Маленькое. В трех днях

Будем играть вдвоем, Цинна?

Войдя и первым взглядом оценив масштаб разрушений – разбитые зеркала, опрокинутые флаконы, растоптанные ногами тюбики с косметикой, – Айзе поморщилось.

– Ну что, киса? – спросило оно вслух. – Будем успокаиваться?

– Само кошачье. – огрызнулось Цинна, но без запала. Энергия ушла. Опасность миновала. Айзе невозмутимо переступило через осколки на полу и достало из шкафчика бокал и бутылку вина. В особом кармашке на липучке в рукаве лежал последний пакетик с мелкой фиолетовой пылью.

– Мур, ты такая прелесть. – моментально успокоилось пострадавшее, принимая из его рук наполненный бокал.

Пристальный взгляд Айзе ни на миг не отрывался от его искусственно красивого лица. Пугающие ровные, без складочки губы вытянулись. Красное вино проблеснуло фиолетовым отсветом, невесомо пролетело (промелькнуло) (пролилось) по мостику прозрачного стекла.

– Горьковато.

Five.

Six.

Five, six, seven, eight.

Губы без складочек резко пожухли. Взгляд пурпурных глаз застыл, словно Цинна увидело чуть слева от себя нечто, сковавшее его ужасом. Руки расслабились и застыли, как у спящего. Плечи опустились.

Внезапно все тело Голоса содрогнулось, и с него клочьями пополз облик. Прямые платиновые волосы растрепались, по ним растеклась желтоватая рыжина; глаза – поголубели, на губах образовались морщинки, а нос покрылся порами и увеличился в размерах.

– И даже парень. – не без удивления отметило Айзе.

Тело Цинны действительно обрело мужскую форму – не слишком крупного, обычного парня со стройными ногами и небольшим жирком на животе (а потому что нечего десерты недоеденные с кухни таскать, примадонна!).

Айзе неторопливо поставило на место перевернутый пуфик, село, опершись локтями о колени, а подбородком – на ладонь.

Оно бы никогда не признало вслух, что продолжает свой опасный бизнес в том числе потому, что ему просто нравится наблюдать за людьми под порошком. Не тогда, когда они умирают в мучениях, конечно – то Взрослые, что с них взять. А тогда, когда просто останавливаются ненадолго и возвращаются в единственно возможную, первую от рождения форму. Без наркотика ее и не вспомнишь; без него в нее не возвратишься.

Неясен человек: покидая утробу, он остается собой не более трети секунды, а затем, бесконечно Изменяясь, теряется навсегда. Кто это придумал? Что имел в виду?

Кто-то, потерянный столь же безвозвратно?

Или тот, кто желал бы себя потерять?

Так они сидели и смотрели: Айзе – на Цинну, а Цинна – куда-то слегка в сторону.

Вернулся Марс.

– Странный натюрморт. – невозмутимо заметил он. – Киса, подписывай претензию за змею. Мне сегодня еще акт по ней писать.

Цинна никак не отреагировало и даже не моргнуло.

– Какую еще змею? – Айзе неохотно оторвалось от созерцания и перевело взгляд на распорядителя; спина у него распрямилась, ладони легли на колени, как у примерного школьника. – Не видишь, что ли? Оно же накидалось какой-то дрянью.

Марс обогнул россыпь осколков на полу, окольной дорогой подобрался к Голосам и не без удивления склонился над Цинной.

Никаких признаков жизни.

Что происходит в твоей голове, о, несчастный?..

Пользуясь случаем, Айзе цепко осмотрелось по сторонам.

– Оно никогда так не делало. – растерянно сказал Марс.

– Всякое случается. Мало ли, может, разругалось с кем-то.

Распорядитель поджал губы.

– Я прекрасно слышал, что оно залезло в твои вещи. Если это яд змеи так подействовал…

– Я тебе речию человеческой вещаю: это долбаный неядовитый уж! – перебило Айзе.

– …Если окажется, что вы с… ужом имеете к этому какое-то отношение, – терпеливо продолжил Марс. – я вас покрывать не стану.

Вспомнив поведение Младшего в зале, Айзе ухмыльнулось и отрастило себе буйную шевелюру в знак оскорбленности.

– Конечно, я ругалось за вещи. – согласилось оно. – Эта сволочь влетела сюда в неадеквате, вылила весь свой крем на пальто, чтобы «почистить» его, поняла, что сделала что-то не то, и взяла мой. И вылила его на пальто. А свой с пальто собрала и намазала на свое отражение в зеркале. Это было смешно, но вообще-то бесит.

