Старушки-подружки. Сборник ироничных рассказов

Слава богу, она не старая ещё, а то ведь рехнуться можно. Столько переживаний сразу.

Ася выпила чаю с конфетой из мармелада и стала во сне собираться на улицу. Посмотрела в окно. Странно. Во дворе даже во сне красиво, хотя уже осень. Листья на деревьях желтые, на асфальте мелкие лужицы блестят, небо голубое отражается в них. По небу плывут белые облака. Даже не подумаешь, что это всё во сне. Так это всё хорошо нарисовано.

Ася надела на себя платье кисейное, белые перчатки с длинным рукавами, сверху надела кофточку цвета баклажан и пошла к двери. И тут, у двери, вспомнила, что она забыла шляпу надеть. Надо же какая дура стала. У неё же голова пустая. Нет ничего на голове кроме реденьких волос. А у неё на самой макушке во сне уже небольшая проплешинка появилась. Ветер дунет, кудельку поднимет, а там блестит что-то. Это даже во сне представлять не хочется. До чего нехорошо.

Ася вернулась, одела шляпу, завязала бантиком темную ленту под подбородком и вышла на улицу. Софья Михайловна была уже там.

Ася взглянула на неё и удивилась. Какая она старая стала. Прямо чужая. И откуда только такая взялась? Та Софья Михайловна, которую она раньше знала, не во сне, была молодая симпатичная женщина. За ней даже один кандидат наук ухаживал целый год. Цветы ей дарил. А кто на эту старуху посмотрит, если в своем уме? И зачем только ей такой нехороший сон приснился?

– Здравствуйте, Софья Михайловна.

– Привет, – отозвалась Софья.

И сразу Ася во сне подумала, а зачем это она Софью по имени отчеству называет? Для чего? И тут же нашла ответ. А как ещё обращаться к этой старой старухе в шляпе, которая перед ней. Если эта старуха много выше и много толще Аси. Да ещё какая-то незнакомая вся. Чужая снаружи.

– Ну и куда сегодня направимся? – деловито спросила профессорша.

Ася неопределённо пожала плечами.

– А я предлагаю в Русский музей махнуть.

Ася снова пожала плечами. И зачем это ей идти в Русский музей во сне? Что она там увидит? Хотя в Русском музее она и правда уже давно не была. Может во сне ей что-то новое покажут.

– Я Врубеля очень уважаю, – между тем продолжила Софья Михайловна. – У него картины своеобразные, как у французских импрессионистов.

– У французских импрессионистов, – повторила за подругой Ася. И удивилась тому, что даже во сне Софья Михайловна продолжает любить французскую живопись. Надо же, какая всеобъемлющая у неё натура.

До Русского музея две старухи в шляпах решили добраться на метро. Вернее, на метро они добрались только до «Гостиного двора». Потом по зебре перешли Невский проспект налево, свернули на Садовую, и пошли по знакомому маршруту пешком, как в детстве ходили когда-то.

Только идти во сне Асе было тяжело. Во сне она была старая, и поэтому долго ходить ей было трудно, а Софье Михайловне и подавно. Потому что она не только старая была, но ещё и толстая. И с сердцем у неё не всё в порядке было…

И тут во сне Ася захотела есть. Она хотя и хрупкая, хотя и худая, как палка, но есть почему-то постоянно хочет. Она молчала, молчала, а потом сказала Софье Михайловне, что голодной в музей не пойдет. Потому что из этого музея ещё неизвестно когда выберешься. А она уже сейчас есть хочет.

Софья Михайловна возмутилась:

– И что у тебя за натура такая? Разве нельзя один раз потерпеть?

– А зачем, – удивилась Ася. – Я не на твои деньги есть хочу, а на свои. Кто мне запретит?

– Но тут по пути только ресторан японской кухни «Две палочки», – снова с раздражением проговорила Софья. – Неужели в него пойдем?

– Ну и что! Мы возьмем только вареную миногу. И всё. Форель брать не будем и омаров тоже.

– Чего возьмем?

– Рыбу вареную и хлеба побольше. Японцы же рыбой питаются и рисом, а мы рис брать не будем.

– Возьмешь ты рыбу! Жди, – стала иронизировать Софья. – Тебе притащат какой-нибудь деликатес, от которого петрушкой пахнет, а денег возьмут как за отопление и электричество.

– Ну и пусть. И пусть. Я есть хочу, – заупрямилась во сне Ася.

Софье Михайловне пришлось вести её в ресторан.

