуйста, – выдавил я через «не могу», «не хочу» и прочие преграды. – Возможно, я был неправ. Не могли бы вы вновь собрать свои вещи и вернуться в мою квартиру? Я очень скучаю, поверьте…

Это была кристальная, выстраданная правда. Жизнь без этой взбалмошной, временами совершенно невыносимой особы становилась не в радость. Мне ее катастрофически не хватало. Я не чувствовал себя виноватым, но готов был каяться, извиняться и вымаливать прощение.

– Я вернусь, и ты мне все простишь, Никита Андреевич? – ядовито осведомилась Варвара, у которой сегодня явно прихрамывала логика. Хотя, возможно, госпожа парапсихолог просто не слышала, что я сказал до этого, шлифуя планы безжалостного удара. – Послушайте, господин бездарный частный детектив, – с холодком продолжала Варвара, – я уже неоднократно просила оставить меня в покое, но вы не можете успокоиться. Да, я допустила ошибку, переехав к вам, я даже стала привыкать к навязанному вами так называемому «порядку и педантичности», я многое готова была стерпеть, Никита Андреевич, даже то, что ваши представления о порядке плохо согласуются с понятием «чистота». Однако то неутешительное, что я узнала о ваших умственных способностях…

– Ну да, дурак. – Я продолжал сохранять миролюбивый тон. – Но, во-первых, Варвара Ильинична, то, что произошло, не имеет отношения к моим умственным способностям. Во-вторых, я поступил правильно. В-третьих, кто бы заметил вас, умных, если бы не мы – дураки?

Последнюю часть тирады я мог бы опустить – она не добавила гармонии нашим пошатнувшимся отношениям. Варвару снова понесло. Я и так в последнее время узнал о себе много нового, а сегодня копилка знаний существенно пополнилась. Я давно подозревал, что моя возлюбленная, обладающая рядом парапсихических способностей, произошла не от Евы, как все нормальные женщины, а от Лилит – праматери всех ведьм. Ведь поначалу именно ее Создатель назначил женой Адама! Он явно ошибся, боги тоже ошибаются. Созданная по образу и подобию Бога, особа вышла резкой, вольнолюбивой и своенравной. Первая феминистка на свете – хотела быть равной Адаму. Последнему это резко не понравилось, он попросил заменить изделие, непригодное к эксплуатации. Бог прислушался к мнению мужчины, изгнал Лилит из рая, а Адам получил новую жену – изделие из ребра вышло куда продуманнее и «эргономичнее». Оскорбленная же Лилит долго скиталась по свету – от нее и пошли злые колдуньи и прочие ведьмаки…

Терпение лопнуло – я тоже человек. Мы наговорили друг другу кучу обидных глупостей, она обозвала меня «дрянным детективишкой», я ее – «безмозглой госпожой архивариус», и именно это почему-то ее зацепило.

– Я не архивариус, дорогой, – процедила Варвара. – Я – архивист, чтобы ты знал.

Ну, да, это все меняет. В свободное от путешествий по тонким мирам время Варвара работала в архивном отделе государственной публичной библиотеки и очень этим гордилась.

– Да, конечно, – согласился я, – слово «архивариус» звучит глупо. Архивист – куда лучше.

– Ну, и зачем ты мне звонишь? – окончательно разозлилась Варвара. – Хочешь сделать еще хуже – самовлюбленное, эгоистическое и жестокое существо!

Я зажмурился. Надеюсь, она не собиралась превратить меня в свинью – как это сделала Цирцея со спутниками Одиссея?

– Все, отстань, – отрезала Варвара. – Мне некогда. Я сходила на базар, купила говяжьи косточки и буду варить суп.

– И зачем ты мне об этом рассказываешь? – осторожно спросил я.

– А затем, что там хотя бы мозги есть! – выпалила Варвара и бросила трубку.

Я тоже выключил аппарат и от души ругнулся:

– Вот ведьма…

Но не успел швырнуть его в щель между диванными подушками, как он снова ожил. Звонила Варвара.

– Хочу сообщить тебе, дорогой, – произнесла она, сочась ядом, – настоящее зло – это не ведьмовство. А простые человеческие пороки – глупость, тщеславие, самовлюбленность и безразличие к окружающим, – и после этого уже окончательно выключила трубку.