Распорядитель окинул взглядом результаты разрушений. Действительно, у разбитого трильяжа лежало густо заляпанное разноцветными тонами летнее пальто – тот, что посветлее, был широко размазан по ткани, а второй практически нетронут. Пятна крема виднелись и на осколках.

– Ну хорошо. А уж-то где?

Айзе молча вынуло из внутреннего кармана свободной джинсовой куртки искусственную розу, в лепестках которой копошилась черная змейка.

– Больше похоже на червяка. – вынес вердикт Марс. – Но унеси его куда-нибудь подальше. Немедленно.

Когда первый Голос нехотя поднялся и потянулся, собираясь выйти ненадолго на задний двор и заодно выполнить приказ начальства, распорядитель негромко добавил:

– Легенда хороша, но даже под наркотиками Цинна не схватило бы твой тональный крем. Он слишком темный.

Айзе не сдержало досадливой гримасы: уголки губ сильно и резко опустились, затем столь же стремительно вернулись на место.

– Тем не менее. – ответило оно. – Факт употребления налицо. Если не предполагать, что это я Цинну накачало… А ты этого, надеюсь, не предполагаешь…

Марс не ответил. Вздохнув, Айзе прошло мимо него прямо по хрустящим под ногами кусочкам стекла.

Пусть Цинна выкручивается, как хочет.

По крайней мере, Холле теперь в безопасности.

V

Было темно, тепло и тяжко. В плечах и груди разливалось сладкое удовольствие бездействия. «Давно нужно было так отдохнуть» – подумал Руккас и покрепче завернулся в мягкое объемное одеяло.

Не было сил открыть глаза.

Незнакомые автономные системы организма говорили, что еще день, и он проспал всего несколько часов: вокруг неуловимым образом ощущалось размеренное повседневное движение. Как это работает? Запах света? Энергии? Звуки, слившиеся в неразличимый фон, воспринятый и обработанный подсознанием? Будь его тело по-прежнему покорным и родным до последней клеточки, оно не сообщало бы ему то, о чем он не спрашивал.

И не было бы ее телом.

Руккас почувствовал неконтролируемый прилив нервной, взбудораженно трепещущей ярости, и сам не сразу понял, о чем злится.

Ты гребаная, мать твою, женщина, чувак.

И ты Взрослый.

Нет никакого смысла кричать, рыдать, требовать. Ошибка фатальна, ошибка летальна. Избавление – смерть.

Последняя мысль отрезвляла. Странный, явно неправильно сформировавшийся при Определении мозг уцепился за нее и усилием столь мощным, что почти незаметным, вырвался из порочного круга выжирающих изнутри черных эмоций.

– Рано умирать. – сказал себе Руккас. – Еще не все вино выпито…

Справившись с ней, с этой истеричной дурой, которая поставила себе целью угробить их обоих, он открыл глаза; веки даже не слипались.

Окно было неплотно закрыто чем-то тонким и твердым, обитым хлопковой тканью – походило на кусок фанеры, хотя проверять не хотелось. Сквозь широкие зазоры между фанерой и оконной рамой пробивались и с нажимом упирались в дверь напротив мощные круглые лучи послеполуденного солнца. В контрасте света и тени желтые стены казались голубоватыми, и можно было ненадолго представить, что это всего лишь санаторий или типа того.

Снова поймав себя на попытке закрыться от реальности картонными щитами иллюзий, Руккас закусил губу и попытался по привычке наказать себя запуском усиленного заряда по нервам. Не вышло.

Раздался звон ключей и скрежет отпираемого замка. Дверь открылась, ненадолго впустив чью-то легкую чистую песенку из коридора. В палату по-хозяйски спокойно вошла та-Раида.

Руккас отвернулся. Разговаривать с этой женщиной он не мог: у них были разные представления о цели терапии. Он хотел вернуться в разопределенное состояние и сделать свой выбор заново, без ошибки. Она хотела, чтобы он смирился с тем, что произошло.

– Полегчало? – устало спросила она.

– Как видите.

Заведующая переставила поближе к его постели жесткий стул, стоявший у окна, и села, как-то резко потеряв свою строгую геометрическую форму. Оказалось, что на самом деле у нее кривая спина и слишком сухие, с крупными венами под тонкой кожей, руки.

