Вертеп. Роман

А на прохладных простынях в цивильной Москве среди бонтонного антуража – картины, ковры, статуэтки – как сладостно повелевать дивным извивающимся телом. Ее глаза как бы поворачиваются зрачками внутрь и уже ничего не видят. И вдруг – на вершине чистого ощущения тот единственный миг, когда рушатся последние преграды, и ты ввинчиваешься в вечность. И как музыка сфер – оглушительное всхлипывание недр. И распластанная женщина благодарно лепечет, еще содрогаясь, и, откатившись в сторону, слышишь стук собственного сердца. Ух-х-х!».

Вот так, «с неподражаемым юмором», живописал мой бывший талантливый наставник некую неизвестную Римму, которая на протяжении всей книги только и делает, что со страстью раздвигает перед скромным учителем свои малость увядшие, но все еще обольстительные чресла. Повторю, Римма только внешне напоминала мою мать. Подумаешь, ярко-зеленые глаза! Они ведь тоже не редкость. Даже в жизни. А в литературе – так просто кочуют из книги в книгу. Я понимала, что мои безумные подозрения не имеют под собой никакой почвы. У мамы понятно, не было, да и не могло быть никаких отношений – явных и, тем более, тайных – с АМ. Просто я навоображала черт те что, притом оскорбительное для мамы. На всякий случай я все-таки сказала ей, как бы между прочим, но внимательно следя за ее реакцией:

– Кстати, а Амбруаз Михайлович, мой бывший учитель литературы, похоже, прославился. Не слыхала?

Мама и ухом не повела. Только спросила:

– И чем же?

– Да он, оказывается, книжку написал. И вот-вот получит за нее какую-то премию.

– Наверное, заслуженно, – сказала мама. – Надо будет как-нибудь почитать. Он же явно человек талантливый.

– А у меня, кстати, эта книжка есть. Принести тебе?

– Конечно, принеси. Полистаю как-нибудь на досуге. А как твое мнение – она стоит того?

– По-моему, не очень.

– Ну, тогда можешь не приносить, – легко и без всякого сожаления отреагировала мама, а потом добавила, улыбнувшись: – Я твоему вкусу вполне доверяю.

Нет, мама явно ничего не ведала ни об АМ, ни о его книжке. Удостоверившись в этом, я с облегчением вздохнула и быстро выкинула из головы свои нелепые подозрения, посмеялась над собственной паранойей и на полгода забыла об этом думать.

Даже спустя пару месяцев, когда в родительской библиотеке я наткнулась на «Учительницу…», явно читанную, и оттого – довольно сильно истрепанную, то не обратила на это внимание. «Мало ли что? – подумала я. – Может, мама или папа ее уже после купили. Надо будет у них спросить…» И тут же об этом забыла.

3. Я УБИЛА МАМУ

Примерно через полгода, я почему-то оказалась у метро Щелковская. Хоть убей, не помню, зачем туда потащилась. Всего пару недель назад мы с муженьком окончательно расстались, и настроение у меня было прескверное. Вот я и бродила, машинально бросая взгляд на витрины, киоски, бесконечные автобусы и грузовики. Была пятница – холодный и ветреный февральский денек. Солнце, весь день прикидывавшееся весенним, уже зашло. Наступил конец рабочего дня, и на улице было довольно оживленно. Вокруг сновал какой-то плохо мне понятный люд, которого не встретишь ни в Центре, ни даже в Беляево. Большинство снующих мимо мужчин (да и женщин) казались пьяными или полупьяными.

Вдруг на противоположной стороне узкой улочки я увидела маму. «Что она здесь делает? Как, вообще, тут очутилась?» – изумилась я. Мама была в своем любимом редкого для зимы темно-зеленого цвета пальто, которое так гармонировало с цветом глаз, да и вообще ей безумно шло. Надевала она его не часто, только по торжественным случаям. В своем стильном прикиде среди этой толпы она выглядела как какая-то райская птица, залетевшая по ошибке на птичий рынок. Я всегда с гордостью наблюдала, как восхищенно оглядывают ее со всех сторон проходящие мимо мужчины. А на Щелковской мужики просто застывали, открывши рот. Несмотря на свои 43 года она была ослепительна. Да и выглядела лет на 35, если не моложе. А в этой толпе казалась и вовсе марсианкой, какой-то Аэлитой. Мама явно кого-то ждала. Несмотря на мороз, она сбросила капюшон и иногда вглядывалась в свое отражение в темном стекле киоска, возле которого стояла, каждый раз рефлекторно поправляя при этом волосы.

