Публичное сокровище. Повесть. Только для женщин

Я растолкала Лену, она вяло повозмущалась, но потом покорно встала, послушно надела ночную сорочку, пробормотала «продай мне куртку» и забралась в постель. А я вызвала такси и уехала к маме.

На следующий день сразу после обеда мне позвонила тетя Шура.

– Что вы вчера пили, что человек до сих пор беспробудно спит? – спросила она сердито. Очень сердито.

– Всего-навсего полбутылки шампанского, – удивлённо ответила я. – Допили то, что осталось после нас с тобой. Подожди… мы же открыли еще бутылку вина.

Тут мне вспомнилось, что потом Лена просила достать с антресолей еще бутылку, но я воспротивилась.

– Не ожидала от тебя. Ты старше и должна была подать ей пример воздержания. Не ожидала!

И тетя бросила трубку.

Лене скоро сорок лет, возмущенно подумала я. Интересно! Когда мне стукнет сто, а Лене восемьдесят шесть, то и тогда я должна буду подавать ей пример? А может, мне как раз тогда захочется побузить? Терять-то будет нечего… Что ж. Придется зарубить себе на носу: с Леной не пить. Но всё же… позвольте, а на работе у нее, в баре, что, сухой закон ввели?

Впрочем, упрёк тёти меня возмутил, но не обидел. Наша семья всегда ходила у нее в виноватых. И дяди мишина тоже. Маму и дядю Мишу она винила в том, что они, младшие дети в семье, сбежали из деревни в город, учиться, а она осталась с пожилыми родителями. Помогала им до тех пор, пока дедушка не умер, и дом пришлось продать…

Но её нападки ничуть не мешали мне любить ее. Она вспыльчивая, но отходчивая, никогда не дуется. Не подвергает остракизму. И у нее есть бесценная черта характера – . С какой бы просьбой к ней ни обратиться, она спешит на помощь. безотказность

А ее обвинения я всерьёз не воспринимаю. В конце концов, не винить же человеку в своей неудавшейся жизни себя…

                                                ***

7

В рижской гостинице «Балтия» я останавливалась уже на протяжении целых восьми лет. Я любила ее. Несмотря на затрапезный вид, на , сквозь который лишь угадывалась былая роскошь. Красивое старинное здание, прямо напротив железнодорожного вокзала, требовало ремонта. Но – центр города, а за сутки в одноместном номере брали там всего-навсего три с половиной лата. упадок

Латвия после обретения () поменяла рубли на латы. Точнее, сначала появились , прозванные так народом в сомнительную Эйнарса Репше. «Репшики» выглядели несерьёзно. Казалось, каждый может напечатать их себе сам на принтере. Подобно , они жили недолго. Далеко не каждый правитель – Хеопс… brivibas сладкое слово свобода репшики честь хрущобам

Латы, напротив, отличились и интересным дизайном – тяжёлые монетки с отчеканенными на них рыбкой (в Латвии ловят рыбу), коровой (Латвия славилась животноводством), а главное, номиналом – один лат стоил целых два доллара. Поэтому цены в латышских магазинах выглядели иллюзорно невысокими. В Эстонии сто крон, а в Латвии это же – три с половиной лата. А если вдуматься – всё те же семь долларов. всего лишь

…Кому-то это покажется, наверное, странным, но я всегда мечтала пожить в гостинице. Начиталась в юности Ремарка. Его герой – вечный скиталец по гостиницам, пьющий кальвадос. Попробовать кальвадос я тоже всегда мечтала. Сбылась мечта в Коктебеле. Оказалось – такая гадость: креплёное яблочное вино.

Одноместные номера «Балтии» я знала наперечёт. Из некоторых открывался вид на привокзальную площадь с высокой прямоугольной башней с часами в центре. Удобно: подходишь к окну и смотришь, который час. Видишь фигурки людей, выходящих из здания вокзала и спешащих по своим делам. Мчатся машины, то и дело к остановке подъезжают и отъезжают от неё троллейбусы, тащится трамвай… Эти номера я обожала.

