Иняз

А потом я расслабилась. И совершенно напрасно, между прочим. На второй паре мы писали диктант. Я к нему готовилась. Честно, готовилась.

Может это случилось, потому что я уже второй день не могла как следует выспаться. Может, из-за напряжения, которое неизменно концентрировалось в воздухе на парах Эльвиры. Да кто его знает, почему я вдруг засомневалась в написании слова «единство». То есть, я совершенно отчетливо помнила, как оно произносится, а вот что там в середине – «i» или «a» не помнила.

Я написала «indivisability», исправила на «indivisibility» и поняла, что именно последний вариант правильный. Однако диктант все это время, пока я вспоминала, как пишется слово, само собой продолжался. Осторожно, как хитрая галка, я покосилась на листок Веры – моей соседки по парте. Я списала пропущенное слово, при этом умудрилась не потерять нить диктанта. Экая молодец. Только вот когда Эльвира оказалась возле студенческих столов, я не заметила. Еще секунду назад ее голос раздавался у доски, и тут же вдруг мой листок с диктантом взлетает в воздух и превращается в несколько клочков бумаги.

Эльвира невозмутимо продолжила диктовать. Видимо, она ожидала, что я в слезах выскочу из аудитории. Я сжала зубы и пообещала себе, что если заплачу, то весь следующий месяц не буду есть сладкое: ни одного пирожного, ни одного шоколадного батончика, ни одной печенюшки. Я даже испугалась, что пообещала себе такое. Испугалась и плакать передумала. Сложила руки на парте, как первоклашка, и сидела так, пока диктант не закончился.

Наверное, самообладание, проявленное мной, впечатлило Эльвиру. Она не стала грозить мне последствиями и жечь презрением. Просто объявила, что Перова на днях будет писать диктант на доске. Индивидуально.

Уже закончилась шестая пара, а отличное настроение и не думало меня покидать. О-о-ох, как же мало для счастья надо студентке иняза – достаточно, чтобы куратор не унижал перед одногруппниками, не смотрел, как на мокрицу несчастную. Хотя все-таки я себя обманывала: на самом деле меня радовало предстоящее свидание. Если бы Ильдар не предложил встретиться, наверняка разорванный листок с диктантом расстроил бы меня гораздо больше.

Самую малость смущала мысль, что мою подругу Таньку парни приглашают в клуб, а меня – в столовку. Зато Ильдар аспирант, а не студент сопливый. И потом, он такой огромный и сильный. Я видела, с какой завистью смотрели одногруппницы, когда он внес меня в аудиторию на руках.

Ильдар ждал меня на крыльце, как и обещал. По дороге в столовку я без умолку трещала: и про диктант поведала, и про статью Вконакте, и про то, что мои соседки по комнате немного оттаяли. Лишь когда мы взяли на раздаче подносы, я вдруг поняла, что веду себя, как бестолковая сорока – не даю Ильдару даже слово вставить.

Я замолчала, а он заметил:

– Здорово, когда у человека радужное настроение.

И больше ничего не сказал.

Мы уселись за столик, расставили тарелки и принялись за суп. Ильдар стал расспрашивать меня про Эльвиру: есть ли у нее любимчики, замужем ли она, и все в таком духе. Он внимательно слушал ответы и усмехался в нужных местах, но меня почему-то не покидало ощущение, что он спрашивает, чтобы самому помолчать. Я не знала, отчего он вдруг загрустил. Только постепенно и мое радужное настроение начало испаряться. Не то что бы я захандрила, но без умолку трещать уже не хотелось.

Между тем мы расправились и с рыбой, и с макаронами, прикончили булки и выпили компот. В тот момент, когда я уж совсем скисла от мыслей, что даже свидание у меня – и то не как у людей, Ильдар вдруг предложил:

– А пойдем в лесопарке за институтом погуляем?

Я радостно закивала, решив, что наконец-то в историю моей общежитской жизни войдет настоящая романтика. Мы завернули за здание университета и вошли в обрамленную с двух сторон низенькими кустиками аллею. Ильдар рассказывал о своем родном городе. Очень подробно рассказывал: и про клубы, и про парки, и даже про фонтаны. Я поняла, что он скучает по Уфе.

– А ты дома давно был? – я решила проверить свое предположение.

– Летом не получилось съездить: я работал.

Ильдар помолчал немного, а потом добавил:

– В пионерском лагере поваром.