«Интересно, кого она тут поджидает? – подумала я. – Может, папу? Нет, вряд ли…». Я раздумывала, окликнуть ли ее или лучше, перебежав дорогу, незаметно подкрасться сзади и крикнуть: «Сюрпрайз! Сюрпрайз!». Но вдруг увидела, что к ней приближается, уже издалека улыбаясь… нет! не может быть… АМ – собственной персоной!

Я похолодела и инстинктивно отпрянула назад, хотя они вроде и не могли меня заметить. «Просто случайная встреча. Чего не бывает?» – мелькало в моей голове. Но нет, мама улыбнулась, завидев АМ, и приветственно махнула ему рукой. Было ясно, что его-то она и ждала, непрерывно поправляя прическу. И направились они даже не к метро, а на остановку автобуса, о чем-то оживленно беседуя.

«Но это невозможно! Просто невозможно! – твердила я про себя, отказываясь принять очевидность. – Моя мама? С ним? Нет, немыслимо! Конечно, как-нибудь все объяснится – и самым естественным и безобидным образом. Но нет, такого все-таки быть не может!»

***

Поздно вечером я заглянула «к предкам». Папа сидел у компьютера. Мама на кухне мыла посуду – видно, они только что отужинали. Она радостно мне улыбнулась. Столь же радостно, как всего несколько часов назад улыбалась АМ.

– Есть будешь?

– Нет, спасибо, я не голодна. А у тебя, похоже, отличное настроение, – сказала я, а потом как бы невзначай спросила: – Могла я тебя сегодня видеть на Щелковской?

– На Щелковской? – переспросила мама, слегка порозовев. – Когда? Да и что я могла там делать?

– Примерно в районе четырех.

– Да нет, тебе показалось. Я? На Щелковской? В это время?

– Нет, мама, все-таки это была ты. В своем темно-зеленом пальто.

– А-а… впрочем, да. Припоминаю, – быстро заговорила она, будто речь шла о событии, случившемся не сегодня, а много лет назад. – Я… я должна была встретиться там с приятельницей. С… м-м… с Ольгой Викторовной, – залепетала мама, совсем уж густо покраснев. Она совершенно не умела врать. И, по-моему, ни разу за всю жизнь меня не обманула.

Я почувствовала, как от ужаса от ее беспомощной лжи у меня вдруг задрожали пальцы.

– Ольга Викторовна? – тихо и почти ласково спросила я. – А, по-моему, это был мужчина…

– Э-э-э, да… – как бы пропуская мои слова мимо ушей, сказала мама, глядя, как обиженный ребенок, который вот-вот расплачется. – Вот сейчас я вспомнила. Я ее не дождалась. Она почему-то опоздала… и не пришла… А я тоже… ушла, ее не дождавшись…

– Одна?

– Одна, конечно… С кем же мне было идти, если она не пришла?

– Мама, что с тобой? Зачем ты мне врешь? Я же видела, с кем ты ушла! Это был…

– Тише! – вдруг умоляюще зашептала мама. – Тише! Не кричи, а то папа услышит.

И она плотно прикрыла дверь на кухню.

– Отчего же? Пусть слышит.

– Умоляю тебя, Ритуля. Тише, пожалуйста. Я сейчас тебе все объясню. Только ты не кричи, умоляю, – и тут мама внезапно разрыдалась. – Да, это был АМ. Мне тебя все равно не обмануть. Мы уже два года… встречаемся. Когда-то просто столкнулись случайно на улице. Вспомнили школу, тебя вспомнили. Только тише, умоляю!..

– Встречаетесь? – машинально переспросила я, чувствуя себя как в страшном сне. – И у вас началось?

Про себя я подумала: «Ха-ха! Сначала он трахал и насиловал дочку. Теперь на маму переключился. Неплохо устроился, однако…»

***

Мама молчала. Вымытая чашка, которую она так и не поставила в сушилку, прыгала в ее руке.

– Но почему на Щелковской? У вас там что – конспиративная квартира? Для тайных свиданий? Мило… – тихо сказала я, чувствуя, как меня охватывает холодная ярость. – Почему же так далеко? Ведь у АМ есть холостяцкая квартира. Я там часто бывала…

Мама как-то странно взглянула на меня, но ничего не спросила. И вдруг начала буквально ломать себе руки:

– Ты же знаешь, я ведь никогда!.. Никогда и ни с кем!.. Я даже помыслить себе такого не могла. Сашенька ведь мой единственный. Был и… остается. А тут как бес попутал. АМ вдруг назначил мне свидание. И я пошла, как… дура! Решила хоть раз попробовать, как это бывает. Из глупого любопытства. Так, почти в шутку… Я и не думала ничего такого. А он вдруг повел такие речи… странные…

– Ага, сказал, как он бесконечно одинок…

– Откуда ты знаешь?

