Консул Содружества

Наша пушка рванула прочь. Заг орал как резаный – сперва его окатило потоками ледяной воды, а потом накрыло градом.

Градины, к его счастью, были не очень крупными – с ноготь. Зато твердыми, как гранит: в них вмерзла глиняная пыль.

За нами погнались – как не погнаться? Да только в таком бардаке видимость была еще хуже, чем на дне черной дыры!

Все кончается – и слава богу.

Кончается даже самое плохое.

Свежий воздух открыл нам свои объятия, показал солнышко и новую картинку.

Вот она, «Малая зона Е»! Вот она, родная!

Радость моя сгорела, как архаическая серная спичка, – ее хватило на две секунды.

Вместе с ней погасло солнце, и нас нагнал шквальный ливень. Буйство имени Разрушенной Водяной Трубы продолжалось.

Большой танкодесантный планер на двенадцать машин со все той же эмблемой «Крестоносцев». Вокруг него – уничтоженная в полном составе танковая тетрария. Все машины разбиты однотипно, ударами с воздуха. А может, и из космического пространства.

А дальше – целое кладбище. Насколько хватает глаз.

Мне плакать захотелось. Выть – так, чтобы кишки вывернуло через уши.

Еще сгоревшие танки. Наши, пехотные, десантные катера. Ротный радар, перерубленный пополам потерявшим управление обгоревшим гравилафетом.

Людей – довольно мало. Видимо, в отличие от тяжелой техники, они либо не смогли выбраться из Копей Даунинга, либо так и не получили приказа об отступлении. И все – мертвецы.

Раскуроченные эвакуационные танковозы, которые должны были забрать тяжелую технику обратно на транспорты. Раз их успели сюда прислать, значит, полагали, что операция завершена, сражение выиграно…

Дьявол, да что же здесь произошло, пока мы торчали под землей? Как кроверны смогли прорваться в зону высадки?! Куда смотрела Седьмая эскадра?

Но главное: нигде, насколько хватал глаз, не было и намека на работающий, целый, способный утащить наши геройские задницы прочь с Глокка десантный катер. А ведь, судя по силе сигнала и пеленгу, он находился где-то в радиусе двухсот метров! Едва ли не на том самом месте, где торчал громоздкий танкодесантный планер.

Неужели ловушка?!

Я мог бы подумать об этом сразу!

– Пушку на грунт! – приказал я не своим голосом. – Чен, за мной! Сержант Гусак, если мы не вернемся – поступайте по своему усмотрению.

О, это одна из величайших глупостей, какие я говорил в своей жизни! Можно подумать, были какие-то особые варианты и связанные с ними «усмотрения»!

Вариантов было ровно два: пустить себе пулю в лоб или попытаться сдаться в плен. Второй вариант был в конечном итоге равносилен первому.

Ливень не утихал. Когда мы с Ченом достигли танкодесантного планера, я оглянулся. Гравилафет полностью растворился в серой невнятице.

«До отлета осталось двадцать секунд», – сообщил милитум катера-невидимки.

Если здесь притаилась стрекошвейка – чего ты ждешь, стерва? Ну, стреляй, пришивай!

– Сениор, а вот и он, – сказал Чен.

Остроумно. Я, может, и не догадался бы. А Чен не поленился проверить.

Аппарель танкодесантного планера была полуприкрыта. Содержимое его вместительнейшего брюха с земли не просматривалось. Но мне, слишком умному олуху, и без того было ясно, что там ничего нет и быть не может.

Потому что планеры делают рейсы только в один конец.

Они доставляют тяжелую технику на планету. После этого о планере забывают. Он больше никому не нужен, ведь своим ходом в космос выйти уже не может – на то и планер.

Если технику после боя нужно с планеты забрать, это делают другие специализированные катера-эвакуаторы.

Неудивительно: в Генштабе давным-давно подсчитали, что в среднем на поле боя не выживает и половины тяжелой техники. То есть «доставить танки» и «забрать танки» – две большие разницы.

Так вот. Какой-то умник – скорее всего бортовой милитум – загнал пехотный катер внутрь грузового отсека планера. Спрятал его там от воздушно-космического наблюдения. И прикрыл аппарель.

Последние секунды – самые вязкие.

Невыносимо медленно сквозь располосованный красноватым ливнем воздух проявляется гравилафет.

Сержант Гусак все-таки потерял сознание, и Загу пришлось взять управление на себя, через дублирующую систему на месте наводчика.