Я изумленно уставился на замолчавший телефон. Волосы зашевелились на макушке. Мистику – в жизнь, товарищи? Я помотал головой, освобождаясь от липкого наваждения, бросил телефон в щель между подушками, чтобы глаза не мозолил…

Настроение в этот солнечный день застыло на нулевой отметке. Лето в Новосибирске шло своим чередом. Полтора месяца назад судьба свела меня с Сергеем Борисовичем Якушиным и его музеем мировой погребальной культуры. Дело Марии Архиповны Власовой, скончавшейся больше века назад, понемногу забывалось, но иногда напоминало о себе странными снами и яркими образами. Я начинал успокаиваться, возвращался здравый смысл, и временами становилось стыдно – неужели я поверил в эту чушь? Наука многого не знает, но даже у запредельного есть пределы. Череда совпадений, досужие вымыслы под видом «научных» гипотез; «игры» разума, слуховые и зрительные галлюцинации – что еще это было? Не надо усложнять, все имеет логичное объяснение. Полиция за убийство преступника меня, конечно, по головке не погладила, но все обошлось. Не было задержаний, бесконечных вызовов к следователю. Все лавры забрала полиция Центрального района в лице моего однокашника Вадима Кривицкого, и все стороны остались довольны. Жизнь продолжалась. Варвара согласилась переехать в мою холостяцкую берлогу на улице Советской, но честно предупредила: только с одним чемоданом, поскольку вы, товарищ сыщик, существо ненадежное и весьма подозрительное. С Варварой было трудно, иногда невозможно, но я уже знал, что это надолго (если не сказать большего). Через неделю она задумалась и допустила, что может перевезти и второй чемодан. Ее отпуск давно закончился, мой – не начинался. Все дни она просиживала в своей библиотеке, я работал в детективном агентстве «ЧП “Ветров”». Частные расследования», являясь его основателем, директором, а также единственным сотрудником, если не считать помощницу и секретаршу Римму Казаченко. Римма в мои дела не вмешивалась (во всяком случае, делала вид), сидела в офисе, принимала почту и отвечала на звонки. Агентство худо-бедно существовало, я поднял Римме зарплату на пять тысяч, отчего она впала в легкий ступор и задумалась: это унижение или большая честь? Видения касательно армейской службы и последнего боя сошли на нет – лишь иногда что-то взбрыкивало в душе, и остаточные явления царапали горло. Я перестал принимать препараты, на которых сидел несколько лет, – и это тоже прошло безболезненно. У Варвары и Сергея Борисовича на этот счет имелось собственное мнение, связанное с куполом Большого зала Новосибирского крематория (который я действительно неоднократно посещал), но к этой гипотезе я продолжал относиться скептично, предпочитая традиционную версию – связанную с целебными свойствами времени. Пару раз я выполнял несложную работу для Якушина, проверял «маршруты» некоторых артефактов, пополнивших коллекцию музея. Дважды работал на клиентов, оставлявших Римме свои координаты и пожелания. За пределы законодательства я старался не выходить – во всяком случае, явно. А вот лазейки в последнем с удовольствием использовал. Полиция на мои увертки закрывала глаза – нашим органам я тоже пару раз оказывал услуги. Иногда я приезжал в музей Сергея Борисовича, бродил по залам бывшей котельной базы Военторга, ставшей одним из самых странных музеев мира, разглядывал экспонаты: надгробные плиты и старинные траурные платья, похоронную атрибутику XIX века. Я всматривался в лики святых, взирающих с икон, знакомился с коллекциями мемориальных украшений. Их было много – предметы из жемчуга и аметиста, медальоны с портретами и локонами умерших людей, ювелирные изделия с монограммами и памятными надписями. Удивляла фантазия мастеров похоронных дел: на заказ из волос умерших делали серьги, браслеты, цепочки, даже пышные колье и подвески. Из них создавали узорчатые настенные мемориалы, вплетали в картины и гобелены. Сотрудники музея выставляли новые экспонаты: японские урны для праха – они напоминали мне чайный сервиз «Фудзияма», что был когда-то в нашем доме; надгробные кресты, траурные одежды, сшитые по нормам ушедшей эпохи. Иногда я ловил себя на мысли, что приезжаю неосознанно – сажусь в машину, еду, провожу в музее и на территории крематория свободное время, потом возвращаюсь в город, толкусь в супермаркете, чтобы купить продукты. Прогулки по владениям господина Якушина настраивали на минорный лад и как-то успокаивали. Странные мысли приходили в голову: а что, если правда жизнь – иллюзия, а все настоящее начнется после смерти? И так ли неправ Станислав Ежи Лец со своим: «Первое условие бессмертия – смерть»? Однако, как ни крути, и Гёте был прав, заявив, что жизнь – прекраснейшая из выдумок природы…