– Да знаю. Не первый год на свете живу. А ты… решила самоотверженно скрасить его одиночество. Пожалела… Чисто по-матерински.

– Пожалела. Я еще подумала… Дура! Дура набитая!.. – вдруг взвыла она. – Я еще подумала, что один раз не в счет. Испытать захотелось… напоследок. Пока окончательно не превращусь в старуху. Это даже романом не назовешь.

– Так спала ты с ним? Или нет? – продолжала я задавать свои бессмысленные вопросы, хотя давно уже знала ответ. И видела, что мама близка к обмороку. Но никакой жалости я к ней не чувствовала.

***

– Да, – выдавила она из себя. – Я пыталась с ним порвать. Особенно после того, как прочла эту его книжку. И узнала в ней себя. Ведь ты тоже узнала? Да? Ради книжки этой он никого не пожалел. О, как я его ненавидела! Особенно за то, как он там унизил и высмеял папу. Как себя презирала! Презирала… как последнюю тварь. Я тогда твердо решила положить конец этому блуду. И… не смогла… Доченька, делай со мной, что хочешь! Только бы папа не узнал. Он этого не вынесет. Лучше бы я умерла… Ты его убьешь. О, что я такое говорю? Это я его убью, убила. Если он узнает, то не выдержит. Умоляю тебя, Рита!.. – мама снова залилась слезами и вдруг упала передо мной на колени.

– Ах, он не вынесет? Супруг-рогоносец не выдержит? И ты… С этим подонком!..

– Зачем ты так говоришь, Рита? Да, я все предала. Себя, Сашу, тебя! Всю свою жизнь перечеркнула! И зачем? Боялась, что-то упустить, тварь! Последнее танго. Белый танец… Какая грязь! Не отмыться!.. Бедный Саша, у него сердце пошаливает в последнее время. Но ведь АМ все-таки не подонок? Не подонок же? – умоляюще спрашивала мама, заглядывая мне в лицо. – Зачем ты так… Просто несчастный человек. И он художник. Он ради красного словца… но не о нем речь.

– Нет, речь как раз о нем. Возможно, тебе будет интересно узнать, что этот «неподонок» меня изнасиловал?

– Нет, – прошептала мама, закрываясь от меня руками, как от привидения.

– Да, дорогая мамочка. И не один. Он еще дружка своего привел – историка. Так что они на пару вые..ли твой цветочек аленький.

Мама после этих слов начала медленно оседать, рукой пытаясь нащупать стул, а я продолжала, уже не сдерживаясь:

– Что, сюрпрайз? Не ожидала? Ничего, ты выдержишь! Ведь я же выдержала?

***

Мама заметалась, изо всех сил стискивая уши руками. А потом сказала как-то отстранено, будто ничего не было, будто эта сцена мне привиделась: «Что-то у меня голова разболелась…» И, пошатываясь, вышла из кухни и закрылась в спальне. Через минуту я услышала, как туда прошлепал папа, а потом – его испуганный голос:

– Что с тобой, Жанночка? Тебе плохо? Марго, где ты? Скорей сюда – с мамой плохо.

Я бросилась в их спальню, ужасаясь тому, что только что наделала. Ведь этой правды маме не вынести…

Она лежала даже не на кровати, а на коврике рядом. Видимо, не дошла. В лице – ни кровинки. Вначале мне показалось, что она не дышит. Нет, дышит. Не пугайся, папа, это просто обморок. Сейчас, сейчас я вызову скорую. Все будет хорошо, вот увидишь.

Приехала скорая. Маму привели в чувство, уложили на кровать. В больницу она ехать отказалась.

– Хорошо, хорошо, Жанночка, – успокаивал ее папа, севший рядом с ней, держа и целуя ее руку.

С утра пришел врач. Выписал кучу лекарств. Я бросилась в аптеку. Мама лежала белая, а когда я пыталась к ней подойти, начинала безудержно рыдать и отворачивалась к стенке.

– Марго, что случилось? Что между вами произошло? – спрашивал папа, который тоже был не в лучшем виде. По квартире плыл сильный запах валокордина.

