Спаситель

Харри подобрал ноги, перелез через забор. Закатал штанину и даже без фонаря понял, что сегодня надо идти в травмопункт. Посмотреть «Все о Еве» не удастся.

Положив голову на колени Теа и закрыв глаза, Юн слушал тихое бормотание телевизора. Шел сериал из тех, какие она любит. «Король Бронкса». Или Куинса?

– Ты спросил у брата, подежурит ли он на Эгерторг? – поинтересовалась Теа.

Рукой она прикрыла ему глаза. Он чуял сладковатый запах ее кожи: она только что сделала себе укол инсулина.

– Ты о чем? – переспросил Юн.

Она убрала руку и недоверчиво посмотрела на него.

Юн засмеялся:

– Не волнуйся. Я давным-давно с ним договорился. Он согласен.

Теа удрученно вздохнула. Юн взял ее руку, снова положил себе на глаза.

– Только я не сказал ему, что это твой день рождения. Наверно, тогда бы он не согласился.

– Почему?

– Потому что он с ума по тебе сходит, ты же знаешь.

– Это ты так считаешь.

– А ты его недолюбливаешь.

– Неправда!

– Почему же ты всегда напрягаешься, стоит мне упомянуть его имя?

Она громко рассмеялась. Вероятно, чему-то в Бронксе. Или в Куинсе.

– Ты заказал столик в ресторане? – спросила она.

– Да.

С улыбкой она сжала его руку. Потом нахмурилась:

– Я вот подумала. Вдруг кто-нибудь нас увидит?

– Из Армии? Исключено.

– Ну а вдруг все-таки?

Юн не ответил.

– Может, пора сказать об этом?

– Не знаю. Не лучше ли все-таки повременить, пока мы не убедимся…

– А ты не убедился, Юн?

Он отодвинул ее руку и с удивлением посмотрел на Теа:

– Слушай, ты ведь прекрасно знаешь, я люблю тебя больше всего на свете. Дело не в этом.

– А в чем?

Юн вздохнул, поднялся с ее колен, сел рядом.

– Ты не знаешь Роберта, Теа.

Она криво улыбнулась:

– Я знаю его с самого детства, Юн.

Он отвернулся.

– Да, только одного не знаешь. Не знаешь, каков он в ярости. Совершенно другой человек, сладу нет. Это у него от отца. Он опасен, Теа.

Она прислонилась головой к стене, молча глядя в пространство перед собой.

– Предлагаю немного повременить. – Юн потер руки. – Ведь надо считаться и с твоим братом.

– С Рикардом?

– Да. Что он скажет, если ты, его родная сестра, объявишь, что обручилась именно со мной и именно сейчас?

– Ах вот ты о чем. Раз вы соперники, оба претендуете на должность управляющего?

– Ты хорошо знаешь, что для Руководящего комитета очень важно, чтобы офицеры на ведущих постах имели солидного преемника. И совершенно ясно, что для меня тактически правильно объявить о предстоящей женитьбе на Теа Нильсен, дочери Франка Нильсена, правой руки командира. Но правильно ли это этически?

Теа прикусила верхнюю губу.

– А чем, собственно, эта работа так важна для тебя и для Рикарда?

Юн пожал плечами:

– Армия оплатила нам обоим учебу в Офицерском училище, а затем еще четырехлетний курс экономики в Коммерческом институте. Рикард наверняка думает так же, как я: мы обязаны выдвинуть свои кандидатуры, когда в Армии есть работа, для которой подходит наша квалификация.

– А может, ни один из вас ее не получит? Папа говорит, в Армии никогда еще не было главного управляющего моложе тридцати пяти.

– Знаю. – Юн вздохнул. – Никому не говори, но вообще-то мне же легче, если должность достанется Рикарду.

– Легче? Но ведь ты больше года отвечал за все сдаваемое внаем ословское имущество?

– Верно. Только ведь главный управляющий отвечает за всю Норвегию, Исландию и Фареры. Тебе известно, что Армия только в Норвегии владеет двумястами пятьюдесятью земельными участками с тремя сотнями зданий? – Юн легонько хлопнул себя по животу и с привычно озабоченной миной уставился в потолок. – Нынче я случайно глянул на свое отражение в стекле витрины и поразился собственной малости.

Последнюю реплику Теа пропустила мимо ушей.

– Рикард слышал от кого-то, что тот из вас, кто получит эту должность, станет следующим командиром.

– Командиром? – Юн негромко рассмеялся. – Ну, это мне вовсе ни к чему.