А в других за окном мрачный двор-колодец. Постояльца изводит непрерывный шум вентиляции, доносящийся со двора. Разница в цене смешная – сорок сантимов в сутки. Но, когда хорошие номера заняты, приходится терпеть пытку шумом, размышляя о том, как важно место, которое занимаешь в жизни. Одно и то же здание, а какие разные впечатления. Один скажет перед, что жизнь – свет и радость, другой – нет, тьма и сплошное страдание. отъездом

Гостиница была пронизана моими мечтами о новой встрече со Стасом. Приехав сюда, я неизменно начинала ему звонить по вечерам. Во-первых, – одиночество. Во-вторых, хотела знать, , но не хотела с ним видеться, снова встречаться, … Он охотно рассказывал о себе, о взрослых детях, о падении курса акций… Я о себе. Ни слова о чувствах. Нет, всё-таки однажды я задала ему один из тех глупых вопросов, которые может задать женщина мужчине: «Ты вспоминаешь меня?» «Sometimes», ответил он. Почему-то по-английски. После небольшой паузы. как он там страдать

Два года назад я вот так же позвонила… Сначала он подумал, что звоню из Москвы и предложил заехать к нему на «капучино-эспрессо». Мне тогда почудилось, что он как-то особенно подчеркнул это «эспрессо». . Я мысленно возмутилась: он, что-же… считает возможным, что после десяти лет, что мы не виделись, я заскочу к нему на полчасика, и мы на бегу ? Или… что ещё – ? Мастер намёка выпьем эспрессо эспрессо

Десять лет я мечтала о новой встрече. Она должна была произойти в  В какой-нибудьдень. Я даже знала, где. В «Патио паста» на Тверской, куда мы часто ездили с сыном. Я влюбилась в это уютное кафе и твёрдо решила, что наша новая встреча состоится именно там. Я так долго выбирала время встречи, что в итоге, мы хоть и встретились в «Патио» (в полном соответствии с моим , если пользоваться излюбленным выражением Стаса) но, действительно, в день очень даже знаменательный – семнадцатого августа девяносто восьмого года. В день … Когда . Тогда, вместе с рублём рухнул и мой так называемый, … Жалкие остатки сувениров распродавались медленно, по сей день. торжественной обстановке. знаменательный сценарием дефолта всё обесценилось бизнес

Я приняла душ, покрутилась, одеваясь, перед зеркалом, взяла сумку с сувенирами и пошла пешком на Valnu iela. Я люблю Ригу, этот . Рига тоже . Я шла, наслаждаясь ею, вдыхая ее, любуясь красивыми домами, старинным парком у канала, вековой ивой, нависшей над водой, доверчивыми прикормленными уточками, плавающими в тени ивы, и в который уже раз с грустью отметила про себя, что стоило мне перестать влюбляться в людей, как я стала влюбляться в города. маленький Париж стоит мессы

В художественном салоне было безлюдно. Пожилая продавщица Раса, в недавнем прошлом физик, сидела за столом, разбирая квитанции. Она подсчитывала, сколько продано за три месяца, прошедших с моего прошлого приезда. Молодая продавщица, Вия, раскладывала на полки изделия из янтаря. Мужской голос из радиоприемника, громко, на весь салон исполнял какой-то бравурный латышский шлягер. В песне то и дело повторялось «Юра».

– У латышей тоже есть имя «Юра»? – спросила я, поздоровавшись с продавщицами, кивнув в сторону радиоприёмника.

– «Юра» означает «море» по-латышски, – улыбнулась мне Раса, оторвавшись на секунду от бумаг.

Я прошлась по салону, разглядывая картины на стенах, сувениры на полках, украшения из самоцветов в стеклянных витринах с подсветкой. «Какое счастье работать в таком магазине. Это не на рынке мясо рубить и не в баре пьяньчужкам наливать», подумалось мне, уже не впервый раз. Я села напротив Расы, ожидая, когда она закончит подсчёты, и невольно принялась ее разглядывать. Она заметно сдала за этот год. Располнела. Перестала красить короткие седеющие волосы. Массивный перстень, с яшмой, впился в мясистый палец…

Время тихо текло сквозь этих, лишь поверхностно знакомых мне, но ставших почти близкими за последние годы людей. Так, тихо, незаметно, крошится штукатурка с домов. Растут деревья. Струится песок в дюнах. Неподвижно висят, словно держась усиками за поверхность воды, хитрые черные рыбки в аквариуме привокзального рижского кафе.