Я в слезах убежала. Через пару дней мама немного пришла в себя. Уже не отворачивалась, когда я к ней подходила. Но молчала. Только иногда еле слышно шептала: «Прости, прости… Господи, что я наделала!..» Или вдруг начинала говорить по-армянски.

***

А через три недели папа ее нашел лежащей без движения среди пустых упаковок и пузырьков от таблеток, купленных мной. Но на этот раз она уже не дышала.

После смерти мамы я была как в бреду. Папа, как ни странно, держался. Он-то и занимался похоронами. Гроб заказал, место на кладбище. И оградку, конечно. Ах, оградку попозже? Ну да, закажем попозже.

А за окном март стоял – уже в середине. Ранняя весна, грязь, желтый снег. Когда пришла пора отправляться на кладбище, ничего черного у меня не нашлось. Я нацепила какой-то темно-серый платок. Вдруг меня пронзила мысль: «А что если АМ на похороны явится?» Нет, конечно, это было невозможно. Но если?.. Тогда я схватила кухонный нож и, обмотав тряпкой, сунула в сумку, где уже лежали, обернутые в целлофан, старые мамины документы. И один совсем новенький – «Свидетельство о смерти»…

«Если явится, убью!.. Убью!..» – повторяла я, теряя последние остатки рассудка. Но АМ не пришел. В свежевырытой ярко-рыжей яме было полно воды. И на веревках опустили гроб прямо в воду двое дюжих, в ватниках, нетерпеливых. И быстро-быстро завалили мокрой глиной могилу, где отныне маме быть… А оградку надо будет попозже заказать. Не забыть бы…

***

Поминок по маме мы не устраивали. После похорон я сидела у них. А как можно сказать иначе? Конечно, у них – у мамы с папой на кухне. Сидела как истукан, про себя повторяя – Я УБИЛА МАМУ. На папу было страшно смотреть, но он «держался». И пытался еще меня утешать. Подходил, садился рядом, обнимал меня за плечи и говорил: «Что поделать, доченька? Надо жить дальше». Мне бы тут заплакать, обнять его. Но слез у меня не было.

А папа уже на следующий день пошел на работу – в свою лабораторию. И сидел там до позднего вечера. Так продолжалось всю неделю. Только в воскресенье у него случился инфаркт.

Скорая увезла его в реанимацию. Меня к нему почти сутки не пускали. Только когда его перевели в палату, позволили зайти. И я не сразу папу узнала. Вот тогда я поняла, что так бывает – он за один день превратился в дряхлого старика. Это, оказывается, не фигура речи. А ведь ему едва стукнуло 50. Он был в сознании, попытался мне улыбнуться, мол, ничего, прорвемся…. А потом повернулся лицом к стене, сделав мне знак – дескать, спать хочу. Но не спал, а лишь шептал, видимо, не сознавая, что говорит вслух: «Жанна, Жанночка, ну зачем? Как ты могла?»

Через неделю его выписали домой. А вскоре он снова вышел на работу. Только у него заметно стала трястись голова. И руки. Поэтому, когда он пил чай, то почти весь расплескивал.

Я заходила к нему каждый вечер. Помогала по хозяйству. Он благодарно улыбался, а потом снова принимался меня утешать. Иногда все-таки не сдерживался и задавал мне тот самый вопрос, которым мучился: «Зачем, зачем мама это сделала?» Но я молчала. Не могла же я сказать ему, что это я сама УБИЛА ее. Вместе с АМ.

***

Я и предположить такого не могла, но через полтора года у папы появилась женщина. Она была на несколько лет его старше и очень, как мне показалось, уродлива. Звали ее Валентина Николаевна. Она была точной копией, если не двойником, Терезы – экономки, а впоследствии жены профессора – синолога Кина из романа Элиаса Канетти. Она вела себя и, что уж совсем поразительно, разговаривала в точности, как та Тереза. Валентина Николаевна при моем появлении застывала посреди коридора, уперев одну руку в бок, а другой указывая на что-то, видимое только ей. И несколько раз повторяла: «Было убрано!» или «Почему я должна?» Я чувствовала, как начинаю задыхаться в ее присутствии. И стала навещать папу все реже и реже.

Сейчас я прихожу «к ним» раз в неделю. И то стараюсь улизнуть как можно быстрее.

Да, мне больно смотреть, как признаки одряхления проявляются все сильнее. По-моему, папа уже начинает заговариваться. И новоявленная Тереза все больше берет над ним власть. Он уже попал к ней в полную зависимость. Но что я могу поделать?