Я прыснула. Просто не смогла сдержаться. Я представила двухметрового Ильдара в белом колпаке, сосредоточенно мешающего суп половником в огромной кастрюле.

– Извини. Просто я представила тебя в пионерском лагере, – объяснила я. – Ты поварским колпаком потолок-то не задевал? А они не побоялись, что тебя прокормить не смогут?

Ильдар оценил мое остроумие: он засмеялся, и я впервые заметила, что у него ямочка на щеке. Как мило – огромный азиат с ямочкой на щеке.

Мы вышли из аллеи и очутились на пустом университетском стадионе. Стадион походил скорее на поляну в лесу – на поляну, обрамленную асфальтированной дорожкой. Мы неспешно брели по этой самой дорожке, чтобы добраться до грунтовки, уходящей в лес.

– А как тебя взяли поваром? – продолжила интересоваться я. – Ты ж историк, а не повар.

– А я еще когда на втором курсе был, в кулинарное училище поступил. Так, на всякий случай. И к еде поближе, – Ильдар захохотал. – Опять же, на практических занятиях перекусить бесплатно можно было.

Асфальт закончился, и мы оказались в лесу. В общаге поговаривали, что в этих зарослях «водится» маньяк. По слухам получалось, что маньяк безобидный: бродил по дорожкам как совершенно нормальный мужик, но с той лишь разницей, что на голове он носил шапку (их еще пидорками называют), натянутую до носа. В шапке имелись прорези для глаз. Этакий гроза лесов.

Говорили, что, повстречав жертв (чаще всего ими оказывались девчонки из университетской общаги, решившие подышать свежим воздухом и полюбоваться природными красотами), он не нападал, а просто стягивал с себя штаны и наслаждался произведенным эффектом. Та-та-та-тааам. Понятное дело, девчонки поднимали визг и неслись от него, не разбирая дороги.

Я вспомнила все эти истории и спросила у Ильдара, слышал ли он о лесном маньяке. Он остановился посреди дорожки, выждал с полминуты и произнес зловещим шепотом:

– А я и есть лесной маньяк!

И потянулся к брючному ремню.

А я нисколечко не испугалась. Ну, хотя бы потому, что если бы маньяком был Ильдар, в студенческом фольклоре непременно отразилось бы, что этот самый маньяк – двухметровый дядька. Такую явную примету не замаскируешь.

Наш хохот еще долго раздавался в соснах и елях. А потом Ильдар вдруг стал серьезным, и снова заговорил про Уфу: про то, что ему одиноко здесь, что он безумно хочет увидеть родителей и друзей, который ждут его в родном городе, что он девушку свою не целовал уже два года.

Девушку? Какую девушку?

Я негодовала. А как же я? Я уже увлеклась, уже представляла, как мы целуемся под сосной, уже почти начала считать его своим парнем.

Так нечестно.

Нечестно.

Негодование вдруг трансформировалось в безудержную удаль – типа, где наша не пропадала. Я решила поцеловать Ильдара. Вот прямо на дорожке остановиться и поцеловать. Я сказала себе, что какая-то там девушка, которую он не видел два года, мне не соперница. Я видела, что нравлюсь ему. Мы великолепная пара. Аминь.

Я замедлила шаг, потом и вовсе замерла, а затем медленно повернулась к Ильдару и взяла его за руку. Мы смотрели друг другу в глаза, мой спутник улыбался.

Женское зрение устроено потрясающе хитрым образом. Можно смотреть мужчине в глаза и замечать при этом, что справа с куста вспорхнула синица, что слева парит в воздухе желтый лист, что вдалеке по кромке обрыва гуляет ребенок.

Ребенок?

Один в лесу?

Я повернулась лицом к реке.

С такого расстояния было невозможно рассмотреть лицо. Однако я видела, что это девочка, и почему-то не сомневалась, что девочка эта – Люба. Я не встречала еще Любу в верхней одежде, и не знала, есть ли у нее такая вот рыжая курточка, как у ребенка на обрыве. Однако в тот момент я была уверена, что это именно она, моя ночная подружка.

Вдруг Люба заблудилась? Кто разрешил ей гулять одной в лесу (пусть и в лесопарке)? А вдруг она нарвется на лесного маньяка?

– Ой, там дочка одной преподавательницы бродит. Нужно ее к маме отвести.

Я собиралась произнести именно это. Я даже рот открыла и успела сказать «Ой», когда ребенок вдруг споткнулся и скрылся из вида.