Недоразумения начались с последней работы, предложенной Сергеем Борисовичем. Во втором корпусе музея открылась экспозиция, посвященная Великой Отечественной войне. Далеко не все из выставленных экспонатов имели отношение к смерти. Экспонировалось оружие советских времен, военная форма, амуниция (в том числе подразделений вермахта), знамена частей и соединений, групповые фотоснимки советских солдат – улыбчивых и, что характерно, живых. Однако на войне за смертью далеко не ходят. Старые, пожелтевшие похоронки, пробитые пулями каски, залитые кровью солдатские книжки и жетоны, фрагменты писем красноармейцев, которые они перед смертью не успели отправить близким. Экспозиция была чувственная, сильная. В один из дней на выставке произошел инцидент. 94-летнему старику стало плохо, но откачали. Некто Жаров Степан Макарович, ветеран войны, участник боев под Москвой зимой 41-го, бился под Курском, освобождал Белорусское Полесье и польскую Нижнюю Силезию, незаконно присвоенную Германией. Хоронил в крематории супругу, с которой прожил больше 60 (!) лет. Сыновья, внуки, правнуки – многие приехали в этот день. Старик – в своем уме, у него прекрасная память. К кончине больной жены готовился давно, рассудок от этого события не помутился. Как он с парой родственников оказался в музее, неизвестно. Хотя не он первый. Увидел фляжку, пробитую пулей, лежащую среди других воинских артефактов, заволновался: это же его фляжка! Как узнал, непонятно, сперва не поверили. Старик прижался носом к витрине – моя фляжка, она одна такая! На ремне висела, видите, пулей пробита? Эта пуля и ему и досталась, поразила сбоку нижнюю часть живота – отправила в госпиталь, где и провалялся больше полугода… Старик настаивал: достаньте, дайте посмотреть! Глаза слезились, руки дрожали. Моя она, на задней стороне гвоздем нацарапано: «Жаров» – специально нацарапал, чтобы однополчане не сперли, а то бывали случаи! Персонал растерялся, подозвали Сергея Борисовича, тот распорядился открыть витрину. И ведь действительно – на задней стороне алюминиевой солдатской фляжки было нацарапано то самое слово! Обычная фляжка, как старик ее узнал – мистическая загадка. Сергей Борисович вернул старику его утраченную собственность. Попутно всплыла детективная история. 2-я Ударная армия будущего предателя генерала Власова гибла, окруженная, в Волховских болотах, Ставка помощь не оказывала. Солдаты умирали от холода, голода, под бомбами и артобстрелами. Отдельные подразделения пытались вырваться из кольца, но удавалось немногим. Степан Макарович был молодым офицером, прошел ускоренные лейтенантские курсы. Весь взвод погиб, когда весной 42-го выходили из топей под деревней Рыковка. К взводу прибились несколько офицеров из штаба разгромленной дивизии – на них давно охотился Абвер. Той ночью людей разбросало, контролировать солдат было невозможно. Выходили перед рассветом – небо едва серело. Весь взвод и офицеры штаба полегли под проливным пулеметным огнем. Те, кто в панике бежали, тонули в трясине. Немцы потом подошли к краю топи, добивали раненых. Степан Макарович лежал без сознания с пулей в боку. Весь в крови, в болотной грязи – его сочли убитым. И эта насмешливая фраза сиплым голосом по-русски: мол, отмучились, товарищ лейтенант? Туда вам и дорога, сталинский выкормыш… Голос вроде знакомый, но звучал глухо – или просто выдумал его, находясь в бредовом состоянии? Смутно доходило, что обладатель голоса стаскивал с него ремень, а там, помимо фляжки и подсумка, был шикарный трофейный нож в кожаном чехле. Когда пришел в себя – никого вокруг, только мертвые красноармейцы. Он плохо все помнил, полз, брел на полусогнутых. Случилось чудо, наткнулся на патруль, вытащили, переправили в госпиталь. Как-то излечили, к лету 43-го встал в строй. Прошел остаток войны без единого ранения – и постоянно терзался, не мог найти объяснения: что это было? Откуда взялись немцы? Сдала какая-то гнида – либо из своих, либо из штабистов. За своих бойцов и младший командный состав он был уверен, за штабистов – тоже. Грешил было на одного капитана, имелось в нем что-то непорядочное, но своими глазами видел его труп, когда выползал из болота. Никто не вернулся, кроме него, все сгинули в той трясине под пулеметным огнем. Страдал, терзался Степан Макарович, стыдно было, что все погибли, а он остался. Очень хотел узнать – кто же сдал окруженцев, кто втихую перешел к немцам и сообщил, каким маршрутом они пойдут. Создавал круг подозреваемых, исключал тех, кто был рядом. Но всех не запомнил – пасмурно было, два отделения шли параллельным курсом…