– Не говори глупости, Юн.

– Я и не говорю, Теа. Мы с тобой куда важнее. Скажу, что не рвусь на должность управляющего, и мы объявим о помолвке. Я могу заняться другой важной работой. Экономисты Армии тоже нужны.

– Нет, Юн, – испуганно сказала Теа. – Ты у нас самый лучший и должен работать там, где принесешь максимум пользы. Рикард мой брат, но ему недостает… твоего ума. Все-таки с объявлением о помолвке можно пока повременить.

Юн пожал плечами.

Теа взглянула на часы:

– Сегодня тебе надо уйти до полуночи. А то Эмма вчера в лифте сказала, что встревожилась, когда у меня среди ночи хлопнула дверь.

Юн спустил ноги на пол.

– Не пойму, как мы только можем тут жить.

Она посмотрела на него с укоризной:

– Здесь мы, по крайней мере, заботимся друг о друге.

– Н-да, – вздохнул он. – Заботимся. Ладно, тогда спокойной ночи.

Она придвинулась к нему, скользнула ладонью под рубашку, и он с удивлением почувствовал, что рука у нее влажная от пота, будто она только что разжала кулак. Она прильнула к нему, ее дыхание участилось.

– Теа, мы не должны…

Она замерла, потом со вздохом убрала руку.

Юн недоумевал. До сих пор Теа не делала попыток приласкаться, наоборот, словно бы побаивалась физического контакта. И он ценил эту ее стыдливость. А она вроде как успокоилась, когда после первого свидания он сказал, что в уставе написано: «Армия спасения считает воздержание до брака христианским образцом». И хотя кое-кто полагал, что слово «образец» и слово «предписание», которое в уставах используется применительно к табаку и алкоголю, все ж таки неравнозначны, он не видел причин из-за такого рода тонкостей нарушать данный Богу обет.

Он обнял ее, встал, вышел в туалет. Запер за собой дверь и открыл кран. Подставил руки под струю воды, глядя в зеркало, где отражалось лицо человека, которому, вообще-то, полагалось быть счастливым. Надо позвонить Рагнхильд. Покончить с этим. Юн глубоко вдохнул воздух. Он вправду счастлив. Просто иные дни несколько напряженнее, чем другие.

Он утер лицо и вернулся к Теа.

Приемная травмопункта на Стургата, 40, залитая резким белым светом, в это время суток, как обычно, здорово напоминала человеческий зверинец. Какой-то трясущийся наркоман встал и ушел через двадцать минут после появления Харри. Как правило, они и десяти минут не могли высидеть. Харри хорошо его понимал. Во рту он по-прежнему ощущал вкус спиртного, пробудивший давних его недругов, которые отчаянно закопошились внутри. Нога жутко болела. А поход на контейнерный склад – как девяносто процентов всех следственных действий полиции – ничего не дал. «Ладно, свидание с Бетт Дэвис отложим до следующего раза», – пообещал он себе.

– Харри Холе?

Харри поднял голову – перед ним стоял мужчина в белом халате.

– Да.

– Идемте со мной.

– Спасибо, но, по-моему, сейчас ее очередь. – Харри кивнул на девчонку, которая сидела, закрыв лицо руками.

Врач наклонился к нему:

– Она тут уже второй раз за вечер. Подождет.

Прихрамывая, Харри зашагал за белым халатом по коридору, вошел в тесный кабинет с письменным столом и простеньким книжным шкафом. Никаких личных вещей.

– Я думал, в полиции свои врачи, – заметил доктор.

– Отнюдь. Обычно нас даже без очереди не пропускают. А откуда вы знаете, что я полицейский?

– Извините. Я Матиас. Просто шел по коридору и увидел вас.

Врач с улыбкой протянул руку. Зубы ровные, один к одному. До того ровные, что напрашивается мысль о вставной челюсти, но только на миг, потому что все лицо такое же симметричное, чистое, с правильными чертами. Глаза голубые, со смешливыми морщинками, ладонь сухая, пожатие крепкое. Прямо как в романе из жизни врачей, подумал Харри. Врач с теплыми руками.

– Матиас Лунн-Хельгесен, – сказал тот, испытующе глядя на Харри.

– Понятно. Вы имеете в виду, я должен знать, кто вы.

– Мы встречались. Минувшим летом. На садовой вечеринке, у Ракели.

Харри прямо оцепенел, услышав из чужих уст ее имя.

– Вот как?

– В общем, это я… – быстро и тихо сказал Матиас Лунн-Хельгесен.