Из ресторана Ася вышла злая и голодная, хотя оставила там полторы тысячи. Хорошо ещё, что во сне. А то в реальной жизни она бы очень переживала, что зря потратила большие деньги. Такие деньги потратила зря, а до пенсии-то ещё нескоро.

– Ну что, наелась? – стала издеваться над ней Софья Михайловна во сне.

И хотя Ася была голодная как собака, назло Софье она ответила:

– Наелась. Ничего себе.

Так разговаривая и споря, старухи в шляпах шли, шли. Потом куда-то сворачивали, сворачивали и всё никак не могли выйти к Русскому музею.

В конце концов, Софья Михайловна остановилась отдышаться и сказала:

– И почему это возле Русского музея ни одной дешевой столовой нет? Везде есть, а там, где надо, нету.

– И не говори, – возмущенно откликнулась Ася.

– Кругом туристы гуляют голодные. Дети малые. Старухи. А поесть им негде.

– Да, – пожевала губами Ася. – На самом деле.

– А помнишь, раньше пирожки у входа продавали.

– Помню, – охотно отозвалась Ася, хотя понимала, что это всё во сне. И зря она так восторженно отзывается об этом. Что было хорошего-то в этих холодных пирожках? Честное слово.

– Хорошее было время.

– И мы были помоложе, – согласилась Ася.

И тут же сама себе удивилась. Что это она такое говорит? Она и сейчас не старая вовсе. Это же сон. Вот проснется через часик – другой и будет снова молодой. А Софья Михайловна не проснется. Так и станется старухой. Да впрочем, так ей и надо, потому что вечно придумает какую-нибудь авантюру, а потом за неё красней и расплачивайся своими деньгами.

Софья Михайловна посмотрела налево, подумала и сказала:

– Нам, кажется, сейчас надо ещё раз направо свернуть. Или не надо?

– Не знай, – неопределённо ответила Ася. А сама подумала: «Да какая разница, куда сворачивать, если это во сне».

Вышли на Набережную Мойки недалеко от Спасской церкви. Возле мраморного парапета остановились передохнуть. И тут Софья Михайловна как-то странно, очень длинно посмотрела на Асю, а потом и говорит:

– Ася?

– Да, – ответила Ася во сне.

– А ты не знаешь, зачем мы сюда пришли?

– Не-а, – ответила Ася, хотя она знала, что направлялись они в Русский музей. Потом Ася захотела есть. Они зашли в японский ресторан, поели. Потом расплатились с официантом. Расстроились после того как расплатились и обо всем позабыли. Пенсия-то ещё не скоро, а они такие деньги отвалили за какую-то вареную рыбу с овощами, да салат из морской травы. А когда из ресторана вышли расстроенные – стали поворачивать то направо, то налево. Одна уверяла, что там уже Русский музей недалеко. Другая отвечала, что они давно идут неправильно. Не туда, куда нужно. Хотя ведь это во сне. Какая разница, куда идти?

– Всё стала забывать, – продолжила рассуждать профессорша, придерживая от ветра шляпу. – И ты тоже хороша. Мы же с тобой вместе решали пешком пройтись.

– Не-а, – снова ответила Ася. – Это ты всё решила.

– Ну, тогда поехали домой.

– Поехали. Чего уж теперь, если заблудились. Не идти же обратно пешком дорогу в Русский музей искать.

– Самое известное здание в родном городе не нашли, – с иронией проговорила Софья. – Кому сказать, не поверят.

– А может его в другое место перенесли, – предположила во сне Ася. Во сне ведь, что угодно можно предположить. И ничего за это не будет. Иногда во сне такое случается, что потом объяснить невозможно. Так всё сумбурно, так неестественно.

– Ты чего это, совсем стала дура? – спросила у Аси профессорша.

– Почему?

– Такую ерунду говоришь. Музей перенесли. А здание-то куда делось?

И тут только Асю как током ударило. А что если это не сон? А что если это правда? Всё, что с ней происходит сегодня с самого утра. Потому что ничего сумбурного в этом сне почему-то нет. И ничего странного не происходит. Ничего из ряда вон выходящего. Всё как в жизни. И Софья Михайловна как в жизни, и город, и старческая забывчивость. И ругаются они так же, как раньше.

Неужели и, правда, она старуха уже? И живет одна в трех комнатах на улице Карла Либкнехта. И Софья Михайловна одна живет там же. Ужас! Ужас-то какой! Ей действительно 75. Ей 75!