И вдруг эта фляжка. При чем тут, казалось бы, фляжка? Кто-то стащил с него ремень, на котором, помимо ножа, висела эта штука с протухшей болотной водицей. Ее пробила пуля, вошла в брюшную полость. Он помнил, как прижимал эту фляжку к брюшине под ребрами, чтобы уменьшить кровотечение, потом потерял сознание, подошел этот тип, стащил с него ремень – иначе ведь чехол ножа не снимешь. А потом куда ее дел? Да выкинул, на кой ляд ему эта продырявленная фляжка, если немцы другую дадут – новую, целую и «европейскую»?

Фляжка оказалась просто фляжкой. Отслеживать ее дорогу через 78 лет до Новосибирского музея – занятие неблагодарное. Но разыгралось что-то из-за нее, вскрылись старые душевные раны. Сергея Борисовича навестила дочь вдовца, поведала об идее фикс, терзающей старца. Вся родня готова сложиться и заплатить, если эта тайна в один прекрасный день перестанет быть таковой. Степану Макаровичу нужно знать – в противном случае будет маяться душа и после смерти. Немного осталось старику. Можно что-то сделать? Сергей Борисович, если честно, пришел в замешательство. Брать деньги с этих людей? Их фамилия не Морганы. Обратился ко мне. В наше время, обладая связями, телефоном и Интернетом, можно сделать многое, не выходя из офиса. Я подключил Вадима Кривицкого; позвонил знакомому из военкомата. Якушин через бывших коллег в гарнизонных службах вышел на Совет ветеранов. Обрисовалась жуткая картина гибели 2-й Ударной армии в волховских болотах. Несколько попыток прорыва из окружения – люди гибли сотнями, тысячами, выходили из котла под непрерывным обстрелом, по грудам мертвых тел. От армии не осталось ничего. Отдельные мелкие подразделения пытались прорваться самостоятельно. 2-ю стрелковую дивизию полностью разбили. В ее состав и входил рассеянный по болотам батальон, куда входил взвод лейтенанта Жарова. Несколько дней к нему прибивались «бродячие» красноармейцы, примкнул штаб полка в составе дюжины офицеров. Восстановить списки штатного состава практически невозможно. Накануне трагедии в строю оставалось чуть больше двадцати бойцов, несколько офицеров. Тяжелораненых тащили на волокушах. Что там произошло, известно лишь со слов одного Жарова. Но не верить ему оснований не было…

Через 70 лет в окрестностях Раковки работали «черные копатели» – отсюда, видимо, и стартовало путешествие фляжки, добравшейся в итоге до Сибири. Расступались временные пласты, оживали забытые события. «Диванное» расследование уже не катило. Я потратил четыре дня на эту странную командировку. Самолетом до Санкт-Петербурга, трясся несколько часов в маршрутном автобусе, пару раз ловил попутки. Человек, с которым договорились о встрече, прибыл из Луги. Он и свел в загнивающем селе со своей дальней родственницей – древней бабушкой, которой в 42-м было 17 лет. Бабушка сохранила ум и память. Немцы село не занимали, но в него периодически наведывались каратели и полицаи, пугали местных. Те события бабушка помнила. В самом селе сражений не было, но в окрестных болотах несколько дней шел бой. Там кого-то окружили, трещали пулеметы, рвались гранаты. Карателей стянули не меньше сотни. Полицаи переговаривались – она слышала, схоронившись за плетнем: мол, солдат в болоте немного, но куча офицерья из штаба разбитой части, их немцы не собирались выпускать из окружения. Потом, уже к вечеру, по селу вели человека в советской форме! Его не били, обращались даже учтиво. Человек лебезил перед немцами, а те снисходительно посмеивались. Мужчина был грязный, оборванный, с сержантскими петлицами. Я не поверил, переспросил, откуда у бабушки такие серьезные познания? Брат ее на фронт уходил в 41-м – точно такие же петлицы на воротничке были! Малиновый ромб со светлой полосой, а в полосе – два треугольника. Еще сказал братец гордо: я сержант. Самое интересное, что пожилая женщина даже внешность этого субъекта запомнила – не отчетливо, смутно, однако образ в голове сохранился – что было для меня потрясающей удачей! Я лично перед командировкой разговаривал с Жаровым, и все, что он помнил о событиях тех страшных суток, отпечаталось во мне. В горстке красноармейцев, приготовившихся к прорыву, было не так уж много сержантов…