На полу транспортного отсека танкодесантного планера лежит пилот воздушно-космических сил с нашивками лейтенанта. Пилот мертв. Следы насилия на теле отсутствуют. Рядом валяется сорванная кислородная маска…

Что бы это ни значило, ясно одно: живых людей на борту катера не предвидится.

Чен препирается с милитумом катера. Тот соглашается отложить вылет на тридцать секунд и открывает один из лацпортов. Чен затаскивает мертвого пилота внутрь.

Мы с Загом возимся с сержантом. Сержант в несознанке. Его милитум отказывается внимать нашим увещеваниям и глидеры не включает.

Экоброня Гусака заодно с самим Гусаком сразу же превращается в три центнера абсолютно бессмысленного, неуклюжего барахла.

Мощности моих глидеров еще хватает, чтобы тащить Гусака за транспортировочную ручку, выдвигающуюся из экоброни у основания шеи. Но мне самому уже недостает ловкости пропихнуть нескладную ношу в зазор между поднятой аппарелью и корпусом планера.

Матерщина. Просто удивительно, как нас пока еще не отыскали червь-танки.

В любое мгновение мы можем получить призовую порцию сверхбыстрых нейтронов. Ведь кроверны повсюду!

Заг советует расстрелять аппарель из пушки. Тогда Гусак точно пролезет. А десантный катер – точно вылезет. Все равно ведь мы не уверены, что компьютеры катера смогут эту клятую аппарель опустить – за нее ответственны другие устройства, на борту планера. Не факт, что они между собой договорятся.

Хуже идеи и придумать нельзя. Пальбу из плазменной пушки кроверны точно засекут. Но других вариантов нет.

Под дождем стрельба выглядит особенно эффектно. Будто мы собрались маячить таинственным внеземным цивилизациям в соседнюю галактику.

В потоках плазмы капли дождя перед гибелью запускают во все стороны ослепительные разноцветные лучи – ну точно рекламные лазеры. Над планером встает яркая, сочная радуга.

Полнейшая демаскировка!

Аппарель поддается плохо; как-никак, она рассчитана на солидные термические перегрузки при входе в плотные слои атмосферы. И хотя основная термоизоляция планера благополучно рассыпалась при посадке на Глокк, остается еще второй, страховочный слой.

Наконец, после дюжины выстрелов аппарель не выдерживает и падает. Она похожа на сгоревшую книгу. Слоистая изоляция торчит из нее, как черные испепеленные страницы.

Мы в катере. И все еще живы.

Я наконец-то могу швырнуть Гусака на пол. Прямо на тело пилота. Мне безразлично. Всем безразлично: и Гусаку, и мертвому лейтенанту – но по разным причинам.

– Внутренние помещения герметизированы и проветрены. Время до отлета – девять секунд.

«Вас повезет автоответчик». Старинная шутка. Ее очень любил в молодости мой папаша – по словам моей мамаши.

Попутно выясняется, что дверь в пилотскую кабину катера закрыта. Ни апелляции к бортовому компьютеру, ни кнопки ручного управления дверью не дают эффекта. Это, впрочем, без разницы: никто из нас не имеет пилотского сертификата.

Сертификат, кажется, есть у сержанта, но сержанта с нами уже нет. Переутомился.

Чен воткнул разъем своего милитума в гнездо интерфейса и продолжает общение с бортовым компьютером катера на птичьем языке секретных кодов и запрещенных командных последовательностей.

По-моему, это лишнее. Еще сломает что-нибудь, ка-ак гробанемся!

– Чен, убери лапы!

Чен не реагирует.

Но тут уже возмущается милитум:

– Попытка несанкционированного проникновения в ядро головной системы. Порт отключен. Рапорт о служебном проступке рядового второго класса Чентама Делано Амакити будет направлен вышестоящей инстанции.

И тут же, без передышки:

– Двигатели переводятся в режим горячего ожидания. Всем занять места в десантном отсеке.

– Железо, – говорит Чен.

В этот момент мне кажется, что он готов выпустить последние гранаты «Тандера» прямо в электронную начинку катера. Главное – я не понимаю, чего он хотел добиться своей возней. Похоже, и сам Чен не в состоянии дать внятный ответ.

Вест-японец прячет разъем и садится в амортизированное сиденье десантного отсека. Заг падает рядом с Ченом.