Лучше бы это было во сне.

Ворона

В последнее время Асю на прогулке стала преследовать ворона. Ася только, только выйдет на улицу, а ворона уже тут как тут. Прилетит, сядет рядом и наблюдает за Асей. Смотрит на неё снизу вверх и ничего не говорит. Ася смотрит на ворону – и тоже ничего не говорит. Так они смотрят друг на друга, смотрят, молчат, молчат, а потом Ася начинает нервничать. «Чего это ворона так на меня глядит? Чего этой вороне от меня надо? Чего она привязалась ко мне»?

Асе стало казаться, что ворона эта какая-то подозрительная. Какая-то странная эта ворона. Иногда, когда Ася долго смотрит на ворону, та подходит к ней очень близко и поднимает кверху свой большой черный клюв, как будто собирается заглянуть Асе в глаза. Как врач психиатр, на самом деле. Ася делает голову на бок и ворона наклоняет голову в ту же сторону. Ася двигает рукой – и ворона начинает махать крыльями.

Глаза у вороны маленькие и темные. Блестят, как черный бисер. Такие глаза, как будто эта ворона всё про Асю знает. А если не знает, то догадывается. И при этом всегда настороже. Не доверяет Асе. Потому что Ася большая, а ворона маленькая.

«Вот привязалась так и привязалась, так бы и запустила в неё какой-нибудь палкой», – часто думает Ася.

Но иногда эту ворону Асе становится жаль. И наблюдать за ней интересно. Должно быть, ворона эта уже немолодая. Тоже в годах. Каркать без надобности ей надоело, кружить над горячими летними крышами лень. Вот она и гуляет в прохладном сквере. Придирчиво наблюдает за всем, что тут происходит.

Ася рассказала о странной вороне Софье Михайловне. Та рассмеялась в телефонную трубку:

– Нашла себе подружку, ха-ха!

– Мы не подружки, – обиделась Ася, – просто я в сквер выхожу, и она откуда-то прилетает. Видно живет где-то неподалеку.

– Квартира у неё рядом?

– Я не знаю, где она живет, – обиженно призналась Ася.

– А почему ты решила, что она в годах? Так прямо и рассмешила меня.

– Так она всё время одна, – стала объяснять Ася. – Гнезда не вьет, к вороньей стае не прибивается. Целыми днями возле меня трется. Странная какая-то ворона. Но глаза у неё очень умные.

– Ха-ха-ха! Глаза у вороны умные! Ну, ты даешь!

– Что тут смешного-то, я не понимаю? – возмутилась Ася.

– Чушь какую-то ты говоришь. Вот послушала бы сама себя со стороны и сама бы рассмеялась.

– Да ну тебя, – вполголоса проговорила Ася и положила трубку.

Она была уверена, что Софья позвонит ей снова, но она почему-то больше не звонила.

Ася подошла к окну, отодвинула гардину в сторону и выглянула во двор. Вороны нигде не было. Ну и слава Богу. Может, улетела куда-нибудь далеко, далеко и больше уже не появится. Надоела уже эта ворона подозрительная с тяжелым клювом и хитрыми глазками – бусинками. Привязалась, как банный лист. Проходу не дает.

Ася уже хотела с легким сердцем отойти от окна, чтобы направиться в кухню, но в последний момент подняла глаза чуть выше створок форточки…

Вот тебе на! Ворона сидит на ветке напротив окна и смотрит на Асю. Ася даже вздрогнула от неожиданности. Для чего она прилетела? Чего ей надо? Почему она тут сидит?

Ася провела рукой по боку халата, нашла в кармане очки, надела на переносицу и стала разглядывать странную ворону через стекло. Ворона прошла по тонкой ветке ближе к стеклу и стала разглядывать Асю. Ася приблизила свой большой нос к окну. Ворона с той стороны вытянула свой клюв к сносу Аси. Ася от удивления чуть не сказала: «Здрасте». Ворона тоже деликатно промолчала. Ася поморщилась и пожевала губами…

Так они смотрели друг на друга минуты три, пока Ася не почувствовала странный холодок у себя на затылке. Для чего это она на ворону смотрит? Птица как птица, только дурная. Птица как птица, только в годах. Седая какая-то. Странная. Лучше на неё не смотреть.

– Кыш, – хриплым голосом прикрикнула Ася, чтобы прекратить это нелепое занятие.

Ворона наклонила голову на бок.

– Кыш, говорю.