Сердце мое сжалось от щемящего чувства. «Ничего не поделаешь», подумала я. «. Остановиться невозможно. Наверное, нирвана – недостижимый идеал. И время пройдет и времени не будет…» Если железо используют в работе, оно стирается. Если не используют, его съедает ржавчина

Позже, покончив в салоне с делами, ожидая на привокзальной площади маршрутку, я читала на подъезжающих маршрутных автобусах: «Юрмала», «Майори», «Булдури»… Внезапно я поняла, что означает «Юрмала». ! Я была в этом полностью уверена. Так, каким-то неведомым озарением, к нам приходят многие знания. «А „Юрас перле“ должно быть – жемчужина моря». Наверно, так приходит понимание слов к детям. И… к иностранцам. Взморье

В Майори я приехала в полдень. Небо заволокло сплошной голубовато-серой дымкой, чистый светло-бежевый песок был усеян редкими темных крапинками только что опрыскавшего немногочисленных отдыхающих дождя. На длинном, уходящем к виднеющемуся вдали мысу, песчаном пляже, было всего около двадцати человек.

Сбросив с себя пестрое летнее платье, и оставшись в одном купальнике, я села на скамейку у карликовой сосны, поодаль от кромки спокойного, покрытого лишь легкой рябью, моря, достала из сумки книжку и стала читать.

Неподалеку от меня на песок, с жалобным покрякиванием села молодая чайка. Совсем еще детеныш, худенький, элегантный, с белоснежной грудкой, весь словно из прачечной, где его отутюжили и накрахмалили.

Чаенок битых полчаса покачивался на длинных худеньких темно-красных ножках на одном и том же месте и в вящем недоумении крутил темно-коричневой гладкой головкой по сторонам, временами кося на меня влажным блестящим глазом, обрамленным украшением, напоминающим павлинье перо.

Как правильно: «чаеныш» или «чаенок»? размышляла я, поглядывая на это первозданное чистое существо. Я призывно поцокала ему языком. А птенец лишь слегка покачивался и издавал жалобные скрипучие звуки.

На песке поблизости стоял водный велосипед, похожий на сани с педалями. На его сиденьи развалился седой, загорелый до черноты мужчина в голубых плавках. Он потягивал пиво из темной стеклянной бутылки. Поблизости загорал стоя второй шоколадно-коричневый седовласый мужчина. Очевидно, для них загар был чем-то вроде спортивного достижения. Подобная шоколадность вполне тянула на книгу рекордов Гиннеса.

Чаенок улетел, взамен прилетели три вороны и начали разгуливать вокруг полозьев водного велосипеда, откуда уже ушел, допив пиво, любитель оригинальных решений и удобств.

Я посмотрела в сторону моря. Вдоль кромки воды медленно шла стройная женщина в белых брючках, белой маечке, легкой белой распахнутой курточке и белых кроссовках. Отсюда лица ее не было видно. Волосы ее развевались на ветру.

Я долго провожала ее взглядом. В этом было что-то… Пустынный пляж, освещенный неярким солнцем… Чистый бежевато-серый песок и  , идущая по кромке серого моря. женщина в белом

Я мысленно вздохнула – вот какой должна быть женщина. Чтобы понравиться . Мы все всю жизнь стараемся понравиться своим родителям, потом любимым… Местный «негр», рекордсмен загара, с короткими ногами и длинным туловищем, прошел прямо мимо меня и я подумала: «хочет быть . Седые волосы покрасил бы…» На скамейку рядом со мной тяжело плюхнулись две грузные женщины. Одна помоложе, вторая, очень пожилая, часто и тяжело дыша. Они переговаривались между собой по-русски. ему сексапильным

– Вот раньше, придешь на пляж… В любое время, в любой день – полно народу. Ну, и что они поимели с этого, эти латыши? С независимости этой? Заводы позакрывались. А квартплата…

– Мама! Хватит! Надоело, – пыталась урезонить ее дочь.

– Вот раньше на пляже яблоку негде было упасть. А теперь… вишь – какую гостиницу досками заколотили. А телефон. Теперь за местные разговоры – плати. Где это видано?

– Мама!