4. ЧУЖОЕ СЧАСТЬЕ

У Эльки все складывалось не в пример лучше, чем у меня. Вскоре после моего замужества она вышла за Марика Хейфеца. Оказалось, что Марик не просто «откупорил» ее на выпускном вечере, да и был таков. Нет, их отношения продолжались и после школы. Я думаю, что их сблизила некая общность биографии – оба росли без матери (а Марик и без отца). Оба, как и многие выпускники нашей школы, поступили в Иняз. Вот там-то все у них закрутилось. А через три года, вскоре после моего замужества, и они вступили в законный брак. Только их брак оказался куда прочнее моего.

Марик уже с третьего курса попал в «серьезную» фирму, поставляющую своим многочисленным заказчикам какие-то супер-пупер программы для сбора интересующей тех информации о собственных (и чужих) клиентах. Вначале он участвовал в бесконечных ежедневных переговорах в качестве переводчика-синхрониста. Но вскоре выяснилось, что он сам – талантливый переговорщик. И в этой роли незаменим. Особенно, когда среди представителей заказчика оказывались дамы. Те, независимо от возраста, просто млели, глядя на этого красавчика. В результате, его фирма получала самые жирные заказы и на наилучших условиях. Словом, он быстро стал в фирме важной птицей. А уже через год возглавил ее новый и перспективный филиал.

Не знаю, то ли он действительно проявил выдающиеся способности, то ли ему бешено везло, но еще до обретения диплома он начал не только стремительно продвигаться по карьерной лестнице, но и просто купаться в деньгах. К его чести надо сказать, что он все эти годы оставался все тем же улыбчивым и, в общем, добрейшим Мариком, рубахой-парнем, как в школе.

***

Профессиональная карьера Эльки тоже сложилась куда лучше и интереснее, чем моя. Она ни дня не проработала училкой, а как-то прибилась сначала в академический институт, где реферировала зарубежные журналы, а затем оказалась в министерстве образования, где курировала проекты по внедрению новых экспериментальных методов в школе. Я не слишком интересовалась, чем она занимается, но сама Элька была своей работой очень увлечена. Когда Марик уже по-настоящему встал на ноги, он тыщу раз предлагал ей уйти со службы, чтобы посвятить себя семье, детям и «духовному самосовершенствованию». Но Элька категорически отказалась бросить свою «такую интересную» работу и стать домашней хозяйкой. «Фи!.. – говорила она. – Ни за что!!»

Она при этом оказалась образцовой матерью и женой. Очень скоро с промежутком в полтора года у них народились две очаровательные крошки – девочка, а потом и мальчик, в которых Элька, да и я тоже, просто души не чаяла. И при этом она не просто оставалась в прекрасной форме, но буквально расцвела. Вокруг нее увивалось великое множество поклонников. Вот когда она могла бы взять реванш за свои безлюбые школьные годы. Но нет, она никому не давала ни малейшей надежды на взаимность.

Я наблюдала за их жизнью не без тайной зависти, но вполне искренне говорила себе: «Слава богу, что хоть кто-нибудь в моем окружении счастлив. Причем, заслуженно!». На всех окружающих они производили впечатление солнечной пары. Их брак смело можно было бы назвать идеальным, а жизнь Эльки безоблачной, если бы не периодически набегавшие тучи в виде измен Марика. Да, он при наличии красавицы—жены, которую и вправду обожал, постоянно бегал на сторону. Элька страшно переживала его измены, когда (и если) они становились ей известны. Марик искренне каялся, но потом все повторялось заново. Возможно, он и сам не хотел, но ничего не мог поделать со своей природой вечного ловеласа.

Однажды, когда Элька куда-то ускакала, он начал приставать и ко мне, поминая наш школьный перепихон и предлагая немедленно его повторить. Но нарвался на столь решительный отпор, сопровождавшийся угрозами, что при любой следующей попытке ноги моей не будет в их доме, что поставил крест на этих своих планах. Боюсь, что этот красавчик оказался единственным, кто в ту пору получил от меня отказ.

Элька все эти годы оставалась не просто самой близкой, но единственной моей настоящей подругой. Я лишь надеюсь, что так будет и впредь, «пока смерть не разлучит нас». Я ничего от нее не скрывала. Даже собственное блядство, хотя все-таки старалась приуменьшить его истинный масштаб. Я знала, что Элька бесконечно мне сочувствовала, сопереживая любому из моих несчастий и всему, что происходило в моей жизни и в душе…

Лишь одно меня огорчало – она старалась, но не могла скрыть, что стесняется своего счастья, протекающего на глазах столь неудачливой подруги. Но Элька и вся ее семья стали для меня единственной отдушиной. Я чувствовала, что она и ее детки искренне меня любят. А других источников любви, кроме, разумеется, родителей у меня и не было.