Ворона слегка подалась назад и отрицательно покачала головой. Дала понять, что не улетит.

– Ну, надо же, какая дрянь! – вырвалось у Аси.

Ворона строго и осуждающе посмотрела на Асю. Как бы говоря: ругаться нехорошо.

В конце концов, Асе надоело перекоряться с вороной. Она ушла на кухню и придумала сварить себе уху из консервов. Раньше, когда рыба в консервных банках была свежая, такая уха из ставриды Асе очень нравилась. Подкупало и то, что рыбу из банок жевать было не нужно, костей в ней не чувствовалось. А сейчас рыба в консервных банках иногда попадалась с душком. Видимо времена изменились, изменилось и качество продуктов. Хотя цена, кажется, осталась прежней. Примерно такой же осталась цена. Ася перевела рубли в копейки. Да, цена такая же.

Стоя возле кастрюли с ухой, Ася порой мысленно возвращалась к вороне. Ну, надо же, какая дура эта ворона серая. Мало того, что она в сквере Асю преследует, так она ещё на ветку уселась возле окна. Разглядывает Асино жилище. У самой постоянного жилья нет, так она к Асиному приглядывается.

И тут Асю осенило. А что если это не ворона вовсе? Вернее ворона, но в ней живет душа Асиной бабушки Сары. «Бабушка Сара любила комиссара. Комиссарова жена её отполысала», – стало вертеться в голове. Так дедушка когда-то говорил, кажется.

Птичий крик и бабушкино имя каким-то образом гармонировали между собой фонетически. Роднились некой ассоциацией. Сочетались. Вполне возможно что-то из этого вытекает в перспективе переселения душ. Бабушка в старости тоже была такая же неразговорчивая и странноватая, как эта ворона. Одевалась во всё черное, говорила грубым голосом. И нос у неё был большой. Иногда ни с того ни с сего бабушка брала маленькую Асю за плечи, останавливала и медленно приближала к ней свое бледное улыбающееся лицо, сплошь покрытое крупными морщинами. Рассматривала.

Всю жизнь бабушка была близорукой, а к старости совсем ослепла, но малолетнюю Асю очень любила. Просыпалась перед обедом и сразу спрашивала: «Где моя малышка? Где мое золотце»? Это потому что Ася до трех лет была ангелом. Белокурая, кучерявая, с большими синими глазами…

Вполне возможно бабушка захотела снова на Асю посмотреть. Смотрит и не узнает. Потому что Ася сильно изменилась за последние годы. Потому что Ася сама стала как бабушка.

Ася из кухни вернулась к окну. Посмотрела в широкую раму на улицу. Ворона неподвижно сидела там, где была. В профиль ворона действительно чем-то походила на бабушку Сару. Только Софье Михайловне об этом говорить нельзя, а то она решит, что Ася совсем сошла с ума. Софья Михайловна женщина серьёзная и в переселение душ не верит.

– Сара, – тихонько позвала Ася.

Ворона медленно повернула к ней голову. Точно так же как бабушка раньше голову поворачивала. Потом ворона стала продвигаться по ветке ближе к окну.

Чудеса какие-то!

И тут ворона произнесла это страшное слово:

– Кар-р-р-р!

Так громко произнесла, так неожиданно, что Ася не удержалась на ногах и плюхнулась на пол с открытым ртом. Хорошо ещё, что ничего не сломала. Хорошо ещё, что рядом кресло стояло. Хорошо ещё, что Ася успела ухватиться за него правой рукой. Это смягчило удар.

Нет, бабушка так не поступила бы. Сказать ей прямо в лицо такую гадость. Это грубое немецкое слово. Нет, это исключено. Бабушка Сара Асю любила. Скорее всего, это, правда, настоящая грубая и невоспитанная ворона – обыкновенная городская птица.

Колокола поют

Софья Михайловна написала два десятка стихотворений и решила издать небольшую книгу для себя и друзей. А что?! Некоторые старухи, знакомые Софьи Михайловны по университету, уже по две книги успели издать со стихами и прозой, со стилистическими ошибками и историческими неточностями, с претензией на значительность и без всяких претензий. Пишут и пишут, строчат и строчат. Бегают по редакциям, с детей деньги требуют на издание своих трудов. А она что, хуже? У неё что, таланта нет, или дочь у неё мало в Америке получает?

Ей тоже хочется на старости лет чем-нибудь блеснуть. Чем-нибудь удивить своих знакомых. Перед той же Асей себя показать, произвести на неё впечатление.