– Вы стареете. – сказал Раиде Руккас, не заботясь об этике.

– Постареешь и ты. – не без лукавства хмыкнула та. – Скоро на стенку полезешь от советов, как бы поскорее выйти замуж, пока не состарилась. Здесь, за рубежом Определения, время движется… Не так, как раньше, милая.

– Я не женщина.

– Извини, но у тебя есть половые признаки, определенные наборы хромосом и гормонов, и нет никакой возможности их изменить. – она снова вздохнула устало; ей тоже давно надоел диалог на одной ноте. – Медицина в этом вопросе единогласна: ты – женщина, Рукка, и это не плохо.

Руккас внимательно посмотрел на нее. Этот разговор действительно происходил ежедневно, и реплики в нем менялись крайне незначительным образом, а новые аргументы неизменно оказывались и без того очевидными оппоненту и уже им отвергнутыми. Просто прокрутив в голове очередной цикл – а он не особенно сопротивлялся лечению и поначалу даже охотно участвовал в дискуссии, – он снова осознал, что беседа раз за разом приходит в один и тот же тупик, и сегодня придет туда снова. Не помогут тут ни гормональные препараты, ни интенсивная терапия. Не говоря ни слова, зная, что собеседница тоже все хорошо понимает, он отвернулся к стене.

У Раиды тоже был плохой день. Безмолвно согласившись с его категорическим выводом, она поднялась со стула. Какой-то небольшой твердый предмет смазанно стукнул по деревянному подоконнику.

– Мы на время внесли тебя в группу риска: закрыли палату и заблокировали телефон. Ты сможешь звонить только брату. Прогулки конвойные, расписание знаешь.

Руккас подскочил на кровати, как ужаленный, но опытная заведующая уже закрывала дверь палаты снаружи.

Бессильно проглотив потрясение, он вынужденно опустился обратно.

Итак, попытка все исправить номер двенадцать обломалась с треском. Описание эффекта «качелей» на сайте выглядело так, словно именно это ему и нужно, однако продавец оказался мошенником. Можно было бы натравить на него полицейских – все равно пациенту психушки терять нечего, – но альтернативных источников непопулярного наркотика нет. Почему он, интересно, непопулярный? Он вообще существует? Там было море отзывов, и все разные – по стилю, содержанию, оценке. В том числе и отрицательные: на кого-то не действовало, на кого-то действовало слишком слабо; кто-то, раз пережив эффект, зарекался когда-либо заигрывать с природой снова. Как же надо было постараться, чтобы подделать все это.

С другой стороны, речь шла о талантливом человеке с фантазией. О человеке, который притащил незаконное вещество не куда-нибудь, а прямо в больницу, взял за него деньги и ушел непойманным.

Но, может быть, он знает хотя бы, где взять «качели» на самом деле. Других вариантов все равно больше нет. Нужно именно это лекарство. Если есть хотя бы крохотный шанс…

На подоконнике зажужжал-затрясся телефон. Рефлекторно вздрогнув, Руккас попытался дотянуться до него с кровати, но было слишком далеко и высоко. Он потянулся сильнее, уперся пальцами – ладонь уже не доставала – о металлическую защитную пластину холодного радиатора, потянулся вдоль нее вверх. Телефон же тем временем, отчаянно вибрируя, сдвинулся на самый край подоконника, помедлил там мгновение и, наконец, сверзился вниз. Болезненно ударив всей своей тяжестью по пальцам хозяина, он отскочил в сторону, стукнулся об пол и развалился.

Негибкое тело Руккаса, и без того перегруженное акробатическим номером, капитулировало, и он молча рухнул с кровати на пол.

Унизительно!

Полежав еще несколько секунд на прохладном пыльном линолеуме (еще туманило разум недавними приступами), он неловко повел плечами, привычно надеясь, что болезненно потянутые мышцы сами собой восстановятся, позвоночные диски со щелчком встанут на свое место, он снимет с кровати – не упавшие – задранные ноги, встанет и все исправит.

Но что-то в шее неприятно хрустнуло и застыло, лицо болело от удара об пол, а правая рука неестественно подвернулась, и ею никак нельзя было шевельнуть.

«Да ты переломался! – оскорбленно высказала самой себе Рукка. – Переломался, упав с кровати!»