Харри хмыкнул, медленно кивнул.

– Больно мне очень.

– Понимаю. – Лицо Лунн-Хельгесена приняло серьезное и сочувственное выражение.

Харри закатал штанину.

– Вот здесь.

– Ах вот вы о чем… – Матиас Лунн-Хельгесен улыбнулся в легком замешательстве. – Что случилось?

– Собака укусила. Можете обработать?

– Ничего страшного нет. Кровотечение остановится. Я промою раны и наложу повязку с лекарством. – Он наклонился ближе. – Н-да, три раны от зубов. Сделаем укольчик от столбняка.

– До кости прокусила.

– Обычное ощущение.

– Нет, я имею в виду, собака вправду…

Харри осекся и задышал носом. До него дошло, что Матиас Лунн-Хельгесен думает, будто он выпивши. Да в общем-то, вполне обоснованно. Полицейский в порванном пальто, покусанный собакой, с подмоченной репутацией, и выпивкой от него разит за километр. Наверно, вот так он его изобразит, рассказывая Ракели, что ее бывший опять сорвался.

– …Вправду здорово прокусила.

Глава 4

Понедельник, 14 декабря. Прощание

– Trka!

Он рывком сел в постели, слыша эхо собственного голоса меж пустых белых стен гостиничного номера. Телефон на ночном столике трезвонил вовсю. Он схватил трубку.

– This is your wake-up call…[1]

– Hvala, – поблагодарил он, хотя прекрасно знал, что голос записан на пленку.

Он в Загребе. И сегодня летит в Осло. Чтобы выполнить важнейший заказ. Последний.

Он закрыл глаза. Опять видел сон. Не про Париж и не про другие заказы, они ему никогда не снились. Снился всегда Вуковар, та осень, осада.

Сегодня ему снилось, как он бежал. Снова бежал под дождем, снова в тот вечер, когда отцу отняли руку. А четыре часа спустя отец умер, хотя врачи сказали, что операция прошла удачно. Сердце просто остановилось. И тогда он убежал от матери, убежал в темноту, под дождь, к реке, сжимая в руках отцовский пистолет, к позициям сербов, а они запустили осветительную ракету и стали стрелять по нему, но он не обращал внимания, только слышал хлюпанье, с каким пули врезались в склон, а склон вдруг исчез, и он упал в громадную бомбовую воронку. И вода поглотила его, поглотила все звуки, стало тихо, он пытался бежать под водой, но не двигался с места. Чувствуя, как руки-ноги цепенеют и наваливается сон, увидел в беспросветной черноте что-то красное – словно птица, взмахивающая крыльями в замедленном фильме. А когда очнулся, лежал закутанный в шерстяное одеяло, над головой раскачивалась голая лампочка, и от стрельбы сербской артиллерии в глаза и в рот сыпались крошки земли и штукатурки. Он их выплюнул, и кто-то, наклонясь к нему, сказал, что из воронки с водой его вытащил сам капитан Бобо. И показал на лысого мужчину возле лестницы, ведущей из бункера наверх. Мужчина был в форме, с красной косынкой на шее.

Он снова открыл глаза, взглянул на термометр, который положил на ночной столик. С ноября температура в комнате не превышала шестнадцати градусов, хотя администрация гостиницы уверяла, что отопление работает на полную мощность. Он встал. Надо спешить, автобус в аэропорт будет у входа через полчаса.

Глядя в зеркало над умывальником, он попробовал представить себе лицо Бобо. Но оно, словно сполохи северного сияния, растаяло под его взглядом. Снова зазвонил телефон.

– Da, majka[2].

Он побрился, промокнул лицо и быстро оделся. Достал из сейфа одну из двух металлических коробок, открыл ее. «Льяма минимакс субкомпакт», семизарядный, шесть пуль в обойме, седьмая в стволе. Он разобрал оружие, распределил детали по четырем специальным кармашкам под угловыми креплениями чемодана. Если на таможне чемодан вздумают просвечивать, металл креплений скроет детали оружия. Перед уходом он проверил, на месте ли паспорт и конверт с полученным от нее билетом, фотографией объекта и сведениями о времени и месте. Все произойдет завтра вечером, в семь, в общедоступном месте. Она сказала, что это дело рискованнее предыдущего. Однако он не боялся. Временами думал, что потерял эту способность, что в тот вечер ее ампутировали вместе с отцовской рукой. А Бобо говорил, что, если не боишься, долго не проживешь.