Я бросилась бежать к обрыву, не разбирая дороги. Кусты, трава, деревья – все мелькало перед глазами, сливалось в коричнево-зелено-желтый вихрь. Когда я очутилась, наконец, на том месте, где всего несколько секунд назад стояла Любочка, то почувствовала дикий ужас от мысли о том, что вот сейчас мне нужно смотреть вниз – на покрытый корягами, торчащими из земли кольями и булыжниками склон.

Я зажмурилась, а потом медленно стала открывать глаза: решила, что, уж если я должна увидеть страшную картину, то пусть она сначала будет в виде расплывчатого пятна. Однако ужасное расплывчатое пятно не торопилась являться моему взору. Я широко открыла глаза – ничего.

– О-о-о-оль! – я не слышала, как сзади подошел Ильдар. – Что случилось?

– Девочка. Люба, – слабым голосом проблеяла я.

– Какая девочка? Кто такая Люба?

– Дочка одной преподавательницы из нашей общаги упала с обрыва. Только что. Я видела.

– Она, что, упала с крутого пятиметрового обрыва, а потом спокойно встала и побежала себе дальше?

– Я не знаю.

– Оль, речка вон как далеко. В речку покатиться она не могла. Просто сбежать с обрыва она тоже не могла – крутой он слишком, да и ноги переломать об эти кочки и коряги – раз плюнуть, – Ильдар «включил» логику и пытался разобраться в ситуации. – Тебе показалось. Это ж далеко от того места, где мы стояли. Куст ветром качнуло, или пакет может какой пролетел. Ты краем глаза увидела, вот и померещилось.

Я понимала: все, что он говорит, – единственное разумное объяснение. Однако я точно видела девочку. Не куст, не пакет, а девочку. Ладно. То, что это была Люба, – это я сама так решила. Я не видела лица и не знаю, в чем Люба гуляет на улице. Но все же это был никакой не куст… и не пакет.

– Может быть, – прошелестела я едва слышно.

Я решила сделать вид, что согласна с Ильдаром. Еще не хватало, чтобы он меня чокнутой считал.

Меня почему-то вдруг затошнило.

– Пойдем, пожалуйста, из леса, – попросила я. – Что-то мне нехорошо.

Мне пришло в голову, что я можно заглянуть в 905-ю комнату и узнать наверняка, все ли в порядке с Любой. Ведь необязательно рассказывать всю эту безумную историю с ребенком на обрыве. Разве я не могу просто навестить маленькую подружку?

Мы расстались с Ильдаром возле входа в мой общежитский корпус.

– Что-то ты бледная, – заметил он.

Потом слегка стукнул указательным пальцем по носу и прибавил:

Это был куст. Всего лишь куст… ну, или пакет.

И снова ни слова о следующей встрече.

Впрочем, в тот момент я отметила это про себя лишь походя: мысль мелькнула на задворках сознания и исчезла. История с ребенком здорово выбила меня из колеи. Я даже не стала заходить к себе на восьмой этаж.

Лифт не работал. Еще пару месяцев назад подъем на девятый этаж по лестнице мне казался спортивным подвигом. Теперь я не видела в таком марафоне ничего сложного. Раз ступенька, два ступенька… ох.

Меня по-прежнему подташнивало.

Сначала я интеллигентно стучала кулачком в дверь комнаты 905. Потом барабанила, как мужик, вернувшийся домой после пьянки. Мне никто не открыл.

Поздно вечером, когда Ира и Лариса легли спать, я отправилась на кухню с учебниками. Я, в общем-то, уже приготовилась к следующему учебному дню, но решила еще раз порепетировать пересказ текста, повторить новые слова, почитать лексикологию к семинару…. Если честно, то я надеялась, что в кухню придет Люба, и мне не нужно будет больше волноваться.

Люба не пришла. Я сидела на подоконнике, обхватив колени руками, и пыталась пересказывать шепотом текст. Стоило скрипнуть двери в коридоре или голосу донестись с лестницы, я вытягивала шею и напряженно прислушивалась. В конце концов, я решила пойти спать. А может, в лесу у меня случилась галлюцинация из-за постоянного недосыпа?

Казалось, я отключусь, как только голова коснется подушки. Не тут-то было! Я крутилась и крутилась с боку на бок. Стоило мне закрыть глаза, как я видела ребенка в рыжей курточке. Он неловко спотыкался и падал, спотыкался и падал, спотыкался и падал: этот кадр, видимо, заклинило где-то в фильмохранилище моего мозга, и теперь он безостановочно воспроизводился с безжалостной монотонностью.