Я тоже пытаюсь последовать их примеру, но спасательная капсула, по-прежнему примотанная к моей груди, цепляется за стойки подлокотников. Плохо пока еще приспособлены наши десантные катера для нужд одиноких отцов с грудными детьми! Чудный заголовок для проблемного репортажа…

Катер уже вздрогнул и пополз. Чена и Зага тут же прихватывает коробчатая стальная арматура с резиновыми прокладками. Жесткая фиксация – чтобы во время тряски-болтанки не влететь головой в брюхо соседу.

Надо было бы усадить еще и сержанта, да я как-то упустил из виду. Менять что-либо уже поздно – пока катер не выйдет из атмосферы, жесткая фиксация не отпустит.

Единственное, что успокаивает мою совесть: я, как и Гусак, вынужден усесться на пол. Прихватываю свою левую руку универсальной пленкой к подлокотнику ближайшего кресла. А ногу приматываю к здоровой ноге Гусака.

Импровизация, идиотская импровизация, конечно. Но надо же что-то делать?!

Новый приступ страха. Вот теперь в нас точно вмажут. Так вмажут, что одинокие, осиротевшие молекулы наших тел разнесет по всему Глокку. Сольемся с природой в экстазе.

Катер швыряет в сторону. Неужели и правда стреляют?

Ничего. Летим вроде пока.

Начинаем стремительный набор высоты. Пол отсека задирается под победительным углом в шестьдесят градусов. Труп лейтенанта летит мимо пустых сидений и расшибается о двери двигательного отсека. Ну мы мясники…

Нас с Гусаком тоже сейчас обо что-нибудь расплющит. А как же?!

Пленка трещит и тянется. Это отличный материал, его удельная прочность в сто семнадцать раз выше стали – так говорили в учебке. Сейчас проверим.

Пленка пока держит.

Заг срывает кислородную маску и орет песню. Он ничего лучше не нашел, как исполнить своим гнусавым баритоном «Прощание землянина». Тупой слезоточивый шлягер позапрошлого сезона.

Сожми меня в объятиях, родная,Я очень ненадолго улетаю.Мы встретимся – ты, главное, не верь,Что для таких, как я, возможна смерть…

Какой умственно отсталый, интересно, слова сочинял – «возможна смерть»? Когда тут уже с трудом верится, что жизнь в принципе возможна! Что жизнь «есть форма существования белковых тел», а не смерть. А что, тоже неплохо: «смерть есть форма существования белковых тел»…

Хорошо хоть Чен не подпевает.

Набор высоты прекращается. Зато катер закладывает чертовски крутой вираж. Усиливается и болтанка.

Мертвый лейтенант летит ровно в морду Загу. Так тому и надо, певуну.

Интересно, наш катер улепетывает от кровернов или все-таки заприметил один из наших транспортов и хочет к нему подцепиться?

– Рядовой второго класса Серж ван Гримм запрашивает катер LAS-18[5] «Кленовый лист». Доложи обстановку.

– Курс… высота… скорость… крен… тангаж…

Катер сыплет цифрами. Из всей этой муры о чем-то говорит высота. Мы идем примерно на границе стратосферы и тропосферы.

Если бы в десантном отсеке были окна, мы б увидели уже не синее небо, а темную скатерть Пространства и блеклые звезды на ней.

– Ты видишь противника?

– Наблюдаю множественные скопления искусственных объектов. Девяносто два процента по принадлежности опознать не могу, поскольку они находятся за пределом разрешающей способности пассивных СОН.[6] Активные не применяю в целях маскировки. Восемь процентов объектов опознаны.

– Доложи результаты опознавания.

– Объекты противника: два линейных крейсера типа «Каравелла», два корвета типа «Лиса», восемнадцать истребителей-амфибионтов типа «Дзета», три корабля неопознанного типа. Наши объекты: три истребителя-амфибионта типа «Спага», пять десантных катеров типа LAS, крейсер «Лиепая», крейсер-носитель «Маршал Жоффр», танкодесантный транспорт «Тарава».

– Что там происходит?

– Общий вопрос. Прогноз по развернутому ответу в аудиорежиме: 74 стандартных часа. Начинать?

– Нет! Конкретизирую вопрос! Мы направляемся к транспорту «Тарава»?

– Нет.

– Мы направляемся к какому-либо из кораблей Седьмой эскадры?

– Нет.

– Куда мы направляемся? М-м, нет!.. точнее: доложи полетный план.