Наверное, не стоило несколько месяцев до Определения лежать бревном на диване в квартире, днем поглощая сериалы, а ночью сходя с ума в муках выбора. И тем более не стоило неделями валяться без движения здесь – уже после.

Делать нечего. Неаккуратно потянувшись левой рукой к прикроватному столику, она с большим трудом дотянулась до деревянного корпуса, с шипением придвинулась ближе, помогая себе плечами и носом, сумела дотянуться до кнопки вызова медперсонала и из последних сил нажала ее.

Та-Раида, не доверяя медсестрам, вернулась так быстро, словно и не отходила от двери.

VI

Марс никогда не считал телефонные гудки. Ожидая ответа на свой звонок, он пускал в оборот бесценные секунды, потерянные в других ситуациях по растерянности или неприятной ошибке: читал документы на подпись, вникал в конфликты персонала и гостей, решал вопросы, отвечал задачи. Тем не менее, в его мобильном были слишком громкие хрипящие динамики; от их звука порой невольно вздрагивали окружающие и оборачивались прохожие. Так телефон вскрывал и вспарывал изнутри его расставленный в своей летучей логике мир плавной эстетики, оставляя ему хоть какой-то контакт с реальностью.

И не было ничего удивительного в том, что, задержавшись рядом с ним в коридоре, Айзе спросило:

– У твоего брата сменился оператор?

– Откуда вывод? – без особого интереса отреагировал Марс, пытаясь удержать одной рукой, свободной от трубки, приоткрытую дверь на кухню для официанта с двумя подносами.

– Всегда до автосброса было двенадцать гудков, а сейчас девять.

Оценив взглядом затруднения распорядителя, оно жестом велело официанту подождать секундочку, подобрало с пола специально на такой случай запасенный брусок и подложило его под дверь. Марс не без облегчения опустил руку.

– Никогда не обращал внимания. – ответил он. – Но номер тот же, и Руккас не предупреждал об изменениях, так что, думаю, просто какой-то сбой.

Айзе пожало плечами и продолжило свой путь.

Провожая его взглядом, Марс запоздало подумал, что его Первый Голос ни за что не стал бы облегчать ему положение, даже когда это не стоит никаких усилий. Что Айзе в весьма прохладных отношениях с Руккасом и не назвало бы его в мужском роде, зная о произошедшем. А еще – что у него сейчас вообще-то выступление в зале, и это прекрасно слышно отсюда; голоса друг друга шкодливые певцы подделывать не умели.

С другой стороны, до сей поры во всем «Тараре» только Айзе имело привычку постоянно слышать, видеть, подсчитывать и находить закономерности.

– Я же просил не мимикрировать, Холле! – почти наугад возмутился Марс и был вознагражден смехом Второго Голоса. – И не опаздывать, кстати, тоже…

«Господи, я же в них двоих не всегда могу разобраться! – с ужасом подумал он про себя. – Как справиться еще и с третьим?»

Он так помрачнел, что повара, мельком взглянув на него через дверной проем, засуетились раза в полтора быстрее. Необходимость в Третьем Голосе повисла над ним неожиданно и тем более неприятно, что расставание с предыдущим прошло не гладко.

И еще даже не совсем прошло.

Цинна, правда, отказалось дорабатывать положенный срок, как отказалось и объяснить, зачем принимать вещества на работе перед сменой. Оно уверяло, что не помнит абсолютно ничего за последние несколько суток, и Марс не мог до конца решить для себя, верить ему или нет. Чувствуя его недоверие, Цинна закатило истерику. Раздраженный распорядитель предложил бланк заявления. Спустя несколько болезненных для обоих минут оно было подписано.

Теперь оставалась самая малость – найти неизвестно где замену. Марс не впервые за последние часы представил себе утомительный и, возможно, бессмысленный кастинг, где каждый второй будет неумело пытаться отредактировать свои голосовые связки так и эдак, пытаясь впечатлить его, и мало кому хватит мозгов догадаться, что свой голос слышится совсем не так же, как его воспринимают окружающие. Почему не очевидна столь простая мысль – чтобы по-настоящему исправить тонкие настройки собственного звука, нужна аппаратура, слух, терпение и очень много сил? Природные же данные, к тому же хорошо обученные, на кастинги по кабакам заглядывают редко.

Это будет длинный день.

Который, между прочим, нужно еще и назначить.

А пока накинуть по пол-смены сверху Айзе и Холле в назидание.