Я рывком поднялась на кровати, надела тапки и халат и на цыпочках вышла из комнаты. В любом случае можно рассказать все, как есть. Мол, мне показалось, что Люба упала с обрыва. Почему пришла ночью? Днем приходила, вас не было. Я волнуюсь и не могу спать.

За дверью, на которой были приклеены блестяще-облезлые буковки 905, стояла тишина. Впрочем, как и во всем студенческом общежитии.

Я постучала. Затем подождала немного и снова постучала. Никто и не думал отзываться.

Я чувствовала себя уставшей и разбитой, однако ни секунды не сомневалась, что уснуть все равно не смогу. Не понимаю, что на меня нашло, но я зачем-то взялась за ручку и попыталась открыть дверь. Она неожиданно легко поддалась, и я шагнула в темноту комнаты 905.

Удивительно. Несмотря на полнейшую кашу в голове, в мозг время от времени прорывались здравые структурированные идеи: я закрыла за собой дверь, потому что кто-нибудь мог появиться в коридоре. Вдруг Люба с мамой куда-нибудь уехали, а дверь забыли закрыть. А тут какая-то чокнутая в их комнате. Что она там делает?

Действительно, что я тут делаю?

Хоть глаз выкали. И не звука. Люба с мамой спят? Их нет в комнате? Может, действительно, Люба пропала, а мама ее ищет? Не в безумном ли волнении она оставила комнату открытой?

Я уже почти решила включить свет, но потом представила, как все это будет выглядеть, если они все же в своих постелях.

Если Люба с мамой спят, то рано или поздно кто-то из них пошевелится во сне или вздохнет. Я продолжала стоять у самой двери. Глаза постепенно привыкали к темноте. Я уже могла определить, где именно стоят кровати.

Наверное, я никогда в жизни еще не оказывалась в более абсурдной ситуации.

Вздыхать или ворочаться никто не торопился. Я медленно на цыпочках двинулась к одной из кроватей. Сердце колотилось так громко, что я всерьез боялась разбудить не только Любу с мамой, но и их соседей.

Кровать оказалась пустой. Для пущей уверенности я подошла и к другой постели. Никого.

Я чувствовала себя препогано. Выжатая, как лимон. Измученная, как бурлак на Волге.

Я с тихим стоном прилегла на кровать, свернулась калачиком и….

Я не могла уснуть, точно не могла. Кто же станет спать в чужой комнате, вломившись туда в отсутствии хозяев? Но, тем не менее, только я прилегла, как мне вдруг стало комфортно и хорошо, радостно и спокойно. Вокруг меня струился мягкий приятный свет. Когда я успела встать? Я сидела в удобном кожаном кресле и печатала на компьютере. Не просто печатала – творила. Сочиняла самую прекрасную в мире историю. Такую прекрасную, что, казалось, именно эта история источает обволакивающий меня приятный мягкий свет. Однако на самом деле свет шел из окна. Из большого окна во всю стену, как раз напротив моего письменного стола. За окном простирался безлюдный песчаный пляж. Оттуда доносился один из чудеснейших звуков Земли – шепот волн.

Я чувствовала себя так, будто долго-долго шла куда-то на каблуках, и вот, наконец, добралась, сняла туфли и блаженно вытянула ноги. Как будто сложился причудливый узор сложной мозаики.

Вдруг мягкий приятный свет погас. Эй! Разве кто-то может выключить свет за окном?

Я привстала. В 905-й комнате по-прежнему было очень темно. Я вскочила, расправила, как смогла впотьмах, покрывало на кровати, добралась до двери и осторожно выглянула в коридор. Никого.

Уже через пару минут я лежала в собственной кровати на восьмом этаже. Перед тем как закрыть глаза, я протянула руку к тумбочке, взяла сотовый и включила экран.

Батюшки святы! 01:05! Не может этого быть. Я смотрела на часы в телефоне, прежде чем уйти из комнаты. Я отчетливо помнила цифры – 01:01. Да какие там четыре минуты! Я с двадцать минут стояла у двери и потом дрыхла еще на чужой кровати неизвестно сколько!

Удивительно, что я заснула-таки после всех своих волнительных похождений и спала без всяких сновидений до самого звонка будильника.