– В настоящее время я, используя маскирующие свойства третьего слоя Хевисайда планеты Глокк, направляю катер на ночную сторону планеты. Там я намерен произвести окончательный отрыв от атмосферы Глокка и направить катер в направлении планеты Фратрия-4. В непосредственной близости от планеты я направлю катер на ее ночную сторону. Там я переведу катер в режим минимального энергопотребления.

Я понимаю стервеца. В общих чертах.

Кроверны имеют нас и спереди, и сзади. Их эскадра, которая, по данным разведки, была в районе Глокка небольшой и слабо вооруженной, неожиданно оказалась мощной, многочисленной ордой.

Как подобное превращение случилось и почему его считали невозможным штабисты Флота Большого Космоса – не моего ума дело. Но результат, как говорится, на лице: кроверны нанесли комбинированный контрудар. Отогнали, а может, и уничтожили наше космическое прикрытие, выбросили свой десант в районе Копей Даунинга и одновременно начали трусить Седьмую эскадру.

И все-таки там по-прежнему полно наших кораблей! Они ведут бой! И еще вполне могут смыться! Подобрать нас – и смыться, уйти в подпространство, оставить кровернов с носом! Та же «Тарава»!

А милитум что – повредился в своем искусственном умишке? «Уйти на ночную сторону… Направиться на Фратрию-4…»

– Дай связь с Седьмой эскадрой.

– Не могу выполнить ваш приказ.

– Почему?

– Не могу применить активные средства. При включении внешних излучающих устройств вероятность обнаружения катера противником повысится на сорок четыре процента и составит девяносто девять целых девяносто девять сотых процента.

– Я настоятельно приказываю тебе дать связь с Седьмой эскадрой.

– Назовите свой код особого доступа.

Приехали. Ну откуда у меня может быть код особого доступа? Он был вот у этого самого мертвого лейтенанта ВКС,[7] да и то не факт.

А голый понт не поможет?

– Ты обязан подчиняться любому бойцу правительственной штурмовой пехоты, – говорю я вкрадчиво-вкрадчиво, требовательно-требовательно, как колеблющейся девственнице. – Особенно если твое подчинение может спасти жизнь этому бойцу. И даже целым четырем.

– Код не принят.

– Это был не код, кретин. Это было, м-м… напоминание. О твоих базовых алгоритмах.

– Не говорите глупостей.

Я понимаю, что милитум лишен сознания. И даже способностей к самообучению. Все его слова, все его фразы – это клише, заложенные в него людьми. В конечном итоге такими же придурками, как я сам.

И это его менторское «не говорите глупостей» – всего лишь одна из предусмотренных реакций на определенные обстоятельства.

С тем же успехом милитум мог бы сказать «абубыбу». Ему все равно, что говорить, ведь со мной разговаривает ничто. У него нет ума. Он не может сам говорить «глупости» или «умности». Он лишен способности к подлинной оценке чужих слов. И так далее…

Но такие рассуждения не очень-то успокаивают, когда железяка собирается вас утащить в черную пустоту, где нет и не может быть ни наших кораблей, ни баз, ни автоматических спасательных аппаратов, ни даже простеньких разведзондов.

Десантные катера типа LAS – это новые, очень хорошие летательные аппараты-амфибионты. Они могут летать в двух средах: в атмосферах (различных типов) и в вакууме, то есть межпланетном пространстве.

У них достаточно большие запасы энергии, чтобы совершить посадку, взлет, а затем еще преодолеть расстояние, например, от Земли до Марса.

Однако ни проколоть Альбертову сетку, чтобы достичь какой-либо базы Содружества, ни даже просто выйти на гиперсвязь с Оперативным Штабом наш катер не может. Не тот уровень энергооснащенности. На четыре порядка не тот.

Иными словами, катер LAS в крайних случаях способен служить маленьким межпланетным корабликом. Раньше пехотные десантные катера и этого не умели – их хватало только на посадку, взлет и сближение со своим «материнским» транспортом.

И вот теперь хитроумный милитум хочет использовать возможности катера на всю катушку! Улепетнуть от кровернов и спрятаться за соседней планетой. Но и – одновременно – обречь нас всех на смерть от удушья, холода и голода!

Потому что ясно: эту звездную систему Содружество потеряло. Контроль над ней окончательно перешел к кровернам.

Ясно: никто нас не найдет.

Потому что искать не будет.