Я посмотрела на говорившую – обрюзгшая, расплывшаяся. Недовольное морщинистое лицо…

«А ведь дело не в квартплате, – подумалось мне. Не  в ней. Конечно, пожилым людям трудно, почти невозможно, . Есть китайское проклятие (похоже, китайцы то и дело кого-то проклинают) «чтоб вам жить во время перемен…» Просто уже – не  время… Сидит же она здесь в пригожий летний денек и ноет, ничего не делая. Значит, может себе позволить. А то время – ушло безвозвратно… только перестроиться новое время ее

Я, в отличие от нее, не оплакивала его. Но чувствовала, что меня было словно два человека – та, что  и та, что . Та, что тоже исчезла, как канула в небытие и огромная страна, в которой родилась, училась, работала,  … в прощлом теперь веке. до после до, та повстречалась со Стасом

Мы изменились, да. Надеюсь, не до неузнаваемости…

Я поднялась со скамейки, переоделась в кабинке и медленно пошла сквозь тихий дачный поселок, под словно замершими под солнцем вековыми соснами, в сторону остановки пригородной электрички.

Выйдя на главную улочку, я попутно зашла почти в каждую лавчонку, которые плотным строем облегали эту чистую мощеную пешеходную улицу, без устали переодевалась в примерочных, и нашла всё, что искала.

Я купила белые брючки, белую маечку и белую легкую курточку. В следующий раз, когда я приеду сюда… или к какому-нибудь другому морю, кто-то другой будет сидеть на скамейке, и смотреть, как вдоль кромки моря одиноко, отрешенно, идет . Волосы ее развеваются на ветру. женщина в белом

Вернувшись в гостиницу, я сразу рухнула на узкую, с ископаемым пружинным матрасом, кровать, и включила телевизор. Надо было выспаться до отъезда. Транзитный автобус из Вильнюса через Ригу на Таллинн отправлялся в час ночи, а телевизор мне спать не мешает. В запущенном старинном здании, в унылой комнате с белыми стенами и высокими потолками чувствуешь себя в одиночестве особенно неуютно, а телевизор – безотказный компаньон.

На экране появились курчавый брюнет Круз и длинноволосая блондинка Иден. В Эстонии для показа этого американского сериала ограничились субтитрами, а латыши не поленились, продублировали фильм. Смешно было видеть Иден, произносящую «ludzu» и «paldies»…

На тумбочке рядом с кроватью зазвонил телефон. Подняв трубку, я услышала голос Лены. Что-то стряслось, была моя первая мысль. Как она меня нашла? – вторая.

– Сильвичка! Мне срочно нужна твоя помощь. Поможешь?

– Постараюсь. А в чем дело?

– Уезжаю на полгода.

– Куда?!

– В Америку. На заработки. Тут две фирмы работу предлагают. Надоел мне этот бар.

Вот как… в АмерикуВпрочем, все пути из Эстонии ведут теперь не в Рим, и уж конечно, не в Печоры. А именно в Америку. .

– И кем же?

– В гостиницу. Горничной… Не одобряешь?

– Ну, не знаю. Я завтра вернусь, тогда и поговорим.

– Сильвичка! – голос кузины стал умоляющим. – Сильвушечка! Ты такая хорошая! Ну, пожалуйста! Я тебя очень прошу! Мне нужно дать подруге ответ! Она завтра рано утром идет в очередь, подавать заявление. Желающих – вагон и маленькая тележка! А ты… ты возьмёшь Полинку на полгода к себе? немедленно

Час от часу не легче… Но. Лене надо помочь выкарабкаться из этого бара… Добром бар для нее не закончится. А я… всё равно ведь, дома сижу, сувенирные яйца расписываю… Полиночку рисовать научу…

– Лена, а ты в Америке надолго не застрянешь?

– Нет! Я и сама не хочу надолго! И не могу. Полине же в будущем году в школу!

– Ладно. Возьму. Но ровно на полгода. Слышишь? Имей в виду.

Я сразу оговорила срок. От Лены можно ожидать непредсказуемых поступков. Я хоть и бесхарактерная, но дальновидная. Да, бесхарактерная. А как еще назвать неумение говорить «нет»?

Я освободила номер уже в одиннадцать вечера и, как всегда перед возвращением из Риги домой, пошла в «Макдоналдс», коротать время до отправления автобуса. Это заведение нового, постсоветского времени, находится в пяти минутах ходьбы от автовокзала, работает круглосуточно, там … чисто, светло

Получив в руки поднос с заказом, я села за столик и почувствовала, что безумно устала. Я приехала в Ригу прошлой ночью, в три часа. И вот снова ночь. Невероятно длинный день. Казалось, прошла неделя. Всё-таки время было бы правильнее измерять количеством событий, а не тем, сколько кругов сделала стрелка часов… Быстрее бы в автобус. А там – спать, спать…

Кроме меня в пустынном ночном бистро сидел только один посетитель. Молодой парень. Он нахально уставился на меня.