Загреб за окном проснулся, бесснежный, туманно-серый, помятый. Он стоял у подъезда и думал, что через несколько дней они поедут на Адриатику, в маленький городок, в маленькую недорогую гостиницу, на солнышко. И потолкуют насчет нового дома.

Автобусу пора бы уже подъехать. Он всмотрелся в туман. Как всматривался той осенью, съежившись подле Бобо и тщетно стараясь углядеть что-нибудь за белой завесой. В ту пору он бегал посыльным, носил депеши, потому что держать связь по радио они не могли: сербы прослушивали весь диапазон частот. А он, маленький, юркий, мог, даже не пригибаясь, пробежать между окопами. Но сказал Бобо, что хочет уничтожать танки.

Бобо покачал головой: «Ты – связной. Передаешь важные сообщения, сынок. Танками у меня занимаются другие».

«Но они боятся. А я нет».

Бобо вскинул бровь: «Мал ты еще».

«Оттого, что пули найдут меня здесь, я старше не стану. И ты сам говорил, что, если не остановить танки, они захватят город».

Бобо долго смотрел на него, потом наконец сказал: «Дай мне подумать». Они молча сидели, смотрели в белую пелену, не различая, что́ здесь осенний туман, а что – дым от развалин горящего города. «Ночью я послал Мирко и Франьо к проходу меж холмов, откуда идут танки, – кашлянув, обронил Бобо. – Они должны были спрятаться и прикрепить мины к проходящим мимо танкам. Знаешь, что произошло?»

Он кивнул. Видел в бинокль трупы Франьо и Мирко.

«Будь они меньше, наверно, сумели бы спрятаться в ложбинах на склоне», – сказал Бобо.

Мальчик утер рукой сопливый нос. «А как мины крепятся к танку?»

Наутро он чуть свет вернулся к своим, дрожащий от холода, весь в грязи. За спиной у него, на холме, стояли два подорванных сербских танка, из открытых люков валил дым. Бобо подхватил его, поставил на дно окопа и победоносно воскликнул: «У нас родился маленький спаситель!»

В тот же день, когда Бобо продиктовал депешу, которую по радио передадут в Ставку, в центр, он получил кодовое имя, и это имя останется за ним, пока сербы не займут и не превратят в руины его родной город, не убьют Бобо, не уничтожат врачей и пациентов больницы, не перехватают и не замучают всех, кто оказывал сопротивление. Горький парадокс имени, какое дали ему те, кого он не сумел спасти. Mali spasitelj. Маленький Спаситель.

Красный автобус вынырнул из тумана.

Комната для совещаний в красной зоне на шестом этаже гудела от негромких разговоров и приглушенных смешков, когда Харри вошел и удовлетворенно констатировал, что рассчитал правильно. Первоначальная суета, пироги, обмен дружескими колкостями и шуточками, к которым люди склонны, прощаясь с чем-то для себя важным, уже позади. Самое время вручать подарки и произносить несколько многословные и выспренние речи, к каким люди опять же склонны на публике, а не с глазу на глаз.

Харри обвел взглядом собравшихся и обнаружил всего три по-настоящему дружелюбных лица: своего уходящего шефа Бьярне Мёллера, полицейского Халворсена и Беаты Лённ, молодой начальницы криминалистического отдела. Остальные на него не смотрели, как и он на них. Для него не секрет, что в убойном отделе его недолюбливают. Мёллер однажды сказал, что еще сильнее, чем ворчливых алкашей, народ не любит только больших ворчливых алкашей. Харри, ворчливый алкаш ростом метр девяносто три, был вдобавок блестящим следователем, но это почти не улучшало ситуацию. Все знали, что, если бы не Бьярне Мёллер, Харри давно бы уволили из полиции. Теперь Мёллера не будет, и все опять-таки прекрасно понимали, что руководство только и ждет, чтобы он оступился. Как ни парадоксально, защитой Харри сейчас служило именно то, что навсегда сделало его аутсайдером: он прикончил одного из своих. Принца. Тома Волера, инспектора из убойного, который последние восемь лет был в Осло одним из закулисных главарей широкой контрабандной торговли оружием. Том Волер кончил свои дни в луже крови в подвале доходного дома на Кампене, и три недели спустя на короткой церемонии в столовой начальник уголовной полиции, стиснув зубы, отметил Харри поощрением за этот вклад в очистку собственных рядов. И Харри поблагодарил.