Спустя неделю мы начнем дышать через маски с регенеративными патронами. Спустя десять дней – съедим Амакити. Но уже сегодня нам придется найти способ законсервировать мертвого лейтенанта. Как-никак, это девяносто килограммов человечины. Ну, без костей и требухи пускай сорок. Да это жратвы на полжизни!

Ладно, последняя попытка.

– Рядовой второго класса Сергей ван Гримм приказывает катеру LAS-18 «Кленовый лист». Игнорировать все прочие факторы, в том числе угрозы любых степеней. На предельной скорости сблизиться с транспортом «Тарава» и произвести стыковку. Разрешаются любые маневры. В частности, и те, которые совершаются с закритическими перегрузками. Твоя единственная задача – скорейшая стыковка с транспортом «Тарава».

– Выполнить задачу невозможно.

– Почему?

– Транспорт «Тарава» уничтожен.

– Корректирую задачу. Ты должен достичь любого корабля Содружества межзвездного класса и произвести стыковку.

– Выполнить задание невозможно.

– Почему?

– В пределах разрешающей способности моих пассивных СОН нет кораблей Содружества межзвездного класса.

– Что произошло с «Жоффром» и «Лиепаей»? Э-э, нет! Стой! Уточняю вопрос. «Жоффр» уничтожен?

– Нет определенных сведений.

– «Жоффр» ушел в подпространство?

– Восемнадцать процентов вероятности – «да».

– «Лиепая» ушла в подпространство?

– Нет.

– «Лиепая» уничтожена?

– Да.

У меня ползет крыша. Чем дальше-дальше – тем лучше.

Я готов на любую, на любую самоубийственную авантюру, на один шанс из миллиона, лишь бы достичь своих. Лишь бы не коротать последние деньки на борту этой болтливой, нелюбезной калоши.

Осторожно подбираю слова.

– Приказываю тебе изменить курс. Ты должен направить катер… в зону скопления неопознанных объектов… в районе планеты Глокк… и отыскать среди них… корабль Содружества межзвездного класса.

– Назовите свой код особого доступа.

Ну ясно. Приплыли. Этот кибер-осел запрограммирован вполне стандартно. При любых обстоятельствах он обязан наилучшим образом спасать правительственную собственность, а именно солдат, катер и себя.

Милитум посчитал вероятности и заключил, что «наилучшим образом» он сможет спасти все это, если полетит на Фратрию-4.

Его решение может быть оспорено только офицером, которому известны коды доступа к произвольному голосовому управлению.

Некоторое время я молчу. Кажется, даже сплю. А может, просто из моих мозгов выветрились последние мысли и меня нет ни в бодрствовании, ни во сне. Серж Барракуда, как настоящая барракуда, спит с открытыми глазами и ничегошеньки не думает.

Еще некоторое количество болтанки и маневров. Малость невесомости.

Потом включаются межпланетные двигатели. Ускорение вначале довольно жестокое, под три g. Оно постепенно уменьшается и, судя по ощущениям, приходит к мягенькому, детскому ноль пять – ноль шесть g.

Подымаются фиксаторы сидений. Чен и Заг сразу же вскакивают на ноги.

– Катер LAS-18 «Кленовый лист» приветствует правительственную штурмовую пехоту. Поздравляю: вероятность уничтожения нашего летательного аппарата противником резко снизилась и в настоящий момент составляет пятьдесят четыре процента. Вы можете покинуть сидячие места, разоблачиться и отдохнуть. Скорость полета… Температура межзвездного газа…

Тра-ля-ля. Бла-бла-бла. Что такое «разоблачиться»? Перед кем разоблачиться? Это как – «покаяться»? А, «раздеться»! Хорошо излагает, сволочь. Литературно!

Первым делом мы с Ченом срываем шлемы. Загу с себя срывать особо нечего, кроме остатков экоброни. И все равно эту операцию приходится проделывать при помощи двух отверток и нескольких специальных электроключей.

Чен помогает Загу. Я сразу же снимаю с себя капсулу с дитем и начинаю потихоньку раскручивать экоброню сержанта.

Спохватываюсь, ищу большой холодильник для мертвого лейтенанта. «Хопкинс» – написано на нагрудной нашивке лейтенанта, я наконец удосужился прочесть.

Хопкинс важнее. Хопкинс – наш завтрак, обед и ужин. Начиная с первых чисел стандартного апреля.

А сержант Гусак – так, тля. Всего-то лишний едок.

Для Хопкинса на катере места нет. Холодильник здесь один, и притом небольшой. Правда, жратвы в нем полно. Виднеются и бутылочки. Но это теперь – не для меня.