Не обращая на него внимания, я неторопливо пила горячий чай, ела гамбургер, и думала о том, что когда-то ровно на этом месте было кафе «Luna», где подавали пылающее мороженое. В мисочку с мороженым ставилась емкость со спиртом. Спирт поджигался. На первом курсе университета мы ездили в Ригу на экскурсию, и это впечатлило меня так, что я до сих пор помню его. Мы тогда вызубрили слово «saldejums» и, веселясь, без устали повторяли его – надо же, как смешно звучит по-латышски «мороженое»! Еще мне запомнился суп из бычьих хвостов, который мы с подругами-однокурсницами тогда заказали в каком-то рижском ресторане… горящее мороженое

Парень вдруг совсем обнаглел и, не испросив разрешения, пересел за мой столик.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Здравствуйте, – ответила я. Жалко, что ли? Он, конечно, нахал, но как-то неловко, даже смешно вскакивать, как будто на меня напали. уже

– Что вы здесь делаете? – спросил он.

Круглые серые глаза его смотрели на меня с  неподдельным интересом.

– Тоскую по родине, – ответила я, подумав. Ведь так оно и было.

Знать бы, где она теперь, родина моей души.

– Вы американка? – удивился он.

– Нет. Эстонка, – ответила я. И добавила, уже поднимаясь из-за стола, окончательно сбив его с толку: – Из Москвы.

…На следующий день, когда я проснулась в маминой квартире, выяснилось, что карты Лены легли не так, как она ожидала, и Америка ей сейчас не светит. Её подруга получила отказ – всё оказалось далеко не так просто.

– Не судьба, – вздохнула Лена в телефонную трубку.

– Как жаль, такой был шанс! – огорчилась я. – Не расстраивайся. У тебя ещё всё впереди.

Я заново пересмотрела свой гардероб, который запланировала взять с собой во Францию, но ничего из чемодана не выбросила. Читаю иногда дамские журналы, бывает, прислушиваюсь к советам, которые там дают. Один такой совет: не брать в поездку лишней одежды. Но… при одном лишь слове «Париж» теряю голову и, на всякий случай, бросаю в чемодан всё подряд.

– Мне из Москвы никто не звонил? – спросила я маму как бы между прочим, упаковывая чемодан.

– Нет, – ответила она удивленно. – А кто должен?

– Да нет, никто не должен…

                                                ***                                                ***

8

Самолет приземлился около семи вечера. Перед почти безлюдным зданием уже знакомого мне с прошлого раза аэропорта Шарль де Голль, на пустынном пандусе, стояли такси. За рулем одни только негры. Я еще не повстречала Фредерика и не знала, что здесь это слово под запретом.

Я объяснила водителю, что мне нужна улица Лористон 97. А что в этом сложного? Просто сказала: «Бонжур! Рю Лористон», а «97» написала на бумажке, которую с заднего сиденья протянула ему. Таксист все понял без всяких «отвезите меня», чего я по-французски не знаю.

«Жё не компран па» – вот коронная фраза, которую вам следует выучить, когда едете во Францию. Все остальные три тысячи слов минимального словарного запаса вам заменит, поверьте, словосочетание «У э?»

Ну, еще потребуется «эскьюзе муа». После чего можно гримасничать, демонстрируя растерянность, размахивать руками и спрашивать «у э» (гостиница, музей, станция метро, всё, что вам необходимо).

Через минуту я уже мчалась на встречу с мечтой. «Париж, Париж…» – пело моё сердце, невзирая на пасмурный вечер, тёмные туннели и такие же унылые серые окраины большого города, как в Москве и Таллинне. Рю Лористон… А в Тарту есть улица Лауристини… По-русски – улица, по-французски … Мысли хаотично толпились в голове. рю

Но вот, наконец, древний город в серой дымке предстал передо мной. Вдали над ним, казалось, парила в воздухе сказочная гора с белым куполом базилики «Сакре-Кёр». Это он! Неповторимый и . единственный, Париж

И вот! – рю Лористон и моя . резида-аанс

На стоял коротко, почти под нуль, остриженный молодой человек весьма своеобразной внешности: прилизанные волосики желтенькие, как у цыпленка, а бородка черная, клиновидная. «Как у Ленина», – подумалось мне. Бэйджик с цветной фотографией на лацкане его униформы сообщал, что имя его – Людовик. ресепшн

Людовик, похожий на Ленина, дал мне комнату на последнем, мансардном этаже. Зачастую в гостиницах дают сначала самый что ни на есть, дрянной номер. Ясно, что постоялец попросит потом его поменять и, возможно, даст за эту услугу чаевые.