Не уверен, что поступил правильно – сразу по возвращению направился в частный сектор на Троллейной улице – там жил старик с дочерью. Но меня просили, уверяли, что старик должен знать! Иных рекомендаций я не получал. «Мне очень жаль, Степан Макарович, но вашу группу предал сержант Шмаков, командир третьего отделения, которого вы считали утонувшим в болоте. Все материалы я вам предоставлю позднее». Кто же знал, что предатель – его хороший товарищ, разжалованный из лейтенантов! И что родом он – из того же сибирского села, что и Жаров, и что половину детства они провели вместе! Неисповедимы пути человеческой психики. Что его подвигло на предательство (равно как и командарма 2-й Ударной армии Андрея Власова)? Шмаков сгинул, что с ним случилось, никому не известно. Считался погибшим на фронтах Великой Отечественной, родственники пользовались всеми льготами…

Старик смертельно побледнел, а я поспешил ретироваться. Утром стало известно: до утра Степан Макарович не дожил, тихо скончался. Ни инсульта, ни инфаркта, просто сдал вконец изношенный организм. Варвара, как узнала, обрушилась на меня с деструктивной критикой – какое я право имел говорить такое в лоб старому человеку? Мне было неуютно, грызло чувство вины. Но для чего мы восстанавливали эти события по просьбе старика? Чтобы все выяснить и хранить от него в тайне? После смерти жены это было единственное, что держало ветерана в этом мире. Но Варвара как с цепи сорвалась, мы скандалили два дня. Я мог выкрутиться, вернуть мир в наши отношения, но сам сорвался, наорал. В итоге она собрала вещи и ушла. Сильно обиженных не наблюдалось – Степана Макаровича привезли хоронить в крематорий. Церемония прошла достойно, с присущей усопшему скромностью. «Потерпите, Никита Андреевич», – говорил мне Якушин, – все стерпится, слюбится, Варвара Ильинична вернется к вам, когда успокоится. Вы оба крепкие орешки – я уже понял. Главное, не усугубляйте свой разрыв, ищите точки соприкосновения. Только время все расставит по местам. Да, ее взбесил ваш поступок. Я с ней отчасти согласен – вы могли бы предварительно проконсультироваться со мной. Но что сделано, то сделано. Степан Макарович скончался не от шока, не от потрясения – хотя новость о предательстве друга, разумеется, не из лучших. Просто время пришло, душа унялась, ее уже ничто не держало в этом мире. Сейчас ему хорошо, даже не сомневайтесь. По крупному счету вы не виноваты, Никита Андреевич, эту новость нам все равно пришлось бы сообщать…»

Дела в музее после событий, связанных с делом Марии Власовой, шли неплохо. Из далекого Кызыла привезли пару мрачных артефактов, связанных с шаманскими погребальными обрядами. Я пару раз замечал Варвару в компании этих демонически раскрашенных идолов – держался подальше, чтобы не вызвать очередную бурю. На атаку злобных тувинских духов моя голова не особо рассчитана. Я продолжал общаться с Сергеем Борисовичем и уже привыкал к его необычному бизнесу. В этой сфере трудилось множество людей. Специальные лаборатории разрабатывали средства для бальзамирования усопших, всевозможные танато-гели для инъекций и моделирования лица, для поверхностного бальзамирования, артериальные и полостные жидкости, абсорбирующие порошки, вытягивающие неприятные запахи, всевозможные воски, косметические кремы, спреи, клеи, эмульсии, парафины, пилинги. Я не подозревал, что покойникам требуется столько ухода и для приведения их в порядок перед прощальной церемонией задействовано столько средств и специалистов. Кое-что из перечисленного местные лаборатории производили сами, другое закупали по дилерским контрактам. Я долго не понимал – почему так сложно?