О! Шлюз! Точно, между дверью и лацпортом. Там хо-о-олодно.

Лейтенант спрятан в космическую морозилку, возвращаюсь к сержанту. Субординация превыше всего.

Гусак по-прежнему без сознания.

Ну что с ним делать? Я не доктор. Специального медицинского оборудования на катере нет.

Ну хорошо. Покрываю синеющие клочья разодранной сержантской плоти мазью «Живец». Делаю перевязку. Колоть ему что-либо сейчас – не лучшая мысль. Инфрабиотик? Ну ладно, на тебе инфрабиотик.

Больше я ничего сделать для тебя не могу, сержант Милош Гусак. Поссать только поверх «Живца». Говорят, это эффективно. Раса В, веганцы, те вообще на уринотерапии поведены. Да ребята не поймут, особенно Заг.

Вот она, баночка моя заветная. С фуззи-колой.

– Ребята, я эту штучку нашел в аварийном контуре на Копях Даунинга. Когда мы наверх лезли, поклялся: год спиртного в рот не возьму! А свое спасение отмечу с вами фуззи-колой.

– Мы еще не спасены. Просто приговор отсрочен, вот и все, – равнодушно сообщает Чен.

Заг пожимает плечами и принимает надпитую мной фуззи-колу. Пьет.

– Фффууу. – Шумно сплевывает. – Да она тухлятины набралась! Из атмосферы Глокка!

– Подумаешь, лишняя унция сероводорода. Чен, хлебни с нами. Для меня это важно.

Чен делает крохотный глоточек, словно я дал ему микстуру.

Я, не меняясь в лице, допиваю до дна. Слава богу, баночка крохотная. Но все равно меня вот-вот стошнит.

Заг идет в соседний отсек, своего рода офицерскую каюту, и копается в том самом холодильнике, который я уже осматривал.

– Серж, ты уверен, что год спиртного в рот не возьмешь? А то тут есть некоторое количество.

– Я поклялся.

Заг распрямляется и смотрит на меня с прищуром. По моему опыту, он изучает таким образом объекты, которые собирается звездануть своим кулачищем. Обычно изучению подвергаются сапиенсы.

– Но ты же клялся на случай спасения?

– Ну да.

– А Чен тебе, кстати, верно сказал, что это еще не спасение, а отсрочка приговора. Может, нас сейчас кроверны догонят и – в распыл.

Заг прав. Бортовой милитум так и сказал: «Вероятность уничтожения пятьдесят четыре процента». Для простоты скажем – пятьдесят на пятьдесят. Либо долетим до этой проклятой Фратрии и будем жрать дохлого лейтенанта, либо сразу в пекло.

Бросил монетку, выпала «решка» – и умер. «Орел» – поживи до четверга.

И хотя дела обстоят отвратительно, я вздыхаю с облегчением. По крайней мере я жив и от своей идиотской клятвы свободен.

Мы уселись за откидной столик и разлили водку с загадочным названием «Первак» в пластиковые стаканчики для колы. Когда Заг разливал, я приметил – у парня дрожат руки.

Чен – тот, напротив, был воплощением олимпийского спокойствия. На мой вкус, даже слишком буквальным воплощением. Он развернул свое кресло к стене и с интересом наблюдал за происходящим. На глухой серой стене.

– Чен, водку будешь? – спросил я.

Мне тогда казалось, что я – воплощение психической адекватности.

Я даже аргументы себе приводил, что типа я не ранен, как Гусак. Не целовался взасос со скатом, как Заг. И не потерял друга, как Чен (я помнил, что с Ларри из палубной команды нашей «Румбы» он был не разлей вода, а Ларри, ясно, накрылся вместе с «Румбой»).

Но Чен словно бы меня не расслышал.

– Что, глухих повезли? – ехидно переспросил я. – Чен, я к тебе, между прочим, обращаюсь. Водка стынет!

Чен молчал. Он даже не пошевелился.

Не знаю, чего меня тогда пробило поволноваться? Но мне вдруг вспомнилось, что бывают такие виды оружия, которые действуют уже потом, когда вроде никто не стреляет.

У таких штук и название есть в классификаторах – «оружие отложенного действия». А вдруг Чена таким вот «отложенным»…

В три прыжка – и откуда только силы взялись – я подскочил к Чену и, схватив его кресло за спинку, что было дури крутанул его на себя.