В юности Софья Михайловна с легкостью написала кандидатскую диссертацию на тему женской эмансипации в романах Ивана Тургенева. Потом эту диссертацию напечатали отдельной брошюрой с иллюстрациями. Только это было уже давно и забылось. Сейчас эту брошюру нигде не найдешь, да и читать её стыдно, если честно сказать. Потому что в ней больше цитат Ивана Тургенева, чем оригинальных мыслей молодого автора.

В новой книге Софья Михайловна хотела показать себя с неизвестной ранее стороны, с другого, так сказать, боку. В этой книге она хотела стать совершенно свободной от привычных рамок и предпочтений. Чтобы всё там было на контрасте, на грани между высоким и низким. Добром и злом. На изломе.

В новую книгу Софьи Михайловны должны были войти стихи тюремной направленности, сатирическая проза, разрушающая залежи официальной лжи и экзистенциальное эссе, раскрывающее метаморфозы современной жизни.

Открывало новую книгу стихотворение под названием «Детство». Там были такие слова.

Всполохи жизни,судеб узоры.Зимний мороз,остужающий взоры.Прелести мира,который обещан.Право любвивместе с правом затрещин.Детство узорноев линиях рамы.Серые здания,мертвые храмы.Лики неясныев красном углу…Кажется,я никогда не умру.

Когда Софья Михайловна ещё только приступила к созданию книги, она позвала к себе Асю и зачитала ей несколько отрывков из своей новой рукописи. Ася внимательно выслушала её и сказала, что она никогда бы не написала ничего подобного. Польщенная Софья Михайловна, снисходительно спросила:

– Почему?

– Мне такая чушь никогда в голову не пришла бы, – чистосердечно призналась Ася.

– Чушь! – возмутилась Софья Михайловна. – Всё, что я тебе прочитала – чушь?!

– Ну конечно, чушь. Всполохи жизни, судеб узоры. Это надо же придумать такое. Х-м-м! У меня, например, никаких сполохов в жизни не бывает, и узоры только на морозном окне вижу я.

– И о чем же тогда писать, по-твоему? – с раздражением спросила Софья.

– Про войну. Или про ворону, – нашлась Ася.

– Про какую ещё ворону?

– О которой прошлый раз рассказывала я. Серая такая ворона. Всё лезет ко мне, проходу не дает. В глаза заглядывает.

– Про ту, которая в годах? – переспросила Софья с усмешкой.

– Да… Или можешь про меня написать… роман. Тебе всю жизнь перескажу я. Ты только записывай. А то у тебя в этой книге будет сплошная фантазия… Так нельзя. В книге надо правду писать.

Софья Михайловна посмотрела на Асю презрительно и сказала:

– Ничего я в своей рукописи менять не буду.

– Почему? – заинтересовалась Ася.

– Как написала, так и буду издавать. Это принципиально. Так все настоящие писатели поступают. Борются за каждое слово.

– Почему это? – снова повторила Ася.

– А ты представь себе, если бы Анна Каренина не бросилась под поезд. А взяла бы и поехала с Вронским в Париж или Воронеж. Что тогда?

– Ну и что? За неё только порадовалась бы я, – призналась Ася.

– Но это было бы уже другое произведение. Как ты не понимаешь. В нем бы не было драмы. Оно лишилось бы того катарсиса, который приближает Толстого к Шекспиру, – поднимая вверх указательный палец, завершила свою мысль Софья Михайловна.

– А какое мне дело до Шекспира, – равнодушно отозвалась Ася. – И до этого, как его, катарсиса твоего… Она Серёжу оставила одного и маленькую Аню – тоже. Детей не пожалела, дура старая.

– А разве у неё ещё дочь была? – удивилась Софья Михайловна.

– Да, была дочь. Роды были тяжелыми. Ты разве не помнишь? Анна при родах чуть не умерла, наговорила всем лишнего, всех простила, перед всеми покаялась, но дочь свою после этого не любила…

Софья ещё хотела что-то спросить, но вовремя опомнилась. Ей было неприятно ощущать себя в роли ученицы. Она картинно нахмурилась и замолчала, потом отошла к окну. Снова посмотрела на Асю удивленными глазами и направилась на кухню наполнить чайник водой.

На кухне она глубоко задумалась. Как же так, она не помнит детали великих романов, а эта недотепа Ася легко вспоминает о них. И это та Ася, которая иногда двух слов связать не может, чтобы не исковеркать предложение. Которая местоимение вечно ставит в конце предложения, а глагол вначале.