11

Я собиралась в университет и думала о ночном приключении как о нелепом сне. Не могла же я и в самом деле забраться в чужую комнату, чтобы прикорнуть на чужой кровати. Вот поразительно: ночная прогулка мне вспоминалась как нечто ирреальное, а мягкий приятный свет из выходящего на пляж окна – вполне реальным.

Я благополучно написала свой персональный диктант на доске. Я, конечно, и не ждала, что Эльвира скажет вдруг «Молодец», но ее реплика «Можно было и вовремя лексику выучить» меня разозлила.

– Я всегда учу лексику вовремя, – вырвалось у меня.

Знала же, что с Эльвирой пререкаться себе дороже. И кто меня за язык тянул.

– И именно поэтому ты, Перова, списывала вчера у своей соседки?

На, получи, Олечка, очередной презрительный взгляд. Может, это научит тебя благоразумию. Если человека постоянно опускать ниже плинтуса, то человек становится страсть каким благоразумным. Только вот тупеет почему-то.

Я не стала больше спорить с Эльвирой. День еще только начинался. Стоило поберечь позитивный настрой, оставить хоть на донышке благодушия и хорошего настроения.

Я прямо как чувствовала, что силы мне еще понадобятся. Они мне пригодились уже на третьей паре. Как раз третьей парой в расписание стояла «Диалектика сознательного и бессознательного в структуре личности» – новый спецкурс, который, если верить Ире и Ларисе, должен был вести невменяемый преподаватель Ивашко. Нам предстояло встретиться с ним ровно 8 раз, а затем сдать зачет.

Перемена закончилась, и практически в ту же секунду открылась дверь в аудиторию, и вошел… Петр – тот самый Петр, от которого я сбежала в клубе. Я его сразу узнала: и эти густые усы, и немного нескладную длинную фигуру.

Он обвел группу глазами. Петр не остановил взгляд на мне, и я всем сердцем надеялась, что он меня не узнал. Препод поздоровался, представился Петром Евгеньевичем, сообщил, что зачет автоматом он ставит при условии посещения всех 8 семинаров и участия в обсуждениях.

Я выдохнула. Всего-то. Я непременно буду ходить на его занятия и как-нибудь на досуге подготовлю выступление по какой-нибудь теме.

Первые двадцать минут пары Петр (Петр Евгеньевич, хи-хи) диктовал нам теоретический материал. Бессознательное начало, сон, бодрствование, Фрейд, ну и все такое. Затем он попросил нас пересказать один из своих снов и попытаться проанализировать, почему бессознательное продемонстрировало именно эти образы.

По-моему, сны, а уж тем паче их интерпретация, – это не то, что стоит обсуждать со студенческой группой. Я, как в старые добрые школьные времена, опустила голову и стала представлять, как благодаря усилию воли я превращаюсь в невидимку.

Петр уселся за стол, придвинул к себе наш журнал и журнал 204-й группы. Он внимательно изучил оба списка, а затем произнес:

– Начнем, пожалуй, с Оли Перовой.

Я гадала, случайность ли это. Может, узнал-таки. Я единственная Оля на обе группы. Неужели запомнил и меня, и имя?

Я встала. Не помнила я никаких снов. Вот только тот, что привиделся мне в 905-й комнате – тот, да, помнила, разумеется. И почему это я должна свои сны рассказывать? С другой стороны, я понимала, что, если отказываться отвечать на семинаре, то не видать мне зачета автоматом. Тогда придется дополнительно с Петром встречаться, и неизвестно, не припомнит ли он мне мой побег.

Я рассказала про мягкий приятный свет, море и компьютер на столе. Про самую прекрасную в мире историю, которую я писала в этом самом сне, я говорить не захотела.

– Как ты, думаешь, Олечка, что пыталось сообщить тебе бессознательное?

Я подумала: «Наверное, что я хочу, чтобы в моей жизни было свободное пространство и много света (в прямом и переносном смысле), чтобы на меня никто не давил, чтобы я занималось, тем, что мне действительно нравится делать».

– Наверное, что я устала от серой осени и хочу к морю, – произнесла я вслух с улыбкой.

– Может быть, может быть, – задумчиво проговорил препод. – Но убежать от непривлекательной действительности не всегда удается.

Я похолодела. Это он, что, угрожает?

Я все еще оставалась в ступоре, когда закончилась пара, и наша группа побрела в другой кабинет. Вот только проблем с зачетом по какому-то несчастному спецкурсу мне не хватало.