Кому – в назидание? Выкраивать бюджет на сверхурочные все равно ведь ему же…

Неслышно вздохнув, Марс нащупал в кармане пиджака ключ от своего кабинета и двинулся в сторону лестницы.

В руках с ужасающей фальшью захрипел «Starlight» -ом телефон.

– Да, Руккас. – не глядя, ответил распорядитель. Других контактов с этой музыкой у него не было.

– Добрый вечер, та-Марс, – он напрягся, услышав незнакомый голос. – Это лечащий врач Рукки. Ваша сестра сегодня получила несколько травм по неосторожности…

– Травм?

Обычно, чего бы ни касалось личное дело, Марс знал о своей ответственности. Вечер был в разгаре, в VIP-зале гуляли свадьбу, а в общем начинался аншлаг. И все же… Мало думая о сути поступка, он собрался, предупредил надежных людей на кухне, смской оставил Айзе за старшее в гримерке и отправился в путь.

Белый KIA Quoris вез исправно, ровно, и никак не реагировал на неспокойствие хозяина. Иногда люди рассказывали Марсу, что их машины могут улыбаться, когда водители счастливы, и чихать мотором раз в квартал, когда все идет наперекосяк; по молодости распорядитель отвечал, что это очень эгоистичные машины, которые умеют только разделять чужие эмоции – нет чтобы утешить, обязательно надо делать еще хуже своим чиханием!

Так или иначе, двухлетний Кворис такими подставами не промышлял. Впрочем, он и не улыбался – либо Марс просто не представлял, как должна выглядеть автомобильная улыбка. Или улыбка светофора. Или, особенно, улыбка здания больницы с психиатрическим отделением. И надеялся, что никогда ничего из этого не узнает.

Чтобы отвлечься, он принялся искать улыбки везде, где только мог зацепиться взглядом. Находить не получалось – получалось только популярно объяснять себе, почему никакой улыбки тут быть не может. Значок метро парит над улицей, меняя цвет с зеленого на красный, а с красного на синий. Отчего ему улыбаться? От бесконечного потока проезжающих мимо машин, в которых сидят люди, пренебрегшие услугами метрополитена? А чем обрадовать рекламный борд? На самом видном месте в нем ошибка дизайнерская, а прямо под ней – орфографическая, и вторую слишком сложно заметить, потому что все внимание уводится к первой, как к петрушке в зубах.

Марс увлекся. Бытие конечно и полно багов. Радость – удел умом скорбных. Как бы человечество ни старалось эволюционировать с полным психологическим комфортом, природе всегда есть обо что его обломать, как вот того велосипедиста, что попытался только что проскользнуть меж двумя рядами к светофору.

Об недостаточную интеллектуальную развитость, ограничивающую способности, зачастую.

Обо что обломалось Рукко, когда потеряло право на собственный выбор? Что могло пойти не так, если человек за полгода до Определения оповестил всех знакомых о том, в каком роде к нему следует обращаться, тщательно выбрал форму тела – вплоть до структуры волос на лобке, чтобы член красиво смотрелся, – и даже дату окончательного перехода в эту форму назначил сам? Говорит – переклинило. Просто зажался в процессе от шока – и вот…

От мысли, что подобное могло случиться с кем угодно, у Марса нервно дернулись уголки рта. Его собственное Определение было спонтаннее, он вообще не готовился к нему специально: просто задумался однажды в опере, в голове помутилось слегка от запаха театральной пыли и звуков музыки, и принятая им для культурного вечера форма ороговела навсегда. Но, по крайней мере, эта форма выражала его в момент наилучшего самоощущения. Было бы это так же безболезненно, сфальшивь случайно в ту секунду оперная дива?

Шашечник слева, сбавь скорость, Марс.

Подрезав Кворис так, что столкновения удалось избежать только резким вилянием в сторону, придурок на желтой бэхе третьей серии молнией промчался мимо и взвизгнул тормозами, едва не сбив мелькнувшего прямо перед его носом байкера. Рыкнув мотором, байкер прибавил газу и свернул на перекрестке, шашечник же, захлебываясь гудком, остановился поперек полосы и, кажется, патетически схватился за волосы. Марс аккуратно обогнул его помятый зад и остановился примерно так, чтобы передние стекла машин оказались на одном уровне.