Но в мою комнату я влюбилась сразу, как только вошла и включила свет. Бледно-розовые обои с мелким серебристым рисунком осветила бронзовая потолочная люстра. Чисто. Мебель новая. На широкой двуспальной кровати шёлковое, тоже бледно-розовое, покрывало. Бронзовые светильники на тумбочках. В углу на стене телевизор «Philips» на вращающейся подставке. Ванная комната выложена кремовой плиткой, а в нее встроено декоративное панно – одинокая задумчивая цапля в камышах.

А вид из окна! Крыши, , а вдали над старинными домами возвышался стройный современный параллелепипед. Башня Монпарнас, как я узнала позже у портье. Вблизи – кусочек тёмно-серой жестяной крыши соседнего крыла отеля. крыши Парижа

Когда я распаковала чемодан и повесила одежду в узкий зеркальный шкаф при входе, был уже восьмой час вечера. В середине августа в это время в Париже уже наступают сумерки.

Мне не терпелось снова увидеть Эйфелеву башню, поблизости от которой по моей просьбе в турбюро и нашли эту гостиницу. Я спустилась на лифте на первый этаж и узнала у блондина Людовика дорогу. Я спросила «У э Трокадеро?», а он что-то быстро ответил мне по-французски. Я улыбнулась: «Жё не компран па». Тогда он, сопровождая свои слова жестами, повторил, что сначала надо идти «а гош», затем «друа, друа, друа» и потом снова «а гош». Налево, прямо и снова налево, сообразила я.

Я вышла на улицу. Приятная вечерняя прохлада и тишина. Повернула , некоторое время шла и снова повернула . а гош друа а гош

На Трокадеро было неожиданно пустынно, безлюдно, неуютно. Лишь двое рослых негров неподалеку друг от друга выложили на подстилке, разложенной прямо на мостовой, сувениры. Маленькие копии Эйфелевой башни, веера, платки и футболки с видами Парижа.

Впереди, прямо передо мной возвышался по-вечернему темный огромный силуэт башни Эйфеля, где, почти на самом верху, горела цифра 2000. , который пророчила, пытаясь всех застращать, в конце прошлого года – конце тысячелетия, моя соседка Лиза, не наступил. В новогоднюю ночь не произошло и всемирного сбоя компьютеров, который предвещали средства массовой информации. Права оказалась не Лиза, а ее сестра, родившая второго ребенка незадолго до . Конец света, неоднократно ожидавшийся в течение последних двух тысяч лет, в очередной раз . Зря Лиза так осуждала свою сестру за рождение второго ребенка. Детей все еще стоило рожать. Впрочем, Лиза , теперь ещё и на религиозной почве. Конец света миллениума отложили крейзи

Глядя на гигантскую Эйфелеву башню, на которой в сгустившихся сумерках как-то особенно ярко пылала цифра «2000», я испытывала почему-то не восторг, как тогда, ярким солнечным летним днем впервые увидев творение Жана Эйфеля, а странное отвращение. К башне. К Парижу. К жизни вообще. Вот она, сбывшаяся мечта: одна в Париже. И что?

Ветер крутил обрывки бумаги по асфальту, на котором припозднившиеся негры разложили товар. Становилось прохладно. Я пошла обратно к гостинице, попутно читая на вывесках угловых домов названия улиц. То и дело повторялось «General». Улицы были названы в честь каких-то генералов. Чем отличились эти вояки, я не знала. Единственный генерал, чье имя мне что-то говорило, был Шарль де Голль. Странно. Париж всегда казался мне городом трех мушкетеров, фиалок монмартра, миледи и кардиналов ришелье, но не генералов. Впрочем, даже генералы не поколебали моей готовности любить его. Ведь любовь сидит не в том, любят. кого

У себя в номере я сделала приятное открытие – мини-бар, в нём множество маленьких бутылочек сока, вина и даже маленькая бутылочка шампанского, которую я и открыла, в надежде перебить непонятное отвращение, охватившее меня. Налив себе бокал, я набрала номер мамы.

– Мама! Я в Париже! Долетела отлично! В номере даже бесплатный мини – бар есть.