В коридоре я прошла мимо подпирающего стенку Ильдара и даже не заметила его.

– Слона-то я и не приметил, – громко процитировал строчку из басни Крылова мой двухметровый знакомый.

Я обернулась и засмеялась.

– Ты как вообще? – спросил Ильдар. – Ты вчера бледная такая из леса вышла. Оклемалась?

Я молчала. Как ни крути, но мой рассказ, о том, как я проникла в чужую комнату, – настоящий бред. Потом можно добавить, что я сбежала в клубе от похожего на маньяка мужика, а он оказался моим преподом. И все. Ильдар отойдет в сторонку, опасливо посматривая в мою сторону, и наберет по сотовому номер дурки.

– Я нормально вообще, – ответила я, наконец. – Уже в полном порядке.

Мы поболтали еще немного в коридоре, и я побежала на пару. Опоздать на языкознание – это еще хуже, чем пререкаться с Эльвирой. Похожая на божий одуванчик Маргарита Федоровна имела обыкновение орать на провинившихся студентов так, что те полностью теряли дар речи. Прямо колдовство какое-то – божий одуванчик на раз, два, три превращается в разъяренного бульдога.

Пары закончились, я вышла из университета и прямо-таки размякла под лучами ласкового солнца. Нетипичное состояние для перевалившейся на второй бок престарелой клуши-осени. Обычно она только и знает, что хлюпает носом.

Я села на скамейку под ивой за памятником Думающему человеку.

Я размышляла.

Он точно от меня без ума. Разве будет парень волноваться о том, что девушка бледная, если она ему до лампочки? Я считала, что еще немного, и он признается в любви.

Я мечтала, как мы поедем с Ильдаром на выходные в мой родной город, и я покажу ему наш старинный парк и речку, и мою школу. Впрочем, больше там показывать и нечего.

Я замерла и прислушалась к себе. Все эти мысли… От них не замирало сердце, не щемило в груди, не перехватывало дыхание….Что там еще говорят про любовь? Никаких бабочек в животе. Но может и не бывает никаких бабочек?

Однако мне нравился Ильдар. Даже очень. Мне не терпелось узнать, каковы они на вкус, его улыбчивые губы.

12

После занятий я снова постучалась в 905-ю комнату и снова безрезультатно. Однако вечером этот камень наконец-то свалился с моей души.

В полночь я снова зависла в кухне с учебником в руках. Когда в коридоре раздались шаги, я зажмурилась и изо всех сил пожелала, чтобы это оказалась Люба. Однако в кухню вошла Настя. Оказывается, ей не спалось, и она решила прийти посмотреть, вдруг и я тоже не сплю.

Я спросила, давно ли она видела Любу, и Настя ответила, что повстречала ее на лестнице буквально три-четыре часа назад. Я громко выдохнула. Настя вопросительно посмотрела на меня, но я соврала:

– Ее так долго не было видно. Я подумала, может, она заболела.

Настя кивнула, а потом вдруг поинтересовалась, сколько лайков к этому часу набрала моя статья. Я ответила, что не знаю. Со всей этой кутерьмой я и забыла про статью.

Настя предложила посмотреть. Пришлось на цыпочках пробираться в темноте к собственной тумбочке, вытаскивать нет-бук и искать флешку в моем бардаке при свете от экрана телефона.

Пока я несла нет-бук на кухню, я все думала: вдруг у Насти хроническая бессонница, с которой она не может справиться. Ну, вроде одного из симптомов маниакальной депрессии. Недаром же препод по культурологии на первом курсе нам сказал, что иняз занимает первое место в области по количеству сбрендивших студентов. Хотя, может, Насте и вправду было интересно, сколько лайков моя статья набрала.

Как только я открыла Вконтакте, то сразу заметила единичку возле графы «Сообщения». Я решила, что прочитаю его потом, и отправилась на страницу «Практической психологии». С тех пор как я заходила туда в последний раз, модератор группы уже разместил много нового материала. У меня даже палец устал тащить бегунок вниз.

Настя присвистнула.

– 2948 – нехило. Ты молодец. Напиши еще что-нибудь. С меня первый лайк.

Я пообещала – как только что-нибудь путевое придумаю, обязательно напишу.

Я думала, что вот сейчас Настя пойдет к себе в комнату, а я прочту сообщение. Однако она и не думала уходить. Пристроилась рядом со мной и смотрела в нет-бук.