– Чего надо, Джеймс Бонд? – раздраженно гаркнул на него шашечник. В его машине странно играли тени, и Марсу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что его левая рука, лежащая на руле, действительно меняет формы со страшной скоростью. Только она одна.

– Красный свет вообще-то. – слегка заторможенно отозвался он, не отрывая взгляда от любопытного явления. Обычно уж если Среднее и правда настолько себя не контролирует, то и рябит его всего, полностью.

Шашечник проследил его взгляд, обругался в сердцах и неуклюже полез в карман брюк. Выудив оттуда кожаную перчатку, он стал ждать момента, когда рука станет поменьше размером – в большинстве своих вариаций она в перчатку не вмещалась. Глаза его быстро устали следить за мельканием цветов собственной кожи; он перевел взгляд на зеркало заднего вида, воскликнул еще громче и, позабыв о своей проблеме, спешно стал крутить руль. Обернувшись, Марс хмыкнул: по служебной правой полосе прямо к ним катился узнаваемый стальной ВАЗ автоинспекции.

Пересечение сплошной, грязные номера, «шашки». Плохой день у человека.

И все-таки…

Марс не успел закончить мысль: подавшись назад, злосчастный лихач основательно впечатался крылом ему в заднюю дверь.

– Дурак, что ли? – почти без возмущения спросил в пространство распорядитель.

– Ааа, мать. – как-то безнадежно откликнулся в открытое окно шашечник.

Предчувствуя верную добычу, остановился в своем ряду стальной ВАЗ.

В следующую минуту обидчик Марса, вздохнув, преобразился полностью, и тот не без удивления узнал Влану.

– Я надеялся, что ты все-таки адекват. – заметил он.

– Ну извини. – не без иронии отозвалось Влана.

– Добрый день, господа! – бодро поприветствовал их инспектор.

– Гадыыы… – вздохнул кто-то из водителей, застрявших на заблокированных полутора полосах.

VII

Меньше всего на свете Рукка ожидала, что брат просто возьмет и приедет прямо посреди рабочего дня. К железному соблюдению им своих должностных обязанностей она привыкла. Поэтому, когда та-Раида в четвертый раз заглянула в палату с вопросом: «Не заходил еще?», она просто отвернулась (поврежденная шея отозвалась оватненной кодеином болью, а корсет-воротник помешал устроиться удобнее) и не дала себе труда ответить вслух. От «Тарара» до больницы можно было добраться за час по пробкам и за полчаса – по чистой дороге. С момента вызова Марса прошло два сорок. До конца рабочего дня оставалось три часа двадцать минут (если нет ночного банкета), значит, раньше ночи ждать было бессмысленно, а раньше утра – неразумно.

Поэтому, когда дверь в очередной раз отворилась, но вместо медсестер вошел собственной персоной распорядитель вечеров, ей стоило большого труда не списать это на воздействие обезболивающих.

Марс уже зашел было, но вдруг в коридоре снова послышалась чья-то легкая песенка. Когда дверь была закрыта, услышать голос было невозможно, но Рукка нередко улавливала его в те секунды, когда к ней заходили или от нее выходили сестры. Возможно, там стоял радиоприемник, а может, выпускали погулять какого-нибудь мирного пациента – ей никогда не было по-настоящему интересно.

Марс же словно пережил в эту секунду какой-то катарсис.

– Хей. – стремясь в порыве ревности отвлечь его, поздоровалась Рукка.

Брат незамедлительно прошел в палату. Дверь осталась приоткрытой. Голос стал почти неразличим, но все же слышен.

– Странно так. – сказал Марс, не отвечая на собственно приветствие. – Слышал такое когда-нибудь? Полупрозрачно так, желтовато поет. Похоже на… Венок из ромашек. На зеленое поле и на короткое красное платьице.

Рукка про себя навскидку сложила желтую краску с зеленой, получившийся оливковый размешала с красным и парой воображаемых кликов мышью установила прозрачность на сорок процентов.

– Я бы сказал, что у тебя золотая ассоциация, – заметила она. – но не могу. Это цвет детской неожиданности.

Марс не улыбнулся. Он редко смеялся, если не брать в расчет эмоции «для клиентов». Рукка только теперь заметила, что он выглядит не как только что из ресторана: расстегнутые манжеты неаккуратно торчали из-под рукавов пиджака, прическа лежала как-то неправильно, словно ее давно не поправляли, а взгляд был уставший, как у человека, который провел в умственном дискомфорте немало времени.