– Все должно быть красиво, естественно и человечно, – объяснял Сергей Борисович. – Пусть это только островок цивилизованного отношения к усопшим, но с чего-то нужно начинать? Мы живем в стране, где, во-первых, часто умирают, во-вторых, отношение к покойным – варварское, унизительное, к процедурам прощания – поверхностное, если не сказать большего. Уважением не пользуются ни живые, ни мертвые. Обращали внимание, какие тела хоронят на кладбищах? На что они похожи? Это подобия бывших людей – серые, распухшие, на себя непохожие. Я считаю это неприемлемым. Прощание должно происходить с человеком, а не с его подобием. Именно на это нацелена часть нашего бизнеса. Усопший должен выглядеть живым. Просто уснул, скоро проснется… Людям легче, понимаете? Все понятно, он не встанет, но все равно легче, уж поверьте, Никита Андреевич, это психология. О живых мы тоже обязаны думать…

– По моему ничтожному мнению, все это и происходит ради живых, – пробормотал я. – Кто-то из древних сказал: забота о погребении, возведение гробницы, пышность похорон – все это скорее утешение живым, чем помощь мертвым.

– Августин Аврелий, – улыбнулся Якушин. – Отчасти вы с этим товарищем правы. А какая удручающая обстановка царит на наших кладбищах – тоже не обращали внимания? Кладбищенская мафия, инфекции, неухоженность, вымогательство денег у населения… Зато все согласно христианским канонам. Это со Средних веков еще пошло – запрещалось подвергать мертвецов кремации. Считалось, что в Судный день все умершие поднимутся из могил. Вы можете представить эту милую картину? Кстати, косметика, которую мы производим и покупаем, – в основном это жидкости для сосудистого бальзамирования – продается в России очень плохо, и знаете, почему? Еще с советских времен существует распоряжение, оно исполняется и сейчас: практически все тела доставляются на вскрытие в бюро судебно-медицинской экспертизы. Процедура варварская, якобы в интересах науки, хотя понятно, что никаких исследований в большинстве случаев не проводят. Примитивная корысть судебных медиков и санитаров – выдавливание денег, фактически шантаж скорбящих родственников. Ведь тела не выдают, пока не оплатишь за омовение, одевание, грим, бальзамирование. На первый взгляд процедуру соблюдают: является государство в виде полицейского, выписывает постановление об эвакуации тела в судебную медицину – и почти всегда под надуманным предлогом: мол, все подозрительно, имеются признаки насильственной смерти – вроде удушения с помощью подушки. Отказаться невозможно, хотя по закону положено обратное – если родственники против по религиозным соображениям, или налицо естественная причина смерти – скажем, рак четвертой степени. Но все равно увозят и вскрывают. По закону морг обязан вернуть тело в подготовленном к прощанию виде, но что происходит на деле? Даже если поступает оплата – выдают тела не до конца зашитые, в полостях живота остаются какие-то простыни, тряпки, в волосах – сгустки крови, лица – не помытые… С этим невозможно бороться, Никита Андреевич, там круговая порука, они уверяют, что все делают по закону, а фактически мошенничество…

– Ну, что тут поделаешь, – вздохнул я. – В стране воров мошенники – честные люди.

– Вот именно, – кивнул Якушин. – Это милейшие и порядочные люди, которые никого не ограбили и не убили. Отсюда и причина, почему плохо распространяются сосудистые бальзамирующие составы. Эти вещества полностью бальзамируют, удаляют все трупные пятна – поскольку трупная свернутая кровь замещается консервантом розового цвета. Но после варварского обращения с телами сосудистая сеть разрезана, невозможно откачать кровь и заменить ее бальзамирующим составом. Мы устали спорить с судебками, Никита Андреевич. И это еще полбеды, с этим можно смириться, сделать поправку на страну, на менталитет людей. Но есть проблема куда серьезнее – она угрожает живым. Это инфекционная опасность, исходящая от мертвых тел. Нынешние мертвые тела – это не те, что были 20, 30 лет назад. Сильно изменилась патогенная флора, особенно бактериальная – без специальной обработки гроба и тела прощаться опасно. Мы используем все, что производит соответствующая индустрия, однако и это не дает гарантии. Микробы мутируют, некоторые средства просто не действуют. И это даже здесь – в, казалось бы, идеально стерильном крематории. А что творится, простите, на кладбище?