***

Когда случилась эта катастрофа, уничтожившая мою семью, я, естественно, пришла к ней. Элька была на похоронах мамы, убивалась и плакала, в то время, как я не могла выдавить из себя и слезинки. Но сейчас я рассказала ей про вклад АМ в смерть моей мамы. Не утаила и того, что последний, «контрольный» выстрел совершила собственноручно. И про вмиг одряхлевшего отца.

Элька на время утратила дар речи. А потом снова стала, как тогда, в школе, похожа на разъяренную тигрицу. Но чем и как она могла мне помочь?

Только обнять и расплакаться вместе со мной (вернее, вместо меня, ибо, как я уже говорила, в это время глаза мои в любых ситуациях оставались сухими):

– Бедная Марго! Красавица моя разнесчастная. Ты же сойдешь с ума от всего этого. Я бы уж давно с катушек слетела. Да, ты у нас стойкая. Стойкий оловянный солдатик. Но все равно, так дальше нельзя! Я понимаю – это глупо звучит, но, может, тебе стоит обратиться к психологу?

– А у тебя есть кто-то на примете?

– Нет, но могу поспрашивать.

– Не надо Элька, спасибо. Если мне вдруг понадобится, я сама его найду, – попыталась улыбнуться я. – Но сперва попробую без посторонней помощи с этим разобраться.

***

Наконец, прошла та страшная весна, когда умерла мама. За ней пролетело и лето. 1 сентября я начала учительствовать в 5—6 классах.

Поначалу я мечтала, как буду сеять в юных душах «разумное, доброе, вечное». Тешила себя надеждой стать для них другом и наставником. Пыталась как-то их заинтересовать. Увы и ах! все мои старания были тщетны. Увлечь моих воспитанников хоть чем-то оказалось безнадежным делом.

Хорошо еще, что на уроках они сидели тихо, но и то только потому, что были углублены в свои телефоны. Вначале я пыталась сопротивляться, отнимала у них гаджеты, ставила двойки и вызывала родителей. Но все напрасно. В конце концов, я смирилась, и между нами был заключен негласный договор. Я автоматически что-то бубнила, не пытаясь привлечь их внимание. А они продолжали сидеть и переписываться со своими приятелями в интернете.

Их будущая судьба вырисовывалась достаточно ясно – менеджеры по продажам, офисный планктон. Скажите, зачем им литература? И зачем мне метать перед ними бисер? Словом, за эти четыре года я превратилась в скучную училку литературы в скучной школе. И тут тупик…

***

– Марго, вам было 22, когда случилось это несчастье с мамой. С тех прошло почти 5 лет. Что же произошло за это время в вашей жизни?

– Боюсь вас, Голос, разочаровать, но ничего. Совсем ничего. Это было время пустоты вокруг меня и мрака, вернее, ада внутри. А больше и вспомнить нечего. Словно оно все с грохотом ухнуло в мусоропровод. И следа не осталось.

– Увы, так происходит почти всегда и почти со всеми. Живет человек, что-то делает, копошится, вроде занят, что голову поднять некогда, а потом, глядишь, вроде как и не жил.

– Ага, жизнь, как активная стадия небытия. Правда, в последний год как раз случилось немало событий. В качестве издевательской компенсации за предыдущие четыре или пять лет «простоя».

– Что ж, отрадно слышать. Ведь движение все-таки лучше мертвенной пустоты. Не так ли?

– Вовсе в этом не уверена. Но как бы там ни было, изложу происходившее и происходящее со мной в порядке поступления.

***

Психиатры считают, что главный признак шизофрении – расщепленность сознания. Говорят даже о раздвоении, а то и растроении личности. Как часто бывает, задолго до ученых это явление было описано в художественной литературе. Знаменитый роман «Странная история мистера Джекила и доктора Хайда» Роберта Стивенсона (того самого, который «Остров сокровищ») – классический и самый яркий пример. Полвека назад сенсацию в мире психиатрии вызвало обнаружение реальной множественной личности – в одном человеке, вернее, в его сознании, обреталось сразу несколько непохожих, а порою и несовместимых друг с другом личин.