Софья Михайловна как-то некстати припомнила, что даже стихи свои она иногда стала забывать. Ночью приходят на ум некоторые строки, а всё остальное стихотворение растворяется во тьме. Где-то сидит, но наружу не выглядывает. Прячется. Только иногда вдруг всплывет ни с того ни с сего и снова бесследно исчезнет. Как будто память у неё с дверью. Открылась дверь – она вспомнила. Захлопнулась – снова не помнит ничего. И лезет в голову эта странная фраза: «Атрибуты десятого аспекта». Какие атрибуты? Какого аспекта? Не понятно. Софье порой хочется говорить красиво и красочно, а в голове вертятся разные атрибуты, ассоциации, парадоксальности, интерпретации и прочие никчемные слова, которые сами по себе ничего не выражают.

– Софья! – хриплым голосом из зала позвала Ася.

– Чего? – еле слышно ответила профессорша.

– Софья, – снова повторила Ася. – Я, кажется, придумала, о чем можно целый роман написать.

– О чем? – громко спросила Софья, ожидая, что подруга снова начнет нести какую-нибудь ерунду.

– Напиши о том, как плохо молодой душе в старом теле.

– Чего, чего? – не поняла Софья.

– О противоречии напиши… У тебя ведь душа молодая?

– Не совсем старая, кажется.

– Вот! Об этом и напиши.

Софья вернулась в зал и новыми глазами посмотрела на Асю. Откуда у неё такие мысли? Она всегда считала, что Ася человек недалекий, что она никогда всерьёз ни о чем таком не задумывается. Оказывается, она была неправа. Оказывается, всё не так. И память у неё хорошая, и мысли интересные появляются иногда, и в глазах загадка.

– Вот я иногда смотрю сама на себя в зеркало, и не узнаю, – с горечью призналась Ася. – Мне всегда кажется, что я должна выглядеть лучше. Что ещё не такая старая я… Но нет, время идет человек меняется, а душа его остается прежней. Не хочется стареть ей. От этого, наверное, и умирать страшно мне.

– А я умирать ещё не собираюсь, – отреагировала Софья.

– Я тоже. Но…

– Что?

– Вот здесь и зарыто противоречие, – закончила свою мысль Ася.

– Я не буду об этом писать, – неуверенно отказалась Софья. – Не буду.

– Почему?

– Страшно, – призналась Софья Михайловна. – Даже думать об этом не хочется, а тут надо рассуждать, описывать детали, умерщвлять главного героя. Нет, я похороны и прощания не люблю.

– Зато можно взглянуть на жизнь под своим углом. Об этом ведь никто ещё не написал, думаю я.

– Я думаю, – походя, поправила Асю профессорша.

– Думаю я, – повторила Ася. – Я даже название придумала для этого романа.

– Какое?

– Колокола поют, – с распевом проговорила Ася.

– Колокола поют? – повторила Софья.

– Да. Колокола поют. Они зовут на небо, а грешной душе хочется на земле задержаться. Не всякий их слышит. Ангелы спускаются на землю под пенье их… Колакола поют… Слышишь?

– О чем это ты? – не поняла Софья Михайловна, сдвигая брови.

Ася сложила руки на груди, смиренно подняла взгляд к небу и повторила:

– Колокола поют. Кто хочет услышать, тот услышит… Душа просит чего-то высокого, как утренняя заря. Чистая душа смотрит в небо, как в зеркало, а там колокола поют. Ласточки летают. И даль просвечивает насквозь.

На щеке у Аси появилась крупная слеза.

– Ты разве не слышишь? – повторила она.

– Что с тобой? – испуганно проговорила Софья.

– А я слышу… Колокола поют.

И тут только Софья услышала за окном настоящий колокольный звон. Выглянула в окно. Под окнами её дома стоял огромный свадебный кортеж с настоящими колоколами, закрепленными под золотистой дугой на белой машине. Молодой человек во фраке иногда дергал за веревочку. Колокола начинали петь.

– Небо зовет. Ангелы поют, – со слезой в голосе шептала где-то рядом Ася.

Дача

Софья Михайловна имела дачу, но сама ничего на даче не делала, только прогуливалась по дорожкам и дышала. Прогуливалась и дышала. Даже разводить цветы ей не хотелось. Жить на даче нравилось, а работать на земле особого желания не было. Она считала, что садоводство и огородничество ниже её достоинства. Ниже той ступени, на которой она всю жизнь находится.