«Спасибо», – сказал он и посмотрел на собравшихся, только чтобы убедиться, что все отводят глаза. Вообще-то, он хотел ограничиться одним этим словом, но глядящие в сторону лица и кривые усмешки внезапно вызвали злость, и он добавил: «Теперь, пожалуй, потруднее будет катить на меня бочку. Ведь пресса подумает, что нападки идут от страха, что я и кого другого выведу на чистую воду».

Тогда они наконец посмотрели на него. С недоверием. Тем не менее он продолжил: «Нет причин таращить глаза, парни. Том Волер был инспектором в убойном отделе и использовал служебное положение для противозаконной деятельности. Он называл себя Принцем, а как вам известно… – Тут Харри сделал паузу, обвел взглядом присутствующих, потом, глядя прямо на начальника уголовной полиции, договорил: – Где есть принц, там, как правило, есть и король».

– Ну что, старина. Задумался?

Харри поднял голову. Халворсен.

– О королях думаю, – пробормотал Харри, забирая чашку кофе, которую протягивал ему молодой коллега.

– Кстати, вон наш новый шеф, – сказал Халворсен.

У стола с подарками стоял мужчина в синем костюме, разговаривал с начальником уголовной полиции и с Бьярне Мёллером.

– Это и есть Гуннар Хаген? – Харри отхлебнул кофе. – Новый шеф?

– Ага. Комиссар Хаген. Такое у него звание.

– Да ну?

– Комиссар полиции. Четыре с лишним месяца назад звания изменили.

– Правда? Я, наверно, тогда болел. А ты по-прежнему просто полицейский?

Халворсен улыбнулся.

Новый комиссар выглядел энергичнее и моложе своих пятидесяти трех лет, указанных в информационном циркуляре. Высоким его не назовешь, скорее среднего роста, подумал Харри. И худой. Четко обозначенные мускулы вокруг рта и на шее говорили об аскетическом образе жизни. Рот прямой, решительный, подбородок выдвинут вперед – можно назвать его волевым или просто выступающим. Черные волосы венчиком обрамляли лысину, но были до того густыми, что напрашивалась мысль, уж не выбрал ли новый комиссар всего лишь несколько эксцентричную стрижку. Косматые мефистофельские брови, по крайней мере, свидетельствовали, что волосы у него растут превосходно.

– Прямиком из армии, – сказал Харри. – Возможно, введет у нас утреннюю поверку.

– Он вроде был хорошим полицейским, прежде чем сменил стезю.

– Ты имеешь в виду то, что он сам о себе написал в циркуляре?

– Отрадно слышать, что ты настроен позитивно, Харри.

– Я-то? Конечно. Всегда готов дать новичкам шанс. Без обмана.

– Один шанс. – К ним подошла Беата. Отбросила набок короткие светлые волосы. – Мне показалось, ты хромаешь, Харри?

– Вчера вечером на контейнерном складе нарвался на зубастого сторожевого пса.

– Что ты там делал?

Прежде чем ответить, Харри взглянул на Беату. Руководящая работа пошла ей на пользу. Как и криминалистическому отделу в целом. Беата всегда отличалась толковостью и профессионализмом, хотя он не усматривал явных задатков лидера в старательной, но застенчивой девушке, когда она по окончании академии пришла в отдел грабежей.

– Просто хотел взглянуть на контейнер, где нашли Пера Хольмена. Скажи-ка мне, как он попал на склад?

– Клещами перекусил замок. Они лежали с ним рядом. А ты как туда попал?

– Что еще вы нашли, кроме клещей?

– Харри, нет ничего, что бы свидетельствовало…

– Я тоже этого не говорю. Но что еще?

– А ты как думаешь? Всякую мелочь, дозу героина, пластиковый пакет с табаком. Знаешь, они собирают табак из подобранных окурков. Ну и примерно крону денег, ясное дело.

– А «беретта»?

– Серийный номер спилен, но спилы знакомые. Оружие контрабандное, времен Принца.

Харри заметил, что Беата избегает называть имя Тома Волера.

– Гм. Анализ крови уже готов?

– Угу. – Беата кивнула. – Парень был чист, во всяком случае не после дозы. То есть в полном рассудке, способный совершить самоубийство. Почему ты спрашиваешь?

– Мне выпало счастье сообщить эту новость родителям.

– О-о-ох! – хором выдохнули Лённ и Халворсен.

Такое с ними случалось все чаще, хотя роман их длился всего полтора года.

Начальник уголовной полиции кашлянул, все обернулись к столу с подарками и замолчали.

– Бьярне просит слова, – сказал начальник, качнулся на каблуках и, выдержав паузу, добавил: – И мы его охотно предоставим.

Народ захихикал. Бьярне Мёллер осторожно улыбнулся начальнику:

– Благодарю, Турлейф. И спасибо тебе и начальнику полиции за прощальный подарок. И особое спасибо вам всем – за роскошную картину.

Он кивнул на стол с подарками.

– Это от всех? – шепнул Харри Беате.

– Да. Скарре и еще кто-то собирали деньги.

– А я и не слыхал.

– Наверно, они про тебя забыли.

– А теперь я сам вручу подарки, – сказал Мёллер. – Как говорится, из наследства. Во-первых, вот эту лупу. – Он поднес ее к лицу, и все засмеялись при виде оптически искаженных черт бывшего комиссара. – Ее получит девушка, которая стала таким же хорошим следователем и полицейским, как ее отец. Почестей за свою работу она не получает, но именно благодаря ей наш отдел действует быстро и оперативно. Как вам известно, ее изучали специалисты, так как она редкий случай так называемой fusiform gyrus, а это значит, что она запоминает любое лицо, какое когда-либо видела.

Харри заметил, что Беата покраснела. Она не любила обращать на себя внимание, особенно этой своей редкой способностью, в силу которой ее постоянно привлекали к опознанию рецидивистов на скверных видеопленках с мест грабежей.

– Надеюсь, – продолжал Мёллер, – ты не забудешь это лицо, хоть и не увидишь его какое-то время. А если вдруг усомнишься, можешь воспользоваться вот этой штукой.

Халворсен легонько подтолкнул Беату в спину. А когда Мёллер, вручив лупу, еще и обнял ее, грянули аплодисменты, и у Беаты даже лоб залился краской.

– Далее, мое рабочее кресло. Ведь насколько я понял, мой преемник Гуннар Хаген затребовал новое, из черной кожи, с высокой спинкой и всем прочим. – Мёллер улыбнулся Гуннару Хагену, но тот в ответ лишь кивнул, без улыбки. – Кресло переходит к полицейскому из Стейнхьера, которого посадили в один кабинет с нашим самым главным скандалистом. На сломанный стул. Думаю, Младший, это тебе кстати.

– Ура! – сказал Халворсен.

Все засмеялись, повернулись к нему, Халворсен тоже засмеялся.

– И наконец, в помощь тому, к кому у меня совершенно особенное отношение. Моему лучшему следователю и самому страшному кошмару. Человеку, который всегда руководствуется собственным чутьем, собственным планом и – к сожалению для нас, пытающихся собрать вас утром на совещание в точно определенное время, – собственными часами. – Мёллер вынул из кармана наручные часы. – Надеюсь, они помогут тебе жить в том же времени, что и все остальные. По крайней мере, синхронно со всем отделом. И, Харри, многое тут заключено между строк.

Жидкие аплодисменты. Харри вышел вперед, принял подарок – часы незнакомой марки на простеньком черном кожаном ремешке.

– Спасибо, – сказал он.

Они обнялись.

– Я поставил их на две минуты вперед, чтобы ты не опаздывал, – шепнул Мёллер. – Больше никаких увещеваний, поступай, как считаешь нужным.

– Спасибо, – повторил Харри.

Ему показалось, что Мёллер обнимал его слишком крепко и долго. Он напомнил себе выложить на стол собственный подарок, прихваченный из дома. К счастью, он не вскрыл пластиковую обертку с диском «Все о Еве».

Глава 5

Понедельник, 14 декабря. «Маяк»

Юн отыскал Роберта на Хиркевейен, на заднем дворе «Фретекса».

Прислонясь к дверному косяку и скрестив руки на груди, Роберт наблюдал за грузчиками, которые таскали из машины на склад черные пластиковые мешки. Грузчики выпускали изо рта белые облака пара и брань на разных языках и диалектах.

– Хороший улов? – спросил Юн.

Роберт пожал плечами:

– Народ рад расстаться со всем летним гардеробом, чтобы на будущий год закупить новый. А нам-то сейчас нужны зимние вещи.

– Парни у тебя сущие варвары на язык. Что, параграф двенадцатый?

– Я вчера прикинул. Тех, кто отбывает тут наказание, вдвое больше, чем таких, что приняли Иисуса.

Юн улыбнулся:

– Целина для миссионера. Надо бы ее поднять.

Роберт окликнул одного из грузчиков, и тот поднес ему пачку сигарет. Роберт сунул в зубы гвоздик без фильтра.

– Вынь сигарету, – сказал Юн. – Солдатский обет. Нагоняй ведь заработаешь.